Немножко об антисемитизме

Наткнулся недавно на «эссэ», в котором автор успокаивает читателя:
 Не нужно переживать, призывает оно. Никто никого целенаправленно не убивал, не верьте этой чуши. Холокоста никакого не было. И так называемых «фабрик смерти» тоже. Это всё  мифы.   

 Вам жалко некую Анну Франк? Не вы один льёте слёзы над судьбой бедняжки! Успокойтесь: не было никакой Анны Франк. Её «дневник»–фальшивка, депрессивная подделка.

 Все эти жалостливые байки про еврейские страдания, продолжает эссеист,  придуманы самими евреями с одной целью: развести доверчивых фрицев на бабло. Они же лохи, эти фрицы, простофили! Помните, небось, сказку «Дурень Ганс»?  Ганс, Фриц, один хрен.
Сказал, как отрезал. Как шукшинский Капустин.

У меня никогда и в мыслях не было публично касаться  темы антисемитизма, а сейчас  не удержался, решил коснуться слегка.

Раннее детство вплоть до начала войны живёт в моей памяти как безмятежная, солнечная пора. Да и начало войны не вызвало ощущения чего-то пугающего, ужасного, несмотря на его зловещие признаки: воздушные тревоги, надсадный гул немецких самолётов. Мне было грустно до слёз покидать родной дом, но родители успокаивали, говорили, что эвакуация будет недолгой, немцев вот-вот разобьют, и мы вернёмся домой.

Я  уже знал, что мы евреи, но не задумывался над тем, что это значит. О том, что евреем быть постыдно, я узнал после приезда в Магнитогорск. Я замечал косые взгляды, слышал  колкие,  злые реплики. Я видел, как настораживались люди в трамвае, услышав еврейскую речь, с каким неприязненным  любопытством и недобрым удивлением они смотрели на говорящих. Я начал стесняться еврейского говора на людях, весь сжимался, опускал голову, краснел и потел.
Я не знал, чем объяснить эту  странную неприязнь. Начал расспрашивать родителей, кто такие евреи. Мне объяснили, что евреи это национальность, такой народ. Как русские, украинцы, татары. Но почему именно к ним такая враждебность? — допытывался я. Мама толковала что-то про дурных, злых людей, которые вообще никого не любят, их немного, не нужно обращать на них внимания. Однако  мне казалось, что их не так уж и мало. Желчные замечания  об этих «понаехавших евреях», которые и здесь хорошо устроятся и всё захапают, то и дело доносились до моих ушей. Бабушка же, в ответ на мои расспросы высказалась  гораздо определённей и «неполиткорректней»:
— Привыкай, Лёнька, это на всю жизнь. Евреев не любят испокон веков.
— Почему? — встрепенулся я.
—Спросишь у антисемитов, они тебе объяснят.
Именно от  бабушки  я впервые услышал  об антисемитах и  погромах. 
— Бабушка, но это же было при царе!
— Ну  да, — сказала она, задумчиво пожевав губами.
Бабушкины слова озадачили меня. Тётя Соня  набросилась на бабушку, дескать,  не дури ребёнку голову! Антисемитизм это пережиток прошлого, как пьянство и религия!  В нашей стране все народы равны и дружны! А на дураков, которых ещё хватает, просто не нужно обращать внимания,  — повторила она слова мамы.
Мне не хотелось верить бабушке с её старыми взглядами, я сразу вспомнил  кино «Цирк». Там  один злодей, ненавистник  негров, делал разные гадости матери чернокожего мальчика. Но советские люди, все как один,  встали на её защиту. Они передавали негритёнка из рук в руки, пели ему колыбельную песню на разных языках и на еврейском тоже. Дружба разных народов! Как было не поверить тёте Соне! Её  слова меня успокоили.

...Шли годы, а пережиток прошлого что-то никак не хотел изживаться.

Начиная с раннего детства я постоянно сталкивался с его проявлениями, не раз вспоминая бабушкины слова. Годам к десяти иллюзии окончательно развеялись, и я понял, что придётся «привыкать на всю жизнь» к этой  мутной  странности. Привык же я говорить по-здешнему «чё», вместо родного «шо»...

В последний перед школой год по радио почему-то перестал звучать ежедневный «Интернационал», его заменил Гимн Советского Союза, который мы хором разучивали с воспитательницей, аккомпанировавшей нам на концертино.  Песня показалась мне знакомой, её иногда передавали по радио, я знал из неё несколько слов, например, «партия Ленина, партия Сталина — мудрая партия большевиков». В  гимне  мелодия была та же, а слова  другие, величавые, красивые, вызывавшие во мне чувство гордости за страну, в которой я живу. 
               
(...Понадобилось время, чтобы понять  фальшь и лживость этих слов, сохранявшиеся  в каждой из перелицованных версий.
«На просторах родины чудесной», где царил пролетарский интернационализм, граждане простодушно-пренебрежительно путали Литву с Латвией, не различали таджиков, туркменов и узбеков... Но лёгкое презрение к «нерусским» ( упрямый хохол, хитрожопый татарин,  армяшка-педик, вороватый торгаш грузин,  мордва поперечная,, придурковатый чукча и пр.)  не шло ни в какое сравнение с полноценной ненавистью к евреям. Я долго пытался доискаться до причины этой неугасимой «нелюбви», прежде чем осознал, что мои наивные поиски никогда не увенчаются успехом.
Я понял, что искать в этой враждебности логику, резоны — пустое дело. В  студенческий юности, воспользовавшись терминологией марксистской философии, я  вывел нехитрую теорию, согласно которой  антисемитизм состоит из базиса и надстройки. Базис — ненависть, надстройка — причины ненависти. Базис — величина постоянная, надстройка же, подобно безразмерному эластику, способна растягиваться и сужаться, принимать различные формы и конфигурации в соответствии с текущей обстановкой.   
Диапазон «претензий» к евреям поистине безразмерен: от распятия Христа и  крови христианских младенцев в маце, до иудейской революции и еврейского разрушения великой страны. В глазах антисемитов за любыми, даже, казалось бы,  самыми благородными поступками и действиями евреев всегда стоит тайный коварный умысел, злокозненная подоплёка. В вину им вменяются  и то, что «еврейка стреляла в вождя, и то, что она промахнулась». Я не верю в мистику, но когда видишь,  на каком абсурде, сдобренном тупым невежеством и глупостью, зиждется «надстройка» антисемитизма, поневоле придёшь к убеждению, что евреев не любят просто за то, что они — евреи. Поистине, избранный народ…
Надо сказать, что я не часто сталкивался с проявлениями антисемитизма по отношению к себе, но его разлитость в атмосфере ощущал весьма болезненно. Если к бытовому юдофобству ещё можно было притерпеться, принимая его как некую неизбежную  данность, то всплески государственного антисемитизма с его подлым, запредельным лицемерием и гнусной ложью,  буквально отравляли жизнь. Дышать воздухом, пропитанным этой отравой, порой было просто невыносимо.
Еврей это клеймо. Я прожил с этим клеймом всю свою длинную жизнь.
«Нерушимая дружба народов» была, пожалуй, первой грандиозной ложью, с которой я столкнулся.)

Я рано начал читать, читал всё подряд, без всякого разбору, всё,что попадалось на глаза: будь то русские народные сказки или тёткина  «Пропедевтика внутренних болезней». Вижу себя, шестилетнего, читающего при свете фитилька «Человек, который смеётся», помню некоторые иллюстрации… Постепенно научился читать очень быстро, выхватывать взглядом целые абзацы, видеть сразу всю страницу, бегло просматривать текст и  определять, интересен ли он мне.

Мне  нравилось читать газеты. В нашей семье выписывали «Известия» и «Литературную газету». Я знал имена большинства президентов и премьер-министров, имел представление о событиях в мире. Статейки же про битву за урожай и социалистическое соревнование  пропускал. Любил остроумные фельетоны.

Мне нравились фельетоны и критические статьи в «Литературной газете», смешные  фельетоны время от времени попадались и в «Известиях». Но как-то постепенно начал улетучиваться юмор, газеты становились всё суше и строже. Замелькали словечки «космополитизм», «низкопоклонство перед западом». В каждом номере разоблачались какие -то всё новые «космополиты», «люди без рода и племени».   Радио без умолку трещало о порочных, вредных  пьесах,  книгах и их авторах, каких-то безродных  формалистах и очернителях.

Неожиданно для себя я обратил внимание на то, что у разоблачаемых изо дня в день «безродных космополитов» сплошь еврейские фамилии, и даже те, что казались вполне русскими, оказались псевдонимами, подлинные же были тоже еврейскими, о чём с явной злорадностью сообщалось в скобках. Статьи об этих людях были пропитаны злобой и ненавистью.
Я будто прозрел, до меня дошло, что словосочетания «безродные космополиты», «люди без рода и племени», «буржуазные националисты» суть не что иное, как синонимы еврея, жида пархатого.
Я долго не мог поверить собственному открытию, всё ждал каких-то разъяснений – ведь смердело-то не из подворотни, не из коммунального клоповника, а со страниц центральных советских газет!

Злобная пропаганда не умолкала, напротив, она набирала силу, становилась ещё более агрессивной  и мерзкой. У меня уже не оставалось сомнений, что  «борьба с космополитизмом» — какая-то  антиеврейская операция.  Но для чего и кем затеяна эта странная,  такая несоветская возня, понять не мог. На душе было тоскливо и противно. С  бытовым, «народным» антисемитизмом  я уже смирился — пережиток прошлого, куда денешься! Но эта мерзость, явно исходящая откуда-то сверху, приводила в тягостное недоумение. Именно тогда я впервые познакомился с государственным антисемитизмом, который, прикрываясь лживыми и лицемерными лозунгами и декларациями, сопровождал меня многие десятки лет.

«Дело врачей» не хочется даже вспоминать. Такого сгустка ненависти мне ещё не приходилось встречать.  Газеты пестрели фразами: «банда человекообразных зверей», «подлые изменники  родины», «пятая колонна», «народ раздавит банду убийц как омерзительную гадину» и т. п. Согласно сообщению ТАСС, группа врачей, сплошь евреи, ставили своей целью истребление руководства Советского Союза. Все они были агентами иностранных разведок.
Как сейчас,  помню охватившее меня безвыходное отчаяние, резкую, до тошноты, головную боль. Что же это за напасть такая?  Я спрашивал себя в бессильной ярости, что происходит? Почему, как при Гитлере,  евреев то и дело окунают в мерзкую атмосферу страха и ненависти? Злонамеренная придуманность дикого  события, изложенного в сообщении,  не вызывала у меня ни малейшего сомнения.   Иссушающие душу мысли только усиливали чувство безысходности.
Как же евреям жить в такой  атмосфере, думал я,  выходить из дома, идти в школу, институт, на работу? Бежать бы отсюда, сломя голову, хоть на край света! Но это была лишь вызванная отчаянием безумная гипотетика, ибо самая свободная на свете страна своих сыновей из объятий не выпускала.

Я жил в разных эпохах и даже, не трогаясь с места, в разных странах. Застал войну и «борьбу за мир», пережил окончательное построение социализма и крушение коммунистического режима, эйфорию огромных надежд и горечь упущенных воозможностей. Менялись правители, режимы, неизменными оставались лишь повальная ложь и лицемерие, проникшие во все поры державной плоти, ставшие такими же необходимыми и незамечаемыми, как воздух. Чем старше я становился,  тем всё более укреплялся в мысли, что эти качества, обрамлённые наглостью и хамством, полным пренебрежением к жизни отдельного человека,  составляют органическую сущность любой власти России.  Ветерок антисемитизма, открытого и латентного, то крепчавший, то обманно стихавший, обдувал меня  с ранних лет. В этой, далёкой от идиллии атмосфере прошёл мой век, и в ней же, согласно средней продолжительности жизни, должно было бы закончиться моё земное существование. Но судьба распорядилась иначе. Оно заканчивается в тех краях, куда Моисей привёл евреев после сорока лет блуждания по пустыне.
Ещё совсем недавно я и в дурном сне не мог бы представить,  что  закончу свой жизненный путь там, куда мог бы попасть ещё 30 лет назад. Мог, но никогда не хотел. Многие евреи уезжали туда, где их уж точно не назовут жидовской мордой, я же уезжать не собирался. Парадокс: постоянно осознавая себя евреем, больше всего на свете ненавидя антисемитизм и антисемитов,  я не ощущал ни голоса крови, ни зова предков.
 
  В моём сознании всегда сосуществовали  два Израиля. Один из них — географическое понятие, страна, куда нас занесло мстительной насмешкой судьбы: я всегда клялся, что уеду туда,  лишь когда над ухом заклацают затворы. Ничто здесь не возбуждает у меня голоса крови. я по-прежнему не выбрал бы это место для жизни.

Другой  Израиль, автономно существующий в моей голове,  — это некая духовная субстанция,  символ, живущий во мне со дня образования еврейского государства.  С тех пор и по сегодняшний день я, мягко говоря, неравнодушен к его судьбе, остро переживаю всё, что связано и  происходит с ним.  Нападки огромного мира на эту молекулу еврейского единения, острая к ней неприязнь я отношу исключительно на счёт антисемитизма, откровенного или облечённого в лицемерную оболочку. За этот духовный  Израиль я, грубо говоря, готов порвать глотку. Таково противоречие, которое, если угодно,  можно признать  типичным примером раздвоения личности. Впрочем, кто знает, будь у меня впереди достаточно жизненного времени, обе эти ипостаси, «материальная» и «духовная», в конце концов, соединились бы в единое органично-гармоничное целое…

Попрошу  прощения у читателя, если таковой найдётся, за некую сумбурность моего «эссе».  Излишняя эмоциональность подвела...