Под черным крылом Горюна. Часть 1. Глава 11

               
                11

  Новицкий лежал на смятой постели  в полутемной спальне, задернув наглухо занавеси на окнах. Мысли путались. Была тупая боль во всем теле, словно его долго и нещадно били. Жить не хотелось. В голове зрел дерзкий план самоубийства. Он представил себе, как идет по краю обрыва, затем падает вниз, и его безжизненное тело уносит прочь быстрая волна. Новицкий сел. Обхватил пылающую голову руками. Мысль о самоубийстве не давала ему покоя. Смерть не казалась чем-то страшным, наоборот, он страстно пожелал ее.  Покончить разом со всеми проблемами – и  все. Почему он не умер сегодня, когда смерть была так близка? Почему судьба испытывает его? И почему так велика тяжесть этого испытания?  «Уж не малодушен ли я, мечтая о быстрой и легкой кончине», — подумал Новицкий. Снова представил себе, как идет по краю обрыва. И услышал всплеск воды,  вновь физически ощутил холод и мертвую тишину  глубины.

Он встал, медленно, по-стариковски шаркая ногами, прошел в столовую. Остановился на пороге, держась за косяк, и тут его взгляд упал на иконы в углу. Их было три: «Спас Нерукотворный», «Тихвинская» и «Святой Пантелеймон». Он впился безумным  взглядом в потемневший от времени лик «Спаса». Приблизился, взял стул, встал на него, потянулся и снял  икону с божницы. Несколько минут внимательно рассматривал  ее, словно видел впервые.
— Так вот ты оказывается какой, Господи. Кроткий, безучастный, пыльный. Какое тебе дело до страданий людей? Покинут тобою этот мир.  Впрочем, и поделом ему. А ведь люди наивно верят в тебя. В кого верят? В бездушные доски? В равнодушные лики?    Ненавижу! 
 
Он что было силы  швырнул икону на пол. Зачем? Пожалуй, и сам не мог объяснить. Покачнулся на стуле, но устоял. Сердце сжалось в комок. Но грома небесного не последовало. От сердца   отлегло, сожаления не было. Он сдвинул икону «Тихвинской» на образовавшуюся после «Спаса» пустоту и увидел свернутые в трубочку бумажки. Развернул первую. К изумлению его и радости бумажки оказались сторублевками.  Всего ассигнаций  он насчитал десять штук. Новицкий растерянно держал внезапно свалившуюся тысячу рублей в руках, когда его обнаружил Гордей. Услышав звук удара в столовой, слуга  поспешил узнать, что случилось.
 
— Митрий Федорович, да что же это такое? — запричитал старик, поднимая с полу икону. Он бережно прижал к себе доску и стал гладить рукой, словно ей было больно. — Да  разве можно ж так  с иконой-то? Со святым образом?
—Нечаянно я, — просипел Новицкий, спрыгивая со стула, — хотел пыль стереть. Ликов совсем не видно.
—Хотели, поди, уж  рассказывайте, на то Аленка есть, — причитал Гордей. — Богохульство это. Бог вас ещё накажет.
—Твой Бог меня уже наказал – правда, не знаю, за что.

   Новицкий, чтобы унять дрожь слабости в ногах, сел на стул.
—Грех-то  какой, грех-то какой! — продолжал причитать Гордей.
— Гордей! — Новицкий в упор посмотрел на слугу, — погоди, не причитай. Скажи, откуда столько денег?
— Каких денег? Не знаю я ни про какие деньги.
—Врешь, знаешь! — Новицкий потряс деньгами перед слугой. — Признавайся, на черный день копил? У барыни умыкал?
   Гордей  занервничал. Стал кусать губы, отводить глаза в сторону.

— Почему умыкал? Грех на старика поклеп возводить. Барыня  сами давали.
— Прямо сотнями и давала?
— Зачем сотнями? Красненькую (1) нет-нет, да и подкинет.  А я их потом менял  на сотенные.
—Врешь ведь! Все вы ее обворовывали, пользовались немощью и тащили, кто сколько сможет.
  Гордей захрипел и упал на колени.

— Был грех, каюсь! Сам не знаю, как бес попутал. Думал: вот помрут Юлия Модестовна, а меня из дома выгонят, кому нужен немощный старик, вот и копил на черный день. Вы уж простите меня, дурака старого, неразумного, Митрий Федорович!
— Беспокоится тебе не о чем, доживешь здесь свой век, но с воровством буду бороться жестоко, узнаю про подобное – не пощажу. Ясно? Эка  додумался – за образами  деньги краденные прятать. Другого места  не нашлось? Решил, что в барских комнатах безопаснее, не пропадут. От кого прятал-то?
— Так ведь антихристов развелось – тьма, я даже  ружьишко на всякий случай  припас.  Немощного старика  всякий  обидеть может. Грабежи нонче – дело обычное.
—Ладно, разобрались. Но впредь  смотри у меня!
  Новицкий погрозил, но без злобы, пальцем.

Гордей от радости просиял, перекрестился и поцеловал образ. Он уже был готов идти в свою комнату и собирать немногочисленные пожитки. Но хозяин отнесся к раскрытому воровству на удивление спокойно, что несколько  озадачило старика. Гордей проводил тоскливым взглядом деньги, которые перекочевали в карман Новицкого, и горестно всхлипнул.
— Вставай, нечего коленками по полу елозить.
   Новицкий встал со стула и помог охающему старику подняться с коленей.
 — Я давно хотел у тебя спросить,  Гордей Ермолаевич…
   Он достал папиросы,   но вспомнил, что старик не любит запаха дыма, и убрал их в карман.
—С каких  это пор вы меня по батюшке величать вздумали? — изумился Гордей.
—С этих самых, — отпарировал Новицкий. — Скажи, у тебя никогда не было детей?
—Отчего ж не было? И женка была, и детки. Только померли все от холеры.
   Глаза Гордея подернула влажная  дымка печали.
— Ты их любил?
— Конечно. Маруся моя была красавица из красавиц, а уж пела как! Да вам это зачем? Что было, то давно забвень-травой  поросло.
—Я совсем ничего не знаю о тебе.
   Новицкий подошел к окну, распахнул его. Тут же ветер парусом надул легкую гардину.

—Ласточки низко летают, как черные молнии носятся! Чего это они?
— То к дождю, у меня и без ласточек надежный барометр есть, — Гордей  потер больную ногу. — Ночью гроза будет. Прогноз верный.
—Твои родители кем были? — повернулся к Гордею Новицкий.
—Из семьи поморов я. Отец рыбаком был, да сгинул в Белом море, мать тоже рано померла, остался я за старшого. В семье, окромя меня, были два младших брата  да  сестра. А мне тогда только-только  лет тринадцать стукнуло. Ходили по людям, милостыню Христа ради просили, так сиротами и выросли.
—А потом?

—Потом женился, детки пошли, да в году этак семьдесят шестом прошлась по нашим селениям холера, многие тогда от нее померли, все семейство мое распроклятая зараза унесла, а меня пощадила. Затосковал я.  И тут вскорости узнал, что турка сильно забижает братьев наших, болгар. Вера у нас с ними одна, они православные, и мы православные. А кто же единоверцам в такой беде поможет, коли  не единоверец? Помню, возмутилось у меня все внутри, всколыхнулось. И записался  на войну  добровольцем. Определили меня в тридцатую артиллерийскую бригаду. Аккурат в самую мясорубку под болгарским городом Плевной попали. Турка – он воин храбрый, но дюже злой. Поиздевались они над нашим братом. За лучшее русские  солдатушки почитали умереть, чем живыми в плен к  Осману-паше (2) попасть. Болгары оказались вояками никудышными, нашими животами свои животы спасли, ну да бог им судья. Хотя были среди болгар и те, кто бок обок с русскими за землю свою дрались. Батюшка ваш, его высокобродие  господин майор Федор Романович, царствие ему небесное, ранен был под Плевной;  да я ведь вам эту историю не один раз в детстве рассказывал, чего же повторяться?

—Скажи, Гордей Ермолаевич, матушка в молодости красивая была?
   Новицкий испытующе посмотрел на старика. Тот встрепенулся.
—Очень красивая, статная, золотые косы ниже пояса. Федору Романовичу все соседи завидовали.
—Она тебе нравилась?
– А как же! — Гордей пошамкал губами, в блекло-голубых  глазах его зажглась искорка теплоты. — Добрая хозяюшка была.
—Я про иное спрашиваю.  Она тебе как женщина нравилась?
  Гордей вспыхнул.
— Это что за речи вы ведете такие охальные?! Смущаете старика всяким непотребством!
— Так нравилась или нет?
— Митрий Федорович, не знаю, к чему вы клоните, только не хорошие вы мне вопросы задаете, нескромные. Лучше отпустите подобру-поздорову спать, немощен я сегодня.
— Иди, — устало произнес Новицкий. — Сеанс воспоминаний закончен.
Оставшись  один, Новицкий сел на стул и устремил полные душевной боли глаза в потолок. Посидел немного, резко встал, подошел к буфету и достал из него штоф  с водкой. Налил водку в стакан и залпом выпил, подождал немного, снова выпил.  Вытер мокрые губы ладонью.  Покачиваясь, пошел в гостиную и рухнул на диван  тонкой травиной  под острым серпом жнеца.

                Примечания
1. Красненькая – 10 руб.
2. Осман-паша – Осман – Нури - паша (1832-1900). Турецкий маршал и военный министр. За храбрость и военные успехи современниками был  удостоен прозвища «Гази», что значит «Победоносный», и «Лев Плевны»  за  оборону города. После падения Плевны, в результате умело проведенной осады русскими войсками,  попал в  плен.