док 1

                Г Е Н Н А Д И Й    Ш И Л Ь В Е Р С Т





                З   А   В   Е   Т



                РОМАН - проповедь















    1 9  8  8




























                Ч  А  С  Т  Ь     П  Е  Р  В  А  Я






                Б  Ы  Т  И  Е




















          Евгений полулежал в кресле самолета. Наконец беготня и волнения закончены, можно спокойно отдох­нуть и обо всем подумать. Времени хватит, лететь несколько часов.
Давно не летал, лет семь. Сначала с интересом ко всему присматривался. Волновали дороги, аэродромы, шум двигателей самолетов. Но вот последние собы­тия какими-то картинками стали возникать в памяти. Защемило сердце. Увидел жену и дочь, они стояли на асфальте возле подъезда в домашних тапочках, в халатиках. Утро, тихо, тепло, неяркое солнце. Глаза у них сухие, как будто уезжал недалеко и ненадолго. Потом у дочки появились слезки. Все видел через заднее стекло такси, и все это удалялось. И вдруг возникла мысль: а что, если совсем, навсегда? Отвернулся. Лучше не оглядываться, надо смотреть вперед.
Евгений  полудремал. Снова стало вспоминаться детство. Не стар ещё, самый средний возраст, а вот прилипли в последнее время детские картинки и ни­как не отвяжутся.
Увидел себя на Сахалине. Лежал Женька в пухо­вом снеге недалеко от своего дома, со стороны огорода. Всю красоту окружающего ощущал, но ощущал как что-то второстепенное. Сейчас главным в его маленькой душе и заполнившим её  полностью жил один страх. Правда, он никогда и не исчезал, существовал  постоянно со всеми приятностями и не­приятностями, но все же иногда под внешней обста­новкой как-то сникал, затушевывался.
Этим постоянным страхом был страх перед от­цом, его злом на Женьку, его битьем за крупную или мелкую провинности. Чуть что - крик:"ско­тина, сволочь", и ремень. Бил куда попадет. Нет, Женька не был хулиганом, не был даже безалабер­ным. Он боялся всего плохого, хотя иногда по-детс­ки мог чего-нибудь и натворить.
Вот и сейчас лежал, наблюдая за домом, и боялся в него войти только потому, что получил текущую оценку-тройку-за письменную работу. Уже полгода прошло, как Женька проучился в третьем классе. Учился при­лично, круглый отличник. Его мать работала в той же школе учителем начальных классов, школа одна на весь поселок. У Женьки все получалось как-то само собой, говорят, способности были. У сына "первого" не так, хотя тоже прилично учился. Жили первый и второй сек­ретари райкома партии в отдельных домах рядом. Отец вторым работал.
Женька закрыл глаза, вспоминая город на мате­рике, где они жили до отъезда на Сахалин, город Веджинск на Оке. В городе сплошная химия, все время не­чем дышать. Отец там тоже был партийным работником, потом их послали на остров. Женька стал вспоминать свою первую учительницу, это была его мама, она работала учителем начальных классов. Родители всего боялись, боялись, видно, дурного влияния. Сейчас, в третьем классе, плохо помнил, как учил­ся в первом. К тому же мешали воспоминаниям эпизоды его неудачного устройства в детский сад. Они нала­гались на школьные и получалось что-то невообрази­мое.
Только четко увидел, как сидел забившись в угол, на низком подоконнике, и всего и всех боялся. И за столом, когда сажали обедать, ему не везло, почему-то дольше всех не ставили тарелку. И вылезал голодным, не хватало. Потом в садик его не стали водить.
В классе, среди девочек, было тихо. Женька ста­рался выполнять все, что велела учительница. Его хвалили за почерк, говорили-каллиграфический. Женька не понимал, что это значит, но видел, что хвалят. И здесь, в третьем классе, почерк такой же был. Только учились все вместе, и девочки, и мальчики.
Открыл глаза и посмотрел на дом. Дверь в сени закрыта, из трубы шел дым. Значит, мать дома, готовила обед. Наверное, и отец дома. Вчера он привез елку, ус­траивали, начали наряжать. Нет, конечно, отец пришел на обед домой. Здание райкома недалеко, и он всегда вовремя приходил. Если не уезжал в командировку по району. А уезжал часто, район большой, второго все вре­мя посылали куда-то по делам. Вот бы сейчас был в командировке!
Но Женька нутром и кожей чувствовал, что отец дома. Зайдешь, и тут же первый вопрос-какие оценки. Врать бесполезно. Один раз листок с единственной двойкой Женька вырвал из дневника, думал, что все сой­дет. Но второй листок предательски вылез в конце дневника, когда он подавал его отцу. Была большая пор­ка, долго все тело болело. Отец не терпел и тройки, а на четверки постоянно ругался. Женька к той пись­менной плохо готовился, он обдумывал конструкцию ар­балета. Надо было лук приспособить к деревянному прикладу, но вся загвоздка оказалась в конструкции спускового крючка. Женька хотел свой механизм сде­лать, не как у корейских мальчишек, живших с ними в поселке. У них часто заедало, ему не нравилось.
Чувствуя, что мысли пошли не в ту сторону, про­тяжно вздохнул. Тяни не тяни, а идти надо. Поздний приход сразу отцу покажется подозрительным. А так мо­жет и не спросить про оценки. Женька поднялся, тща­тельно отряхнул снег с пальто и шапки. Подошел к до­му, на крыльце веником обмел валенки. В сенях задер­жался, потрогал рукой коробки, стоящие одна на дру­гой. В них замороженные крабы, которые недавно он во­зил из магазина на санках. Крабы большие, становились красными, когда мать сварит. Вкусные. Клешню сломаешь и вытягиваешь белое мясо полосками. Среди этих поло­сок попадаются полоски жил, зубы сломаешь на них. Нравились и вареные, но замороженные.
Женька вздохнул и открыл дверь в кухню. Отец сидел за столом, ковырял в носу и читал газету. Мать возле плиты.
-Ты что это так долго? Где был?-мать повернула к нему красное от плиты лицо. Женька стал раздевать­ся. Внешне спокойно, но сердечко колотилось.
-Н-н-да,-протянул отец, складывая газету.-Что-то ты долго. Подозрительно долго. Какие оценки? Давай дневник.
Он сложил газету, бросил её на подоконник. -Ну, чего стоишь, тебе сказал!
Женька полез в портфель. Ему показалось, что он в каком-то капкане, и куда ни шагни-везде решетка.
Отец открыл дневник, попал на прошлую неделю, где среди нескольких пятерок стояла одна четверка, хмыкнул, посмотрел на свою подпись, которую он исп­равно ставил в конце каждой недели. Его слегка заос­тренный нос задвигался, неуловимо дополняя и подчеркивая недовольно-пренебрежительное выражение на ли­це. Перелистнул дневник. Тройка сразу бросилась в гла­за.
-Та-а-к! Вот ты значит почему долго не являлся! Мы с матерью тебе, дураку, все делаем, кормим, одеваем, а ты нас благодаришь? И это в конце четверти, когда тебе, паразиту, оценки должны выставлять!
Он распалялся все больше. Женька пытался что-то сказать, но тот его уже не слушал, орал, швырнул дневник, вскочил со стула. Мать от плиты бросилась к нему, стала перед сыном и отцом, и все повторяла:"Ва-ся, Вася, перестань! Говори спокойно, чего кричишь!". Но отец уже распалился, оттолкнул мать, побежал в свою комнату за ремнем. Был у него широкий, солдатс­кий, для этого. Мальчишка бросился в комнату, где сто­яла елка, еще не полностью наряженная. Не знал, куда деться, где спрятаться. Внутри все заныло и впервые появилось зло на такую жизнь.
-Я тебе, скотина, устрою новый год, будешь меня позорить!-вбежал с ремнем отец. Замахнулся, и Женька, не успев увернуться, почувствовал через рубашку ди­кую боль на спине. Потом на руках, ногах, мягком мес­те. Он заорал, впервые в крике потребовал, чтобы отец прекратил, но этим его только больше распалил. Ремень быстро опускался на тело мальчишки куда попало.
-Уйди, не трожь!-успел выкрикнуть и бросился под елку. Нижние лапы широкие, елка большая, пышная. Бросился инстинктивно, потом понял, что правильно сделал. Отец пожалел бы ломать наполовину наряженную елку. Он порычал, злобно побегал вокруг нее, не смог достать ремнем до Женьки и отошел.
Мальчишка лежал под ветками и ревел. Было очень больно, и шевелиться было больно, но хуже всего на душе. Он чувствовал большую обиду. В глубине души по­нимал, что и сам виноват, что мог и не получить эту тройку. И четверку на прошлой неделе. Идеалистичес­кое воспитание от родителей уже прочно оседало в сознании мальчика. Но он не понимал, почему так жес­токо его за все наказывают. Другие сорвиголовы кури­ли, собирая бычки на улице, и на них пошумят-и все. Женька не мог себе позволить даже на пробу ни быч­ка, ни другого какого-нибудь гадкого дела.
Как-то в поселке сгорел хозяйственный магазин. Мальчишки позвали его за перочинными ножиками. В то время такой ножик был целым достоянием, после войны немного лет прошло.
-Пошли, не бойсь! Там все сгорело, а ящики с ножи­ками прямо на дорогу выбросили, многие уже взяли се­бе, -звал его Димка, метис, приехавший откуда-то с юга России и живший недалеко от Женьки. Хотелось ножи­чек иметь, ох, как хотелось! Женька побежал с Димкой к хозяйственному. Но там уже были люди, правда, нем­ного. Мальчишки шмыгали везде, их гоняли, следили, что­бы ничего не утянули. Женька жадными глазами смот­рел на ящик и рядом валявшиеся ножички с зелеными ручками. Хотелось, очень хотелось взять! Но не смог, не посмел, отвернулся и медленно пошел домой.
Теперь, лежа, всхлипывая, он проклинал свою жизнь.
Да еще сестра все видела. Вон, сидит в углу и тара­щится на него. Отец остыл, с ремнем больше не бро­сался, но со злым лицом резкими движениями оделся и ушел на работу. Мать позвала есть.
-Иди, нечего лежать, он ушел. Правильно папа сде­лал, будешь думать в следующий раз,-сказала Женьке, когда он вышел на кухню. Мать не отличалась замет­ной добротой, она была больше рациональной. Женька не помнил, чтобы мать его когда-то и за что-то це­ловала. Есть хотелось, но было больно от вздувшихся полос на теле. Эту порку он запомнил на всю жизнь.
На следующий день Женька встал весь разбитый. Вернее, проснулся, посмотрел вокруг, увидел мать воз­ле плиты. Она спешно, перед работой, готовила завтрак, и велела ему вставать. Вот Женька и вскочил с кро­вати. Вскочил, еще не проснувшийся, и куда-то прова­лился. Услышал только вскрик матери. А он действительно провалился. Возле кровати был подпол, мать лазила в него, а крышку на место не положила. Женька вскочил, сделал шаг - и сразу же в яму. Повезло, не раз­бил голову, не переломал рук и ног, только сильно ушибся. Голову ему разобьют в далеком будущем, и бук­вально, и в переносном смысле. А пока повезло.
Отец не разговаривал. Молча поели. Женька взял с собой в школу яблоки, в портфель. На кухне до по­толка стоял штабель из ящиков с китайскими яблока­ми. Ему нравилось швыряться в ящике, выискивать в ри­совой шелухе сладкие, вкусные, с красивыми желто-красными пятнами яблоки. Каждое завернуто в папиросную бумагу. И порченых не было. Нет, жили, конечно, хо­рошо. Все-таки отец в райкоме работал, все мог дос­тать. Как жили другие-Женька не знал, но в школе у всех были яблоки.
Однако, вглядываясь в сверстников, и в тех, кто постарше, видел, что дети одевались по-разному. Кто в  простой шапчонке и в захудалом пальтишке, кто и в мехах. У кого только мать, а таких много, - у того похуже, у кого и отец есть, тем получше. Впрочем, Женька был еще мал, у него своих забот было много, и основные-взаимоотношения с отцом, к тому же его самого по одежде держали в черном теле: та же задрипанная шапчонка и ерундовое пальтишко. Только он не обра­щал на это внимание. Потом, взрослым, просматривая са­халинские фотографии того времени, он увидит на сним­ке как одет. Сняты трое: мать, он и его сестра Лена. Она младше его. Мать в беличьей шубе, сестра тоже в шубке, а он в своем ерундовом одеянии. И такое соот­ношение существовало всю жизнь, пока жили вместе.
А сейчас он был мальчишкой, одежда не интере­совала. Лишь бы коньки имелись, снегурки, которые мож­но так ловко и здорово прикрутить веревками к ва­ленкам и гонять по дороге. И Ленке не давать, пусть клянчит у отца себе новые, её-то он, вроде, малость любил.
Когда уходил, ей сказал, что сегодня по плану катание на Грозном, на санках. Грозный-их собака, пос­тоянно привязан во дворе, волкодав. Здоровый, мощный пес, ну, прямо, как жеребенок. Он как-то скакал вокруг райкомовской лошади с жеребенком маленьким, ничуть не меньше его. Правда, немного дурак. Отец его держит все время на привязи, на цепи, почти никогда не от­пускает на волю. Лает на всех проходящих, от кошек до людей. Женьку Грозный любил, он его со щенка вскор­мил. Как начнет ластиться, встанет на задние лапы, передние Женьке на плечи положит-и падает мальчиш­ка, не выдерживает.
В школе уже неинтересно, конец четверти. Новый год все ждали, мечтали о подарках. Уроки пролетели, Женька бежал домой. В дневнике пятерка за устный от­вет, поэтому он его не волновал. Но и отца дома не было, почему-то не пришел на обед. Брат с сестрой быстро поели и вылетели во двор.
-Ты меня вперед посадишь, я хочу впереди ехать,-приставала Ленка. Он пообещал. Сначала привязали Гроз­ного к санкам, а потом только отвязали от цепи. Соба­ка дурачилась, прыгала, рвалась убежать. Уселись все-таки, Грозный рванул и понес их на дорогу. На дороге повернул в сторону райкома и потащил по накатанно­му снегу. Брат с сестрой вцепились в санки, замерли от скорости. Хорошо машин не было. Грозный галопом пронес их мимо здания райкома. Там заметили, выско­чили на улицу. Собака вдруг развернулась и дети сле­тели с санок. Женька успел за них уцепиться рукой, с трудом держался, Грозный волок его с санками. Под­бежала сестра, успокоили кое-как собаку, снова усе­лись. Прикрикнули, чтоб бежал, но Грозный так дернул­ся с места,что санки мгновенно выскочили из-под детей, а они шлепнулись на дорогу. Грозного с санками только и видели. Подбежали работники райкома, помогли им подняться. Собаку потом поймали. Конечно, отцу доложили все. Он ругался вечером, но почему-то их не бил. И запретил отвязывать собаку.
Вечером Женька вспомнил, как до этого, сразу после бурана, так же отвязал Грозного, одел лыжи, взял поводок и заставил собаку его возить. Тогда Грозный так же дурачился, рвался на свободу, но быстро не мог бегать, кругом нападало много мягкого снега. И таскал он Женьку неплохо. Только, в конце концов, все равно вырвался. Дурачок и есть дурачок. Да и хозяева хоро­ши, сами испортили собаку.
А летом оборвал цепь и убежал. Так и не нашли. Потом, перед отъездом на север Сахалина, узнал Жень­ка, что Грозного съели корейцы. Поймали и съели. Это оказалось так противно и слушать, и представлять! У мальчика никак не укладывалось, как можно было есть собак. Он видел этих корейцев, их дома стояли вдоль дороги. Они ему казались вечно грязными. Сидели на улице на корточках, курили и что-то делали со шкур­ками. Женщины на улице пищу варили. Говорили, что они собак ловили и резали. И убеждали, что мясо собачье очень полезное и целебное. Потом Женька уже знал об этом, а тогда все казалось диким и неправдоподобным.
Перед самым Новым годом отец послал Женьку в магазин, с черного хода. Несколько раз ходил, и нес­колько раз возил на санках по туше барана. Склады­вал в сенях. Вообще ему нравилось на Сахалине. Зима не холодная, пурги, приносящие много снега. Его уж очень много, их одноэтажный дом почти весь заносило. Залезали с сестрой легко на крышу, оттуда скатывались прямо в пышный сугроб и чуть ли не совсем исчезали в нем. После бурана прорывали траншеи от крыльца до дороги.  И на дорогах тоже по бокам высоко снег был. Но летом все же интереснее и лучше.
Вдруг в памяти Евгения, все закрывая, возникла новая яркая картинка.
Учительница вошла в класс. Вся какая-то расте­рянная, подавленная, заплаканная.
-Дети, встаньте! Случилось горе.-Она всхлипнула, с трудом продолжила.-Умер наш дорогой вождь, наш ве­ликий учитель-Иосиф Виссарионович Сталин. Это невос­полнимая потеря для всей нашей страны. Ребятишки мои, мы с вами много про Сталина читали, мы знаем, что Сталин-это Ленин сегодня. И теперь его нет. Вся стра­на в трауре.
Дети все притихли и не шевелились. Дальше учи­тельница не могла говорить. Она только сказала, что уроков не будет, и что они могут идти домой. Все ти­хо вышли в коридор и пошли одеваться. Женьку пора­зила абсолютная тишина в школе и траурность. Взрослые с заплаканными глазами спрашивали друг друга: "Что же теперь будет?". В маленьких душах ребят появился первый в жизни серьезный, горький осадок, который Женька всю жизнь постоянно ощущал. Ревели гудки, висели траурные флаги. Все это было очень серьезно, страшно и непонятно. Везде говорили вполголоса, и все спрашивали, как теперь дальше будут жить.
Конечно, Женька никак не мог представить, что через десяток лет, когда он пойдет в армию, того Ста­лина, стихи о котором они торжественно заучивали и читали, и песни о котором пели с горящими глазами, сотрет в порошок другой политический деятель, дру­гой глава государства, память о котором также испинают. Но это уже другое потрясение. Да и самих их бу­дет довольно много. А пока казалось, что рушится мир, что не на чем стоять. Он слышал, как такие слова го­ворили взрослые.
Отец не больно-то занимался Женькиным воспита­нием, он только следил за его учебой и поведением. Но следил жестко и жестоко. Он все время говорил, что не допустит, чтобы сын его опозорил. У него "ра­бота такая, потому голову оторву, если что узнаю". А узнавать и нечего, все на виду.
Женька рос совсем забитым, всего боялся. Его не пускали играть с "хулиганами", вечером рано загоня­ли домой. Матери тоже всегда некогда, она потом го­ворила: «У нас не было времени для вашего воспита­ния, мы работали". Хозяйствовала она хорошо, готовить умела. Правда, из-за жадности что-то портила, тогда возмущался отец, и они схватывались. Отец орал, обзывал мать по-всякому, доходил в психе своем до бешенства, пытался ударить её. Но и мать не сдавалась, также орала и обзывала его. В такие  моменты дети забивались куда-нибудь и испуганно смотрели на все, что у них перед глазами происходило. Взорваться отец мог не только по какому-нибудь серьезному делу, но и по любой мелочи. Потом, когда остывал, под­ходил к матери и ворковал:"Зоенька, Зоенька! Ну,не сердись, моя маленькая! Ну, ты же самая хорошая!". И целовал её. После этого часто мир восстанавливался. А бывало так и по несколько раз в день. Женька с сес­трой еще мало что понимали, для них лишь бы спокой­но и мирно жить. Отец больше уделял внимание дочери, Ленке.
Впоследствии Женька узнал о самых первых го­дах своей жизни. Отца призвали в армию еще до войны, из Веджинска. Служил политработником в артиллерии, на Дальнем Востоке. И всю войну там был, на Запад, на фронт, не попал. Повоевал немножко только тогда, ког­да громили японцев. Были, правда, и у него медали. Сам же ничего детям не рассказывал, видимо, нечего было рассказывать.
Мать в Сибири жила, в деревне. Отец её, бывший моряк Северного флота, работал председателем сельс­кого совета. Она последняя, младшенькая, и самая бало­ванная. Вышла замуж, но что-то не понравилось, разош­лась. По совету старшей сестры, чтобы найти стоящего мужа, пошла в армию, уговорив военкома, туда же, на Дальний Восток. В сорок третьем начала служить пуле­метчицей. Вот там и познакомилась со своим Васей. В сорок четвертом её демобилизовали, вернулась в Си­бирь, домой, рожать Женьку. Отец в сорок шестом зае­хал за ними, забрал и увез в свой Веджинск.
Два года рос Женька без отца, помнил немного только деда по матери. Память о нем осталась хоро­шая. Удивительно, полтора года всего было, а кое-что помнил.
-Дед, покажи ружье, ты же обещал!-по-своему говорил малыш ему, и тот понимал. Он любил внука.
-Пойдем, раз обещал.
Они зашли в маленькую комнату избы, где дед спал. За кроватью, в углу, торчал ствол ружья. Дед вытащил его и положил на колени.
-Вот, смотри. Вот так оно раскладывается, сюда патрон пихают.
Внук смотрел и не верил, что ему дают подер­жать в руках настоящее ружье. Подержал-тяжелое! Дед помогал. Потом поставил на место.
Помнил Женька, как клянчил, чтобы ему разрешили еще подержать вожжи в руках, когда они ездили на телеге. А запрягали в нее двоих быков. Те шли медленно, спокойно. Дали ему. И он был счастлив, все время кру­тил головой по сторонам, чтобы все видели, что он быками управляет.
И помнит, как приехал отец, а он не хотел к не­му идти. Уезжали спешно, Женька закапризничал, встал на дороге и заревел. Хотел остаться с дедом. Вот тогда и произошло первое знакомство отца с сы­ном. Потом отец иногда гостям рассказывал:
-Встал, набычился, и ни с места. Никак не хочет идти. А мы спешили на поезд. Ну, я как дал ему тогда порку ремнем по заднице хорошенько, так сразу как миленький пошел, сразу вылечил. С тех пор слушался, и смеялся после этого. А Женька знал, что страх у него тогда появился. Ленке - что, она уже в Веджинске родилась, девчонка, все и всё для нее делали.
Приближалось лето. Отец с матерью уезжали на материк. Точнее, улетали. Забирали с собой Ленку. Женька оставался на лето с одной учительницей, подругой матери. Та то ли была женой военного летчика, то ли собиралась замуж, Женька толком не знал. Этот якобы муж иногда приходил к ним ночевать.
Женька тянулся к летчикам. Рядом с поселком ревел и днем и ночью военный аэродром, куда он часто ходил к материным знакомым. Возле аэродрома летчики жили в двухэтажных домах. Его хорошо принимали, угощали. Летчики часто обещали прокатить на самолете. Женька верил, и все ждал. Иногда, гуляя по лесу, забредал на аэродром, завороженно смотрел, как взлетали и садились самолеты, оглушая все живое рядом. Стоял, раскрыв рот, провожая глазами каждую машину, видел рядом кладбище летчиков, большое, много могил. Тогда часто разбивались, первые еще самолеты реактивные летали, несовершенные. И все равно сам, конечно, хотел стать летчиком. Модели планеров с удовольствием делал, один раз винтовой построил. Крепко в него засело это желание. А пока жил насущными интересами.
Как-то к нему во дворе вихрем подскочил Димка.---Скорее пошли на железную дорогу! Там вагон взорвался, чего-нибудь найдем.
Предложение показалось шикарным, такое очень редко случалось. Побежали на насыпь, железная доро­га недалеко. На маленькой станции, в глубине, торчал черный каркас, рядом вся земля изрыта. Действительно, вагон сгорел. В нем, видимо, боевые патроны привезли. Значит, для самолетов. Стали ощупывать все на насы­пи. Явно здесь перед ними пособрали, но некачествен­но. В траве и они нашли целые патроны, и небольшие, и огромные по величине. Спешно запихали во все кар­маны, положили за пазуху.
-Пошли, нам теперь не попасться надо. И возле до­ма где-то спрятать. Лучше возле забора, у огорода,-сказал Женька. Оглядываясь, побежали домой. На душе у Женьки сумбурно. Никому, вроде, не нужно охранять этот вагон, подходи, подбирай патроны любой. И в то же время он чувствовал, что сделали они что-то нехорошее. Так и тянуло иметь это богатство, но совесть где-то в глубине сопротивлялась. Даже об отце не думал и не боялся попасться ему.
Так, с растерзанной душой и прибежал во двор. Решили тут же патроны разобрать, а порох использо­вать для изобретения ракеты. После такого решения чуть отлегло на душе. Аккуратно вытащили пули, ссыпа­ли в кучку порох. Не утерпели, маленькую кучку подож­гли. Не получилось. Зажгли бумагу, положили с порохом. Тогда сильно вспыхнуло. Потом как-то интерес к это­му пропал. Ракету все же попытались сделать, она чуть- чуть взлетела. Да и то больше не взлетела, а разор­валась. На этом все и кончилось.
На переднем плане стояло совсем другое: начинался период "войны" с корейцами. То есть с детьми корейцев. Каждое лето русские и корейцы собирались своими группами, совещались, делали "оружие". Здесь не было заметной, бросающейся в глаза национальной неприязни. Хотя каждый гордился чем-то своим. Отец не запрещал Женьке этим заниматься. Половина остро­ва не так давно была освобождена, потому и случались стычки-соревнования между оставшимися бывшими жиль­цами и приехавшими с материка.
Женька с мальчишками делал деревянные мечи и щиты. Луки, а тем более арбалеты, никто не применял, запрещенное не использовали. Оружие делали доброт­ное. У русских получалось тяжеловатое, у корейцев легкое. Женьке удавались щиты. Силенка, конечно, нуж­на была, чтобы таскать его щит, зато от ударов защи­щал очень надежно. Собирались вечерами, у пустых ла­вок на рынке. Занимали места, и, как только подходи­ла другая группа, начинался бой. Во время его про все забывали, лишь смотрели, где свои, чтобы не оторвать­ся и не попасть на расправу к неприятелю. Надо от­дать должное корейцам: мальчишки, а владели мечом ис­кусно, заметно превосходя в мастерстве. И все же русские их теснили, а потом и гнали с рынка. Да еще дого­няли возле домов и напоследок колотили. Чем брали-Женька не понимал. Мастерства не было, но, видимо, уда­ли бесшабашной у каждого на троих. И больше никаких отношений с корейцами не было, только войны. И те, и другие еще сопливые, можно многое было друг у
друга перенять. Иногда ведь тянуло к ним, подходили, наблю­дали, интересовались.
Женька вытягивался, рос голенастым, угловатым, появлялась силенка. Носил воду из колодца домой. Ког­да два ведра-удобно, а одно не любил носить. Накло­нялся, перекручивался, ведро с водой где-то сзади. А шел ему всего десятый год.
-Эй, ты, каракатица! Что, не можешь нормально нести? Чего так перегнулся?-это орал сын первого. Он в восьмом классе. Не мог спокойно смотреть, когда Жень­ка нес одно ведро. Друзья его урезонивали:
-Чего к парню пристал? Мал еще. А не нравится-не смотри.
Когда сын первого во дворе, сын второго старал­ся за водой не ходить. А сам тренировался, носил чур­ки от дров одной рукой. Так и остался у Женьки этот окрик в памяти о детстве на всю жизнь. И потом, ког­да одной рукой носил, следил все время за своей осан­кой.

                2
Ох, лето Сахалинское! Особое оно какое-то, тако­го на материке Женька нигде не видел. Не жарко, но тепло. И растет все очень большим, гигантизм, говорят; из леса мальчишки носили огромные цветы, красные, ко­локольчиками. Там, в лесу, их полным-полно. И лес ка­зался от них прямо сказочным. Лес рос у подножия сопок, и на сопках, а сопки достаточно высокие. Мальчиш­ки в нем еще искали кислицу и ели её, нравилась очень. Кислица росла высокая, в два их роста. Особенно инте­ресно было укрываться от дождя гигантскими лопуха­ми, не надо и зонтиков. Всем удивлял сахалинский лес.
Но и на огородах росло удивительное. Когда вы­капывали картошку со своего огорода, мать позвала всех.
-Идите, посмотрите, сколько влезло картофелин в ведро.
Подошли, посчитали-три штуки. Не поверили, выта­щили. Действительно, картофелины оказались огромными. Потом, осенью, под руководством матери получали крах­мал из картошки.
Школьников, начиная с четвертого класса, посыла­ли в колхозы на уборку и картошки, и капусты. Эти поездки Женька не любил. Спали в каких-то сараях, в грязи, в холоде. Весь день заставляли работать, да еще подгоняли. Благо картошка крупная, легче собирать, но мешки таскать тяжело. А вот на сельскохозяйственную выставку Женька любил ездить, там очень интересно. Школа имела свой участок, кое-что на нем вырастало. Женьку посылали с другими ребятами представлять свою школу. Чего там только не увидишь ! Особенно де­тям нравился отдел с цветной капустой. Какой только её там не было! И с удлиненными листьями, и в барашек, да еще совершенно разных цветов.
Запомнилась Женьке поездка в Южно-Сахалинск. Он неплохо стрелял из малокалиберной винтовки, потому его отобрали в команду на соревнования. Ехали с радостью, хотелось наконец-то увидеть областной центр. Привезли в гостиницу, поместили на самом пос­леднем, пятом этаже. Женька немного помнил городские дома. Все обошли, везде нос совали, исследовали. Тренер ушел по делам, оставил мальчишек в комнате одних. Подошли к окнам, увидели вокруг высокие дома. Те сто­яли далеко от гостиницы.
-А что, давайте пульнем из винтовки по воробьям на крыше дома?-кто-то предложил. Тренера что-то дол­го не было, почувствовали себя брошенными. Винтовки рядом, патроны есть. Открыли форточку, стреляли по очереди. Далеко, бесполезно, не попадали. А того, дурачки, не понимали, что опасное дело затеяли. Через много лет Женька вспоминал этот    случай, и ему становилось не по себе. А тогда для мальчишек все казалось нор­мальной игрой. Потом стреляли в тире. Школа заняла  первое место, возвращались домой победителями.

У отца на работе назревали крупные события.
Женька плохо понимал, что происходило, да и скрывали от него основное. Он видел отца на работе, в своем кабинете. Они с сестрой ходили к нему в райком. Отец тогда бросал курить. Курил много, папиросы из него все вытягивали. Сам худой, с детства недоедал. Как он рассказывал, их с матерью бросил отец, уехал куда-то, завел новую семью. И ему досталось хлебнуть в жизни. Мать обнаружила, что отец на работе курит, обманывает её. Досталось ему. Тогда он бросил окончательно.
Женька видел, что отношение людей к отцу сохра­нялось постоянно вполне приличным. Сам он очень об­щительный, умно шутил. А ум имел очень острый и неза­висимый. Всем хорош на людях, в этом Женька всю жизнь убеждался, вот только дома становился другим, раздра­жительным, злым, просто деспотом. Такое двуличие мальчишке казалось противным, ему очень хотелось, чтобы отец с ним и дома оставался таким же, каким хорошим представлялся перед людьми. Но такое никак не осу­ществлялось. И почему-Женька не мог понять. Как рок какой, будто дьявол всему мешал.
Как-то осенью, после партконференции, собрались гости у них дома. Погода теплая, все вышли во двор, на траву, пока мать готовила на кухне.  Во дворе вста­ли мужчины в кружок вокруг отца, он что-то им расска­зывал. Рассказ прерывался сильным смехом окружающих. Женька хотел подойти, послушать, но отец заметил его и прогнал. Тогда не распространено было слово" анек­дот" среди мальчишек, много лет спустя Женька понял, почему отец прогонял его. Только так грубо, как не родного. А тогда соратники отца сидели в гостях у них,  пили, ели, слушали, как отец играет на гармошке, пели вместе любимые песни. Всем весело, отец сам в ударе. Через некоторое время эти товарищи не поддер­жали отца, не голосовали за него, струсили. И все из-за войны с первым.
Смутное время пошло после смерти Сталина. Не­понятное. Все друг к другу вежливые. Между первым и вторым никаких недобрых отношений не наблюдалось, все учтиво. Жены соревновались в выпечке пирогов.
 Мать часто посылала Женьку в соседний дом к перво­му с большой тарелкой с пирогами, прямо из печки. На­до быстро донести, чтобы они не остыли, и чтобы сосе­ди оценили вкус "нашенских", как говорила мать. Те в свою очередь посылали своего сына с пирогами для оценки. Мать с отцом сидели и хаяли пироги первого. И выпечка не та, и мало положили, и не такие пышные... Женька пробовал, и ему казалось, что чужие пироги какие-то плоские и не такие вкусные, как у матери.
-Да, ну, индюк надутый,-говорил отец.-И Марфа ему
под стать. Куда им тягаться! И нечего вообще с этим паразитом знаться, кончать надо.
-Вася, успокойся, не надо,-успокаивала его мать. Но он редко сразу успокаивался, продолжал поносить первого.
Много лет спустя, когда отец лежал в больнице после второго инфаркта, Женька узнал в общих чертах суть конфликта. Тогда отец из больницы писал письмо в Москву, Суслову, с просьбой восстановить справед­ливость по сахалинской истории перед начислением персональной пенсии. Послали человека из ЦК на Саха­лин и все восстановили.
А сейчас отец приходил с работы злой, шумел на всех, по любой мелочи взвинчивался. Женька старался не попадаться ему на глаза, учил уроки, чтобы прино­сить хорошие оценки. Но отец все равно выливал зло на домашних по любому поводу. На той злополучной
партконференции он выступил единственный против первого, против его методов руководства. Зал поддержал, все аплодировали смелому выступлению. Вообще, Жень­ка знал, что его отец всегда в лоб говорит правду, никогда не обманывает, никогда не крутится, не вык­ручивается. И ум у него был четкий, критический, вер­нее, критико-сатирический. Он мог такие определения высказать о ком-либо, кто ему не понравится, что эти определения мгновенно становились расхожими ярлы­ками. Конечно, по сути объективной отец его был прав, но неверные затаивали обиду и мстили, когда это удавалось.
Первый выкарабкался после критики, но сумел так все устроить, что отцу пришлось уходить из рай­кома. Потом, через год, первого сняли, выгнали с позором, но про отца не вспомнили, назад его не вернули. Женька знал, что к тому времени отец успел окончить высшую партийную школу в Хабаровске и школу при ЦК.

Семья собиралась ехать на север острова, отец на­шел работу корректора в городской газете. Самолетом добрались до Александровска, расположенного на бе­регу Татарского пролива. Здесь Женька учился с шестого класса, здесь и окончил школу. Жили в двухэтаж­ном доме, с удобствами. Жизнь у Женьки проходила не менее интересно. Только учиться он стал плохо, съехал на тройки с четверками. Он как-то полностью потерял интерес к учению, для него оно стало какой-то карой. И отец меньше им занимался, меньше контролировал. Нет, конечно, он был таким же строгим, часто жестоким, но все же относился полегче, к мелочам меньше придирался.
Женька рос, у него появлялись новые увлечения и заботы. После седьмого класса поехал с матерью на Украину, в гости к тетке. Летели на первом реактивном пассажирском  ТУ-104. Самолет делал несколь­ко посадок до Москвы. Где-то в Сибири, на одной из посадок, Женька вышел из самолета прогуляться на свежем воздухе. И тут его стошнило.
-Не пойму,-удивлялась мать.-В самолете нормально сидел, а тут на-тебе. А еще летчиком хочешь стать. Мать не учитывала у сына подростковый период, а ТУ-104 оказались очень душными во время полета.
Прилетели к тетке под Бердичев, в какое-то се­ло, где тетка работала председателем поселкового совета. Муж её, дядя Яша, чем-то крупным командовал. Приняли их хорошо. Женька познакомился с двоюродным братом Колькой, который сразу увел гостя на болота покататься на лодке,  а потом на озеро искупаться.                                                                Женька везде чувствовал себя дикарем. После относи­тельно сурового Сахалина здесь все было не так. И отношения между ребятами, и жара, и фрукты. На озере много народа, много молодежи. Здесь Женька впервые стал заглядываться на молодые девичьи тела. Они за­горали, или прогуливались, или купались. Женька чувс­твовал, что ему становилось не по себе, когда их раз­глядывал.
-Хлопче, чого вперился?-сказала, винтом повернув­шись возле него, какая-то хохлушка, стройная, красивая, явно старше.
-Ничего...я так...-бормотал Женька.
-Иди, гуляй-купайся!
Женька еще не знал, что некрасиво напрямую на пляже рассматривать людей, только начал догадывать­ся об этом.
Потом, когда в доме старался заснуть в жаре и духоте, среди противного гудения мух, вспоминал эту дивчину, мысленно разглядывал все её тело, пытаясь как бы дотронуться до него. И снова ярко вспомнил картину, которую увидел в Хабаровске, в зале аэропор­та, где они с матерью сидели и ждали своего самоле­та. Народа собралось много, и Женька безразличным взглядом гулял по залу, по лицам ожидающих, по окнам, освещенным ярким солнцем. Посмотрел на дверь, которая вела в сторону летного поля, и обмер. Так неожиданно, как в сказке...нет, скорее походило на большую кар­тину, где-то ранее им виденную...К нему медленно шли, показалось даже-плыли в воздухе, на фоне яркой на солнце раскрытой двери молодые муж и жена, меж­ду ними маленькая дочка. И такие красивые, стройные, улыбающиеся, что казались действительно не настоя­щими, нарисованными. Женька не помнит, обратили ли окружающие внимание на эту семью, но сам он застыл, сраженный. Да, сражен, уничтожен, а в то же время как бы заново родился. Провожал их взглядом, пока они, пройдя мимо, улыбнувшись Женьке, этому наивному и нескладному подростку, смотревшему на них восторжен­но, ушли куда-то в другую дверь, потерялись, исчезли. И Женька подумал тогда, что и в его жизни так же случится, что и он найдет такую же красивую де­вушку. И будут у него и дочка, и счастье. И с этой картиной в глазах он и жил все время. Потом острота с годами её потерялась, но восхищение, суть увиден­ного, остались такими же. Как-будто Бог с неба пока­зывал и предсказывал мальчику красоту того, что по­том будет в этом мире. Красоту и счастье, чего Жень­ка искал постоянно и никак не мог найти. Но которые все же в конце концов нашел.
Учились в Александровске сначала в старой шко­ле. Стены грязные, ободранные, часто света не было, зани­мались при керосиновых лампах. Носили с собой чер­нильницы-непроливашки и пакеты с бутербродами. Дис­циплина плохая, шум, гам. Потом перешли в новую, свет­лую школу, и детей как подменили. Стало тише, лучше.
Женька поближе познакомился с мальчишками из класса, их училось немного, и вообще старшие классы оказались небольшими. Двое, Игорь и Сашка, жили без отцов, один, Витюнькин, с отцом, начальником милиции города. Держал себя несколько высокомерно и покро­вительственно. Женька и дома гостил у многих, но все же чувствовал, что плохо сошелся. Они с первого клас­са вместе дружили, а он приезжий. И разговоры не сов­сем клеились. Женьку воспитывали в идеализме, слож­ностей, трудностей не было. Как учили, что пионер-всем ребятам пример, так и вел себя в жизни. Ребята знали уже какие-то хитрости, где, куда и зачем схо­дить, чего увидеть, чего достать.  Разговаривали с матерком, покуривали. У Женьки от всего этого уши крас­нели. В одном только его признавали безоговорочно: за силу мышечную, нисколько не меньшую, чем у них. И за умение крутить на перекладине. Посильнее всех Игорь, но он и старше на три года.
Выходили на перемене на улицу, за угол школы. Там лежала небольшая, но толстая чугунная плита.
-Давай, Женька, попробуй! -предлагал, посмеиваясь Витюнькин. Женька отходил в сторону, ждал, когда дру­гие поднимут, смотрел, как они делают это. Первым под­нимал Игорь. Сначала до плеч, потом, с натугой, над головой, но все же два раза. Затем один раз Витюнькин, у Сашки когда выходило, когда нет. Сашка невысо­кий, тонкий, белобрысый, с немецкой фамилией, и сам, похоже, немец, или смесь. Он хорошо крутил на брусьях и перекладине. Первый раз Женька поднял до плеч с трудом, с непривычки. Но выбросил за голову два раза. Витюнькин скривился.  Потом у Женьки выходило легче.
По-прежнему загоняли домой рано, а если и заиг­рывался допоздна, то под окнами дома. Никуда в по­дозрительные и далекие места не ходил, не разреша­ли. Только отпускали на рыбалку, на сопки, на горные речки за форелью. Ходил с теми же одноклассниками.
-Жень, завтра воскресенье, пошли на рыбалку с нами?-спрашивал, обычно, Игорь.
-Конечно, это здорово-радовался Женька. Не час­то его приглашали с собой, но все же ходил. В суббо­ту вечером лихорадочно собирал все необходимое. На форель необходимо иметь лишь тонкую леску, крючок и маленькое грузило. Все остальное находилось в ле­су. Ловить царскую рыбку необходимо по особым пра­вилам, так просто она не даётся. Мать собирала пита­ние в дорогу.
В воскресенье, в пять утра, выходили. Шли долго, пока не добирались до горных ручьев. В дороге Жень­ка рассказывал ребятам, как на юге Сахалина ездил с мальчишками бить горбушу острогой. Там дело проис­ходило проще и грубее. От горбуши вся речка в пене, её всю видно. Прицелишься, ударишь и вытягиваешь на берег. А икры сколько!3десь же дело деликатное, спо­койное. Ребята привыкли к этой ловле, как и к ловле на море. Впрочем, на море Женька тоже "ловил" не один раз. Вся ловля заключалась в том, что после отлива рыба оставалась в мелких ямках, углублениях на бере­гу. Так сильно весной обычно шла корюшка. Нужно с кор­зиной или мешком ходить по берегу и собирать её. Шли обычно на ночь, грелись у костров. Конечно, тоже интересно, своя романтика: мальчишки не спали, темно, море шумит. Потом эту корюшку мать солила, а Женька развешивал её сушить во дворе, возле сараев, где мно­го висело веревок с такой же рыбой. Никто ни у кого не воровал, всем хватало.
Шли по лесу друг за другом. Первому больше дос­тавалось клещей, впивавшихся в кожу иногда с голо­вой. Впрочем, все приносили их. Потом мать иголкой вы­ковыривала у Женьки, иногда головы оставались. Дохо­дили до ручья и готовились к ловле.
-Смотри, что мы делаем, и делай то же,-говорили  ребята Женьке.-Червей найдем возле ручья, на них бе­рет форель. Закидывать удочки в ручей нужно в ямки, и стоять так, чтобы рыба не смогла тебя увидеть. Подниматься при ловле надо вверх по ручью.
Потом Женька определит по себе, что в рыбалке ему не везет, как другим. Это, правда, в далеком буду­щем, а здесь, на горных речках, он что-то все же ловил.
Выламывали рогатульки из веток, на которые на­низывали пойманную рыбу. Рогатульки держали в воде, чтобы рыба не высохла. Выламывали удилища. Конечно, ловить очень интересно.  Шло прямо состязание в хит­рости и ловкости между рыбаками и рыбой, малейший хруст или высовывание дальше положенного, чтоб пос­мотреть, что там у крючка, заканчивалось неудачей, пустым выстаиванием на одном месте. И все же Женька пятьдесят-шестьдесят штук налавливал, это, примерно, две трети от добычи ребят. Определяли победителя, и довольные шли домой. Обратный путь казался долгим и трудным. Только в городе шли с удовольст­вием, ведь каждый нес рогатульку со связкой рыбы.
Вечерами иногда Женька с сестрой катались на лодке. Дом их стоял прямо на берегу речки, впадавшей метров через пятьсот в море. Лодку выпрашивали у со­седей. На ней Женька и научился управляться с вес­лами. Речка небольшая, неширокая, но во время прилива раздувалась, набухала, становилась глубокой, с замет­ным течением. Нужна силенка, чтобы грести. Часто с сестрой заплывали далеко вниз.
-Жень, дай погрести,-приставала сестра.-Ну, дай, не  жадничай!
Еку не жалко, просто она младше, сил мало, их сразу несло не туда. Но все же разрешал там, где спокойно. До моря ни разу не доходили, боялись, хотя часто оказывались совсем близко от него.
Иногда с лодки Женька прямо под окнами рыбачил. Клевала плоская, как лепешка, и большая камбала. Мест­ные её не брали, выкидывали, брезговали этой рыбой. Женька нес домой, мать жарила, и ели все "за милу ду­шу", как она говорила. Впоследствии, на материке, Жень­ка часто вспоминал эту камбалу, её покупали, считали довольно хорошей рыбой. Да и как не считать, если больше почти ничего не было!
Любил Женька гулять по берегу моря. Не юг Рос­сии, сурово и дико вокруг, но тем и интереснее, и па­мятнее. Лазили с мальчишками по вертикальной скалис­той стенке берега, метров двадцать в высоту. Сердеч­ко сжималось, дух перехватывало, но лезли. Волю тре­нировали. И без страховки. Конечно, не умные, но где они, умные,                в детстве-то?
Любили купаться. Правда, не жарко, и осьминоги баловались. Одного маленького ребенка утащили. Доп­лывали до трех небольших скал, их называли жители-Три Брата. Возле них глубоко ныряли, под водой от­крывали глаза и рассматривали диковинный подвод­ный мир. Иногда соревновались, кто глубже нырнет. Женька хорошо натренировал легкие, и когда пошел в
военное училище, так выдул воздух на приборе, что его верхний цилиндр совсем вылетел вверх.
Морские пароходы подходили к городу, но стояли далеко па рейде, пристани не было. Добирались на бар­же. Одни катера рыбацкие сновали везде. Как-то раз ходил Женька за город в рыбацкий колхоз, видел боль­шое количество бочек на берегу с соленой селедкой. Ребятишкам разрешали пробовать её. Ох, и жирная и вкусная! Никогда и нигде больше Женька такой селед­ки не ел. Та, сахалинская,  осталась высшим эталоном.
Когда учились в десятом, стали часто собирать­ся у кого-нибудь вечерами. Это помимо вечеров в шко­ле. У Женьки такие сборы не проводились, родители не разрешали. Был инцидент с отцом. Он, как всегда, стал орать на Женьку, обзывать, хотел ударить. Женька вз­вился, поднес кулак к носу отца.
-Вот, смотри, полезешь-вмажу разок!-а у самого сердце бешено стучало, внутри все замирало. Отец от­ступил и больше никогда его не трогал. Система вся­ких запретов оставалась, здесь слово отца действо­вало твердо. Вообще он сдал, хотя по- прежнему еще хо­рохорился. Сейчас чаще с матерью ругался, иногда они дрались, закрывшись в своей комнате, таскали друг друга за волосы. Почему, что не поделили-Женька не знал.
Вечерами чаще собирались у Ленки, одноклассни­цы. Она жила с матерью на квартире при фотографии. Дома у нее по стенам много фото, мать работала фо­тографом. Вот тогда Женька и увлекся впервые фото­делом. Потом, в будущем, неплохо этим занимался, называл себя профессиональным любителем, в противовес профессионалам и любителям. Никто его не учил, до всего доходил сам. Ленкой все ребята увлекались. Ко­жа у нее темная, с черными бровями и глазами, симпа­тичное лицо. Танцевать все хотели только с ней. Ос­тальные девчонки завидовали, а Ленка видела это от­ношение и воображала.
Женька в таких кампаниях чувствовал себя очень стеснительно, и если бы не Ленка, не тайная надежда с ней потанцевать, не ходил бы на подобные посиделки. Он вообще у кого-то на квартирах всегда сидел за­битым, молчаливым. Только на вечерах в школе чувст­вовал себя                более или менее свободно. Самолюбие обыч­но обострялось, и если кто-нибудь из девчонок заде­вал, поддразнивал, он грубо огрызался. Только Ленка иногда сама подходила к нему и танцевала. Тогда весь ходуном ходил Витюнькин, он к ней как-то все подоз­рительно ластился. А Женька вообще наивный, не разби­рался, но и он замечал, что в отношениях Витюнькина с Ленкой проскальзывало что-то загадочное и непо­нятное.
Сам Женька был симпатичным, хотя и угловатым, долговязым. Он из тех, которые поздно расцветали, и к которым все позднее    приходило. На таких вечерах не выпивали, и вообще не знали, что это такое. И о еде и чае не думали, это только девчонки иногда любили. Но случай с выпивкой у мальчишек однажды произошел.
Перед Новым годом завхоз распорядился мальчиш­кам одеться тепло и прийти в школу, чтобы ехать в лес на машине за елкой для школы. Все, конечно, обра­довались. Eще бы! В лес, на машине, за красавицей, и на уроках не быть! Побежали по домам, быстро оделись. В машине ехали наверху, в кузове, завхоз сидел в каби­не. Долго катались по дороге вдоль сопок, пока не выбрали елку. Но, уж, и красивую нашли! Машина остано­вилась, завхоз встал на ступеньку.
-Слезай, ребята. Берите топор. Э-э, да вы совсем замерзли, попадет мне, если привезу вас такими. Ваши отцы-начальнички взгреют меня.
Все с трудом разминали руки и ноги, и отлежа­ли, и замерзли. Зубы стучали.
-Сейчас я вас вылечу,-озабоченно сказал завхоз и полез в кабину. Достал флягу, стаканчик. Женька сна­чала не понял, потом дошло-спирт. Все выпили, хвата­лись за рот, заедали снегом. Женька выпил последним. Рот обожгло, спирт неразведенный, казалось, что никог­да больше не удастся вздохнуть. Над ним стали смеять­ся.
-Прыгай,  заедай снегом!
Почему снегом? Видимо, больше ничего не было. Потом ударило в голову. Он помнил, как полез снова в кузов, взял топор, пошли рубить елку. Колотил по стволу с остервенением. Потом провал. Потом затаски­вали елку на машину, привязывали. Сами свалились ря­дом, под ветки. Потом снова провал. Немного помнит, как заносили елку в школу. И снова ничего не помнит. Проснулся утром дома. Отец сказал, что их разво­зили на машине по домам," все были пьяны, как сурки".
-Подлец ваш завхоз, ну и подлец!-ругался он. Все и всё уже знали. Больше завхоза в школе не видели. А ребята говорили, что хорошо он сделал, что дал вы­пить спирта, иначе бы все замерзли. Потом долго этот случай вспоминали. Женька так и не понял, что это за штука-выпивка, осталось только неприятное ощущение.
Учился Женька не блестяще, часто получал трой­ки. Не потому, что способности пропали, нет, у него не было совсем желания учить уроки: все, что преподава­ли, казалось неинтересным и ненужным. Часто старал­ся запоминать на уроке, а дома совсем не учил, учеб­ник не открывал. Иногда и письменные работы делал на перемене, перед уроками. И получалось. Легко запо­минал, все успевал, хотя иногда и с трудом. А что не учил, за то тройки и получал. Побаивался контроля со стороны отца,  а то бы совсем не учил.
Любил единственный предмет-физику. Учительни­ца назначила его старостой кружка. Паял приемники, сам в теории разбирался, никто не учил. Тогда только начиналась мода на транзисторы. Про телевизоры и не слышал. Быстро научился крутить фильмы на школьном проекторе. Делал все своими руками и в школе, и до­ма. Отец за хорошую учебу обещал купить после семи­летки велосипед, но так и не купил. И Женька всю жизнь завидовал тем ребятам, у кого были велосипеды. Купить родители могли, деньги зарабатывали хорошие, но пожалели. А вот "ФЭД" после девятого купили. Да и то отец себя ублажал, сам занимался фотографией.  И
здесь Женьку никто ничему не учил, отец тоже ниче­го не знал, у кого-то основное расспрашивал. Но сын быстро отца превзошел, стал во многом разбираться, делал вполне хорошие фотографии.
Когда подошли выпускные экзамены, Женька про­шел медкомиссию в военкомате на военного летчика. Прошел нормально, обещали дать направление в Ейск, в известное училище. Надо только хорошо сдать выпус­кные экзамены. Женька взялся за науки, старался до­бросовестно. И поразил всех: экзамены сдавал только на отлично, чем и сделал себе хороший аттестат. И вот, в 1961 году окончил среднюю школу.
Теперь был свободен, надо делать жизнь дальше. Получил проездные документы в военкомате до Ейска. А это аж до Азовского моря.
-Если не поступишь,-наставлял отец,-то поезжай в Веджинск, туда, где мы раньше жили. Разберешься, не маленький, мы летом туда переедем. Да, смотри, гадос­тями не занимайся в дороге, будь во всем порядоч­ным.
Какими гадостями-Евгений не понял, как всегда родители нагнетали страхи, ему просто надо доехать до места поступления. Женька побаивался ехать один, все же путь большой, но и интересно прокатить через всю страну.
Многие одноклассники уезжали на материк вмес­те. Родители пришли на пристань провожать. Женька с матерью пришел прямо перед посадкой на баржу. Потом поднялись на пароход. Все ново, интересно. Пароход пришел старый, японский, трофейный. На нем предстояло доплюхать до Владивостока. Хотя Женька и ехал бес­платно по военкоматовским бумагам, но родители по­жалели доплатить до второго класса. Женька искал свою каюту на палубе, а она оказалась глубоко внизу, в трюме. И не каюта, а лавка с номером. Пароход уже отошел, чувствовалась качка. Женька сидел на своем месте и дремал, отвалившись боком на спинку. Стало душно, людей в трюме набилось довольно много. Качка усилилась, видимо на море начинался шторм. Женька взял свой небольшой чемоданчик, встал и пошел к лест­нице, поднимавшейся почти вертикально вверх.

                3
С трудом поднялся , видимо, действительно штормило. Ступеньки то проваливались вниз, и нога их пыталась догнать, то шли быстро вверх и ударяли по подошве. Все же Евгений выбрался на свежий воздух. Прошел еще коридором и оказался на палубе. Сразу бро­сились в глаза сине-лакированные тучи, сидевшие, ка­залось, прямо на носу корабля, когда его поднимало вверх. Подошел поближе к борту, с трудом ловя палу­бу ногами, вцепился во что-то и с восхищением смот­рел на море. Это уже не море было, это какие-то под­вижные строения, расползавшиеся, менявшие постоянно форму, возникающие в виде столбов и налезающие друг на друга. И еще почувствовал Женька сильный ветер
и яркий рассеянный свет вокруг. Он быстро замерз, но готов был смотреть расширенными глазами долго на все происходящее.
Быстро и виртуозно пробежал матрос в грязной куртке.
-Только бы выдержала эта развалюха...трофейная ведь.. ,э-э-х!-прокричал он. Женька вспомнил номер каюты, где должны сидеть девчонки. С трудом оторвал­ся от какой-то деревянной балки, за которую держал­ся, и стал, падая, ушибаясь, двигаться по палубе. Надо еще подняться по лестнице повыше, тогда упрешься в дверь каюты. Поднялся, больше подтягиваясь руками, чем пользуясь ногами. Открыл дверь и ввалился в каю­ту. Все ребята сидели там.
Каюта с верхними полатями, на них валялись од­ноклассники, человек восемь. Валялись, метались, стона­ли. Женька ничего не понял, сел на лавку за стол. На столе с бортиками вплотную много всего вкусного. Он посмотрел на ребят, они на него, и тут же отверну­лись. Женька заметил, что многих тошнит, а сам захо­тел почему-то есть. Посидел, оглядываясь, потом схва­тил курицу, яйцо и стал уплетать. Сначала его не за­мечали, потом кто-то взглянул и стал громко реветь и стонать. Заметили и остальные. Сквозь стон шумели на него и прогоняли из каюты, не могли смотреть, как он ел. Женька не обращал внимания, ел молча и видел, что одноклассники и встать-то не могут. Потом вышел, с трудом добрался до своего трюма. Так на опыте уз­нал, что у него нет морской болезни.
До Владивостока дошли, не развалился пароход. Там все погуляли, посмотрели порт, море. Потом разош­лись. Никто Женьке не предлагал адресов для перепис­ки, и он сам не просил и не давал свой. Каждый пошел своей дорогой. Женька сел на поезд и ехал очень дол­го. Он потом так и не мог вспомнить всю дорогу. Пом­нит только, как выходили на Байкале посмотреть на прозрачную воду, остальное казалось сплошными стан­циями и продолжительными стоянками.  Вышел оконча­тельно на ослепительное солнце и в жаркий воздух уже в Ейске.
Городок небольшой, сразу нашел училище и тут его свобода закончилась. Всех прибывших разделили на взводы, и, не дав передохнуть, гоняли по врачам. Абитуриентов оказалось много. В первый же день Жень­ка прошел четырех врачей. Потом их отпустили на два часа в город для знакомства. Женька пригляделся к одному парню, долго­вязому, как и он, только черноволосому и черноброво­му. Звали Николаем. Походили по городу, погуляли воз­ле моря. Удивлялись, что купающимся оно по пояс на большом расстоянии. Местные объяснили, что здесь та­кое дно и надо далеко идти, чтобы добраться до глу­бины. Жара начинала донимать.
-Давай спасаться лимонадом и мороженым?-предложил Николай.
-Давай,-согласился Женька.-Тем более, остались не страшные врачи: ухо, горло, нос и хирург. Ничего с нами не случится.
Сказал-и как накаркал, как любила приговаривать его мать. Очень жарко, они вспотели, а лимонад в городе продавали просто ледяной. И непривычная для Женьки погода после Сахалина. На следующий день врач нашел у них расширившиеся гланды. До этого никогда ничего подобного не знал. Не стал даже разговаривать несмотря на упрашивания Евгения: не годен, выметайся из училища, летчика из тебя не вышло. Такого удара Женька не ожидал. Руки опустились, ничего теперь не хотелось. Николай сходил к курсантам, поговорил.
-Знаешь, почему нас всех вытурили? Из  тридцати человек всего одного комиссия пропускала, так что чуть-чуть прошло, совсем мало зачислили. А экзамены сдадут, лишь бы на тройки письменные написали. А на наши места пригнали обучаться кубинцев. Договорились с Хрущевым и прислали. Вот как по носу щелкнули.
Он был тоже расстроен. К тому же сказал, что ему некуда ехать, в деревне, где жил, никуда не пос­тупишь, только в колхоз.
Женька предложил ехать с ним в Веджинск, а там поступать куда-нибудь в областном центре. Тот сог­ласился. А Женька, поступив по-человечески, стал сом­неваться, что отец позволит у них остановиться Ни­колаю на первое время. Он знал своих родителей, поэ­тому доброта у него существовала обычно с оглядкой. Когда приехали в Веджинск, отец действительно нао­рал на Женьку при Николае.
-Ты чего всяких везешь с собой? Благодетель ка­кой! Сам- то еще никто!

Николай промолчал, потоптался-потоптался и ушел. Больше они не встречались.
Женька злой сидел в новом доме. Отцу дали по приезде квартиру, назначили редактором многотираж­ки на крупном химкомбинате. Стал членом городского бюро, в об­щем, снова партийный работник. И знакомых много в го­роде, Женькин отец здесь начинал с пионервожатого, потом работал секретарем горкома комсомола, потом секретарем райкома партии. И друзей, и недругов мно­го. И много "заклятых" друзей, как их отец называл. Жизнь Женькина пошла закручиваться на новый виток, хотя к ней у него было полное безразличие. Летать не будет, а чем заниматься-не знал.
Однако, судьба вела Женьку за руку по жизни. Она давала ему и потери, и серьезные испытания, но давала, в конце концов, все нужное. Впрочем, судьба ли это? Может, что-то свыше, чего мы не можем постигнуть своим примитивным умишком? Женька все чаще и чаще становился философом, рассуждал о пограничных вопро­сах бытия. После приезда сидел дома, смотрел диковин­ку-телевизор. И хотя знал основы радиотехники, но все же впервые увидеть телевизор, и самой лучшей марки-это здорово! Отец достал по блату "Радий", повесил перед экраном трехцветную пленку. С пленкой, конечно, одно уродство. Подстраивать на канал не разрешал ни­кому, сам совал отвертку под переключатель. Мать ска­зала, что будут каждый месяц платить за пользование телевизором, как за  радио.       
Однажды  вечером отец завел разговор о дальнейшей Женькиной жизни. Начал издалека.
-Ну, ладно, не вышло стать летчиком. Бывает, ни­чего не поделаешь. Так что, так и сидеть будешь на нашей шее? До армии еще два года. Так и будешь ду­рак-дураком ждать её?...А наш город на реке, прис­тань есть, хоть и ерундовенькая. Я в детстве мечтал стать капитаном речным. Благодать! Свежий воздух! Не хочешь капитаном-в порту работай. Тот же воздух, зато катера в твоем распоряжении; будешь начальником пристани и нас сможешь катать по речке. Поехали зав­тра в область, сдашь документы в водный  институт. Последний день приема, успеем.
-Какой еще водный? С неба да в речку? Чего я там не видел?
-Ну, иди ямы копать! Дармоедом не будешь сидеть, - стал злиться отец.
-Что упрекаешь? Объел, что ли?3наю,что надо что-то придумывать,-стал злиться и Женька. Мать шикну­ла на отца.
-Женя, ты сдавай экзамены в водный. Не понравится-переведешься потом в другой институт. А водный, говорят, неплохой,-стала уговаривать она.
-Ладно, все равно, какая мне разница, может на следующий год снова в Ейск поеду,-решил Женька. На другой день поехал с отцом в областной центр, наш­ли институт и сдали документы. На следующий день, без подготовки, сдавал сочинение, написал на "хоро­шо". Потом сдал остальные экзамены, также к ним не готовясь. Не было ни желания, ни ответственности.
И прошел, увидел себя в списках зачисленных.
-Ведь тройка была одна, а зачислили! Наверное, из-за того, что из отдаленного района прибыл. Ну, учись, старайся,-со смешком сказал отец. Хотя Женьке и безразличен был эксплуатационный факультет, но стал устраиваться в общежитие и ходить на лекции.
В общежитии сразу записался в спортивную сек­цию по штанге, и ходил туда исправно, пока учился. Имел некоторые успехи, выступал на областных соревнованиях. Впрочем, занимался спортом с трудом, для этого необходимо хорошее питание. В то время в ма­газинах все лежало, и рыба-мясо, и все остальное. По сто граммов отрезали колбасы на вечер. Но Женьке де­нег не хватало, стипендию забирала мать, а выдавала на неделю по рублю в день. Она вообще умела строго считать деньги, зверски экономила на мелочах. Зато, если покупала какую-либо вещь, себе или отцу, то по большой цене. В большей степени получалось у нее се­бе. Женька питался в студенческой столовой. Не так там дешево, как рекламно кругом расписывали, но, глав­ное, можно есть сколь угодно хлеба бесплатно. Брали парни по половинке первого и уминали весь хлеб, ра­за два еще сходив с тарелкой за ним на кухню.
Несколько раз Женька ходил на подработку с ребятами, но это было трудно совмещать с учебой. Евге­ний иногда скандалил с родителями по поводу снаб­жения его финансами на питание, но деньгами заведо­вала мать, она командовала,                а переубедить её невоз­можно .
-Живете, как куркули! Все для себя, а на меня наплевать. Я что, лишнее прошу?-шумел он на родителей.
-Сопливый еще указывать, сам заработай, потом барствуй,-ходуном ходил отец. Женька вылетал на ули­цу охладиться. Иногда брал в долг, потом экономил ме­лочь, взятую у матери, складывал с трудом в нужные рубли и отдавал.
Долги иногда появлялись, когда делали складчи­ну на какой-нибудь вечер. В общежитии по субботам устраивали танцы, а на них у парней без "газа" хо­дить не принято. Для Женьки складчина по рублю да­вала заметную брешь, но иногда он шел на это. Учить­ся не хотелось, с трудом заставлял себя ходить на лекции. Иногда просыпал, тогда приходилось переписы­вать себе в тетрадь материал.
В комнате с ним жили разные ребята. Один город­ской, маменькин сынок, ленивый. Ни к чему не стремил­ся, зачем поступал-неизвестно. Другой из деревни. Не­большого роста, крепкий. Делал все основательно. Ро­дители колхозники, денег почти не имели. Ездил на воскресенье домой, привозил продукты, но ни с кем не делился, жевал все сам. Когда узнал, какие родите­ли у Женьки, долго не верил ему, считал, что он "от жиру" сидит на одном кефире и двух кусках хлеба и утром, и вечером. Третий был парнем разбитным, симпа­тичным, познавшим уже водку и девочек. Знал много анекдотов, часто подъедал идеализм Женьки. Играл на трубе в студенческом оркестре. От него и Женька нау­чился играть, вспомнил детство, как он ходил в духовой оркестр на Южном Сахалине. Он же и являлся за­водилой для выпивок у всех жильцов комнаты.
Конечно, это не было системой, и об этом ребята и не думали. В то время молодежь так не пила, как двадцать лет спустя. Субботние вечера любили, с удо­вольствием ходили на них или в институт, или оста­вались в общежитии. Вообще-то Женька чувствовал се­бя на них очень стеснительно, только иногда сто пятьдесят граммов придавали небольшую смелость. В моду тогда на вечерах вошел танец чарльстон, потом твист, рок. Песню о чарльстоне Эдиты Пьехи знали все наизусть.
Евгений помнит, как сессию сдал на тройки. В апреле всех студентов разослали на практику в разные речные порты. Женька попал в Калач-на-Дону. Ехал туда с интересом, да ещё на самоходной барже. Работать предстояло семь месяцев, почти всю навигацию, практика намечалась длительной. Предстояло порабо­тать и крановщиком, и сварщиком, и рулевым-мотористом. В Калаче местное население-казаки. У каждого свой дом, жили богато. Устроили Женьку на дебаркадере, в маленьком кубрике. Рядом кубрик Михаила, молодого диспетчера, с которым он сразу же познакомился.
Вторую неделю стоял Евгений за спиной кранов­щика, считаясь учеником. Иногда ему разрешали порабо­тать на контроллерах, Женька уже мог самостоятель­но работать. К тому же в институте весь год ходили на практику в порт. Стоять за спиной становилось тош­но. "Что за народ,-думал Женька,-все боятся одного посадить на кран. Конечно, ответственно, дух захваты­вает, но сколько можно за спиной стоять. К тому же ни­чего не зарабатываю, а жевать надо.  Высказал кранов­щику, пожилому мужчине.
-Что жевать будешь? А я что буду жевать, если те­бя на смену посадят? У меня семья.
-Да ты пожилой, дети выросли.
-Неважно, это тебя не касается.
-Меня прислали, и лапу сосать не хочется.
-Нечего было присылать, - с матерком рассек ру­кой воздух крановщик.
-Ну, это тебя не спросили. Скоро пойдут баржи с ракушкой, работы всем хватит. Мне диспетчер говорил,-обиженно сказал Евгений. И продолжил:
-Казаки вы и есть казаки, куркульская натура. Только о себе думаете, а как студенту жить-вам нап­левать.
На следующий день его направили загружать в вагоны пшеницу. Работа пыльная и жаркая. Тяжелая. Вначале-то ничего, зерно само сыпалось в вагон, но потом надо лезть внутрь и успевать раскидывать его по углам. А дышать нечем. С трудом день выдержал. Потом еще неделю посылали на эту работу. Так Евгений впервые познакомился с одним из видов официально прикрыто­го необходимостью издевательства и мести. И негде искать защиты. А ведь ему с пионерского возраста твердили о торжестве справедливости и красоте души советского человека. Воспитали на идеализме, но как вышел в жизнь, так и сунули во все дерьмо как щен­ка..
Евгений пошел к начальнику порта и устроил шум. На следующий день его посадили самостоятельно на кран. Работал вначале очень осторожно, план, конеч­но, не давал. Но через две недели так крутился его кран, выкидывая из барж то зерно, то ракушку, то соль, то лес, что опытные крановщики, обедая на берегу, удивленно смотрели на Женькину работу. Он и обедал-то двадцать минут, остальное время работал. И стал давать норму не меньше самых быстрых. Полезла вверх кривая зарплаты.Так работал месяца полтора. Потом ему подстроили очередную гадость.
На рельсах стоял портал от разобранного кра­на, то есть остов в виде буквы "П", кабины и стрелы не было. И всем крановщикам он мешал передвигаться. Женька заметил, что соседние крановщики, когда пор­тал им мешал, подгоняли свой кран к нему и толкали в сторону двигателями хода своего крана. Женькин кран стоял сразу за порталом. Он поговорил с инже­нером, тот сказал,  что все его толкают. Как-то, придя на смену, Евгений увидел, что портал почти вплотную подогнан к его крану. Он включил двигатели хода и стал толкать его. Не тут-то было, не поддавался, стоял как вкопанный. Женька быстро выключил контроллер и вдруг увидел, что портал зашатался и начал медленно наклоняться на рубку самоходной баржи, пришварто­ванной к вертикальной стенке. И в рубке заметил людей. Сердце у него,  показалось, стало невесомо.  Но пор­тал остановился и стал падать в противоположную сторону, упав, в конце концов, на берег, на высокую ку­чу ракушки. Откуда-то набежали люди и Женька слез с крана. Его отстранили от работы, сказали, что нака­жут.
Женька не понимал, почему портал упал. Спраши­вал у крановщиков, те пожимали плечами. Женька не ра­ботал несколько дней, потом его послали на насосную станцию мотористом, где он с помощью шлангов и насо­са выкачивал зерно из барж. Станция часто ломалась, заработков не было. И все время мучительно думал, искал причину падения портала.

В одно из воскресений поехал с Михаилом на лодке на остров посредине ре­ки. Там новый его друг учил кидать спортивный диск. Сам он был перворазрядником. Довольно быстро Женька этому научился, и хотя Михаил дальше кидал, но совсем не намного.
-Хочешь в маленьком приключении побывать?-спросил он Женьку. Тот пожал плечами.
-У меня есть малокалиберка, патроны. Я по линии ДОСААФ этим в порту заведую. Поедем на следующее воскресенье на другой остров, куда заплывают гуси казаков. Подстрелим и хорошо попируем.
Женька сказал, что ему виднее, если неопасно-можно. Михаил продолжил:
-Я тебе сейчас зло против местных привью, пой­дешь гуся добывать после этого. Знаешь, почему портал упал? Потому, что его прикрепили затяжками к рельсам, а тебе не сообщили. Похоже, специально сделали. Уж больно ты хорошо работал, не понравилось это кое-кому. А больше не спрашивай. Еще могу сказать, что тебя обязаны были по технике безопасности предупре­дить под расписку о том, чтобы не трогал портал. Тем более, когда его прикрепили к рельсам. Такое сообщение прямо оглушило Женьку. Он весь кипел. Что за люди! Подлость, злодейство, черная зависть чужим успе­хам являются у них определяющими, и, что страшнее, обыденными свойствами души и мерилом взаимоотношений. И идут на все, чтобы утопить неугодного! Что было делать? Говорил с начальником порта, доказывал, но тот и не слушал. Так Женька получил еще один урок. И все же выход нашел. Он знал, что портовское нача­льство будет писать ему характеристику по итогам практики. И если не докажет свою правоту, то ему и напишут соответственно. Поэтому Женька сел за письмо в деканат института, где все честно и описал. Дней через десять его вызвали к парторгу порта. Сказали, что разобрались с его случаем, что он вообще не виноват, что все в порядке. Но смен свободных на кранах больше нет, поэтому его посылают на буксир­ном теплоходе рулевым-мотористом.
А Михаил потом ему рассказал, что был звонок из института в порт, где декан крепко поговорил с начальником порта, а потом некоторым из них пришли выговоры из управления. Поэтому они и расписывались так перед Женькой.
-Поехали гуся добывать!
И Женька взял грех на душу, согласился. Поеха­ли. Но на острове гусей не оказалось, зря мотались. Вернулись на берег, лодку привязали. Как раз перед портом, на пустыре. Смотрят-идут гуси со стороны до­мов, да много их. Шлепают друг за другом, уже возле воды, от домов далеко ушли. Залегли с Михаилом. Он первый выстрелил. Промазал. Отдал винтовку Женьке. Тот долго целился, выстрелил. Упало сразу два гуся. Потом оказалось, что у остановившихся гусей на при­целе винтовки одна голова оказалась строго за дру­гой. Пуля и пронзила обе головы. Быстро схватили до­бычу, оттащили на лодку, отчалили. И сразу заметили, что от домов вышел хозяин, который стал сзывать гу­сей. Двое воришек со всей силой давили на весла.
Ужин сделали восхитительный, Михаил еще взял несколько бутылок сухого вина.
-Я тебя научу казацкому способу делать из кис­лого сухого хорошее вино,-учил он Женьку.-Смотри, выливаем в кастрюлю все из бутылок, кладем по две столовые ложки сахара на бутылку, нагреваем до ки­пения, но не кипятим, и даем остынуть. Получается чу­до! Хочешь в виде шампанского-заливай в сифон. Только нужно делать из прозрачного сухого.
Попробовали-хорошо, совсем другое вино.
Перед отъездом на буксире Женька встретил ту­ристов на дебаркадере, точнее, увидел двух туристок, молоденьких девушек. Они сами попросили его показать Калач. Одна, Люда, сразу его заинтересовала. Невысокая, симпатичная, с внимательным взглядом. Женька походил
с ними по городу, а при расставании взял адрес Лю­ды в Волгограде, и даже умудрился её поцеловать. Правда, неумело, делал это впервые. Люда не сопротив­лялась, только как-то грустно улыбнулась ему.
Евгений сходил в канцелярию, взял направление на буксир для капитана. Потом нашел у стенки порта теплоходик. Им оказался небольшой РБТ-4ОО.Выглядел вполне прилично, краска еще свежая. Капитан-молодой парень, высокий, худощавый. Покрутил в руках бумажку, назвал вслух Женькину фамилию, потом бумажку при­клеил в какой-то журнал.
-В дороге познакомимся,-сказал коротко.
-Когда выходим?-спросил Женька.
-Через час. Иди, найди свое спальное место, брось вещи.
Женька спустился вниз. Непонятно, как на таком маленьком теплоходе можно было еще и где-то ноги протянуть. Все-таки нашел, немного полежал.
Потом задрожал корпус, это моторист завел дви­гатели. Выбрался наверх. Капитан стоял за штурвалом.
-Иди сюда, становись. Следи за мной и запоминай. Появился моторист, познакомились.
-Идем в Волгоград за лесом, будем тащить сюда плот по каналу,-сообщил капитан. Он притянул к себе две какие-то ручки, стенка порта стала удаляться. Крутанул влево штурвал. Женька впервые поплыл по во­де не в качестве пассажира, он стоял рулевым, капи­тан краткими фразами объяснял ему азы. Сам постоянно        подкручивал колесо штурвала, ибо у новоиспеченного рулевого теплоход все время уходил в какую-нибудь сторону.
Только к вечеру Женька почувствовал, что начал улавливать поведение "эрбэтэшки". Шли по Волго-Донскому каналу. Скоро его сменил моторист. Когда добрались до Волгограда, не пришлось по нему погулять, срочно забрали плот и двинулись обратно. С плотом стало намного труднее управлять буксиром, пришлось внимательно за всем следить, познавать новые тонкости. Потихоньку Женька освоился, его стали оставлять одного в рубке. В одном месте капитан, стоя на носу, подал знак Женьке, чтобы он причаливал к левому берегу. Сделать с плотом это не легко, но он не подходил к рубке, улыбался и смотрел, как Евгений крутил головой туда-сюда, подволакивая длинный плот к берегу. Да еще сзади появился большой пассажирский теплоход, давал гудки буксиру. Но плот все же прилип к стенке берега, рулевой весь вспотел.
-Вот, теперь можно тебя и одного на буксире ос­тавить, -усмехнулся капитан.
-Как оставить?-не понял Женька.
-Потом узнаешь. А сейчас увидишь, для чего здесь пристали. Пошли на берег к Потапычу.
Они спрыгнули на землю и пошагали к какой-то будке-домику. Женька огляделся вокруг-и не поверил: кругом тянулись толстые стебли и лежали огромные, прикрепленные к ним арбузы. Такое видел впервые. Ка­питан глядел на него и смеялся. Потапыч встречал их. Лицо его все в морщинках ,никак не определить воз-
раст. Капитан с ним переговорил. Сошлись на трех бревнах, пошли к плоту, отцепили, выволокли их на беpeг. Потом стали носить арбузы на буксир, Потапыч указывал, какие брать. Натаскали полный ящик перед рубкой, и еще в какую-то кладовую положили. Столько арбузов Женька никогда не видел. Достали хлеб и на­бросились на них. Все оказались очень сладкими и сочными, дед действительно понимал, какие надо срезать.

Ели до упора, больше столько никогда и нигде он не сможет поесть. Крутанет штурвал, посмотрит, как идет теплоход, выскочит к ящику, схватит ломоть-и снова в рубку. Животы у всех раздулись, не надо ни­какого обеда. К вечеру капитан с мотористом вылезли принаряженными.
-Вот, что, Евгений, двигайся до Калача, а мы вон в то село,-пояснил капитан, указывая на приближающиеся беленькие домики.-У нас там крали. Ты-то еще не целованный, по всему похоже, а нам надо идти. Часам к пяти утра моторист тебя догонит, а я в Калач приеду. Ну, давай.
Что было делать? Женька крутанул вправо, ребята спрыгнули, помахали." Да-а, что вам не махать! А как что случится? Вот, разгильдяи, бросили одного. Крали у них, видите ли!"-сокрушался Евгений. Потом успокоился. Двигатели работали хорошо, вести плот можно бы­ло, только скучно и утомительно одному. Как всегда на юге стемнело очень быстро. Евгений сбавил обороты двигателей. На канале пусто, никто не плыл ни в ту, ни в другую сторону. Он смотрел на звезды, изред­ка не забывая проверять ход буксира.
Совсем один, полезли разрозненные воспоминания. Вспомнил, как все прямо прыгали от радости в школе, когда объявили, что запущен у нас первый спутник. Это ощущение захватывающей новости он будет все время помнить. Но воспоминание о запуске Гагарина, конечно, все перебивает. Вначале не верилось, все пе­респрашивали друг у друга, ждали дальнейших сообще­ний по радио. И гордо говорили: наш первый, русский! И техника самая лучшая, и русские самые смелые. По­том, на материке, видел фильм о запуске и встрече Гагарина в Москве после полета. Конечно, дух захваты­вало от такой техники, ничего подобного до этого и не знали. Евгений любил читать, и много читал, и сей­час представления о первом космонавте смешались с героями фантастических романов.
Потом вспомнил Веджинск, улицы, на которые вечерами лучше не выходить. Сплошной бандитизм. Убивают, режут, насилуют. Мерзости в концентрированном виде, и ничего не могут сделать. Делит этот город первен­ство по преступности еще с каким-то южным городом. И всё, говорят, идет от старых бараков, расположенных возле заводов. Условия жизни там, конечно, не ахти. Вечерами мужики, да и бабы, пьют, гуляют, дерутся. Удобств никаких, на владельцев городских квартир пос­тоянно косятся. Строят в городе дома, да плохо. Моло­дежь из бараков приезжает, ходит по улицам и зади­рается. И почему так? Рвутся в космос, гробят огромные деньги, без штанов, но самую богатую капстрану обязательно надо обогнать. Показуха есть, а до насущного руки не доходят. Эх, люди, люди! И есть ли Бог на все это? И если есть, то что же все так нерационально устроено?
А может Бог и не причем? Может человек сам себя наказывает. Сам гадости делает, сам себя и наказывает. Винить кого-то всегда легко. Впрочем, все это еще было слишком сложно для Женьки, он еще, фактически, совсем мало видел в жизни. Лишь бы не заснуть.
Около четырех утра Евгений услышал крик с берега, его звали. Прибыл моторист, на каком-то грузовике добрался. Встал за штурвал, а Женька свалился спать. Проснулся только в Калаче.
Так проработал почти до конца практики. Отпустили раньше, дали возможность отдохнуть дома перед занятиями в институте. Денег получил немного, но кое-что все же купил себе, остальное оставил на дорогу домой. Купил впервые в жизни дорогие туфли.


                4
Помнит Евгений, как уезжал из Калача со смешанным чувством жалости и облегчения. У него потом всегда будет так при расставании с каким-либо местом, где жизнь его остановит на какое-то время. Все же отдал часть жизни, нервов, труда Калачу, порту, а впереди ждала новая жизнь, новые заботы.
Да, правы древние, каждый человек-это свой, единственный мир. Это мир в существующем мире. И свои переживания, ощущения тоже всемирны. Каждый знает и понимает только свой мир, а мир другого совершенно или не знаком, или чужд, часто враждебен, не нужен. И все время происходит столкновение миров. Хорошо, если сходятся миры близкие по своему космическому устройству, тогда возможно только уплотнение их, но не разрушение, только взаимопарение. Если же к подобному миру подступает что-то злобно-космическое, наглое, тогда возможна катастрофа. Понять другой мир можно, но для этого надо иметь в своем мире, в центре, огромный источник света и тепла-сердце. И хотя абсолютное понимание другого мира недостижимо, но близко подойти к нему можно. Сама по себе жизнь превосходна, с высшей гармонией, и Тот, Кто создал эту гармонию, этот Всемирный и Великий, и предполагал взаимопонимание. Только Он, похоже, дал слишком большую волю свободного выбора самому человеку, слишком большую. У многих она пошла не на пользу. И в то же время не дать такой воли-значит узаконить насилие.
Женька ехал в автобусе в Волгоград, и в голове у него все это теснилось, распадалось, снова собиралось. И непривычно о таком огромном думать. Он переключился на мысли о встрече с Людой. Он обещал, что найдет её, правда, она явно не думала, что свойство его натуры-держать данное слово. Спрашивал себя, за-