док3

А какие в фильмах умные и справедливые следователи и судьи! Кому теперь верить?
-Верить или не верить, а жить надо,-отвечала Аля.
Зачем такая жизнь? Кругом оболгали. Да еще вра­чи постоянно твердят, что не знают, что будет через год-два, а на десять лет и не загадывают,
-Врачи пусть свое говорят, а надо бороться, ста­раться. У тебя семья, дочка.
-Все-то ты знаешь,-пробурчал Женька . Этот год для него и для его семьи проходил тяжело. Летнюю сессию в институте пропустил. Когда привез справку о болезни осенью, там с неудовольствием её приняли, велели сдавать пропущенные экзамены, догонять осталь­ных. Он почему-то надеялся на сочувствие, понимание, но никому до него не было дела, каждый думал о своих заботах. Всю осень учил и ездил сдавать долги. Запо­миналось с трудом, голова плохо подчинялась. Сдавал на тройки, но и им был безмерно рад. И снова зимняя сессия.
Невропатолог посоветовал бросить работу в шко­ле, хотя бы на время. Женьке не хотелось, но пришлось согласиться. Попытался сам найти-не получилось, не было ни образования, ни рабочей специальности. Здо­ровье держалось совсем неважным. Стал потихоньку вы­пивать, брал дешевое разливное. Изредка бродили мыс­ли о самоубийстве. Жена ругалась, стыдила.
-Распустил нюни! Мужик называется .Вином горе не
зальешь,- шумела на него.
-Ну, ты про Маресьева напомни, или еще какие-ни­будь классические примеры приведи. Медицина ничего не знает, ничего не может. Или чокнусь, или на тот свет. В любом случае, похоже, обречен. Так хоть вином развлекусь.
Он не мешал, не шумел, только, пока уляжется, мно­го говорил и рассуждал. Как-то сказал жене, что ре­шил поклониться отцу.
-Пусть поищет работу на заводе, отец или кто? А то стоят в стороне, как будто нет родного сына.
Отец без радости принял эту просьбу, пришлось несколько раз звонить, напоминать. Наконец сказал, чтобы увольнялся из школы и шел к ним на завод, поя­вилась должность мастера по радиофикации. С радио Женька знаком, но должность новая, только что введен­ная, и вообще все для него внове. Но не школа, не шум-гам, не ученики, должно быть полегче. Устроился. Ока­залось, что партком завода решил радиофицировать все цехи, контору, организовать постоянные местные радиопередачи. Этим и предстояло заняться. Заведовать радиопередачами поручили отцу, как редактору газеты.
Женька взялся за работу. В здании новой завод­ской АТС создал с помощниками радиоузел, пришлось многое из техники самому изучать. Провели динамики в каждый цех, сделали немало. Женька даже стал пер­вым диктором, записывал передачи с заводскими новос­тями.
И здесь сразу появились враги. Сам главный энергетик невзлюбил его, все время придирался. Он был с отцом "на ножах", отец его постоянно критиковал в газете, и такое отношение энергетика переключилось и на Женьку. Отец щумел на сына, требовал,   чтобы тот все до мелочей выполнял по работе, и чтобы улыбался энергетику, не перечил. Женька вначале старался, ухо­дил от столкновений.
-Придраться при желании можно ко всему, надоело лебезить,-наконец заявил как-то отцу. И стал огры­заться, и тот отстал, тем более, что работа шла нор­мально. Сам же отец ни перед кем не лебезил, критико­вал и высмеивал в газете любого, не боясь должнос­тей и окриков. Его газета занимала призовые союзные места, приводилась в пример.
Вообще, для общества он был неистовым коммунис­том, как называли его друзья. Коммунистом старой за­калки. Другое дело, что был деспотом, самодуром в семье и не любил Женьку. В этом, Женька считал, ему просто не повезло. И не понимал, как можно сочетать призна­ние в обществе с самодурством в семье. Конечно, и у отца имелся набор недостатков в духе того времени. Недостатки несли отпечаток социального устройства и принятого стиля руководства. Сильно процветал блат. Женька помнил, как раньше опасались заходить с чер­ного хода, как бы кто не увидел! Получать что-то по блату считалось позорным. Сейчас зайти с черного хода-это нормальное явление. Даже бахвалились друг дру­гу, что могут что-то "достать". Слово это прочно вош­ло в лексикон, считалось равноправным с порядочными словами.
Товаров не хватало, как продовольственных, так и промышленных. Умением "достать дефицит"   опреде­лялась общественная значимость человека. И если не умел - значит никто. И еще должна быть рука, "мохнатая рука", тогда говорили, что можно жить спокойно и хорошо. Отец доставал всевозможные дефицитные продукты и товары. Женька несколько раз  ездил с ним, или с матерью, на специальные склады, расположенные возле заводов вдоль железной дороги. Там все подъ­езжающие тихо входили в какую-нибудь дверь, отовари­вались. Чего только он там не видел! Покупай что хочешь, от колбас до икры, готовь лишь деньги. Женька выполнял роль грузчика, за это ему перепадала небольшая часть взятого родителями. Много он и не смог бы заполучить, стоило дорого, а денег, как всегда, нет.
Затеяли строительство кооперативной квартиры, дож­дались, въехали. Везде пришлось и доделывать, и пере­делывать за строителями. Неожиданно обнаружил, что руки у него "вставлены тем концом", все делал сам и вполне прилично. Квартира хотя и считалась коопе­ративной, но сделали ее так же безобразно, как и го­сударственную. Сосед возмущался:
-Вот халтурщики! А еще передовая бригада строи­ла! Везде тяп-ляп.
-Верно,-соглашался Женька.-Доски на полу на двадцать пять, все ходуном ходят. Сбил, да прока нет. К чему не притронься-все так и кричит о безобразиях. Когда очковтирательство кончится? Уж здесь-то день­ги платишь, и все равно бездушие. Одни только лозунги кругом висят, что все делается для людей, а на са­мом деле сплошной обман.
-Они говорят, что спешат, квартир не хватает, потому и недоделки.
-А нам что от их спешки? Работа должна быть в любом случае не для самообмана и обмана. Никто не судит бракоделов, не наказывает карманом, все загла­живается, прикрывается. Дают человеку квартиру и намекают-заткнись,  другой и этого не имеет. И затыка­ются, намаялись, рады всему. На этом паршивцы и силь­ные мира сего и играют.  Название улицы тоже символично-улица Правды. Везде асфальт, а на этой грязь, лужи. Такова и правда сама.    .
Евгений ушел с завода и работал в школе. Шко­ла хорошая, новая, но директор пьяница. Деньги от стро­ительства оставались на оформление, а ему нипочем. Понравилось посылать Евгения Васильевича по всем снабженческим делам. А сам умудрялся за 15-20 минут перерыва между уроками сбегать в магазин, вылакать литр краснухи и вернуться на урок. К концу дня ста­новился готов, хотя и здоров-мордаст. А Женька мотал­ся по инстанциям, тратил тысячи, привозил мебель, аппаратуру.
Зарплату повысили, но все равно не больше, чем на заводе получал. Бедный учитель! Сколько времени ты получал мизерные деньги за свой труд! Труд твой не виден, не дает сиюминутной прибыли, потому смот­рит общество на тебя пренебрежительно, свысока. Хотя именно учитель должен смотреть с высоты на общество. А в Швеции в это время учитель получал на уровне главного инженера завода, и относились к нему с огромным уважением. Нашему же постоянно дергали нервы, постоянно проверяли все, кому не лень, и ругали, не понимая, не разбираясь, будучи хуже, чем дилетанты. Всем казалось, что если воспитывают (если действи­тельно воспитывают!) своих детей, то значит уже автоматически, сами по себе знающие педагоги.
Есть институты,  есть академия педнаук, но все около школы, а не в школе. Никто не желает тянуть та­кую нагрузку, какую тянет учитель, лучше правдами и неправдами выбиться в указчики. И выбивались, и пор­тили людям здоровье и жизнь. Начался великий период одурачивания поколений. И во всем, где не получалось, где демагогия не сходилась с жизнью, виновным ока­зывался стрелочник-учитель. "Даешь этот метод!"-гремит по всей просвещенческой линии, и кто его не ис­пользует, тот вредитель, или не соответствующий дол­жности. Через некоторое время давят другим методом, старый отброшен, и снова все обязаны работать имен­но так, а не эдак.
Потом пошли новые программы, новые учебники. В академии и министерстве драка за право издать свои учебники. А суть одна-гонорар и престиж. Услож­нили так, что учителя с трудом разбирались, а студен­ты в институтах использовали школьные учебники по своим предметам. Но самое страшное, чем потом в те­чение трех десятилетий развращали общество-это про­центомания.
Что это такое? Со стороны родителей-ты учитель, ты и учи, а меня не трогай. Со стороны детей-все рав­но поставите тройку, иначе накажут. Со стороны начальства-если будут двойки, значит не работаешь или не умеешь работать.
У нас всеобщее, и все должны успевать, неуспе­вающих учеников при развитом социализме не должно быть. Учителя свербит избитая пословица: "рыба гниет с головы". Но разве тухлая голова признается в этом?! Бей учителя, он во всем виноват! Планомерное вреди­тельство и одурачивание продолжалось. Кому дело до того, что в классе под сорок пять человек, физически нельзя каждому уделить для обучения и проверки и полминуты; что нет печатных пособий и технических средств; что нет литературы и приходится размножать все доморощенным способом; что у учителя семья, соб­ственные дети, требующие внимания и заботы; что никто не бережет время учителя, наоборот, убивает его пус­тыми совещаниями, семинарами и прочим.
Кто первый из тухлых голов позволил поднять руку на учителя? Иногда на совещаниях объясняют, что империализм силен, нужно иметь хорошее оружие, на это надо тратиться. Народ наш чувствителен к таким сло­вам, войны никто не хочет. Каким же империализмом можно объяснить всем ясное положение, даже без дан­ных науки, что дети-разные по развитию, что есть не только способные, но тугодумы, глупые, лентяи, дебилы? Что все не смогут осилить одно всеобщее, что двойка такой же законный результат, как и пятерка? До 55-го года не били за процент успеваемости, хотя сталин­ское время было покруче нынешнего.
Женьке в общем нравилось учить ребятишек, но от подобного давления казалось, что кто-то душит, сжимает горло. Директора убрали, поставили завуча, женщину. Она сестра жены первого. Сразу внимание, день­ги школе, забота шефов. Женька видел-у одного дирек­тора нет "руки"-и школа серая, невзрачная, как он ни бился. А у таких, как в его школе, все есть. И отноше­ние, и почет. Эх, женщины, женщины! Многих из вас, боль­шинство, можно сказать, нельзя допускать до начальст­венных кресел. Мелочность, эгоистичность, мстительность, склочность выпирают у вас, портят вас и дело, убива­ют все порядочное. Нет, рвутся к должностям, топчут других, но лезут. Теряют все женственное, становятся врагами самой природы.
Некого бояться, Бога не признают, считают, что
Его нет, есть одна эмансипация. Да еще хвалятся, что
не хуже мужчин справляются.
Хуже! Мужчин не стало в школе, а женщины мальчиш­кам не нужны. И кто сказал, что педагогика-женское занятие? Семья-это отец и мать, и если нет отца, то не­полноценная семья и неполноценные дети. Без мужчин неполноценная школа, неполноценные воспитанники. Муж-глава семьи, как бы ни успоряла, ни курила, ни пила, ни носила брюки,  ни водила машину и прочее "ни"-женщина. Горда она стала, посчитала себя главой и главной, посчитала и  просчиталась, теперь платит одиночеством и однобоким воспитанием детей. Мужчины же обабились,
и позволили себя обабить. И это назвали феминизацией.
Как-то в мастерские к Евгению пришел приятный моложавый мужчина. Начал напрямую.
-Я узнал, что вы физик, но работаете здесь трудовиком. По-моему, это не для вас.
-А вы что, предложить что можете?
-Да, место физика. Только школа необычная. Вечер­няя и в колонии с общим режимом.
-А что за работа? Я ведь не в курсе-растерялся
Женька,
-Обычная учительская, и необычная в то же время. Я много лет директором работаю, считаю, что по-свое­му интересная. И зарплата на двадцать пять процентов больше, и суббота выходная. Хотя трудиться вечером. Подумайте, до сентября время есть. Вот мой телефон.
И ушел. Гадал, гадал Евгений, с женой советовал­ся, все же согласился. После отпуска перевелся в шко­лу к заключенным. Все ново, непривычно: заборы, колю­чая проволока, проверки, сами зеки стриженые, в одина­ковой форме черного цвета, и угодливые.
-У нас с седьмого класса учатся, многие не име­ют образования,-пояснял директор двум новым учителям-Тихонычу, историку, и Евгению.-Работа имеет свою специфику, но ничего сложного. Они те же ученики, толь­ко заключенные. Правда, к знаниям не стремятся, это так. Посудите сами: отпашут на работе, пригонят их в зону, накормят и сразу в школу. Ему спать хочется, а тут учись. Но есть желающие получить образование, есть. Найдется хоть один такой-и считаешь, что не зря
год ходишь на эту работу, уже чем-то интересно. И вторая особенность-любят антисоветчину высказывать. На любом предмете хитро уведут в сторону рассужде­ния учителя от темы, навяжут свое. Вот здесь ухо вос­тро держите, и отвечайте по совести. Я считаю, что ес­ли иногда и не по уроку будете говорить, а по жизни, то не страшно для пограммы- главное, людей воспитывать!
Женька принял кабинет физики. Приборов кот на­плакал, но кинопроектор был, новый. Приняли Женьку уче­ники спокойно. Мужик и есть мужик, чего с него взять. Вот где женщины-там и улыбки, смех, шутки, там и есть на что посмотреть, особенно, если молодые...
-Ну, что это за женщины у нас работают? Я их и за женщин не считаю,-пренебрежительно говорил Тихоныч. -Значит, она в дневной школе не может, бестолковая. А здесь её все мысленно облапали, попробовали...Я не могу представить свою жену на такой работе. А ты свою можешь?
-Еще не хватало! Пусть с нормальными детьми ра­ботает, -усмехаясь ответил Женька.-А тут только ста­рухам можно.
-Да они и старух всех иссмотрели.
Женька поначалу усиленно готовился к урокам, много читал дополнительно. Особенно удавались бесе­ды на научно-популярные темы. Но стал замечать, что его не слушают, каждый занят своими мыслями, некото­рые откровенно спали. Угрожать бесполезно, этим не проймешь, а заинтересовывать удавалось только чем-то помимо темы урока. Физика не литература, в ней на две трети голой науки ,требующей абстрактного пони­мания и разжевывания. Такого никому не хотелось де­лать, потому и сбивался часто разговор на какую-ни­будь злободневную тему.
-Как вы думаете, есть у нас лагеря для политических?-задавали Евгению вопросы.-"Один день Ива­на Денисовича" Солженицына читали?
-Читал, но тогда, при Сталине, были лагеря.
-Думаете, сейчас нет? Вся Мордовия, Чувашия, Тата­рия в них. Ляпните чего-нибудь неподходящее-и вас упрячут туда.
-Ну, это перехватили. Сейчас не то время, бериев­щины нет.
-А попробуйте!
Что мог Женька им ответить? У них связи между колониями, многих перетасовывали из одной в другую, они повидали побольше.
-От тюрьмы да от сумы не зарекайтесь, так в на­роде говорят.
-Если будешь жить честно, то и нечего бояться. Не воруй, не хулигань, не убивай-и все будет нормаль­но.
-А как быть с малолетками, у которых ни отца, ни матери, и никому до них дела нет, государству тоже? Или шоферу, сбившему случайно, не по своей вине кого-нибудь, да еще с жертвами? Или тому, кого просто обол­гали?
Ох, не простые были эти разговоры! Женька чувст­вовал, что кое в чем и заключенные правы, и одними лозунгами им не ответишь. Что много еще скрытого от него в жизни, того, чего он не знал и не понимал. И здесь с этим незнакомым каким-то краешком сталки­вался. Ему рассказывали, как издевались следователи на допросах, заставляли признаваться не в своих гре­хах, как били их. Женька категорически отрицал, убеж­денно заявлял, что такого не может быть, что заключен­ные со злобы наговаривали на правосудие. Потом,   зна­комясь с их жизнью, разговаривая с начальниками от­рядов, убеждался, что может быть все. Могут быть и при­писки, и издевательства, и физическая расправа. Родители над Евгением ехидничали.
«Нашел себе работку! Сидит там с зеками, и сам зек стал. Разви-и-тие получает исключительное!
-Чего вы понимаете? Кто-то и там должен работать, и все же платят хорошо. Ты же мне ни на мебель, ни на одежду не дашь.
-Еще не хватало, сам шевелись. А мать добавляла:
-Я тебе и так два ковра дала. И столик журналь­ный.
-Не дала, а продала, и по повышенной цене. И то только потому, что себе захотела купить более шикар­ные, польские. Чтобы не бегать, не предлагать кому-то, мне и продала, знала, что возьму, нет в магазинах.
-А ты действительно не бегал, я тебя снабдила.
-Да, только сколько месяцев долг выплачивал, на бобах сидел.
-Зато сейчас таким же мещанином становишься, как и нас называл.
Да, дома у Женьки стало лучше. Сундук вынес в подвал, купили сервант, диван, эти злополучные ковры, стало дома приличнее. Конечно, далеко до его родите­лей. Там наборы мебели, ковры, хрусталь, золото. А здесь хорошо теща с тестем помогали, от холодильника до пылесоса купили. Впрочем, они старались для единст­венной дочери, больше им не для кого было жить. Женькины же родители жили только для себя. Он не завидовал им, просто неприятно было видеть, как мать то од­но, то другое меняла. Деньги есть-спокойствия нет. И самому противна вся эта мещанская возня. Только где и чего лучшего увидишь? У всех одни разговоры о квар­тирах, машинах, коврах, хрустале. Продукты в магазинах в достатке, Женька ходил и ковырял вилкой, выбирая куски мяса получше. Люди начали интенсивно обогащать­ся, окуркуливаться, и, одновременно, удаляться друг от друга.
8
Действительно, раньше Женька запросто забегал к соседу занять пятерку до получки.  И к нему забега­ли. Потом перестали ходить, стали жить каждый в своей норе. Знали,  кто на площадке живет, а других соседей не знали. Евгений и его семья не сидели на скамейке возле подъезда, как остальные. Те постоянно сидели и обсуждали как входящих, так и выходящих. Они не ходи­ли к соседям смотреть телевизор, имелся свой с большим экраном. Рассказывал и жене и знакомым, как ви­дел в областном универмаге первый цветной телевизор.
-Захожу посмотреть радиодетали, а там народу-не пробиться. И все в одну сторону смотрят. Пробрался-и не поверил. У телевизора цветная картинка, кино ка­кое-то идет. Долго стоял, смотрел. Цена очумелая-тыся­ча двести. Где такие деньги найдешь? Впрочем, у людей есть, на следующий день все разобрали. Это не мы, ни­щие интеллигенты.
-Подождем, снизят, тогда в кредит возьмем,-плани­ровали знакомые.
Здоровье у Евгения выравнивалось, можно поду­мать и о жизни. Хотел еще одну дочку, но врачи, осо­бенно родственница жены, напугали, сказали, что после такой травмы может быть только неполноценный ребенок.
-Верить им или не верить? Все они бестолковые и коновалы, ничего не знают. Одни только хирурги поль­зу приносят. Что вот твоя родственница?-спрашивал Алю.-Работы научные пишет, рассуждает многозначите­льно, а чего она знает? Твердит только, что в Союзе восемьдесят процентов шизофреников. Это и без нее ясно, сама она первая чокнутая. А в травах я, физик, лучше её разбираюсь. Сделаю вот настой и буду пить. И придумаю еще эликсир от старости.
И, действительно, делал из многих трав настои, насильно по месяцу поил всю семью. Вреда не было, но и пользы не замечали.
Кончалась первая половина семидесятых годов. Евгений не первый год работал и в дневной школе по-совместительству. Фактически, днем и вечером вытяги­вал две ставки. В семье понемногу начали появляться деньги. Заведующий гороно кидал его из одной школы в другую, затыкая провалы в кадрах.
Ездил с женой в Киев, Ленинград по турпутевкам. Увлекся Женька любительской киносъемкой. Ругал себя, что раньше этим не занялся, смог бы дочку раньше за­печатлеть маленькой.   А так только с четырехлетнего возраста попала она в кино.         Жизнь пошла неплохой. Ев­гений совсем бросил выпивать и курить, стал плотным, здоровым. Только врачи держали его негодным для воин­ской службы, звание военкомат довел до старшего лей­тенанта и на этом остановился.
Пошла дочка в школу, училась отлично. -Да, умная голова, все схватывает сразу, не в при­мер нам,-говорил отец.-Впрочем, давить не будем, пусть как пойдет, так и пойдет. У меня есть пример с двою­родной сестрой: школу с золотой медалью окончила, ин­ститут за три года, потом через два года инсульт -и конец.

В денежном отношении у Евгения в семье стало совсем неплохо. И не только от двойной работы в шко­ле. Он увлекся фотографией. Как-то привезли в магази­ны "Практику", немецкие аппараты. Взял последние две­сти шестьдесят и купил такую машинку. Долго ругалась и злилась на него жена. Они в последнее время час­тенько переругивались. Теща говорила, что делать им нечего, перекладывают с руки на руку, а серьезных неприятностей и нет.
"-Живете хорошо, вон, лучше нас, все есть, чего не жить? Так ругаетесь, злитесь друг на друга. И все по­тому, что не умеете уступать. А уступать надо, харак­теры надо придерживать.
Женька понимал, что ругань с его стороны ни к чему хорошему не приведет, но ничего с собой поде­лать не мог. Чаще всего ругаться начинали в день по­лучки. Оба получали одновременно, приносили жалкие несколько червонцев, складывали и планировали, на что истратить. Аля категорично заставляла откладывать и не трогать отложенное, Женьке же часто казалось, что она много тратила на питание, много куда-то незаметно уходило.
Эх, учительская семья! Кто, кроме самих учителей, может знать, как трудно жить семье, где оба работающих-учителя? Учитель должен быть вполне терпимо одет, он постоянно перед глазами учеников, на него смотрят, оценивают, обсуждают. И прошло то время, когда подра­жали. Теперь семейный учитель или с грустью, или с тайной завистью смотрит, как одеваются ученики. А они приходят разнаряженные, в дорогих сапогах, которые не каждый учитель достанет, а на вечера в дорогих платьях. С дорогими дипломатами. А дурачки из них пос­меиваются над дешевой одеждой некоторых учителей. И не стоит говорить, что душа и сердце дороже, что главное-не тряпки, все это бесполезно. Да и должен выглядеть учитель внешне вполне прилично, так надо, времена меняются. Но как это сделать? Если зарплата небольшая, если товары издевательски дорогие. Наши-гадость, только за границу отправляют приличное, а импортное неплохое, но не всегда найдешь.
Психология людская, мировоззрение сильно изме­нились. Много шуму и лозунгов было по поводу выпол­нения пятилетних планов, но они все проваливались. Только об этом не кричали, старательно замазывали, уходили в сторону. Часто эти проблемы Женька обсуж­дал с друзьями, когда собирались на праздник у кого-нибудь .
-Ну, посмотрите, что происходит. Товарами забиты все полки. Зайдешь в магазин и скажешь: здесь все  есть. Только ничего и даром не нужно. Все грубое, ко­ряжистое, ненадежное. А по цифрам за каждый год, за каждую пятилетку, все планы перевыполнены, и много новых,  улучшенных товаров.
-А не ковыряешься ли ты?-говорил кто-нибудь Женьке.
-Ковыряюсь? У твоей жены новая красивая кофточ­ка. Явно не наша. Скажешь, в магазине свободно взял?
-Нет, достал.
-Вот-вот, достал. Что же не берешь ту, которая на вешалке висит и вся пылью покрылась? Не нравится?  Конечно, она как кишка, и смотреть не на что, а чуть дешевле этой.
-Зато по программе "Время"  одни рапорты да ка­кие-нибудь передовые методы,- вставляет еще кто-то из друзей. Женька усмехается.
-Конечно, вешают и вешают ордена друг другу, противно смотреть. Хозяйство же все разваливается. Мно­го стало руководителей, в Москве прямо гнездо змеи­ное. Им со всех областей прут продукты, там все есть, а здесь жевать нечего. И почему столица присвоила себе право жить лучше, чем страна? Навыдумывали долж­ностей всяких, и каждому подай хорошие продукты и хорошие промтовары. Прямо язва какая-то!
-А что с этой Малой землей? Брежнев прямо замор­довал ею всех,-вставили женщины.-Только там, в Но­вороссийске, и была война выиграна. Вон, ветераны удив­ляются, слушая Брежнева, тогда, в войну, про Малую зем­лю они и не слышали. А теперь все дело в ней. И изу­чай его книги, семинары проводи. Или вот пример: не хватает спичек. Политбюро обсуждает этот вопрос. Де­лать им, что ли, нечего?
-У меня такое впечатление,-говорит всем Евге­ний, -будто сознательное вредительство в стране су­ществует. Нет, давайте разберемся. Мы знаем из истории, что Ленин ненавидел эсеров, меньшевиков, анархистов и прочую нечисть. Ненавидел и гнал из всех учрежде­ний. Но кто скажет, что они все были изгнаны? Они ос­тались на командных должностях, и их осталось довольно много. Я бы сказал-побольше, чем истинных большевиков. В истории много тому примеров. Они пришипились, за­молкли, но свое дело делали. Вредили сознательно и неосознанно. И главная их цель-вытягивать из всего пользу для себя, неважно, за чей счет, за счет чьих сломанных или убиенных жизней. Дети их делали то же самое. И искали некрепких душой среди остальных, вербовали нестойких. Фактически, была создана своеобраз­ная мафия.
-Ну, ты хватил, у нас социалистическая страна,-кто-то вставил,
-Не будьте наивными. Мы привыкли, что нам говорят о страшных итальянской или американской мафиях. У них законы нечеловеческие, чуть помешал-и убирают. Видимо, так. Возможно, бессмысленно спорить. А у нас? Шестьдесят лет советской власти, а мы все топчемся и теряем постоянно все достигнутое. Допустили ста­линщину, бериевщину. Вождя, видите ли, боялись. Потом хулиган Хрущев без жратвы народ оставил, как скотам кукурузой хотел рот заткнуть. А ведь все голосовали, руки тянули за него. А кто выступал против-тех пин­ком под зад. Дальше Брежнев, чуть ли не второй Ильич. Хозяйство развалили, природу угробили, отвечать некому, одни славословия-и абсолютная пустота. При Ста­лине за одно слово пропадал человек, при остальных-или убирали, или нормальной жизни не давали. И все работа тех же эсеров и меньшевиков, их детей или пос­ледователей. Натрепались, даже в программе партии расписали-к восьмидесятому году основа коммунизма будет построена, а тут социализм в кризисе, развали­вается.
-Смотри, за такие мысли могут убрать,-предупре-
;
дили Женьку.
-Не уберут, сейчас все так говорят, только не от­крыто, по углам. Будет время-и открыто скажут. И чего нам терять кроме собственных цепей?
Женька видел, как люди заметно менялись, знако­мые и незнакомые. Выделили магазины для инвалидов и ветеранов войны, их стали отоваривать дефицитны­ми продуктами. Да, с одной стороны дань уважения, не для того воевали, чтобы какие-нибудь торговцы или блатные все имели, а ветераны ничего. Но сделали это грубо, народу плохо объясняли.  И вообще правители не любили с народом прямо и открыто говорить. Другие, видя, как ветераны получают дефицитные товары, исхо­дили черной завистью, находили все пути, чтобы и им туда попасть. И попадали, устраивали из магазинов кормушки.
Люди становились злыми, грубыми, своенравными, не любили признавать личность другого. Будучи начальством-попирали других, или просто нагло давили. Хорошие люди и хорошие отношения становились ред­костью. Все это, конечно, откладывало заметный отпеча­ток на отношения и внутри семей. Стали больше гнать­ся за благополучием, за вещами. Одним из символов зажиточной жизни, показателем современной значимос­ти человека, явился личный автомобиль. И все переда­валось детям. В ходе репрессий и на войне был убит весь цвет нации, все лучшие люди. А сейчас изуродо­вали, граждански убили вредительским обучением и вос­питанием целое поколение. "Скажи мне, какие дети, и я скажу, какое общество"-так надо говорить сейчас.
С конца пятидесятых годов начали усиленно изо­щряться над педагогикой все, кому не лень. Пошли спло­шные эксперименты. Женька кончал десятилетку, сестра его, будучи младше на три года, уже одиннадцатилетку. Вводили и снимали новые программы, усложняли, укруп­няли, и, главное, каждый раз говорили, что "улучшали", что "теперь  соответствуют  современному уровню" и прочее. Женька в задачах первого и второго классов, которые приходилось решать его дочке, мог, конечно, разобраться, но мелкие специфические правила не сра­зу понимал.
Удручала и убивала обязаловка. Обязаны были  всем поставить три-и точка! Подавали это, конечно, под другим соусом:  обязаны были научить. Из инспекто­ров редко понимающий находился, его старались одер­нуть свои же. За два десятилетия сложилось так, что инспектор считал себя только проверяющим, указующим, ругающим, наказывающим. Совершенно забыли, что основ­ная задача инспектора-научить, объяснить, помочь. Кто так повернул? Кто в этом виноват? Только верха, толь­ко чьи-то тухлые головы. Низы слабо сопротивлялись, многие просто не связывались и уходили из педагоги­ки. Злобствовали: уходят худшие, не сумевшие справить­ся, на самом деле уходили лучшие.
Худшие пробивались наверх по служебной лест­нице, от них нечего было ждать революционных преоб­разований. Должность инспектора низкооплачиваемая, оклад не только ниже директорского,  но и ниже мно­гих учительских ставок.   Ответственность огромная. Порядочные учителя не шли в инспектора, шли одни карьеристы и бестолковые от педагогики. Многие из них не могли проводить уроки хотя бы на удовлетворительном уровне. Евгений старался работать на совесть, но плохо удавалось. Особенно в восьмых классах, где де­ти ввиду своего возраста были нагловатыми. Кто хотел учиться, тот старался, с такими одно удовольствие за­ниматься. Многие не хотели, не признавали никаких приемов для заинтересованности по предмету. Только в девятом и десятом как-то старались, там знали, что надо будет сдавать выпускной экзамен по физике, по этому, практически, самому трудному предмету.
В восьмом не сдавали. Женька ставил двойки за наглые отказы, за невыполнения заданий, за безграмот­ность в предмете. Ставил не сразу, после многократных послаблений, предупреждений. Потом имел неприятные разговоры с администрацией. Отдел народного образо­вания принимал от школы только несколько человек неуспевающих. Все было всеобщим: всеобщее образование, всеобщая обязаловка, всеобщие хорошие результаты, всеобщая социальная безнравственность, и в результате-всеобщий обман и самообман. Дескать, нельзя же признать перед заграницей, что у нас есть дураки, лен­тяи, тунеядцы.
Давал Женька для вида листочки дуракам, те что-нибудь писали там, марали бумагу, за это ставилось "три". Не один он таким приемом пользовался. И под- водили учителя под собой черту, и напрочь отбрасы­вались родители от воспитания своих чад. Тем самым рушились азы педагогики. Противно было таким занима­ться, но против мощной бюрократической машины в оди­ночку не пойдешь. К тому же, Женька в дневной школе работал совместителем, а с такими долго не разгова­ривали .
Сначала летом, потом иногда и зимой Евгений стал подрабатывать своей "Практикой". Изучил доско­нально теорию и практику фотографии, сделал собст­венный качественный проявитель и начал колесить по деревенским детсадам, фотографируя ребятишек. Район­ные ателье малочисленные и неповоротливые, людям же до райцентра некогда ездить, а тут фотограф, считай, на дому. Женьку кто-то предупредил: берегись финин­спектора, но он махнул рукой. Какой тут фининспектор! Люди хотят детей снимать, почему эта работа должна считаться незаконной?
"Не краду, работаю, -думал Женька.-Бояться соб­ственного труда, что ли? Налоги платить? А что, как и где? Ничего не известно, никаких нигде пояснений. Бур­кнули в исполкоме-добивайся патента, сумму большую назвали,-и все. Да ну их, деревни далеко, люди рады мне, и сам удовольствие от работы получаю". Ездил, привозил фотографии, расхватывали. Освоил цветную фотографию. Труднее,  хлопотнее, зато красочно. Матери­алы шли в магазинах все импортные, качества добивал­ся хорошего. За две-три недели зарабатывал прилично. Приоделись всей семьей, два раза съездили дикарями в Севастополь. Купили цветной телевизор. Через два дня, правда, сгорел, обменяли на новый.
В конце семидесятых годов появились у Женьки успехи и по общественной фотографии. При поездке в Крым, в Бахчисарае, в ханском дворце, снял слайд-фильм. Снимал со вспышкой, проходя из зала в зал. Оказалось, что со вспышкой нельзя снимать. Почему-никто не знал. Женька снимал. За ним гонялась служительница. Приехал домой и отправил проявленные слайды в "Клуб кинопутешественников". Те полгода молчали. Женька посы­лал телеграммы, письма-снова молчание. Тогда написал в комитет по телевидению. Очень быстро пришла телеграмма из "Клуба", где указывалась дата показа его слайд-фильма. Все знакомые смотрели, поздравляли. Женька только никому не сказал, как все было на самом деле.
Проходила в их городе всесоюзная выставка-про­дажа фотокиноаппаратуры, проводились конкурсы. Жень­ка подал свой фильм о поездке в Москву, знакомстве там с вьетнамцами и показе им столицы. Фильм озву­чил. Дали третью премию и диплом со всякими подпися­ми, в том числе и с подписью главного оператора Мосфильма. Потом занял первое место в городе, на кон­курсе политической фотографии. Место присудили, объ­явили, а приз не давали. Он был неизвестен городско­му фотоклубу, вот и отнеслись халатно. Женька плюнул, не стал ничего требовать, но тут отец вдруг вмешал­ся, устроил шум и как-то принес этот приз Женьке до­мой.
Отличилась и дочка Евгения. Отец подарил ей простенькую "Вилию", научил фотографировать. Ходила дочка со второго класса в балетную студию. Опреде­лили у нее хорошие данные, хотели даже в Пермь отправить, но родители категорически не пустили. Как-то она взяла с собой в студию заряженный фотоаппарат и вместо занятий сидела и фотографировала. Женька проявил пленку , отобрал с дочкой кадры и вместе от­печатали. Послали в журнал "Советское фото" на кон­курс детской фотографии, послали и забыли. Через нес­колько месяцев Евгений читает в журнале-первое мес­то во всесоюзном конкурсе заняла его дочка. Она пры­гала, радовалась, еще бы, в десять лет-призер!               
-А когда, папа, пришлют приз? Там ведь такой же фотоаппарат, как у тебя.
-Пришлют, дочка, надо немного подождать. Прошли месяц, три, шесть-не присылают. Дочка сна­чала расстраивалась, потом стала забывать. И в шко­ле посмеялись над призером-неудачником, и забыли. Женька решился и позвонил в Москву, главному редак­тору журнала. Там сначала не верили, потом обещали разобраться. Через месяц пришла посылка, в ней фото­аппарат. Справедливость восторжествовала, но горечь у всех осталась.
С тех пор Женька перестал посылать свои рабо­ты на какие-либо конкурсы. Снимал для себя, для семьи. Сам  не любил сниматься. И в кино семейном тоже  ма­ло запечатлелся.
-Я не люблю сниматься,-говорил домашним.-Вот, смотрите на себя, какими вы были, а на меня чего смотреть? Меня потом не будет с вами-и хорошо, не буду своей внешностью надоедать.
Почему он так говорил-не знал. В голове мелькало только, что если уйдет в мир иной, то зачем ос­тавлять свое изображение, кому он потом будет нужен? Все это игрушки, хотя и интересные.
Хорошо помнит Евгений, как однажды и неожиданно вызвал его заведующий гороно.
-Принимай должность, пойдешь завучем в вечернюю школу. Хватит в тюрьме "сидеть".
-Вы же каждый год меня по-совместительству в дневные назначали?
-Да, знаю, помню .Ты у меня в резерве руководите­лей числишься. Иди, приступай.
-А если не справлюсь?
-Будем бить, ругать .В колонии надоело работать?
-Признаться, надоело вечерами так далеко ездить. Надо на что-то менять.
-Вот и действуй.
Льстило, что доверили, держали в резерве. Впрочем, в резерве ли? Женька, признайся сам себе! Это все тоже по блату делалось. И ты просто в этом кругу оказал­ся. Отец поговаривал-хватит в тюремной школе рабо­тать. А друг у него работал зав- отделом пропаганды, отвечал за образование. Завгороно знал это.
И зять,  муж сестры, выдвинулся, стал личностью, пару слов о Женьке сказал завгороно. Сам до этого работал в обкоме профсоюза химиков. Молодой, но скользкий, против начальства никогда не шел. Это только Женька напролом правду резал, а Олег знал, кому что сказать; мог и возмущаться, показывать себя правдо­любцем, но рассчитывал, где и когда это демонстрировать. Потом отец рассказал Евгению, как он устроил дальнейшую карьеру Олега. Директор промторга, друг отца, взял его к себе завкадрами. Тот и начал дей­ствовать, почуял опору под ногами. Стал всем отцам и матерям города предоставлять дефицит, и еще всякие делишки прокручивать. Смотрят-Олег уже заведующий отделом торговли в горисполкоме. И все перед ним шапку снимают.
Как же, торговля! Самые значимые, самые главные люди! Все хорошее доставалось из-под прилавка, все старались заводить дружбу хотя бы с продавцами. Ра­ботники торговли, имея небольшую зарплату, жили по-царски, иная заведующая столовой вся в золоте ходи­ла. Общество погрузилось в зловонную грязь корруп­ции, блата, продажничества. Некоторые работницы трес­тов сияли бриллиантами стоимостью... впрочем, Женька, не понимал эти цены, они не укладывались в нормаль­ные цифры расходов. Торговля-бог! Продажный, убиваю­щий при неосторожном движении, но греховно заманчи­вый.
Женька чувствовал, что Олег умело использовал появившиеся возможности, но помалкивал. Только с же­ной делился.
-Решили мы попросить продукты к празднику-попросил,-рассказывал ей.-Прихожу к ним домой, а там как на складе, все есть. Сестра безменом отвешивает. Говорит, что за все они деньги заплатили, потому и им надо платить. А там в коробках, мешках, разве на все своих денег хватит? Шельмуют, получают под видом уцененного, или как подарки.
-Ну, им не скажешь этого,-вставляет жена,-с чем придешь, с тем и уйдешь.
-Вот и молчишь. Хочется чего-нибудь хорошего,  а где взять? Им всем можно, ты же на правах быдла. А по начальству развозит на машине, прямо с доставкой на дом. Эх, социализм! А еще китайцев осуж­даем, у самих вся морда в перьях. Те же князьки, те же гоголевские чиновники, та же повторяющаяся исто­рия. И внизу тот же блат, что и наверху, только в бо­лее примитивном варианте. Нет только души ни у кого, все заменили деньги.  Одни вшивые интеллигенты типа простых учителей ничего не имеют, у некоторых из них и душа, и совесть остались. Но дай им возможность жить так же, как блатным, и они испортятся. К чему при­дём, до чего докатимся?! Надо же когда-нибудь взор­вать такую жизнь!
-Чего мы можем? Жить надо и крутиться, как ты лю­бишь говорить.
Да, Женька крутился и так, и сяк, хотя противно было. Начал работать завучем в вечерней. Располага­лись в здании дневной школы, рядом с домом его. Сразу понял, что долго не проработает. Вечерние школы дав­но изжили себя, калачом молодежь туда не затянешь. По спискам в каждом классе достаточно учеников, на занятиях-два-пятъ человек. Остальные-мертвые души. Об этом все знали: и в отделах народного образова­ния, и в министерствах, но прикрывали победными и
лживыми статистическими отчетами. И деньги из гос­бюджета в трубу вылетали.
Евгений составлял расписание уроков, делая как всегда все очень четко. Для другой школы это бы в пользу, а здесь...Да еще нашлись двое совсем обле­нившихся учителей, стали спорить с Женькой по законности простановки их предметов в расписании. Все за­конно, те и не проводили многие уроки, болтались в учительской ввиду отсутствия учеников, но успоряли.
Учебный год показался дурным сном. Связался еще с курсами автолюбителей, три раза в неделю ездил на них, учился на шофера-любителя. Началось все с несчас-тного случая летом с отцом. Поехал он с матерью под Москву в какой-то санаторий. Играл с молодежью в волейбол, там его и скрутил инфаркт. Да оказался обшир­ным, с многочисленными разрывами сердечной мышцы. Еле отходили его врачи.
Евгений ездил с Олегом на санитарной ма­шине в санаторий, забрали отца и привезли в городс­кую больницу. Здесь всех лучших врачей подключили. И Олег постарался, и у отца было много знакомых. Только есть много болезней, которые по блату не выле­чишь. Как ни старались, а отцу все плохо. Врачи сказа­ли матери, что если будет второй инфаркт, то он ока­жется последним. Кому, мол, как везет, у кого и пять бывает, но живут долго, а у кого один-два-и жизни один-два года. В общем, позвал отец Евгения к себе в больницу. Выглядел очень плохо. Женька захватил с собой проектор и показал фильм, где снято, как все вместе ездили за Оку на отдых. Старался отвлечь от­ца, дать ему уверенность в своих силах. Тот посмот­рел, поблагодарил.
-Знаешь, Женя, со мной все может случиться,-стал говорить усталым и жалостливым голосом.-Ты иди на курсы автолюбителей, научись водить машину. Вот только вырваться мне из больницы-отпишу машину тебе, будешь меня возить на природу. Будешь пользоваться как своей.
-Ты выздоравливай, машиной и сам займешься, по­катаешь еще нас,-расчувствовался Женька.
-Нет, я сказал: учись, потом заберешь машину.
И Евгений стал ездить на курсы. В армии научился шоферить, сейчас только на правила нажимал. Перед праздником сдал экзамены, получил права. А весной мать сказала ему, что они продали и машину, и гараж.
-Как!-опешил Женька.-Отец же мне отдавал маши­ну?
-Ну, он не подумал, сейчас мы так решили.
-Для чего же я такие деньги на обучение выло­жил, учился, сдавал, теперь зачем мне эти права? Я за всю жизнь не смогу заработать на машину. На зарпла­ту не купишь, а воровать не научен.
В общем, обманул отец.
-А ты что не на свое рассчитывал? Машина наша, не твоя, нам деньги нужны, и нам решать. Мы решили дать обоим детям по пятьсот рублей, и больше не взыщите.
-Что ж, и на этом спасибо.
Конечно, Женька понимал, что зря рот разинул не на свое, зря поверил. Фарисеи и есть фарисеи. В то же время отец так прочувственно ему в больнице говорил и обещал...И вспомнил, как вез его самого на этой самой машине из больницы, и как дал на мытье в ванне двадцать минут. Ладно, не привыкать.
9
Правильно Евгений чувствовал, что не работать ему завучем в вечерней школе долго. В сентябре школу закрыли, директора перевели завучем в другую вечернюю, а его снова вызвал к себе завгороно. Хитрый вообще мужик был, маленький, кругленький, подвижный. Слабость имел к женскому полу, то одной внимание уделял, то другой...Белым евреем его называли. С начальством умел себя вести, льстиво ластился перед нужными. Не был сторонником прямых и решительных действий. В кадровой политике хитер. Мужиков мало директорами ставил, все больше женщин. Редко, когда ошибался в людях, за это, видимо, его и держали.  Умел выступить с сообщениями, докла­дами, хотя и писал их не сам. Лил много воды, как и принято было в духе времени.
Усадил Евгения перед собой.
-Ну, что ж, есть желание хомут одеть-одевай. Бы­ла бы шея. Женька ничего не понял.
-Не понятно? А я думал, что уже слышал. Принимай дневную школу. Там директором работает бывший мой заместитель. Пьянствует, развалил школу. Убираем его, тебе принимать. Учти, коллектив учителей очень слож­ный, кляузный. Забросали  инстанции анонимками. Надо оздоровить, мы поубрали особо ретивых. Действуй, только осторожно.
Женька чувствовал в себе силы для работы ди­ректором, знал, что может справиться. Но он знал и другое: часто подбирают кадры не по истинно деловым качествам, а по блатным рекомендациям. Хоть прямо сам и не просил своих всесильных родственников, но раз­говоры с намеками вел. Чем он хуже других, и многих блатных? Живет честно, и честно сможет  руководить. Не побоится никого, не больно-то будет трястись из-за директорского кресла.
Но приниматься, конечно, страшно было. Женька думал, что у директора большие возможности, и нужно многое знать и многое уметь, чтобы правильно ими пользоваться. Только нигде и никто не учил этому. Евгений чувствовал шестым чувством, что, соглашаясь, действительно одевает себе хомут, что еще когда-ни­будь пожалеет об этом. Но он молодой, тридцать пять, силы есть, здоровье в основном позволяло, потому и взялся.
Шел Евгений с приказом в кармане по централь­ной улице в школу и все вокруг казалось необыкно­венным. Сентябрь, очень тепло, центр города весь в зе­лени, тишина. Школа тоже вся в зелени. Из всех сорока школ в городе по количеству учащихся средняя. Внут­ри все впечатление портили узкие казарменные кори­доры. Старый директор ждал Евгения, на столе стопка­ми лежали бумаги для сдачи. У секретаря крутились завучи, всем интересно посмотреть на нового директо­ра. Евгений вспомнил, как получал назначение из рук этого директора, в то время работавшего замом завгороно, в школу трудовиком после завода. А теперь его сменяет. Как жизнь все по-своему расставляет, разве мог он предположить, что так будет?
Давай, работай,-сказал бывший.-Мне пора отдох­нуть. Только договоримся: быть мужчинами, не слушать и не распространять про меня те сплетни, которые ус­лышишь .
-Мне-то что, пусть говорят, я не из тех, можете не беспокоиться. У каждого свои достоинства и недос­татки .
Передача дел прошла быстро, учителя проводили бывшего. Евгений познакомился с ними, с завучами. Мужчин совсем мало. По физкультуре молодой парень, раз­веденный, любитель выпить. Трудовик эпилептик, на уроках падал, пена шла изо рта. Женька всегда старался не поддаваться первому впечатлению о людях, особен­но по их внешнему виду. Это он держал у себя в ка­честве первого правила при знакомстве с новыми лю­дьми. Понимал, что и внешний вид, и рассуждения людс­кие часто не соответствуют истинной натуре, обманы­вают, уводят в сторону. В то же время знал за собой особенность: по не всегда видимым деталям внешнего вида, по тому, как люди говорят, мог почти точно опре­делять, что за человек перед ним, какого характера, привычек и степени подлости. Поэтому довольно быст­ро составил представление о коллективе.
В основном люди вполне доброжелательные, рабо­тоспособные,  хорошие специалисты. Несколько немного капризных женщин, но что за коллектив без таких? Тем более, многие старые девы или давно разведенные. Мо­лодых учителей мало, больше тех, кто приближался к пенсии. Евгений не сразу привык, что является главным лицом в школе, что все и всё у него спрашивают. Те­перь он давал разрешение. Первое время терялся, по­сылал к завучам, сам у них спрашивая. Его по первому впечатлению посчитали зазнаем, но потом мнение изме­нили . Говорили знакомым:
-У нас симпатичный директор, не гнушается нас, грешных, расспрашивать, иногда прямо стесняется.
Это было у Женьки. Особенно первое время стес­нялся пожилых учительниц. Но работа требовала свое, заставляла быть и жестким. Впрочем, не столько рабо­та, сколько сама её видимость, сама показуха.
Проводил первый педсовет по приему плана ра­боты школы на новый учебный год. Проводил, а самому не нравилось, не лежала душа.
-Евгений Васильевич, а как понимать пункт плана, где сказано, что школа обязуется закончить год без неуспевающих? Ведь это фикция, сами себя и государст­во обманываем, -это молодая математичка спрашивает, знает, что директор скажет, но испытывает.
-Я, уважаемая, того же мнения, что не может не быть в нормальной школе неуспевающих. Детей никто не разделяет на глупых и умных, никто официально та­кие ярлыки не вешает. Мы не имеем такого права, все дети наши, советские. А неофициально учителя знают, что есть и неспособные дети, что некоторых из них надо в спецшколы отправлять, а таковых мало, мест не хватает, остаются они в нормальных школах. Да и не говорят у нас вслух о подобном. Это где-то на запа­де могут быть дураки и дебилы, у нас же их совсем мало. Такой самообман идет с тех далеких времен, ког­да отчаянные головы фанатично называли артели, нап­ример, "Красная синька". Все было революционным, а ре­волюционное исключительно хорошее. Понять отцов и дедов можно, в головах угар от успехов революции, лишь в просвещении этот угар задержался на десяти­летия и никак не выветривается. Это одна причина. А во-вторых, из-за семейных условий, семейного воспита­ния, точнее отсутствия такового, не все учатся хотя бы на тройки. Сколько безотцовщины, а матери не могут ничего поделать, кто-то пустил на самотек жизнь своих детей. Это огромная социальная проблема. И какой-то умник, а я бы назвал его злейшим врагом государ­ства, придумал процент успеваемости, тем самым проблему закрыли. В Багдаде, мол, все спокойно. А стрелоч­ник, то- бишь учитель, работай, ставь тройки, и упаси Господь перечить! На место такого учителя!
-У нас еще не было подобного директора, -кто-то сказал под шумок.
-Но я не могу сказать вам: ставьте реальные оцен­ки. Вы понимаете, что меня после этого через полгода здесь не будет, да и вам достанется, хотя учителя уволить очень трудно. Простым отрицанием, игнориро­ванием бюрократическую машину не сломать. Так что понимайте меня, как я вас понимаю, и не подводите.
Евгений был представителем точной науки, поэто­му растерялся, когда не нашел точности и четкости в системе управления школой. Кто-то и где-то, наяву и в литературе, указывал на планы отдельных, пере­довых директоров. На курсах, куда Евгения послали учиться, при пединституте, дали типовой план, но та­кой обширный, что не только трудно его составить, написать, но еще труднее выполнять. Все представления Евгения о больших творческих возможностях директо­ра школы улетучились. Все регламентировалось мелоч­ными инструкциями, каждый шаг, везде и во всем толь­ко обязанности и никаких прав. И бумаги, бумаги!
Проверяющих чуть ли не каждый день по несколь­ку человек из разных инстанций, всем покажи всевоз­можные планы и справки. От пожарников до горкома партии требуют отчета. Ни один не предложит помощь, не посочувствует, не подскажет. Разговаривают как с потенциальным преступником, и первое время Евгений таковым себя и ощущал. Потом стал "показывать зубы", ставил на место какую-нибудь «фифу», защищал учителей. Проверяющие иногда так отрывали от работы, от непо­средственной работы с учителями и детьми, что к обе­ду Евгений выдыхался. Начал защищаться, говорить оче­редным проверяющим, что нет времени и уходил из ка­бинета на уроки, в спортзал или еще куда-нибудь. Толь­ко с пожарниками и санитарами держал ухо востро, эти имели большие права и многое требовали правильно.
Правда, и они часто не объективны, школа не мог­ла сделать многое из того, что им предписывалось, но спорить бесполезно. Шефы у школы неважные, относились абсолютно халатно к её нуждам, зимой снега не выпро­сишь. И здесь налицо великосветское, блатное разде­ление. Завод имел две школы в качестве подшефных. Но в одной директором работала жена секретаря горкома партии, а в другой-Евгений Васильевич. В той школе всё: и пионервожатые из производственников, мастера в кружках, краска, оргстекло, материалы, а в этой-почти ничего. Вдобавок, руководители цеха попали под следствие, занялся ими ОБХСС. Под видом помощи школе вывозили с завода многое, вплоть до цветного лино­леума, но до школы не доходило, оседало в гаражах и квартирах. Расследовали, наказали-и все осталось на том же уровне.
Евгений все же приноровился выжимать из шефов необходимое. Раз в два года проводились всевозмож­ные выборы, школа ремонтировалась, оформлялась. Тогда Евгений с завхозом ставили условия: отремонтировать как им надо, оборудовать, и не отпускали шефов до тех пор, пока те не выполняли их условия. На него жаловались в горком, в исполком, но Евгений оставался твердым, и все делалось. У него росло недовольство. Это не работа, это рабское бесправие. На совещаниях директора роптали, требовали улучшения условий тру­да. На них покрикивали, совестили, давали выговоры, и все оставалось на том же уровне.
Каждое лето ремонт школы перед новым учебным годом являлся сильной нервной встряской. Ремонтом занималось РСУ, не имевшее своих материалов, даже ра­бочих не хватало. Ставили перед директором школы условие: найти материалы, тогда проведут ремонт. Более издевательского решения вопроса нельзя и придумать. Директор школы, то есть главный педагог, призванный заниматься только педагогикой, должен доставать строительные материалы, не имея юридических и материаль­ных возможностей.  Шефы отказывались,  хотя в школе жены секретаря такого вопроса не стояло.
Женька и здесь ставил вопрос принципиально: написал во все инстанции докладные и снимал с себя ответственность. Она должна быть на том, кто её обя­зан нести. Демонстративно уходил в отпуск, а сам тай­но еще пару недель ходил в школу, подгонял строите­лей. И только когда убеждался, что РСУ начинало рабо­тать, не желая связываться с таким агрессивным и склочным директором, уезжал из города в деревню,  ос­тавляя вместо себя кого-нибудь.
Постоянно возмущала его "дележка" восьмиклас­сников.
-Гороно обязал нас подать списки пофамильно вы­пускников восьмых классов, причем в ПТУ направить не больше и не меньше сорока процентов,-объявлял собравшимся классным руководителям восьмых классов.
-Да когда же это кончится!-возмущались они. -Каждый год дают проценты: сколько в ПТУ, сколько в девятый класс, сколько в техникумы. Где же выполне­ние гарантий, записанных в Конституции?
Что он мог им ответить? Директоров в гороно не слушали, давали разнарядку-и выполняй. Иначе накажут. Стена, глухая стена безысходности! Одна болтовня о правах, о правах как родителей, так и школы. Женька ругался, доказывал. Пусть школа проводит работу по агитации в ПТУ, пусть от них приходят и агитируют, пусть все стараются, но конечный итог пусть зависит только от учеников и их родителей. Каждый волен ре­шать так, как посчитает нужным. Какое мы имеем право учинять насилие над людьми? А когда все выберут, вот тогда и подводите итоги, выводите получившиеся про­центы.
Женьке приписывали крамолу, и его же предава­ли, когда родители жаловались в исполком, что их де­тей заставляют идти в ПТУ. Предавали те же работни­ки исполкома и гороно. И не его одного, конечно. Осо­бенно ожесточенная битва шла вокруг списков в ПТУ и в девятый класс. Реклама по-своему работала, гово­рили, что в ПТУ хорошо учиться, что не только образо­вание там дадут, но и специальность. Но все понимали, что направляли туда худших. Каждая школа, конечно, старалась оставить в девятом лучших. Опять общество само себе лгало, опять все приукрашивалось. Зачем? Кому это выгодно? И во всем виновата политика оце­нок, вытекающая из ложной системы образования.
А как проводились экзамены у восьмиклассников? Учителя помогали, лишь бы как-нибудь нерадивым вы­тянуть на троечку. Лишь бы их выпихнуть из школы, на второй год оставлять невозможно. Хуже таких мучений не придумать. И смотрели разные поколения друг дру­гу в глаза, одни нагло, вызывающе, другие не выдержи­вали, отводили их. Кто за все это будет расплачивать­ся, кто понесет наказание?
-Не может быть такого, чтобы виновные не отве­тили, ну, не может быть!-говорил коллегам Евгений. -Ну, чего усмехаетесь? Думаете, что спустят на тормозах? Это же чистейшее вредительство! Сознательное уничтожение нации изнутри. Любой из наших врагов ра­дуется тому, что происходит. Недаром американцы зая­вили, что расшатают наше общество через молодежь. И то, что происходит-только им на руку. А мы этому по­собники, все делается нашими руками. Ответственность свалили на школу, всем она обязана. Родители, главные ответчики, остались в стороне. В стороне оказались и другие - испо л комы, милиция, шефы.
Шла первая половина восьмидесятых годов. Везде начинались крупные изменения.
Евгению надоело ездить в деревню к теще с сумками в руках "и зубах". Летом так ездили, и по празд­никам. В деревне жить очень трудно. Не хватало даже хлеба, своя пекарня пекла такой, от которого сразу портились желудки. Зарплата рабочих низкая, никто не шел на эту тяжелую работу, потому гнали на хлебоза­вод по очереди из учреждений и предприятий. А отсю­да и качество вытекало. В райцентре свой молокозавод, но жители видели молоко два часа в день в продаже, а масло, творог и прочее не видели, везли все из го­рода. Город же далеко, за сто двадцать километров, по­тому не у каждого на столе имелось что поесть. Хоро­шо, если своя корова, еще полбеды.
Вот и тащил Женька с Алей сумки, набитые хле­бом, маслом, сыром, колбасой, которую, кстати, вообще в деревне не видели. Нет, начальство имело, у них все было, начальство-это элита, они же несут за всех от­ветственность. И в городе с продуктами стало неваж­но, выдавали по талонам, не разгуляешься. Женьке лег­че, чем другим смертным, покупал в школьной столовой, куда завозили отдельно для него и часто для учите­лей. Вот и нес такие набитые сумки до дома тещи, по пути несколько раз отдыхая. А права автолюбителя ле­жали дома, права на обманутые надежды.
-Давай, жена, возьмем машину, мне надоело таскать сумки, как ишак загружен постоянно. Я понимаю, что нас ждут, больше не от кого получать помощь, но и возить такую ношу в такую дорогу радости мало.
-Где деньги взять, Евгений? Подумаешь, надоело носить. Они ведь нам помогают.
-Мне эта помощь.. .Обойдусь, горбом своим зараба­тываю. Возьмем подержанную машину, влезем в долг, ни­чего не поделаешь.  А на ней удобнее и по фото под­рабатывать.
Аля против, но Женька загорелся. Нашел знакомо­го, тот предложил свой "Москвич-412", а сам у родст­венников хотел взять третью модель "Жигулей". «Москвичу" три года, сговорились на пяти тысячах. Кругом заняли деньги, теща безвозмездно дала две тысячи. Женькины родители-ни копейки.
-У нас денег нет, -заявила мать.-Надо думать, когда берешь дорогую вещь.
Год держали машину в гараже бывшего хозяина, зимой Женька ее ремонтировал. Разобрал до винтика, нашел много изношенных узлов, хозяин безобразно к тех­нике относился, не берег. Заодно и изучил всю. Много денег ушло на запчасти. К весне, к техосмотру, машина выглядела как новая. Теперь в деревню чаще ездили.
-Только бы у вас между собой все хорошо было. Это главное,-часто повторяла теща. С тестем у Евге­ния терпимые отношения, только "заводились", когда малость выпивали за столом. Он всю войну прошёл, и в свои семьдесят жил прошлым измерением, уважением к любому представителю власти, ратовал за безоговороч­ное подчинение. Это злило Женьку, приводил ему много примеров, но видел, что распинался перед стеной не­понимания. Непонимания и презрения к живущей рядом молодежи. Сначала лез в обиду, потом не обращал вни­мания.
Подрабатывать на машине получалось действите­льно удобнее и быстрее. Хуже только стало с матери­алами, приходилось за ними ездить в Москву. Жена по­говаривала, что надо бросать, неудобно, узнает кто, что директор фотографией занимается, разнесут по бе­лу свету. А чего неудобного? Честная работа, не воров­ство. В какой-то деревне завгороно и два директора школы телятник строили, и ничего, не стеснялись. Ши­пели на них, шабашничают, мол, а они работали себе.
-В капстране все можно, работаешь где хочешь, де­лаешь бизнес, никому и в голову не придет за нормаль­ную работу осуждать человека,-злился Евгений.-У нас называют аморальщиной. Примитивизм дешевый, сиди на своей сотне в месяц, но строй из себя благонравного. Дело ведь не в этом. Просто кое-кому из правителей не нравится, когда порядочная интеллигенция, являюща­яся самой зажатой, самой забитой прослойкой общест­ва, и в то же время самой результативной на рабочих местах, вдруг пытается жить лучше, приближаться по уровню жизни к самим правителям. Вот тогда таких выскочек и костерят, и стирают в порошок. Знай свер­чок свой шесток.
Часто жена ругала Женьку за трату денег на зап­части для машины, кричала, что он разоряет семью. Еще, мол, долги не выплатили, родители ничего не дадут больше, а он все на железки переводит. Между ними вы­растало заметное отчуждение.
-Тебе хорошо рассуждать,-упрекал Алю.-Ты вышла из дома, открыла дверцу и села в машину. Все, мол, в порядке, можно тебя везти. А чтобы везти, иметь гаран­тию исправности и безопасности, не торчать, задрав зад, на дороге где-нибудь под машиной, надо ухаживать за ней, и не хуже, чем за женой. Русская машина, как и русская жена, очень капризна, требует постоянного ремонта, замены деталей. Эти детали у нас делаются из-под кувалды, быстро ломаются, но и их в магазинах почти нет. Потому и берешь все в запас.
-Что же покупал "Москвич"?
-"Жигуленок" дороже, на него жилы бы все вытя­нули. Вce знаешь, а ехидничаешь.
Женька пропадал в гараже все вечера, теперь у них свой гараж. Пришлось помучаться, пока сделал. По­мог зять попасть в кооператив, дали участок, дальше каждый своими силами строил. Кто-то на работе выпи­сывал кирпич, цемент и прочее, кто-то на базе строй­материалов, заранее достоявшись в очереди. Женька в школе ничего не мог выписать,  пришлось обращаться снова к друзьям отца.
Противно, но мир так устроен, шел на поклон. Вы­писал в строительном тресте материалы, заплатил, да­же плиты бетонные на крышу достал. Копал яму и при­ямок с друзьями, стал каменщиком. Соседи в основном тоже лопатами орудовали. Не все, конечно. Многие, не скрываясь, пригоняли технику, ею быстро выкапывали, потом приходили люди и выкладывали гараж за два дня в два этажа, с подземным. И все под плиты. Никто не ловил за руку, кому-то все можно было. А здесь ра­бота шла в надрыв.
Строили осенью, спешили при теплой погоде за­кончить и въехать на машине. За месяц Евгений так вымотался, впрягаясь после работы, что впервые почув­ствовал себя плохо. Вот тут дала знать пробитая его голова. Пошел к врачам, уложили сразу же в госпиталь и около месяца кололи. Там пришел в себя и отдохнул.
-Больше в такие игры не играю,-сообщил жене, вы­писавшись, -Хватит тянуться за всеми. И кончаю с фо­то, надоело.
Отец на Женькиной машине не ездил демонстративно, кривил губы, что подержанная. Евгению в глуби­не души самому это не нравилось, успокаивало только, что в деревню ездить стало удобно. А потом, думал, продаст и сменит на новую. Нет, он не рвался к вещам, к шику. Одевался неважно, старался брать подешевле, не мыслил зимние ботинки за двадцать пять рублей, считал, что это лишнее. Жене и дочери старался поку­пать лучшее, настаивал на этом. Сам просто любил вся­кую технику, от фото до машины. В доме стало совсем прилично, кругом ковры, стоял кое-какой хрусталь, цвет­ной телевизор. Конечно, все не из дорогого ассорти­мента, но все же ничего.
Друзья есть, собирались семьями, выезжали на природу, чудили, фильмы снимали, потом смеялись, прос­матривая их. Выпивали как положено, зато не часто. Да и кто не пил в стране? Вино реками лилось. Женька бар сделал, стояло два десятка разных крепких вин. Открывал, показывал бутылки знакомым, но не наливал, только на праздник разорял красоту. Жена и за бар пилила, ругалась за ухлопанные деньги.
В сентябре 81-го, после второго инфаркта, умер отец. Не дожил четыре месяца до шестидесяти трех лет.
-Лежал на спине вечером, обвел глазами комнату, явно ничего не узнавал,-и все,-рассказывал матери сосед, что с ним лежал рядом в больнице. Она держалась, лишь дома причитала. Зять в это время находил­ся в очередной большой ссоре с Женькиными родителя­ми, особенно с отцом.
-Вот еврей,-ругался Евгений.-Родители только и возятся с внуками, его сыновьями, а он морду воро­тит. С моей дочкой совсем не сидели, и не признают её за внучку. А тут ведет себя как князек.
Зять так и сказал, что палец о палец не ударит в помощь им. И действительно, даже на похоронах не появился. Всю работу взвалил на себя Женька. Всe ор­ганизовал, устроил, хотя сам до этого ничего не знал. Народу пришло провожать много, заводские хорошо по­могли. Не было взаимной любви, но Евгений все же по­жалел, что отец так рано умер, вон сколько паразитов прожило гораздо дольше. И в фильмах его оставалось все больше и больше образов умерших родственников. Мать замотала поездками в областной центр, за­казала там мраморный памятник. Мастера выбили порт­рет на плите с Женькиной фотографии, деньги большие взяли. Место на кладбище "достали" снова по блату, близко к выходу, как бы дань отцу отдали за то, что он раньше все доставал. После его смерти знакомые потихоньку отворачивались от матери и Женьки, ухо­дили в сторону от просьб.
-Горько это сознавать, но так и должно быть. Все улыбались, пока он бегал живой, помогал, устраивал, а теперь мы никому не нужны,-говорил матери Евгений.
-Не говори, народ лживый и такой двуличный. Пока помогал-хороший, а сейчас мигом забыли,-соглашалась она.
Книжка персонального пенсионера перешла теперь к ней. Зять рассказывал, как мать измотала его с этой книжкой, устроила скандал и заставила приказать во­зить продукты на дом, как неподвижным инвалидам. Это еще когда отец живой сидел дома.
Сейчас и зять сбежал с должности зав отделом торговли, ушел в область замом начальника управления. Правда, сначала в обком партии взяли инструктором, но потом раскусили и в управление отправили. Везде говорили, что он вовремя сбежал от больших неприят­ностей в городе. Действительно, через год раскрутили многие дела. Обнаружили крупное воровство на большом промтоварном складе. На нем отоваривались все чины города, начиная с первого, в большей степени их жены. Приходили, выбирали, например, дубленку, записывали в отдельной книге, что взяли, и уходили. Деньги не пла­тили . Потом кто-нибудь помельче оплачивал, а осталь­ное умудрялись списывать. Под эту марку завбазой себе присваивала и приторговывала. На двести тысяч всего ценного обнаружила милиция у нее на квартире.
И не посадили, выкрутилась.
В газете про это напечатали. Вместе с фельето­ном про баню. Сауну заводчане себе сделали, туда и отцы приезжали. Хорошо гуляли. Голые девочки пиво и вино им подносили. И все на территории пионерлагеря. Вот так, Евгений, тебе такое и не снилось. Подумаешь, покупал у зятя дома продукты, какая ерунда! Это все детство. А вот тебе действительно с детства внушали, вдалбливали, что при социализме, при народной власти, дяди-начальники радеют за народ, живут для него, хо­тя не объясняли, почему именно они хорошо живут для него. Что они умные, справедливые, а гадких и хулига­нов у нас мало, их скоро искоренят. И не объясняли, как магически действовали на людей слова:" у нас на­родная власть". После этого каждый чувствовал, что он-хозяин… и можно было многое потерпеть, не требо­вать.
Потом в комсомоле твердили, что надо честно тру­диться, брать пример со старших товарищей, правда, по­чему-то не со всех, а только с некоторых коммунистов. Женькино поколение принимало все на веру, оно смот­рело на мир широко открытыми и доверчивыми глазами. Их так и выпустили из школы, лицемерно помахав руч­кой. Это были последыши воспитания в духе сталинс­кого времени. Жизнь им ручкой не стала махать, она показывала или грубый кулак, или кукиш.
-Я коммунист с детства,-говорил друзьям.-Как стал немного понимать в работе отца, так и стал себя считать коммунистом. Может быть, по-детски наивно думал. Но много ли у нас коммунистов? Членов-то партии много…
Что это за партия, думал Евгений, сколько гад­ких случаев, какой пример молодежи? И как им в школе говорить о справедливости? Дети все видят, их не об­манешь.
А зять снова сбегал, теперь из управления, назначили директором "Детского мира", а его бывшую начальницу арестовали. Тоже член партии, и тоже на сотни тысяч наворовала.
Во что же верить? Теперь его заставляют вступать в партию, говорят, что директору школы положено. Мол, руководитель должен быть партийным, иначе он непол­ноценный руководитель. Как-будто директор школы, став партийным, сразу же станет полноценным из неполноценного. Но пиши заявление, становись кандидатом. В горкоме профильтруют, кого-то пропустят, кого-то нет. Только Женьке не стоило беспокоиться, данные у него нормальные. И хоть и не рабочий, но директора должны пропустить. Иначе как же сможет руководить людьми?
10
Евгения приняли кандидатом. Секретарь партор­ганизации дрожала за него, называла предполагаемые ею вопросы, но спросили только об обстановке в школе. Видимо, хорошо подергал парторганы прежний кол­лектив. Евгений вложил свой билет в корочки, в которых держал партбилет отец. Зачем это сделал? Разыграл глупую символику? И подумал, что явно придется ему испытать или такую же, или похлеще историю, про­исшедшую с отцом. В нем боролись два чувства: прият­но и внушительно, что принадлежит к партии, известной великими человекозаступническими идеями и делами, и неприятно, что многое из этого в прошлом, а сейчас сплошные провалы в делах и слишком много подонков и случайных людей числятся членами её.
И что изменилось для Евгения из того, что он стал кандидатом, а через год - членом партии? Абсолютно ничего. Как был в основе своей порядочным, так и остался. Впрочем, не зазнаться бы. Его так воспитали, у него такое мировозз­рение, другого как ни воспитывай, в какую организацию ни завлекай, все одно думает только о себе и своем кармане. Сейчас добавились новые обязанности: быть пропагандистом, высиживать на пустых партсобраниях. Как-то, лет пять назад, разговаривал с отцом.
-Скажи,-спрашивал его,-в горкоме партии есть отделы, занимающиеся всеми областями жизни, от про­мышленности до образования?
-Да, есть отделы, и есть люди, отвечающие каждый за свое.
-В горисполкоме то же самое, тем же  занимаются. На кой леший такое дублирование? Для чего тогда бол­тать на весь свет, что у нас советская власть все решает? Делают так, как скажет партийный орган, а не исполком.
-Ты прав, дублирование есть,-пожал плечами отец.
-Конечно, в этом вопросе надо наводить порядок.
-Спохватились, чем же занимались столько деся­тилетий?! Установили элитарность, партийный орган все решает. Бога по боку, религии нет, молись на парторганы? В революцию объявили советскую власть, назвали её народной, а на самом деле образовали власть парторганов. Исполкомы-исполнители решений парторганов, перед ними отвечают за хозяйственную деятельность. Надо же допустить такой кретинизм в сельской мест­ности: из райкома партии дают указание, когда сеять, когда сажать!
-А ты что предлагаешь?-стал психовать отец.-Все мастера критиковать. Ты предложи свое, скажи, как де­лать. Давай, становись, командуй, научи уму-разуму.
-Как же, дождешься, чтобы ваше поколение допус­тило. Сидят князьками, и замашки великосветские, от­куда только! Вцепились в кресла и портфели, не выгонишь. Выгодно, власть имеют, должности, возможности. Жратву  дефицитную.  В этой проклятой капиталистичес­кой Америке президенты через четыре года меняются, а у нас? Если сядет кто на кресло, то плотно и надол­го. От райкома до ЦК. Что толку быть против? Все равно  назначат. А выборы в органы власти? Ругаем Чили, у са­мих сплошной фарс. Заранее утвердят кандидатов, ник­то их не знает, распечатают, да и не интересно нико­му. Все равно заставят голосовать за назначенных. На выборы нет желания ходить, ради буфета идешь, ради дефицитных продуктов. Все опорочили, опозорили, исказили. И слова против не скажи,сразу шум, гам, кри­чат, что несознательный. Шавок, что служат за кусок колбасы, много сразу находится.
-Ты брось такие речи, если жить хочешь, стенку лбом не прошибешь.
-Вот-вот, приспосабливайся, думай о семье, о себе. А молодежи изрекай красивые слова. Только она ниче­му не верит, сами и испортили.
Отец махнул рукой. Женька горяч в подобных во­просах, не переносил обмана, двуличия. Не переносил, когда люди за глаза ругали порядки, конкретных дея­телей, а на собраниях, в официальных высказываниях говорили общепринятые слова, пустые, замазывали не­достатки и легко предавали того, с кем только-что обменивались противоположным. Сидел на партийных собраниях, на партактивах и видел пустоту, никчемность речей выступавших, видел, как лебезят перед секрета­рями. Становилось тошно, душно, противно, хотелось убе­жать куда-нибудь, хоть на природу на несколько недель. Когда все касалось конкретных действий, тогда сразу становилось видно, кто чего стоит.
Женька не любил обращаться по каким-нибудь служебным вопросам к начальству. Не так ,как некото­рые директора по всякой мелочи звонили от гороно до горкома, якобы советовались, сетовали на что-то, просили помочь, создавая дешевый авторитет, показывая, что они работают, беспокоятся, что они, мол, все на виду.
Женька старался делать все сам, консультируясь при необходимости у опытных коллег. Сначала его не понимали, потом привыкли, начальству стало удобно, что не беспокоят. И все же и ему приходилось звонить, просить, требовать. В основном из-за безответственных шефов. Тогда работники горкома забывали свои трибунные громкие фразы и отвечали, что им некогда зани­маться такими мелочами, как заводское шефство.
-Ты руководитель,-вдалбливал медленно, внушительно по телефону секретарь горкома,-вот и находи под­ход к людям.
-При чем здесь подход? Я и так, и сяк перед сек­ретарем парткома и начальником цеха, а они одно-у нас план и нет денег для школы. И вообще они, мол, не обязаны. Сколько раз обращаюсь, сам езжу, прошу, объяс­няю, стыжу, в ответ только пренебрежительный отказ. Партийных установок насчет школы не признают. Вызо­вите, поговорите. Звоню только потому, что сам бесси­лен, а дети страдать не должны.
Подобные просьбы почти не имели эффекта. "Хоро­ши демагоги,-думал Евгений.-Крутись как хочешь, делай что хочешь, но чтобы у тебя все было в ажуре. Вот тогда ты руководитель. До каких же пор все будет ос­новано на этом кручении? Где же законность, порядок, условия работы? Почему на Западе все четко, регламен тировано, у каждого конкретные обязанности? Ишь, души­тели-капиталисты, лезут со своей организацией труда! То ли дело по-нашенски, на ура брать, преодолевать трудности. Сначала создадим их, потом с героизмом преодолеем".
Инспектора гороно Женьку за его язык не люби­ли, он им платил тем же.
-Ходят, тычут пальцем, выговаривают, хотя знают, что ничего нельзя сделать,-рассказывал молодым ди­ректорам, назначенным с ним в один год.
-Не говори, волки какие-то. И заметь, им удоволь­ствие доставляет утыкать в какую-нибудь мелочь. А попроси помочь-в сторону уходят, потому что сами ни­чего не знают и не могут,-возмущался директор шко­лы с иностранным уклоном.
-Никто ни в чем не помогает, варись в собствен­ном котле, а проверять все готовы.
Женьке все же устроили фронтальную инспектор­скую проверку. Инспектора  явились, общественников пригласили, две недели терзали учителей. На уроки шли с предубеждением, помнили прошлую склочность кол­лектива. Но пришлось признать профессиональность в работе, многие учителя и не такие проверки пережива­ли. Однако, мелочи обидные понаписали в своих тетра­дях. Евгений знал, что они выльются в официальное ре­зюме после проверки. Поэтому, защищая учителей, на за­ключительном педсовете устроил, фактически, суд над инспекторами. Высказал все об их стиле и методах ра­боты, об их непрофессиональных выводах и нетактич­ности. Инспектора, в основном молодые женщины, сидели на педсовете красные, слушая Евгения  учителей. По­том собрались в директорском кабинете.
-Вам кто позволил так о нас говорить перед учителями? Кто позволил нас унижать? Мы руководители, что подумают теперь учителя? Как они теперь наши указа­ния и рекомендации будут выполнять?-набросились на Женьку.
-Что же вы о своем авторитете раньше не пеклись? Когда сквозь зубы, высокомерно, с учителями разговаривали? Или вы в гороно люди, а они плебеи? Привыкли сами к чинопочитанию и того же от других требуете? Мало вам досталось, еще вежливо высказали.
Но его не слушали, все пылали гневом. Женька сел в углу и помалкивал. Что говорить? Стереотип мышле­ния выработандесятилетиями, передавался от поколе­ния к поколению. Не написал какую-нибудь бумажку-значит должностной преступник, получай наказание, бю­рократизм четко реагировал на отклонения. Выступил в защиту тех, кто стал мыслить не по записанному ранее -готовься страдать за них, получить свое полностью. Эх, Россия! Сильна ты могучими умам, но сильна импульсивно. Все могут сделать славяне, все, что ни пожелают. И делали. Только без Петра и без Сталина тебе все же не удалось обойтись. Они тебя гоняли, мучали, заставляли вкалывать, выжимали из тебя послед­ние силы, ты была недовольна, стонала, но умирала и за них, и за народ свой. Потому что ты знаешь, что те­бя, как никакой другой народ, надо держать в твердых руках. Иначе туполобые и гады ползучие, каковых мно­го в любых нациях, начнут в тебе процветать, и, про­цветая, покроют вонью все вокруг.
Пусть не Сталин, думал Евгений, но разумность во всем должна быть. Иначе народ развратится и по­теряет свои былые величие и славу. И кто позволил так по-царски разговаривать с народом: мы, мол, вам обеспечиваем мир столько лет, жизнь без войны,  а вы еще недовольны? Скажите спасибо за это и работайте. Спасибо! Кто же будет против таких успехов! Только не надо этим и на этом играть, затыкать рот, покры­вая преступную бсехозяйственность, развал экономики, бесчеловечное отношение к людям, примитивные усло­вия существования, блат,  взятки и прочую гадость.
Ну, в чем разница между этими "дворянами" и прошлыми? Между этими чинами и теми, что были раньше? Так же высокомерно разговаривают с народом, пользу­ются привилегиями, имеют деньги, машины, дачи, отдыха­ют в шикарных санаториях, их особо обслуживают, убла­жают деятели искусства. Для чего же убирали власть имущих в семнадцатом? Для того, чтобы новые дворяне пожили в свое удовольствие? Что наверху, что на местах любят, когда славословят, почитают.
А сами определения "верх" и "низ" унизительны и отвратительны. Попробуй кто-нибудь выступить в те­левидении или в печати с тем, что думает, живо на место поставят, демократия и свобода только на сло­вах. Китай чехвостим. Ах, Мао Цзэ Дун, негодяй какой, притворялся столько лет, все улыбался, а теперь что
делает, меньшевик проклятый! Народ в нищете, всех сол-