Наше все

                «…Вновь я посетил…» А.С.Пушкин

История, которую собираемся рассказать, началась в среду. Впрочем, по-настоящему началась она несколько десятков лет назад, а если хорошенько подумать, то на пару столетий раньше… Стремясь к объективности, отодвинем ее истоки к появлению первого человека разумного. Точнее двух людей, ибо если один разумен, а другой еще нет, то некому оценить мощь интеллекта первого… Дабы исключить придирки пуристов, придется признать, что основание положило образование первой белковой молекулы. Не убедительно получается… Тогда считаем, что все стартовало Большим взрывом, поскольку ни один здоровый головой физик не пытается продлить ось времени за него… Как мы сюда забрели? Ах, да. Искали точку отсчета, только нашли слишком много.

Раз уж заплутали, придется начать со среды. А в среду над градом Петра, по обыкновению, шла непрекращающаяся битва сезона с климатом. Последний временно побеждал: макушка лета отметилась моросью и плотным серым байковым одеялом, накрывшим российское окно в Европу. С тех пор, как долговязый реформатор решил прорубить его именно в северо-западной стене, сырость и сквозняки уже не покидали город в краю, забытом всеми богами кроме Дионы. Казалось, еще чуть-чуть и на мышиного цвета небе обнаружится фабричным способом вытканное слово «Ноги».

В сей непримечательный день Валера шел по улице во вполне благостном настроении. Его согревало сразу несколько поводов для радости, но за каким-то чертом он поднял глаза и взглянул на тучи, грубо нарушив первую заповедь петербужца: не смотреть в небо, пока оно само не пригласит к тому солнечным лучом. Настроение не испортилось, но неприятная серая кошка все же успела скребнуть подозрением. Осознав ошибку, наш герой опустил глаза долу и поспешно спрятался в домике, то есть в персональном двухкомнатном отсеке огромного человейника.

Поплотнее закрыв шторы, отужинал чем послала богиня, являвшаяся по совместительству женой, и уткнулся в компьютер в поисках цветных развлечений. Сын был сослан на лето в деревню к теще, и из домашних обязанностей на сегодня оставался только супружеский долг, пока еще приятный, и помывка посуды, все еще не приятная. Не будем заглядывать через плечо в чужой монитор, чтобы не смущать героя и случайно не раскрыть широкой публике историю браузера. Закон о защите персональных данных разрешает подобные фокусы лишь тем, кто жаждет поживиться за счет гражданина, а нам от Валеры ничего не нужно. Почти. Кроме факта, что в тот вечер ему попался ролик про Пушкина и дам его сердца. Какие ошибки в искусственном интеллекте привели к подобной рекомендации остается загадкой. Вряд ли триггером явилась поэзия – Валера последний раз читал стихи два десятилетия назад еще в школе. И то без вдохновения. Пролистав за пятнадцать секунд получасовой видос, серфер устремился к более привычным развлечениям.

Серая кошка не зря выпускала когти: назавтра Валеру вызвал строгий начальник и послал его. Нет не грубо, очень даже вежливо и по-деловому; и не туда, куда можно ожидать, а во Псков. В командировку. Герой наш не любил ни древний город, ни командировки. Ему нравились диван, телевизор и теплый бок жены. Не будем ханжами – не только бок. Но клиент был, где был, и с завидной регулярностью Валера катался к скобарям, успев выучить наизусть расписание поездов и автобусов. На этот раз ехать предстояло не одному.

Альберт, коллега лет на десять старше, известный в конторе как муж Альбины, которую никто в глаза не видел, но все были наслышаны. По словам самого Альберта, она была загружена на всю голову йогой, эзотерикой и не-произнести-какой-еще-ерундой. Однако же, при таком букете в башке ей удавалось оставаться отличной женой, судя по тому, что муж появлялся на работе неизменно чистый, сытый, спокойный и часто жизнерадостный. По агентурным сведениям из HR, состоя в браке две дюжины лет, они успели вырастить двоих детей до вполне взрослого состояния.

Альберт, видать, тоже был не промах, так как ухитрялся без ущерба для собственной психики слушать жену. Мужьям хорошо знакомы получасовые баллады благоверных для донесения какой-нибудь незатейливой мысли вроде необходимости опустить крючок для полотенца на 10 сантиметров. Пока крючок волшебным образом не сползет ниже, повесть о нем и тяжелой женской доле будет ежедневно обрастать новыми волнующими подробностями, превращаясь в подобие пролога нашего рассказа. Можно лишь догадываться, сколько приходилось выслушивать Альберту по темам гораздо более мутным, чем расположение вешалок. Тем не менее, из изливаемого на него бреда он умело отжимал разумное, доброе, вечное и при случае охотно делился обработанными семенами первого класса всхожести с друзьям и коллегами.

В коллективном сознании Альберт также числился любителем погонять на машине. Узнав о предстоящей командировке, он сразу заявил, что выдвигается своим ходом и предложил коллеге составить ему компанию. Схватившись за соломинку, сулящую разнообразие хотя бы в дороге, Валера немедля согласился. Договорились выехать с утра пораньше, благо география мест обитания способствовала: оба жили неподалеку друг от друга и от выезда на трассу.

Возвращаясь с работы, Валера опасливо поднял взгляд выше линии горизонта. Диспозиция поменялась, и лето пошло в контратаку: по небу плыли огромные белые облака. Взгляд зацепился за одно, напомнившее ему кудрявую человеческую голову. «Опять Пушкин, – подумал Валера. – И чего привязался!»

Альберт оказался водителем энергичным, но не безбашенным – к встрече у клиента они прибыли с запасом сорок минут и в сухих штанах. После совещания Валера повторно порадовался, что их отправили вдвоем, поскольку дел и разговоров оказалось заметно больше обычного. Тем не менее, все удалось закончить к шести, что не удивительно в пятницу, ибо только идиот будет работать сверхурочно в свой уикэнд, а клиенты у конторы все как один отличались умом и сообразительностью. Взглянув на часы, Альберт сказал, что собирается заночевать, а завтра не спеша двинуть домой. Еще оставался шанс успеть на вечерний поезд, но Валера решил составить компанию, вспомнив, что по большому счету, дома делать нечего, а возможность откосить от семейных обязанностей за казенный счет манила сладкогласной сиреной.

Без труда устроившись в гостиницу, отправились прогуляться по городу. При всей исторической значимости, подчеркнутой ведущимися в кремле археологическими раскопками, Псков своим видом выказывал депрессивное увядание. Некогда могучий западный форпост Руси для начала потерял (благодаря успехам русского оружия, кстати) статус важного пограничного опорного пункта. В новейшее время граница вернулась на место, но выяснилось, что город никому не нужен, поскольку клочок нечерноземья, из которого не фонтанирует нефть, не является ценным активом в XXI веке. То бишь, не работая, снять 200% прибыли не получится, что серьезным пацанам ну совсем не интересно.

Сбитый компаньоном с привычного маршрута вокзал–офис–гостиница и обратно, Валера неожиданно обнаружил себя в другом мире и взглянул на до тошноты знакомый город с иного ракурса. Свои переживания он вложил в неожиданный вопрос:

– Ты бы смог здесь жить? Работы мало, зато дешево, уютно и пробок нет. Очарование небольших городов.

– Нет, конечно, – Альберт с подозрением взглянул на коллегу.

– А что мешает? Деньги или поближе к культуре быть хочешь?

– Если ты о музеях и театрах, так я в них почти не бываю. У меня и дома ежедневное шоу. Если о культуре населения, ее никогда в больших городах и не было особо. Бытовая культура определятся не тем, насколько она притягивает, а обратным: насколько не вызывает отторжения. В маленьких, особенно северных, городках люди, как правило, проще и добрее.

– Получается, держит только экономика? А если бы здесь как в Европе: асфальт положили, чиновников посадили, а зарплаты нормальные установили?

– Все равно не поехал бы. Вся история человечества – стремлении к концентрации: мыслей, красот, производств, населения. С какого перепуга ты предлагаешь мне грести против течения. Я рожден в мегаполисе и назад мне дорога заказана.

– Почему же «против»? На Западе богатеи давно живут в маленьких поселках в отдельных домах.

– Но не в трехстах верстах от ближайшего крупного города. Не в пустыне, чай, они обитают. Их деревни – завуалированные резервации для преуспевших, и абсолютно все расположены в шаговой доступности от городских агломераций. Где вонь до нежных носов уже не доходит, а домчать за час еще можно.

– А в больший мегаполис переехал бы? В Москву, в Нью-Йорк.

– Нет. Качественно это ничего не изменит: мы навечно привязаны к своему улью. Остальные переезды – сцыкливый дауншифт.

– И что, тотальное переселение в города-гиганты – конечная цель и тупик цивилизации?

– Тупики существуют только в головах. А мир сплошь из сквозняков соткан. Когда процесс концентрации человеков тормознулся огромными размерами поселений, был придуман городской транспорт. А потом и многоэтажки, чтобы освоить высоту. Теперь мы, кажется, уперлись телами серьезно, но тут же появился интернет.

– Значит, скоро народ снова разбежится по деревням. И ты в Псков приедешь, – почему-то обрадовавшись, заключил Валера.

– Не думаю, – почесал бритый затылок Альберт. – Судя по опыту учебы на удаленке, ни хрена в ближайшие десятилетия не выйдет. У тебя же сын-школьник. Как они учатся?

– Хреново. В смысле – вообще не учились, пока удаленка была.

– Вот! Это всего лишь учеба, которая вполне удавалась нам и нашим предкам по книгам. «Мама мыла раму. Харе Рама!». Текст одномерен и требует наибольших усилий от обучаемого. Зато достигаются лучшее понимание и крепкое усвоение. Картинки уже двумерны. Проще запомнить, но ограничивают фантазию. Видео еще одно измерение добавляет. Но быстрые знания получаются слабенькими, как растворимый кофе из пакетика.

– Тогда и учителя не нужны, если книги надежнее.

– Не скажи! Устная речь информационно одномерна, но раскрашена интонациями. Ее значительно приятнее воспринимать. Единственная задача хорошего учителя – пробить броню апатии и лени ученика и, в конечном итоге, научить школяра учиться самостоятельно. Если на живые лекции ходил, заметно проще экзамен сдать, чем только по учебнику.

– На видео, как на лекции и получается, – не согласился Валера. – Даже лучше: с любого ряда прекрасно видно.

– Спорт тоже красочней в телевизоре, но почему-то люди на стадионы прутся. Ты же сам минуту назад сказал, что ни хрена не работает обучение. Потому что очное общение бог знает сколько еще измерений докидывает. Вживую можно смотреть не на лицо, а на руки, на ноги. На сиськи, в конце концов, пялиться. Запахи, и прикосновения.

– Куда тебя понесло? Мы не о брачном агентстве, а о работе.

– Так и я о работе. Мужики тоже пахнут, иногда и воняют. А рукопожатие, по-твоему, не прикосновение? Короче, интернет со всей мультимедиа имитирует на плоскости экрана и в стереозвуке жалкую проекцию многомерности человеческих контактов. «Резиновая Зина» вместо живой бабы получается. Забавно, но число каналов звука мало что добавляет к эмоциональности восприятия. Ранние Битлы в моно записаны. И ничего, знатно заходило: девки белье стягивали и на сцену бросали. Вон, на Востоке учитель часами молча сидит в окружении учеников. Пару фраз скажет, подзатыльник отвесит, глядишь – пара-тройка просветлились.

– Уговорил. Вернемся к городам. Что по-твоему станется с мегаполисами лет через двадцать?

– Ровно как сейчас. Продолжится их специализация. Нью-Йорк и Москва – кошельки. Ёбург – центр тяжелого машиностроения и брони. Ростов-Папа – агроцентр с мастерской. Самара – аэрокосмос. За точность классификации не поручусь, но за принцип отвечаю.

– А Питер?

– Судя по тенденциям, остается центром культуры и вообще всего нового. Причем культуры не только государственной, но и народной. Не балалайки с матрешками, а эксперименты по созданию новых течений и форм. Флот, авиация, русский рок, балет – да мало ли что еще – отсюда вышли. И прямо сейчас что-нибудь куется в подвалах, офисах и квартирах. Со временем узнаем. Если оглянуться на историю страны, то львиная доля начинаний родом из Петербурга, или ввезены в Россию через него. В науке, технике и искусстве. Москва только тиражирует и стрижет купоны. Петр, когда столицу основывал, не зря стоял «дум великих полн». И даль, в которую глядел, была не в пространстве, а во времени.

– Быть может… А от чего города увядают? Как этот, например.

– Судьба города определяется экономикой. Точнее пересечениями географии и технологий. Все остальное, что в нем творится – побочка с точки зрения хозяйственной единицы. Но побочка иногда оказывается с огромными последствиями для истории и начинает жить собственной жизнью. Тот же Питер. Поначалу было просто и понятно: цари тусовались и бабло государево крутилось. А на него со всего света потянулись ученые и служители муз: от архитекторов до учителей музыки. Слетались, как мухи на говно. Но и пчелы на мед бывало заглядывали. Последние и составили славу города.

– Сам же сказал: экономика решает все. Слава-то какое отношение к ней имеет?

– Непосредственное. Вслед за славой потянулись умные и непоседливые люди. А поскольку современная экономика большей частью не материальна, а в головах и компьютерах, старая побочка поддерживает новую жизнь города, хотя реальное производство почти свернулось.

– Москва никогда не теряла своей значимости и размера. Туда почему не ехали?

– Московские купцы деньги тратили по-простому, на праздную фантазию времени у них не оставалось. Медведя с цыганами вызвал, выпил, закусил и к делам вернулся. Мерялись без изысков: количеством бабла. Как, впрочем, и сегодня. А в Петербурге придворная знать и чинуши чужим деньгами распоряжались и понты колотили основательно, а главное – умело. Здесь весом слитка золота не удивишь – требовались вещицы поизящнее. Так и вышло, что искусство и наука в Северной столице обосновались.

– Получается, теперь музы в Москву должны переехать? Деньги-то там.

– Кто знает… За 70 лет советской власти не уехали же. Только в 90-е ученые разбежались. И то не в Москву… Понимаешь, в Петербурге корень нашего дерева культуры. Пересадить его, не убив, почти не реально. Здесь не только окно в Европу, здесь русская Шамбала.

– И где она, по-твоему, находится?

– Там же где в Москве пресловутые социальные лифты, возносящие к несметным богатствам.

– Социальный лифт – фигуральное выражение, – усомнился Валера.

– Тем не менее, вполне реальны по результатам пользования ими. Шамбала – те же лифты, но не к центру, а наружу.

– Хрен найдешь и те, и другие, – проворчал Валера. – Знать бы где они попрятаны. Кто нашел, тот молчит.

– О социальных молчат по понятной причине: многие тропинки к ним уголовкой попахивают. А шамбальские, напротив, всячески пропагандируют, да мало кто прислушивается. Если дикаря подвести к исправному и заправленному вертолету, он вряд ли самостоятельно узреет землю с высоты птичьего полета. Требуется масса личных усилий и годы усердного учения…

– И все же, почему в Питере?

– Тут аура: от погоды и фасадов до театров и семейных традиций. Может статься, пресловутый питерский климат и есть главный компонент коктейля. В теплых ласковых краях народ ленится на сиестах да по бульварам вечерами фланирует, а у нас люди по домам от сырости прячутся да от скуки оперы сочиняют. Питерцы на улице не живут, они по ней перемещаются из одного укрытия в другое.

– По твоей логике центр культуры должен оказаться в Мурманске или Салехарде.

– Там малолюдно. А Питер – самый северный миллионник мира. Для России такое сочетание оказалось магическим.

– А наука и образование почему оказались на высоте?

– Случайно. Денег и людей было много при царях. Науку можно возродить где угодно. Кремниевая долина и разные наукограды тому примером. Ученые – самый беспринципный и космополитичный народец. У них свой бог – наука, которая территориальных и языковых границ не признает. А поэты всякие и художники с музыкантами по рождению к этносу гвоздями прибиты. Для них единственный шанс свалить за бугор – взобраться на уровень человечества. У единиц только получается. А Москва как была вотчиной купцов, так и осталась. Для штамповки золотых унитазов умения Фаберже ни к чему.

– Но Питер – не одни музыканты и ученые. Не миллионы же их?

– Ученым и творцам нужны свобода, вдохновение и питательная среда. Бульончик пастеровский. В скоплении разномастной публики легче затеряться, считая себя свободным. Здесь же широчайший полигон для наблюдений за разнообразием людских характеров, на котором произрастают новые идеи, а авторы черпают вдохновение. Но абсолютное большинство людей – рабочие муравьи. Включая бизнесменов. Где больше муравьев там и с лишней жратвой лучше.

– Бизнесмены не работают, а организуют. Они в свободном плавании.

– Не смеши! Сразу видно, не занимался ты бизнесом. У предпринимателя свободы не больше, чем у последнего клерка. Бонусом только ответственность за все и беспокойный сон.

– А олигархи? Над ними хозяев нет.

– Счастливчики из верхушки относительно свободны лишь финансово. В смысле, могут позволить себе ежемесячно новый Мерседес очередной любовнице дарить. А как им приходится крутиться среди подобных, чтобы выжить, мне не хочется даже представлять…

Слегка озадаченный взглядами коллеги, Валера задумчиво топал вдоль тысячелетних стен кремля и разглядывал небо. В лучах закатного солнца оно напомнило ему выгул розовых поросят на голубом газоне. Озвучив свою ассоциацию, почему-то спросил:

– Почему девочек в роддоме перевязывают розовой лентой, а мальчишек – голубой.

– Потому что жрать уже охота. А некоторым, похоже, еще и бабу. Не поискать ли нам ресторанчик?

Они решительно повернули свои стопы в город. Альберт продолжил:

– Жена говорит, что вода – символ чувств, а воздух – разума. Облака состоят из воды, а небо голубое от кислорода. Эмоции по женской части в основном, а думать нам приходится… Ленты для новорожденных, наверно, выдумал такой же голодный чудак, которого подруга, психанув, без ужина оставила на закате…

Ресторан нашелся быстро. Заняли столик и сделали заказ. Управившись с салатом, запивая кружечкой пенного, слегка расслабились. Альберт на минуту погрузился в мысли и неожиданно предложил:

– Ты спешишь домой? Давай завтра заскочим в Пушгоры. Я там не был уже лет десять. Место милое и погоду на день обещают. Отсюда недалеко – час езды в одну сторону.

– Заметано, – согласился Валера и, пораженный совпадением, рассказал связанные с поэтом события предшествовавших поездке дней.

– Не удивительно, – невозмутимо отозвался Альберт, – Знаешь гегелевское высказывание «история повторяется дважды, первый раз как трагедия, второй – как фарс»?

– Ну.

– Так вот. Старик нам не всю картинку описал. История повторяется трижды. Третий раз – перед трагическим событием.

– Как это «повторяется перед»? – Опешил Валера.

– Любому событию предшествуют некие знаки. В умении толковать их и состоит талант предсказателя. Не эксперта, который графики рисует и потом заказную пургу перед камерой несет, а именно предсказателя. Гадания из той же оперы.

– Как это вообще работать может? Второе повторение хоть как-то объяснимо: не додавленные последствия временно всплывают на поверхность. Но загодя…

– Не знаю ответа – спою со слов супруги. Любое событие подобно волне: у нее есть вершина и два основания, которые сами – маленькие волны, точнее впадинки. Волны в море никогда не бывают одиноки. Даже цунами. И это некоторым образом связано с реальным устройством времени. Мы привыкли воспринимать его направленным и необратимым, а оно симметрично. Событие – как брошенный в воду камень: возмущения от него во все стороны расходятся.

– Почему же люди не видят? Если как ты говоришь, должны бы. Вангуют только футурологи да гадалки. И мало кто угадывает. Удел избранных. Не стыкуется с опытом.

– Все умеют и прекрасно видят, но мало кто замечать желает. Больше того, всю жизнь старательно отучают себя от такой способности. Потому как человек хочет знать не правду, а слышать сладкие посулы. А так не получается: видеть можно или все, или ничего. Вот и отворачиваются от очевидности, закапывая врожденный дар. Его величество страх и невежество во всей красе…

Валера крепко задумался, медленно пережевывая бифштекс. Альберт воспользовался паузой и с видимым удовольствием занялся рыбой. Наконец, мясоед пришел в себя и засомневался:

– Ну хорошо. Пусть так. В моем случае выходит, что перед событием оказались сразу несколько волн. Сначала ролик попался, а потом облако с кудряшками.

– Волн может и несколько, но, полагаю, они прилично затухают с каждым периодом. Если мы первый хвост не замечаем, то шансов опознать последующие – вообще ноль. Твои два знамения очевидно связаны причинно-следственной связью в мозгу, как поросята в небе с голодным желудком. Неожиданное только первое.

Оба рассмеялись и продолжили трапезу. Через некоторое время Валера поинтересовался:

– Раз ты такой умный, объясни, какое отношения облака к Пушкину имеют? Вот висит туча над Питером, ее видит миллион человек. Не каждый же схватится за томик стихов.

– Во-первых, увиденные формы зависят от ракурса. Во-вторых, облако движется и непрерывно меняется. Момент, когда на него взглянули, имеет решающее значение. Кто ухватит суть времени, тот поймет все! В-третьих, каждый сосредоточился на своей части неба. Облаков много, но человек отчего-то цепляется за вполне определенное. Когда ты смотрел, и другие образы его окружали. В-четвертых, главное: трактовка увиденного серьезно зависит от начинки головы смотрящего. Поэт у тебя еще накануне засел. На это ты и попался.

– С образами, положим, понятно. Спорить не стану. А скажем, в среду было пасмурно, и все увидели одинаковую картинку. Это же не означает, что каждого огорчили в четверг.

– С одной стороны, дурная погода всему городу настроение портит, а люди друг другу еще долго продолжат передавать гадкий след. С другой – большинство вообще не думает гадать на облачной гуще: кто купил билет, тому кино и показали. Наконец, находятся люди, кому яркое солнце противнее приглушенного рассеянного света.

– Не увиливай! Все равно выходит та же ерунда, что в газетных гороскопах: «завтра девы раком встанут, а козероги львам рога наставят».

– Газетам верить нужно с опаской: ради краткости, яркости и доступности они любое знание профанируют и превратят в бессмысленный набор слов. К тому же журналисты в освещаемых темах часто ни в зуб ногой. А если интервьюируемый «эксперд» такой же бестолковый попадется, много ты по делу в итоге узнать сможешь? К первоисточникам для начала стоит обратиться. Глядишь, и кажущиеся противоречия уйдут. Говорящий не знает, знающий не говорит.

– А если люди не смотрят на небо? Ну, кифоз у человека или споткнуться боится.

– Ты сам про облака начал и на них зациклился. Не нравятся облака – смотри под ноги. Там есть лужи, земляные черви и мусор всякий; оглянись по сторонам: вокруг люди, машины, деревья. Событие отражается вообще во всем. Физику в школе учил? Помнишь про корпускулярно-волновой дуализм? С событиями точно, как с электроном. Оно может проявляться как частица, которую показывают в новостях и описывают в учебниках истории и милицейских протоколах; а может как волна, охватывающая весь мир целиком: и Пушкина, и облака, и пельмени в тарелке, и соседского чихуахуеныша.

– У соседки болонка, – почему-то проворчал Валера и больше не возвращался к разговору, поспешив сменить тему. Разомлевший Альберт, допивая пиво, охотно поддержал обсуждение олимпийских сплетен. Необъяснимое и загадочное только в молодости пробуждает любопытство, а после – лишь раздражение или страх.

В субботу, основательно выспавшись, поехали в Пушгоры. Погода выдалась солнечной и не жаркой. Даже простая прогулка по лесу в такой день гарантированно доставляет удовольствие. Добравшись, погуляли по Михайловскому, заглянули в усадьбу Пушкина, прошлись по парку. Съездили и в Тригорское.

Валера предложил присоединиться к экскурсии. Альберт, ответил, что подождет его, но любит бродить самостоятельно, ибо в его возрасте нелепо тратить время на монотонные перечисления фактов, имен и дат: при необходимости все можно отыскать в сети. А личное пребывание предпочитает использовать для погружения в обстановку и восприятия собственных ощущений от присутствия. Валера засомневался, но был добит аргументом:

– Ты с женой в постели тоже думаешь о длине ее ног в сантиметрах, названии духов и сроке годности ее крема?

В итоге Альберт оказался прав. Не смотря на полное отсутствие привычного экскурсионного словесного потока, Валера остался очень доволен. Вероятно, впервые в жизни ему удалось получить от посещения музея удовольствие, а не сведения. Как пацаном от блаженного погружения в прохладную речку в пыльный жаркий летний день, когда кажется вскипает вода от раскаленного солнцем тела; или от прыжка с парашютом в армии, когда удовлетворение от факта, что не обосрался, шагнув с рампы в бездну, сменяется восторгом парения над планетой; или от упоительного фонтана ощущений первой близости, врывающимся в уже пустую к тому моменту башку неофита.

По пути назад Валера вспоминал свои предыдущие визиты в Пушгоры. Первый произошел еще в школе и не запомнился ничем, кроме долгой веселой поездки на автобусе и утомительного перехода под пристальным взором учительницы и ее замечания, смысл которых кратко выражался формулой: «шаг в сторону – расстрел на месте». Второй раз он приехал с компанией сокурсников на зимних каникулах. Память заботливо стерла, как кошмарный сон, коченеющие на морозе руки и насквозь промерзший зимний лес. Годы пережило единственное яркое воспоминание: вечеринка в номере и соблазнительное содержимое глубокого декольте Олечки, которое как магнитом стягивало взгляды парней, не позволяя их вниманию подняться на фут выше. Что было и не плохо, так как преодолевшие гравитацию сильные духом шептались, что терять время на лицо не стоило. Стойкость проявлял один лишь Славик, и то благодаря тому, что его за руку постоянно держала Марина, укрепляя поцелуем в опасные моменты слабости.

С третьей попытки, применив альбертов метод посещения музеев, Валера наконец осознал где побывал. Усадьба поэта показалась компактной, практичной и скромной по нынешним временам пристанью одинокого затворника. Приусадебный парк предстал камерным, удивительно уютным уголком, отвоеванным у леса и превращенным в миниатюрную копию привычных с детства роскошных пригородов Петербурга.

Тригорское выглядело совершенной противоположностью. Большое, богатое, но уныло утилитарное строение, напоминавшее барак в четырнадцать окон. Дом окружал с размахом обустроенный, но бездарно вписанный в местность парк. Возвращаясь из усадьбы к машине, Валера вдруг понял, что имел в виду Альберт, говоря о невозможности уехать из Петербурга. Своими мыслями поделился с коллегой.

– Все правильно. Пушкин жил в своем внутреннем мире и, судя по тому, что из него выплескивалось наружу, мир этот был удивителен на зависть всем. Вещи, недвига, транспорт и домашняя живность предательски отражают совокупное состояние мозгов владельцев. Фетиш по отдельности мало что значит, но в сочетании с аурой места оживляет слепок истории.

– Аура такая, поскольку он гений?

– Не в этом дело. Для большинства Пушкин не человек, а миф, вдолбленный учителями, искусствоведами и телевизором. А погуляв по этим местам, получаешь шанс срезонировать с эхом его личности. Здесь он жил без друзей, без жены. Один. Ближе, чем в Михайловском, к нему подобраться невозможно. Что мы о нем знаем?

– Поэт прогрессивных взглядов.

– Тьфу! Что ты как маленький! Представь, что он – наш современник. Кто он?

– Не представляю.

– Смотри. Во-первых, он богат. Родители пристроили в лучшее учебное заведение при президенте. Бабла хватает, квартира чуть не на Красной площади. Загородные дома: далековато, но в уютных местечках. Во-вторых, мажор. «Вошел: и пробка в потолок.» Перечитай, он Онегина с себя писал. В-третьих, с бунтарями, то бишь с оппозицией, корешился от скуки, но, когда подгорело, его отмазали. В-четвертых, качок. Ты видел его трость? Она, между прочим, железная, а не титан с карбоном. Покруче бейсбольной биты будет. В-пятых, бабник и борзой кент. У него подруг было десятка полтора. Из них половина замужем. Это известных только – девкам попроще он стихи не посвящал. От того и дуэлей пять штук, а отмененных еще три десятка. Как он до 37 дожил – уму не постижимо. Впрочем, учитывая тогдашнюю, даже у элиты, продолжительность жизни, неплохой результат. Он еще в двадцать два написал: «Я пережил свои желанья». И сам себе сочинил судьбу. Говорят, что любое гениально выдуманное творит реальность и определяет грядущую жизнь автора. Он поделил себя между Онегиным и Ленским, больше склоняясь к Онегину, но видишь, как получилось. Наконец, он – жирный тролль и супер блогер. Сам классно читал свои стихи и эпиграммы острые строчил. Сегодня бы ютуб рвал, как Тузик грелку. Научился бы еще на гитаре тренькать, тогда точно хана конкурентам...

– Забавный портрет. Он у тебя оторва хуже Высоцкого получился.

– Ага. У него все было, но как любой нормальный мужик стремился стать альфой в чем-нибудь. К тому его дополнительно подстрекали мелкий рост и непривычная внешность. Могучим русским красавцем отнюдь не был. В чем преуспеть? Стихи в те годы пописывали многие. Проза у него тоже есть, но с мастодонтами жанра не потягаешься: сюжеты банальные. Если честно, все возможные сюжеты давно уже придуманы, даже у Уэлса и Конан Дойля ничего нового. Думаю, еще до появления письменности у сказителей все было схвачено.

– Верно говоришь, но даже при раскладе не в его пользу он стал почему-то «нашим всем».

– Сашка придумал новый язык, на котором мы до сих пор говорим. Кроме, может, изобретателей тупиковых новоязов: гопников, программистов, блогеров-недоучек и коуч-тренеров с MBA. А любой язык – единственное, что по-настоящему объединяет людей. Рушатся империи, меняются технологии, теряют паству религии, умирают идеологии, только язык остается вечным и незаменимым инструментом для всех и каждого. Все границы – стран, конфессий, режимов – искусственные, кроме одной – языковой. Даже цвет кожи не столь существенен.

– Про границы соглашусь, но язык – народное творение. Его Пушкин не придумывал, – возразил Валера, – Может, несколько слов и чуток другие рифмы.

– Не скажи! До него русский являл собой тяжеловесное неуклюжее нагромождение несуразностей, накопившихся за столетия собирания земель, кровосмешений с ассимилированными народами и заимствований из чужих языков. Каша была надежно скреплена железными обручами церковных ортодоксальных письменных традиций. От получившегося монстра даже аристократы начали шарахаться и сбегать во французский. И тут какой-то странный чернявый парень наглядно показывает, что язык то удивительно красив, певуч и поэтичен. Всего-то надо отказаться от мертвого хлама, отжившего свое. Он поступил с русским языком, как, по словам Родена, творит скульптор, отсекая все лишнее от глыбы мрамора.

– Задним числом все гениальное просто, – задумчиво протянул Валера. – А сам поди попробуй угадай и выбери правильное решение из миллиона возможных.

– Гениальность – не выбор из очевидного. Она заключается в прорыве там, где никто и не ожидает наличия прохода. Когда толпа хором верещит: «Ой рятуйте! Общество зашло в тупик! Бежим скорей назад, туда где было сытно и понятно», гений пробивает кулаком истонченную стену и открывает вид на новый путь до горизонта... – Альберт замолчал, сконцентрировавшись на обгоне очередной колонны ползущих за трактором фур.

За окном проплывали деревеньки под голубым небом, высоту которого пометил вымощенный невесомыми перистыми облачками след от разогнавшей тучи гигантской метлы. Мир остался прежним, но стал ближе и огромней. Новых деталей к картинке не добавилось, но буквально физически ощущались расширившиеся горизонты ее восприятия. Валера бросил взгляд в необъятную синеву пятого океана и поймал себя на мысли, что события двух дней незаметно вынесли с его чердака гору давно ставшего родным мусора. Наблюдение за малым для предвосхищения большого отныне казалось не шарлатанством, а разумной стратегией поведения.

«Только бы жена ничего не заметила», – он любил и немного побаивался супругу. Все чаще в последние годы с язвительным сожалением она произносила: «Мужики – большие мальчики», –  наверняка имея в виду незадачливого муженька. Можно подумать, пацаны рождены, чтобы стать большими девочками, и только лузеры мимо сей светлой цели промахиваются, как мимо писсуара. Если уж мужчина задумался об обретении лучших женских качеств, то сначала он ищет спутницу, а на опасную дорожку загадочной внутренней трансформации вступает, лишь убедившись в тщетности успеха предприятия.

Валера украдкой потрогал голову – все части были на месте; как бы невзначай надел и снял бейсболку – размер черепа не поменялся. «Значит не заметит», – с облегчением заключил он, тихонько вздохнул и принялся считать пролетающие мимо столбы высоковольтки.

                EuMo. Август 2021