Однажды под Тобольском

                Моей неулыбчивой Лесе Цуренко
     Страшен таежный распадок уже сам по себе, тянет промозглой ледяной сыростью даже в июльский день, жутко колышатся без ветра сосновые лапы, вытягивая корявые ветви к взъерошенной голове приказчика Ильи Сохатых, отбившегося от купеческого обоза попущением Божиим. Ехали, пылили, никому слова не говорили, тунгуса не трогали, комара, страшно сказать, обидеть боялись, потому перли на третьей телеге, назойливо скрипящей несмазанным колесом на всю округу, годовой прибыток хищника Ястребова, благоразумно запившего в селе Разбой с апрельской ярмарки да так и не отудобевшего, вот и пришлось подряжать вороватого Илью в сопровождение варнацких рож, набранных с бору по сосенке - лишь бы сохранил казну золотодобытчика, а там трава не расти. Ладно. И выпер им встречь могутный дядя с фонарем под правым глазом, встал посередь дороги, прихотливо петляющей меж сопок, подбоченившись и опираясь суровой ладонью на резное топорище заткнутого за фасонистый поясок забавного на вид топора : франциска не франциска, метательная секира не метательная секира, проще сказать, что х...й знает что, но выглядит кошмарно, будто вот орудовал с час назад оным предметом таежного быта сам знаменитый разбойник Юла, за которым пять исправников гонялись, а потом головы их подкинул кто - то в Тобольский кремль, так и затихло.
     - Юла, - перхнул лежавший на передней телеге Шкворень, поводя вывернутыми трахомой красными веками, хватаясь за початую бутыль денатурату. Приложился и заперхал, втайне довольный оказией, сейчас ограбят купцов вдрыг и начисто, может, и поживиться удастся под шумок, кто знает.
     Стоящий на дороге смотрел себе под ноги, беззвучно шевеля мясистыми губами. Проснувшийся Илья, осторожно вытягивая из - за пазухи револьвер, прислушался. Не вовсе без звука - то, ежели напрячь нутряную жилу, то можно и расслышать.
     - Ох - ха, эхха, - гудел шмелем богатырь, раскачиваясь, - и уехал, и приехал, ох - ха - ха.
     " Ермолай ! " - как прострелило струсившего приказчика. Идиотический выползень Аркадия Гайдара, вмах ухойдакивавший комиссаров с коммунистами, загадочный и непостижимый, как сам коммунизм на просторах Сибири. То ли явно отрицательный герой, то ли социально близкий, гнида писатель, не владея тайной информацией о крайнем решении Съезда, не определился с Ермолаем, оставив на совесть читателей решать для себя лично : принимать ли Ермолая за существо или проще сразу застрелиться, чем думать о таковском.
     - Ермолай Пионтковский, - зашептались казаки, пьяно болтаясь в высоких кавказских седлах обочь обоза. Гады. Их дело прямое - защиту дать, ежели надо, то и пальнуть раза, не брезгуя и саблей, а они, уроды, всю путь - дорогу пропьянствовали, ишь, залили зенки - то, а что Пионтковский - враз расчухали.
     - Не балуй ! - вскрикнул Сохатых, невероятно потрясенный такой исторической встречей посреди тайги. Кто ж не знает Ермолая Пионтковского ! Еще с Крыма помнят люди Ермолая Пионтковского, когда все сомневались, он сразу сказал, что Крым взад, под Нарвой окопы, а на Урале два завода стоят. Большущий скандал мог тогда приключиться, но ухнул в пролубь тогда как раз сазан, что утоп о прошлом годе, забылся Ермолай, думали даже, что завербовался на Север или в Израиль укатил на перекладных, ан гляди ж ты : под Тобольском нарисовался.
     - Шалишь ! - полорото ржали казаки, подзуживая приказчика. - Ты ему слово, кудряш, а он тебе сто. Сам не заметишь, как охомутает тебя словесами и обнаружишь себя наутро в батальоне   "Азов " подпекарем при пулеметной команде Мыколы Курелехи, зажиточный мужик.
     - Правильнее сказать, - звучно сморкнулся шибко грамотный Шкворень, пребывавший пятнадцать лет каторги лагерным библиотекарем, между прочим, - зажиточного мужика, казаки, но смысл приблизительно тот же.
     - Мовчи, гнида, - затрясся акцизный в таратайке, каким - то случаем приставший к обозу сразу за рабочим поселком  " Каганович и Спидинфо ", - не яри лихого человека. Ведь, - пустил пьяную слезу акцизный, сшибая шляпенку набок щелчком пальцев, - даже и Дитушки нету, чтобы взгайкать об ухойдакали.
     - Я могу, - вызвался Шкворень, подбираясь поближе к запрятанной под овчинами золотой казне. - Щас продемонстрирую.
     Каторжный громила, скосоротившись, вдарил по затылку Сохатых офицерской тростью, подобранной на околице села Разбой, вроде, Ястребов сказал еще, что осталась тросточка от некоего проезжего офицерика, растерзанного ордой на той неделе. Приказчик пустил алую кровь ртом, хрипя, упал на колени и ткнулся лбом в пыльный сапог Ермолая.
     - А, мамыньки, - заорал, шмыгая носом, Шкворень, отбрасывая орудие убийства в придорожные заросли костяники, - ухойдакали !
     - Да ни х...я, - заспорил азартный урядник, горяча коня, - зырь как у его ноги пошли.
     Ноги Сохатых стригли пыль дороги, словно ножницы, правой рукой он загребал добрую жмень грунта, подвывая. Шкворень сожалеючи кашлянул, отодвигаясь от казны. А Илья, вскочив, бросился в чащу, в самую трещобу, с того сказка и начиналась.
     - Ты кто таков есть ?
     Перед приказчиком стоял Ермолай. Оглянувшись, Илья понял, что сделал круг по тайге, повел, видимо, лешак, запутал, запорошил глазыньки чортовым табачком да на Пионтковского вновь и вывел. Обоза уже не было видно, лишь шапка урядника кровянела на правой обочине, ну еще топор за поясом Ермолая угрожающе темнел чьими - то волосами, капающими красным на пыльный сапог.
    - Тайный несогласный, - словно надоумил кто приказчика, - и оппортунист.
    - Во как, - удивился Пионтковский, трогая Сохатых острым лезвием ножа в грудину. - А Крым чей ?
    Илья беспомощно пожал плечами, ибо что еще сказать на такой правильный вопрос : когда у страны отжимают часть территории, а терпила не объявляет войны отбирателю, то по всем понятиям - ничей. Бери - не хочу. Так и пришиб приказчика лихой человек Ермолай Пионтковский : не лезь в тайгу, не рви жопу за чужих дураков и по методу графа Толстого клади с прибором на все войнушки и вооруженные конфликты, что были, есть и будут.
    А тебе, Леся, надо бы улыбнуться, иначе мне быстро надоест еть априори отсутствующие мозги человеку, добровольно выбравшему ужасающее рассудок занятие, именуемое спортом.