Из записок медсестры Семейный совет

В нашем маленьком семействе, состоящем из мамы, меня и маленькой сестрёнки, до сих пор «советов» не случалось. По крайней мере, на моей памяти. Когда маме, в порядке «компенсации» за гибель отчима на заводе, дали комнату в новом доме! в центре города! со всеми удобствами! в ней сразу установилась её диктатура. Это исключало всякие вольности вроде советов. А тут вдруг – «совет».
Необходимость его породила новость,  о каких говорят: как снег – на голову. В начале февраля 1965 года меня вызвал к себе  директор. Я училась в медицинском училище на последнем  курсе и как секретарь комитета комсомола бывала у него. Он  для нашего «девичьего инкубатора» был папой и мамой, и на вызовы мы ходили с лёгким сердцем.
В кабинете у директорского стола сидела преподаватель фармакологии. Это меня  смутило: наука о лекарственных прописях, как и латынь, были самым большим кошмаром после математики. Хоть экзамен  сдан, всё же мелькнула мысль: «Неужели нажаловалась?»
- Леночка, - мы тут, я и секретарь партбюро, посоветовались с коллективом и решили…
- Да, - не дала ему досказать Ираида Сергеевна, - мы решили, оставить тебя после выпуска секретарём комитета комсомола, - и приветливо улыбнувшись, добавила, - другой кандидатуры у нас нет. 
 - Конечно, - развил её мысль директор, - ты вывела нашу комсомольскую организацию в лучшие, тебе и карты в руки.
Лестные слова и предложение оказались неожиданными, и я смутилась ещё больше.
- А как же отработка? Я ж записалась в…
- Ну, этот вопрос решаемый, - заявил директор. – С ответом не торопись, с родными обсуди. А сегодня после занятий тебя ждут в райкоме. И помни, мы надеемся…
Секретарь райкома тоже был уверен, «кому ж ещё и дальше вести медицинскую комсомолию к вершинам коммунизма».
До «вершин» тогда оставалось всего ничего: лет 15-20. Мы верили: наше поколение будет жить при коммунизме, как утверждала партия.
- Ты, Елена, можно сказать, с того света организацию вытащила. От «мёртвых душ» очистила, задолженность по взносам ликвидировала, план приёма выполняешь, теперь численность позволяет выделить ставку. Так что, давай, впрягайся. Дома поговори и приходи писать заявление…
Конечно, всё, что мне наговорили в училище и райкоме, было приятно и могло хоть как-то оправдать в глазах мамы. Она считала, что от энергии, потраченной мной на «ерунду», куда больше пользы было бы в домашних делах, в рукоделье. На этой почве по идейным соображениям мы разошлись с ней давно раз и навсегда.
- Какой же ты партиец?! – в запальчивости упрекала я, - ты… ты даже «Правду» не читаешь…
- С меня довольно того, что ты, патриотка, читаешь… на чужом горбу коммунизм легко строить…
Этот аргумент доводил меня до отчаяния. После гибели отчима на заводе мама растила нас одна, а  я в семейную «копилку» могла вносить только стипендию. Правда, домашние обязанности: мытьё посуды, уборка, стирка, глаженка, помощь в готовке, покраска во время ежегодного ремонта, черновая работа в осенних заготовках – были на мне.
- Да? – Удивилась мама моему сообщению, - ну, что ж, с паршивой овцы – хоть шерсти клок… надо подумать.
И я увидела, как в её красивых зеленоватых глазах вспыхнул огонёк интереса. Ей, с весомым партийным стажем лучше знать всю эту «кухню» изнутри. А по тому, как она делилась этой новостью с соседями, как хвалилась тем, за что три года терроризировала, я понимала, в преддверии моей экономической независимости, почва под её диктатурой дала трещину.
- Давай, Лена, не будем торопиться, - сказала она почти вкрадчиво, - в воскресенье пойдём к дедушке, на семейном совете и решим.
О том, что это такое я хорошо знала, начитавшись Вольтера, Дидро, Руссо,  Чернышевского и всяческих «утопий», а также из газет и  опыта. Второй год возглавляла комсомольскую организацию училища, а совмещать учёбу с общественной работой было не просто. Тем более, что  выкладывалась я на совесть, а «советы» и «дебаты» у нас шли постоянно.
Две трети, а то и больше, будущих сестёр, фельдшериц и акушерок зачислялись, даже с невысокими баллами, из села. Так администрации училища легче было выполнять разнарядку, а областному медицинскому начальству закрывать кадровые дыры, зиявшие особенно отчаянно в глубинке.
Так вот, мечты большинства девиц, ввиду инертности и косности их мышления, а также умысла: поскорей удачно выйти замуж за городского парня или студента  и сбежать уже с ним, куда подальше от «дыры», в которой жили, я не только не разделяла, но по наивности очень резко осуждала. Мне удавалось вернуть этих «заблудших овец», в лоно комсомола, кстати, за что многие из них позже выражали мне признательность. Юноши и девушки – не члены ВЛКСМ всегда и везде вызывали подозрительные размышления у окружающих и недоумение у собственных детей.
В воскресенье мы отправились в гости к старикам. Почему это было названо «семейным советом», я так и не поняла.
- Что это за профессия такая? Секлетарь, - дед нарочито коверкал слово, чтобы показать ничтожность его значения. – Сегодня её выбрали, а завтра?
Он говорил так, словно меня не было, и мнение моё ему не интересно, но я знала,  дед меня очень любит и говорит всё это, заботясь обо мне.  Мне даже имя дали по его настоянию, и мне оно нравилось. До тринадцати лет дед звал меня Еленой Прекрасной, а потом, с поступлением в медучилище, с уважением, - Премудрой. А когда вышел на экраны фильм «Накануне» по роману Тургенева, я,  воображая себя киношной Еленой, готовой на всё ради Родины и избранника, смотрела его   бесчисленное число раз.
- …Да мало ли что может случиться! - пытаясь нас вразумить, дед расходился не на шутку, - и потому мой сказ такой, пусть получит диплом, закрепится в профессии, а там – хоть на все четыре…
- Я интересовалась, - попыталась вставить слово мама, - Елена после избрания станет «номенклатурой»…
- А ты забыла, где оказалась «номенклатура» тридцатых? Хочешь и ей такой судьбы?!
- Да Господь с тобой, папа, я ж только рассуждаю…
О «номенклатуре» тех лет и её судьбе мне ничего не было известно.
- А это вы, о чём? – поинтересовалась я.
- Не знаешь? – спросил дед, - вот и хорошо! Меньше знаешь – лучше спишь. И давайте, закончим этот разговор.
- И то так, - поддакнула мама,  переметнувшаяся на сторону деда.
У бабушки был один аргумент: «Как дед скажет». И, вообще, её волновало, как бы сытнее нас угостить да с собой пакетик приправить.
Мне ж, по правде сказать, в то время хотелось на волю! Хоть в «дыру», только подальше от маминой диктатуры. А распределилась я в степной район, за триста километров от областного центра,  сто пятьдесят – от железной дороги и, самое ужасное, четыреста – от так горячо любимого моря.