Впечатления об Иране

«Но почему же – в Иран?»
Почему не на Красное море посмотреть рыбок? Еще с поездки дикарем по Индии, я привык к подобным вопросам и к началу поездки в Иран привычно скороговорил в ответ, что страстно ищу новизну, что островки самобытности среди по-европейски причесанного мира так редки, что ненавижу пляжи, флегматичных западных туристов, мертвую старину и покорность туристским ритуалам.
И вот я еду в Иран. Я еду туда один, на две недели - ничего не зная, не строя никаких планов, прямо избегая гидов, карт и интернета, не имея даже визы (ее можно получить в Иране). Все что у меня есть это острое желание общаться со всеми встречными в Иране на единственном известном мне иностранном языке - английском (кстати, оказалось, его почти никто не знает). В самолете сосед – 28-летний иранец-астрофизик, возвращавшийся с конференции в Москве – нарисовал мне на полях «Афиши» карту Ирана и поставил десяток точек-городов, чьи названия я услышал в первый раз. В Тегеране с помощью вырванной и вчетверо сложенной «карты» я спланировал посетить 7 городов: надо сказать, что в Иране очень дешево летать на самолетах. Обратной стороной этих же нефтяных дотаций стал дефицит билетов, поэтому удалось посетить только 4 города: столицу Тегеран, засыпаемый песчаными бурями Керманшах, богатый Исфахан и жалкий провинциальный Язд, в котором я застрял на неделю.
Я ничего не записывал, так что воспоминания об Иране предлагаю вашему вниманию в том порядке, в каком они всплыли у меня в памяти.


Что известно русскому об Иране? 
Что среди всех этих мусульманских стран на Юге (Чечня, Саудовская Аравия, Ирак, Иран, Афганистан, Пакистан и тп) – эта самая фанатичная, так что даже строит атомную бомбу. Что по диким законам шариата там ходят в чадрах и даже казнят за супружескую неверность – неужели и правда камнями забрасывают публично? Что слова араб – мусульманин – террорист как-то очень взаимосвязаны. Кто постарше помнит многолюдные похороны аятоллы Хомейни, того, который приговорил к смерти эмигранта Салмана Рушди за «Сатанинские стихи». Помню боязнь такого же приговора для Наоми Кемпбелл за «арабскую вязь» на платье, которая оказалась цитатой из корана (не отголосок ли этого страха – что ворд не дает мне написать Коран с маленькой буквы?), помню ирано-иракскую затяжную войну, захват «исламскими студентами» американского посольства после революции, смутно – последнего шаха Резу Пехлеви – человека в черном мундире, белой фуражке и больших черных очках.
Еще раньше – как-то выпадает из ряда - фильм «Тегеран, 43» - там советские солдаты с ППШ по-хозяйски наводили порядок в восточном городе, готовя его к приезду Сталина.
Еще-еще раньше – в Тегеране какие-то (неясные, но вовсе не удивительные) фанатики дико убили российского посла Грибоедова, и Пушкин встретил телегу с его гробом на кавказской дороге.
Еще – Иран, это же Персия по-старинному: значит, персидская кошка, персидская империя. Не там ли «Тысяча и одна ночь», Омар Хайям?
Персидская империя – это не Дарий ли, которого разгромил Александр Македонский? А 300 спартанцев, Ксеркс?...
К тому же - я случайно прочел книгу про основателя персидской империи Кира Великого (550 до нэ). Он сверг вавилонского Валтасара (у которого - пиры) поручил евреям вернуться из вавилонских поселений и восстановить Иудею (как аванпост против Египта) и под этим углом зрения заинтересовал авторов библии. (А библию - с маленькой буквы – ворд писать позволяет! Негромкая примета отступления Запада!).


Не Индия
В Иране нет индийской карнавальности, крайней бедности, сумасшедшей любви к иностранцам. Никто не носит яркие сари, не рисует на лбу охрой, не красит грузовики в желтый цвет, не пририсовывает им женские глаза, не расписывает их цветами и буддами. Нет монахов с голыми ногами в оранжевых тогах, нет тысяч бездомных, нет золоченых статуй богов-слонов, богов-обезьян. Нет слонов и обезьян. Нет оголтелых тощих охранников с длинными палками, отгоняющих нищих от белых господ. Нет и нищих - пугливых и настырных.
В Иране все почти «обычно». Да, женщины носят монашеские платки и накидки. Но, нет «национальной» одежды, мужчины ходят в обычных брюках и рубашках. И у женщин под черными накидками – обычные джинсы. На иностранца никто не пялится, не бросается. Улыбнутся - и все. Держат себя с достоинством. Они почти белые, часто, не отличишь от европейца. (Иранцы вовсе не арабы. Свысока они посматривают на гастарбайтеров – «арабов» (иракцев) и афганцев, и на «горячих горцев» курдов.)
Они добывают нефть, ездят на мотоциклах, делают ковры. У них серьезные полицейские. У них Стражи исламской революции - спокойные, с внимательным цепким взглядом. Иранцы сжились с лицемерием – официально считается, что они не имеют секса до брака, не пьют алкоголь, живут верой в аллаха, любят правящего аятоллу, ненавидят Америку.
Бога - они вообще не изображают, в мечетях нет картин и статуй – максимум изображают какие-то цветочки, голубей и фарси-каллиграфия.


Первые впечатления
Прилетел в международный аэропорт Хомейни, огромный, стеклянный, с иголочки. Еду к Тегерану через равнину. 7 утра, розовый рассвет. Вонючим потом и салом несет от сидений такси и от самого угодливого старого таксиста. Жду признаков исламского фанатизма и подготовки к американскому вторжению. И правда, на пригорке у шоссе –зенитный пулеметик. Под пригорком мирно стоят сотни танков.
Еду дальше, проезжаем лес мечетей и кранов – строят мавзолей Хомейни. А это что? Проезжаем причудливое сооружение, какой-то религиозный символ. Стальная кисть человека - с дом высотой -  неестественно растопыренная и перекрученная -  как у эпилептика или как от прибивания к кресту невидимыми гвоздями. Жуткий хотя и не вполне понятный символ. Для ислама как-то уж слишком нарочито христианское. Первые загадки. Через километр такая же рука держит телефон, на постамента надпись: нокия.
Проезжаем какие-то несусветно долго тянущиеся детские площадки. Жуткая картина – качели с детьми качают десятки вдов в глубоком трауре. Нет, это обычные женщины, одетые по-мусульмански


Цементный завод удушливым летом
Иран это вот что такое. Это идеально плоская пустыня светлокоричневого цвета – над которой нависает пылающий потолок солнечного неба. Жара, духота. Прочтите это, скажем, 12 раз. По числу святых потомков Мухамеда в шиитском (иранском) исламе.
Из песка выступают – на один этаж – города: сотни стиснутых кубиков, грубо слепленных из светлокоричневой грязи с соломой. Без окон.
Чаще, чем города среди пустыни стоят небольшие, крымского размера горы (мы на Иранском нагорье). Горы тоже светлокоричневые. Они кажутся слепленными из той же грязи, из какой сделаны большинство домов в провинции и - древние крепости.
Итак, все светлокоричневое, кроме черных шоссе, по которым катятся бензовозы.
Все это – пустыня, горы, бензовозы – раскалено до 45 градусов. Все реки и пруды высохли навсегда. Дождей никогда не бывает – грязевые стены стоят нерушимо. Центральная часть Ирана – вообще как бы отнята у страны: там одна пустыня, без поселений, без дорог.
Вот тут всей душой поймешь, что фонтан это не пошлость. А чудо расточительности.


Улица
Иранская улица это коридор: справа-слева глухие стены из светлокоричневой грязи, под ногами – асфальт, сверху - палит солнце (всегда полдень). Никого нет. Проносится мотоциклист. Опять пусто.


Мечеть
В городе, посреди горизонта однообразных глиняных кубиков-домов вдруг - торчит широкий нарядный купол русской церкви. Весь покрытый синими с белым изразцами. Без креста. Между обязательных двух колоколен. Синие изразцы покрыты белой вязью фарси-иероглифов – вообще, кажется, им письменность нужна для украшения.
С душной улицы сворачиваешь в душный двор мечети. Во дворе – никелированный аппарат для разлива холодной питьевой воды, фонтан с маленьким бассейном, общественный туалет. Сидят старики, пройдет молодой серьезный мулла – в белой чалме и черном плаще, в бассейне плещутся дети.
Внутри мечети - чудесная прохлада и хрустальный блеск. Блеск - от неправдоподобно прекрасной мозаики в десятки тысяч зеркалец, покрывающей все-все стены и потолок гигантского помещения. Ступаешь из жары-духоты под старинные мощные вентиляторы мечети, видишь, как на коврах, прислоняясь к стенам, покойно сидят женщины в черных чадрах, допиваешь свою ледяную розовую воду от ласкового разносчика и думаешь, как это…убедительно.


Шариат
Азартный спорт исламского государства – не дать мужчинам увидеть волосы женщин. Скромный платок должен покрывать волосы. Разработаны сложные бытовые правила и приспособления, навроде ширмочек при выходе из общественного туалета, чтобы не упустить даже мимолетных случайностей. За нарушителями идет охота. Азартный спорт девушек – расширить рамки дозволенного. В ход идут необыкновенно высокие прически, кричащие цвета платков, причудливые способы завязывать платки, так, что челка видна от макушки.
В большом, дорогом и считающемся слегка «западным» городе Исфахане – я видел, как полицейские арестовали двух женщин за то, что у них были платки недозволенного вида. С публичным скандалом, с громкими воплями этих женщин, с разбрызгиванием в собравшуюся толпу из баллончика. Говорят, их заставят написать обьяснительную и отпустят. Говорят, то же ждет длинноволосых парней – их постригут.
При мне полицейский патруль потребовал от иранского парня – на воскресном гулянии в парке – раскатать закатанные до колен штанины.
Моя знакомая 16-летняя школьница Марджан из провинциального Язда рассказывала, что за секс без брака человека могут выпороть – в отягчающих случаях публично. Замужних женщин за измену казнят. «Да», серьезно и сдержанно сказала Марджан, «казнят».
Мой знакомый 32-летний Амир – иранский менеджер шведской компании в Тегеране – рассказал, что если ребенок совершит убийство, то его будут держать в тюрьме до взрослого возраста, а затем казнят.
Женщинам нельзя петь, танцевать. Марджан ужасно хочет играть на гитаре – нельзя. Им нельзя жить одной - без родителей или мужа или подруги. Даже остановиться в гостинице одной.
Гуляя будним днем в пустынном парке в Исфахане, я вдруг услышал женский визг: девушка выбежала в ужасе из дверей общественного туалета и стала носиться как безумная по парку, выбежала на дорогу.. Из туалета стремительно и беззвучно выбежал мужчина с дипломатом и унесся вглубь парка. Не знаю, имеет ли это отношение к шариату, но решил рассказать.
В Иране много рекламы культуристских качалок, много культуристов. Многие парни ходят держась за руки, сплетясь запястьями, пальцами. Когда за руки держатся два культуриста, кажется, что это какое-то нежданное следствие из шариата.


Марджан
Шариат сбивает иностранца с толку и от греха сторонишься иранских женщин, избегаешь у них и время спросить. Когда на улице по-восточному рано созревшие школьницы, поравнявшись, кидают тебе «хелло» и опьяняясь от своей храбрости хихикают за твоей спиной, чувствуешь себя такой же пугливой школьницей: как бы эти парни с бородками вокруг не подумали чего. Что я претендую на то, что запретили им.
16-летняя Марджан, тоже начала с «хелло» на пустынной жаркой улице в будний полдень. Но не юркнула мимо, а смотрела на меня, остановилась. Я откровенно трусил, я первый раз - за неделю в Иране - говорил с женщиной. Она с непонятным мне спокойствием разговаривала с мужчиной-иностранцем посреди провинциального городка. Марджан невысокая девушка со смышленым некрасивым лицом и большими глазами с такими белыми белками и черными зрачками, как у куклы-негра.
За 3 дня общения Марджан создала в моей голове параллельную реальность, в которой иранская женщина естественна и уверенна. И еще – задумчива, с чувством юмора, энергична, с пытливым умом.
Марджан искренне и естественно верующая. Ей не интересно говорить о вере, думаю, как нам о центральном отоплении: оно очень важно, но чего о нём говорить. Молится ли она 7 раз в день? Марджан вздыхает, очаровательно закатывает глаза: нет, к сожалению, далеко не всегда. Кажется, она уверена, что старый Аллах не сможет на нее долго сердиться.
Ей неловко обсуждать власть. Обо всем остальном мы говорили очень много.
Отец Марджан солидный рабочий в производстве ковров, он очень любит Марджан, он на зарплату построил дом с патио. Мать тоже любит Марджан, она сидит дома и крайне расширительно трактует запреты ислама, все время ругает Марджан. Во вторую нашу встречу Марджан одела самую строгую черную монашескую одежду до пят– не из-за меня, а просто, чтобы мама видела «that I am good girl». Еще есть старший брат, где-то в университете. Марджан любит семью, любит патио, любит свою комнату, любит бога, любит своего лучшего frienda – в смысле, свою лучшую подругу.. Марджан хочет стать биологом, учится и работает, она постоянно занята, на встречи прибегает с опозданием, запыхавшись. Под черными покровами – джинсы, молодежная сумка через плечо. Подрабатывает она «продавцом-консультантом» в скучнейшем магазинчике одежды за зарплату в 100$. Вообще в Марджан сочетается уверенность взрослого самодостаточного человека с подростковыми чертами: с ЖЖ, разукрашенным портретами гламурных западных девушек, с уверенностью, что главным человеком в ее жизни останется ее лучшая подруга.
Все то время, что мы ходили по улицам, разговаривали в кафе, встречались у меня в гостинице и даже подымались ко мне в номер, я был в страхе – не арестует ли нас полиция, не нахамят ли прохожие, не закричит ли Марджан, если я дотронусь до нее. Все это электризовало наши встречи, мы говорили на сбивчивом английском взахлеб, нам обоим было очень интересно. В последнюю встречу забившись в угол интернет-кафе мы поцеловались как подростки. Марджан побежала в свой магазинчик.
Волос ее я так ни разу и не видел.


Махмуд
В жаркий полдень старый Махмуд сидел в своем офисе и пил с друзьями чай. Офис у Махмуда как у всех – маленькая комнатка на первом этаже, стеклянной стеной смотрящая на тротуар. Пара столов и кресла для сотрудников и друзей Махмуда. На столах нет компьютеров, над головой вентилятор. Махмуд большой и грузный, с усами, он в белой рубашке, черных штанах.
Вдруг вбегает горластый сосед Али с племянником. Али сразу начинает кричать, Али захлебывается от возбуждения. С первой секунды Махмуд понимает, что Али сейчас с наслаждением расскажет о чем-то очень неприятном, покою в душе конец. «Азам» - кричит Али. Махмуд уже понял все до конца. (Азам – 19-летняя дочь Махмуда.) «Азам опять видели с этим парнем..» О, как больно Махмуду. Он уже не слышит подробностей…От саднящего раздражения к очищающему, как пламя, гневу – Махмуд бежит по белой от солнца (и от яростного ослепления) улице, не замечая, кто бежит рядом с ним и за ним. А вот и эти двое – Азам и ее очкарик! Выходят из дома и  хотят сесть в машину. Азам – в лицемерно скромном наряде – пытается принять гордый вид, очкарик явно испуган. Махмуд бьет дочь по лицу, по голове, как придется, пытаясь утолить своё горе, свою боль. Больно, как больно - Махмуду. Как далеко все зашло: все теперь знают, что его дочь гуляет с парнями, и все видят, как он на улице бьет свою дочь. А тут еще турист с фотоаппаратом… В этот момент страдающий взгляд Махмуда (или, назовем его, скажем, Бехнамом) встретился с моим.      


Герои
В Иране необыкновенно чтят погибших на Войне. На какой-такой войне? В Иране слово война означает только одно - великую войну с еще саддамовским Ираком. На этой безрезультатной 8-летней позиционной войне – она была еще при Брежневе, но уже после исламской революции - погибло 300 тысяч иранских солдат. Все они теперь - шахиды.
Необыкновенно чтят – значит, что в каждом городе, на каждой улице, почти с каждого агитационного плаката - а их много - смотрят бородатые парни в камуфляже – шахиды. Во многих лавках, в столовых, под стеклом в такси – выставлены фото погибших на войне сыновей. Многие улицы, площади названы именами – известных и малоизвестных – шахидов, про них издаются комиксы для самых маленьких.  Часто на плакатах рядом с шахидами присутствуют правящие аятоллы - кажется этот культ скорби их политический инструмент.
Эти введенные в быт напоминания о смерти нам кажутся избыточными: одновременно вносящими в жизнь атмосферы некрополя, но и девальвирующими скорбь. Это напоминает советский культ подростков-партизан погибших на войне с фашистами.
Есть еще такой аспект – иракцы арабы (иранцы – нет), ислам арабская религия. Но иранцам ясно, что именно они истинные мусульмане, а не арабы. К тому же, любимого внука пророка имама Хусейна убили арабы. Как раз в Ираке. Напоминает христиан с их антисемитизмом.


Революция
В самолете листаю рекламный журнал об Иране. В неизбежной хвалебной статье про Хомейни вдруг натыкаюсь на черно-белое фото его в молодости. О! Так вот он какой был лет в 28, этот суровый старик, смотрящий отовсюду с плакатов. Канонизированный Ленин исламской революции, чей мавзолей размером с Кремль который год строится у конечной станции тегеранского метрополитена, тоже названного в его честь. Вообще, его именем названо все самое главное и лучшее в Иране – улицы, площади, госпитали, аэропорты.
В молодости в его лице можно было угадать и усмешку, и хитрость, с плакатов же смотрит строгий старик с седой бородой, с надменно изогнутыми черными бровями под почетной черной чалмой. Прожилки сосудов в желтоватых белках властных глаз. Без улыбки: Ленины не видят проку в PRе.
В 70-х годах в разгар исламистских студенческих волнений вялый шах на свою голову разрешил Хомейни вернулся из 7-летней эмиграции во Франции. Хомейни сверг шаха, установил исламские порядки. С тех пор Ираном правят аятоллы – старики с седыми бородами в черных чалмах. Аятоллы смотрят с плакатов, но высказываются редко, оставляя сцену фигляру «президенту».


Фарси
Почти все, что написано на фарси - цитаты из Корана. В половине случаев это хвала внуку Мухаммеда – святому мученику Хусейну (имаму №2:  потомки Мухаммеда у них - под номерами), его жене, матери и тп. Только их имена написаны на «иранских» религиозных майках, которые, впрочем, никто не носит. Продают и носят - китайские майки с Человеком-пауком etc.


История
Сначала были арии (истинные арийцы). Потому что Иран означает стана ариев. До 1000 года до н.э. арии где-то жили, никто не знает где, чуть ли не в России. Потом арийские племена распространились в Европу и в Иран, Индию. Одно важное племя в Иране называлось персы (отсюда страна Персия, фамилия моего знакомого - Parsa, название местной модели Рено – Pars). Религия у персов была зороастризм (огнепоклонничество). Жалкие остатки ее, кажется, для туристов, власть сохранила до сих пор.
Когда за неделю сталкиваешься с третьей религией подряд их рутина и неоригинальность слишком бросаются в глаза. У бога Ахурамазды (что значит, как всегда, всего лишь великий бог) был бородатый пророк Заратустра и священная книга Авеста. Что символизирует вечный священный огонь (лучинки - вместо наших лампадок), который уставший от жизни служитель поджигает пока вы ждете у дверей, вы можете придумать сами, я не спросил.
А когда-то, в 5 веке до н.э. от каменных кострищ, от железных треножников с рвущимися на ветру огнем, от незакапываемых покойников, выложенных иссыхать на вершинах гор,  царек Кир повел маленькую армию диких персов на завоевание мира, т.е.современного Ирака и Турции. Из своей гористой пустыни, в плодородное культурное Междуречье. Победил греческую колонию царька Креза. Без единого выстрела захватил гигантский Вавилон, сверг там Валтасара внука Навухудоносора, основал империю, которую 200 лет расширяли цари с именами Дарий и Ксеркс. В 3 веке до н.э. персов ненадолго завоевал Александр Македонский, империя которого распалась мгновенно. Дальше были какие-то парфяне, с которыми в этом районе тяжело воевали римляне, ритуальные «мистерии» иранского божка Митры, ставшие супермодными в римской империи, династия Сасанидов… Зороастризм пережил все это. В 7 веке 40-летний араб Мухаммед взорвал своей одержимостью сонную Аравию и основал Арабский халифат – от Испании до Индии и Туркмении. Халифат тут же распался. Иранский его кусочек с этого момента стал искренне исламским… Потом были 13 веков.. была «Тысяча и одна ночь», и их не могли не затронуть монголы и Тамерлан.. В начале 20-го века современник Сталина, Гитлера и Ататюрка – отец последнего шаха приказал иранцам отказаться от ислама, по крайней мере от шариата, от женского дресс-кода…А уже при его сыне, все повернулось вспять.


Коммунистка
В ужасной пиццерии в Тегеране на меня очень приветливо посматривали несколько школьниц-«монахинь» за соседним столом. Из-за другого стола – с улыбой ловила мой взгляд немолодая дама-«монахиня» с печальным лицом, обедавшая с 20-летним сыном. Трусливо я предпочел респектабельную беседу с дамой. В первых же словах она с вызовом сообщила, что она коммунистка. Ещё она любит русскую литературу. Лицо этой женщины – учительницы английского в школе (500$) - постоянно имело выражение улыбки бодрого мученика, выражая тот вывод, который она сделала о жизни. Это так распространено у интеллигентных женщин за сорок.
Оказалось, жизнь наносила ей особенно подло скомбинированные удары: в них соединялись любовь, Россия, коммунизм, измена, диктатура. Не успел я иронично отозваться о коммунизме, как она предупредила, что за свои убеждения она отсидела в тюрьме. Я прикусил язык.
Очень охотно, все с той же направленной в пол печальной улыбкой, Сима рассказала мне о своей давней трагедии. До революции, ее муж был видный коммунист, очень связанный с СССР. После революции за ним пришли, но он, предупрежденный советскими друзьями, успел бежать, а посадили в тюрьму - на долгие три года – ее, его верную молодую жену. К тому времени, когда она освободилась, власти успокоились, и ее муж вернулся из эмиграции. Но женился на другой.
Сима рассказала, что исламские порядки, типа дресс-кода, после революции вводились не вдруг приказом, а хитро, постепенно, за годы. Когда они установились, то строгость их колебалась в зависимости от того, кто президент. Нынешний, Ахмадинеджад – закрутил гайки.


КГБ
Вот, что я писал из Ирана:
> Druzya, moy turizm udaetsya: segodnya udalos' popast v lapy ETALAYTI (tak po ikhnemu - KGB)..i uyti zhivym! Prikopalsya khren v aeroportu (blizkogo k Iraqu) goroda Kerman-Shakha, chto vzletnoe pole snimayu..Kakoy-to KGBshnyi nachalnik - nemolodoy, solidnyi... Provel za zagorodochku (melknula mysl - sam khotel etogo iranskogo extrima) i nemnogo vyter ob menya nogi - zastavil pokazat' vse moi foto i tp opravdyvat'sya.. I so slovami "No - again!" - s drozhaschimi kolenyami - otpustil...
> > 
Стражи исламской революции – грозная тайная полиция, параллельная армия, с необыкновенно широкими функциями, как у КГБ при совке. Например, они ловят диссидентов и шпионов, они полиция нравов, они пограничники, они разведчики, они организуют продажу нефти в обход санкций. Их форма – очень простого покроя, без украшений, приятного темно-зеленого цвета с особыми золотыми значочками в петличках – я долго боялся рассмотреть - крепостная зубчатая башня над скрещенными пистолетами. Их очень боятся. Говорят, что достаточно крикнуть «эталайти» и любая шпана разбежится.


Интеллигент
Амир – 32-летний иранский парень, из которого десять лет жизни в Швеции высосали жизненную силу и непосредственность. Я познакомился с ним в самолете в Исфахан: он был моим соседом и молчал весь час в воздухе, и лишь прилетев, в аэропорту, вдруг произнес формулу знакомства «вы откуда?». В результате мы провели в разговорах в Исфахане, а потом у него дома в Тегеране 3 дня.
Амир совершенно западный европеец. Лицом у него умное, в очёчках, чернявое как у француза. Он среднего роста, худощавый, говорит негромко и рассудительно. Он безупречный менеджер для своей шведской компании – он спокойно деловит, искренне радуется, как плодотворно проходит инспекция завода, под Исфаханом, куда он мотается днем, пока я делаю свою туристскую работу.
Его родители, сказал он, эмигрировали после революции. Я понимал их эмиграцию, как побег из лап режима, трагический разрыв с родиной. Но, похоже, эмиграция для его родителей означала только то, что они приобрели дом еще и в Швеции и теперь живут на две страны. Папаша в трениках наливал мне чай у них в доме в богатом районе Тегерана.
Амир холостяк, флегматик, немного сентиментален и немного зануда. Интонация усталого лектора слышится даже, когда он оживляется, чтобы обругать власти.
Амир очень не любит нынешнюю власть, считает, что «муллы» лицемерны и вороваты. Они плохие мусульмане, они жадны, жестоки, не постятся – тут он мне попытался рассказать неприличный анекдот про муллу и проститутку, но меня так удивила сама техника иранского секса (тот мулла использовал вяжущие свойства гранатового сока и лёд), что пока Амир разъяснял ее, сатирический подтекст улетучился. Почему-то Амира особенно сильно возмущает в муллах незнание арабского языка (они не могут читать Коран в оригинале!). Его возмущают богатые дома мулл (ислам осуждает роскошь), Амир уверен, что нефтяные деньги прилипают к рукам иранских кэгэбэшников.
То что нравится Амиру – странная смесь. Он хвалит старого шаха (отца последнего шаха), который  сильной рукой навел твердый, но светский порядок. «С этими людьми» - задумчиво говорит о соотечественниках Амир – «нужна твердая власть». Еще Амиру очень нравится Америка, в которой он бывал по работе. Это лучшая страна в мире. Несколько противореча себе, он хвалит тамошнюю демократию. Добрее и лучше людей, чем американцы, он не встречал. Неожиданно он стал горячо спорить с будто бы распространенным мнением, что «американцы сидят в барах, прожигают жизнь в клубах». «Ничего подобного! Они работают like hell!» - открывает мне Америку Амир.
К русским он относится нормально – он с ними сталкивался по работе - но только не понимает, почему мы, русские, такие вспыльчивые, чуть что, хватаемся за нож. Вах! Напрасно я распрямлял плечи, от комплимента пришлось откреститься: он работал с «русскими» с Кавказа. Во мне он открыл необычный тип русского, как я догадываюсь, добродушного и наивного.


Кальян
Ходящая туда-сюда граница между дозволенным и запретным, свободой и диктатурой – в нерешительности елозит по праву на публичное курение кальяна. Когда-то это было естественным правом иранцев, потом муллы запретили: якобы, в кальянных зарождаются политические разговорчики. Теперь это вроде бы разрешили, но везде это понимается властями по-разному, в общем, кальянные, это немного злачные заведения.
Гуляю поздним вечером по Тегерану. На задворках уже закрытого базара чувствую сладкий запах кальянной. Заведение – как притон: в темном переулочке светятся пара окон и проем двери. В крохотной комнатке несколько жестяных столов, на них самые простые кальяны, за ними, как в дешевой пивной, тесно сидят, пьют чай и болтают мужики. Я вхожу, наступает, забытая с Индии, минута славы: все смотрят на меня. Страшно. Не пожалею ли я, что пришел сюда в мой второй день в Иране. В тишине заказываю кальян и чай. Говорю по-английски, но можно было и по-русски: никто ни слова не понимает. Но вот напряжение разряжается, хозяин-официант, догадавшись по смыслу, несет кальян, трое соседних пареньков счастливо мне улыбаются, все наблюдают за нашими попытками общаться на не пересекающихся языках. Общение у нас на истерично высоком градусе дружелюбия с обоих сторон, но абсолютно, просто до глупости, безуспешное.
Кальянов очень много, их постоянно приносят, уносят, подправляют уголь, они жестяные, без украшений, стыки трубок обмотаны тряпочками – эти тряпочки убеждают, что курятся они хорошо: кальяны здесь, чтобы их курили, а не для красоты. «Официант» - усатый мужичёк в грязной белой рубахе, когда не занят, закусывает у стола кассира – у входа. Там своя тусовка друзей хозяина, что-то мясное режут, жарят, разговаривают.
О жизни в Иране нового удается узнать вот что: Самого дружелюбного и самый непонятливого паренька зовут Мамма (оказалось, Мухаммед). Чай в Иране пьют в прикуску. Мамма работает на ковровом базаре, он мне его покажет в мой следующий приезд. Последнее удается выяснить, когда в углу вдруг обнаруживается отлично англо-говорящий, чисто одетый парень. Он тренер по шейпингу в спортивном клубе для туристов. И по теннису. Он что-то задумчив, когда переводит. Кажется, ему неприятно, что я интересуюсь Маммой и прочими. При прощании он довольно неприветливо говорит, что я сильно рисковал – это опасный район.


Коран
Тяжелый том Корана на трех языках лежит в каждом номере рядом с кроватью. Тяжелый, хоть напечатан на тончайшей бумаге и мелкими буковками – не думаю, что кто-то это читает. Но на заборе строящейся мечети – их много строится – как реклама на еще не построенном ресторане, на ярких желтых досках висят цитаты их Корана, все начинающиеся с торжественного «и», типа: «И вы должны обращаться с женщинами уважительно». Неожиданно обнаруживаю, что не всё банальности, известные из других религий и детского сада. Хожу, читаю:
«И не ссорьтесь друг с другом, ведь тогда вы не ослабнете сердцем и ваша духовная сила не исчезнет»
Вот еще (без «и» и в укороченном виде):
«Все мусульмане братья», ну это не очень интересно, но вдруг, как будто кто-то другой сказал: «О человечество! Все-то твои восстания только против самого себя». Потом: «Разговаривайте с людьми любезно», потом про то, что бог милостив. И вдруг желчное: «Жизнь в этом мире лишь игра, развлечение, примеривание нарядов и показывание себя среди других, и алчность к умножению количества детей и количества богатства».


Певец
Трудно впустить в себя иранскую музыку. Часами может длиться это бесконечное негромкое треньканье на нелепой гитарке с длинным грифом, звучащей плоско и кисло, как детская музыкальная шкатулка. На европейский слух в этой музыке нет мелодии, кажется, это медитативные импровизации. Правда, мой приятель Амир, когда я ему это сказал, легко и точно напел то, что звучало – но и в его пении не было ни капли мелодии. Иногда приятно под эту музыку, смешанную с журчанием фонтанчика, забыть о времени: сидеть с утра в прохладе, наблюдая, как на улице неотвратимо разгорается отупляющая жара.
Так же нет приятности и заунывном мурлыканье иранских певцов. Это пение иногда слышно на улице из громкоговорителей – это транслируют регулярные молитвы.
Я изменил свое мнение в мой последний вечер в Иране. В чайхоне в интуристской гостинице, как бы в небольшое дополнение к божественному супу кюфта бозбашу и айрану, уселись пиликать-мурлыкать двое ресторанных музыкантов. Поначалу все шло обычно, но в какой-то момент из кальянных раздумий о конце путешествия меня вывел голос певца. С удивлением я услышал, что он уже не мурлыкал, а пел, громко и страстно пел, кричал, отчаянно умолял, всхлипывал на очень высоких нотах. Не понятно, что было делать, как к этому относиться – это было неприлично искренне: человек звал на помощь, а все спокойно закусывали. Поздно я схватился записывать его голос, кульминация прошла и на камеру записалось обычное треньканье и завывание.


Женские волосы
И вот я на пути в Москву. Глубокой ночью убиваю время в ярко освещенном аэропорту Хомейни. Пытаюсь уловить момент, когда женщины разденутся догола, то есть, я хотел сказать, начнут снимать платки, и я смогу глазеть на их волосы. Я уверен, что все они снимут платки, потому что, когда я летел из Москвы, все были без платков и своих накидок, но тогда я не ценил этого. Я стыдливо скрываю нетерпение. Прогуливаюсь, лениво поглядываю. У меня смешанное чувство: не только возбуждение вуайериста, но и гордость за людей, которые сейчас на моих глазах сделаются свободными. Вот мы пересекаем границу Ирана, входят в свободный мир кофеен, обменников и лавочек duty free. Ода вольности звучит в моей голове все громче. Сейчас это произойдет, моя могучая родина защитит иранок от мулл и полиции нравов, даст им право, не боясь, ходить простоволосыми, с голыми ногами, плечами, боками, животами, в куцых топиках, с бретельками лифчиков напоказ и без лифчиков вовсе. Я уже представлял молодую иранку впервые публично снявшую платок, краснеющую от странного чувства, что ветер треплет ей волосы, а таксисты в Шереметьево безжалостно охватывают взглядами всю ее неприкрытую фигуру. Я представлял ее мать, плачущую от стыда, не решающуюся повторить поступок дочери. Угрюмого опозоренного отца семейства, проклинающего идею жены поехать смотреть Россию: вот тебе и Эрмитаж!
До посадки в самолет никто платок не снял и первая женщина без платка была русская стюардесса. Очень-очень привлекательная!
А с платками все произошло само собой. Никто их не срывал, никто смущенно не смеялся, никто не прятал глаза. Платки как-то сами сползли во время краткого сна, а потом мы прилетели в Россию и все вышли из самолета без платков и накидок со спокойной утренней аэропортной деловитостью. И я увидел эти желанные волосы. Они оказались совсем обычные: обычно уложенные, смятые со сна, крашенные в желтый цвет - черные волосы. Обычные волосы южных женщин в Москве.


Россия глазами иранца
Подлетая ясным летним утром к Москве, засматриваешься на бескрайние сладостно-зеленые леса Россия, на прохладные гигантские озера с белыми треугольниками парусов. Воды и зелени неправдоподобно много.
Выхожу из аэропорта, захватывает дыхание: загорелое женское тело! Стринги на загорелом женском теле! Они видны, вылезают из обтягивающих бриджей. Блондинка с копной мелко вьющихся волос. Поджарая, с холеной кожей. Золотая цепочка с крестиком и ярко-красные ногти на ногах. Родная русская женщина. Возвращается из турции-египта, стоит кого-то ждет.
Мчимся по шоссе, верчу головой: какой масштаб зданий, какое богатство, какое все новое, какие смелые формы развязок, какое радостное буйство рекламы. Женщины стоят на остановках, не понимая, как они привлекательны. ИКЕЯ! Я вернулся, я горжусь за свою страну!