ОТЕЦ

       Михаилу Дмитриевичу, отцу
             своему, посвящаю...


1

Это была весна.
После зимние паводки точили землю, оголяя ее до кровавого ила, растекаясь причудливыми меандрами, до корешков, до камешков.
Солнце грело неимоверно – обжигало, холерически меняя эмоции.
И тучи пухом таскало по сине-виридиановому небу, напоминая о скорых дождях.
Всходы семенами дикой ромашки давали рост.
Неприхотливые к грунту, они многолетними прижились островками в яровом поле, пахнущим рожью, перенёсшие весенние заморозки готовились к майско-июньской засухе.
Гадалка Мирабель, семиклассница, убежала на каникулах из города и путешествовала, где придётся. Третий день ее не искали.
«И, наверное, - думала она, - искать и не будут. В таком случае, у меня есть полных полтора недели, чтобы хорошенько развеяться».
В кармане – пакетик с цикорием, плашка воды на ремне, ломоть домашней булки и – хорошее настроение.
Она не любила свой дом и часто убегала.
Мать пила, а Мирабель Гадалка не могла этого переносить. И не могла не потому, что не могла видеть в таком образе, но потому, что было стыдно за все.
«Откуда мама такая? – Рассуждала, - почему я не пью, и меня не тянет на эту вонь, наверное, мой отец никогда тоже не пил, но умер от каких-нибудь нервов, от сердечного, например, приступа. Мать свела со света. Мужчины живут меньше, это понятно. А мама ещё жива. Я всегда любила отца».
Но она его не помнила.
Вдали стоял лес.
Плюгавый, из нескольких десятков деревьев. Однако, там можно было укрыться от дождя.
Курточка, очень кстати, была подарена жалостливой соседкой из прошедшего села. И курточка-то отличная, как новенькая, - ветрозащитная, «пронто», гладко крашенный синий материал с синтепоном.
«За что любят люди?»
Цепляясь за измотанную почву в крупных, разъятых рытвинах, Мирабель направилась в лесок.
У кроссовок отходила подошва.
«Если бы что-нибудь найти эдакое клейкое?»
Но в травах она не разбиралась.
Она хотела добраться до единственной сосны, которую разглядела там, -  с краю леса и попробовать из неё выделить смолу, потом щепочкой приклеить.
Впереди путь не короткий.
Назад она, как всегда доберётся на электричке.
Станция «Водная» не раз ею была посещаема. А если удастся пройти дальше, то и с «Переложной» можно было добраться также. Только туда ещё сутки идти.
И все же хотелось бы повидать чего-то нового.
«Поле – обширное однородное пространство, одно из мест выращивания сельскохозяйственных культур», - вспомнила она определение.
По географии у неё было «отлично». И ещё - по рисованию.
Утром, когда разливается солнце по плато - ощущение, что земля выгибается, округляется, и ты попадаешь в какую-то воронку и эта воронка так и хочет тебя ущипнуть.
Фантазия.
Девочка побежала, будто выбегая из эпицентра выдуманного события.
Запыхалась, остановилась, руками по сторонам поводила:
«Раз-два, раз-два!»
Физкультура тоже - ничего.
Топнула ногой, словно проверяя крепость почвы, снова бежать захотелось. Но силы стоило экономить. Последнюю ночь приютила бабка Надя в проходящем селе. Пожалела и даже полицию не стала вызвать.
«Но нужно уметь лгать. Ложь - святое ж дело!»
- Ты, девочка, откуда? – Спросила бабка Надя, – я тебя не видела здесь раньше.
- Я иду к родителям через ваше село.
- А поздно как! Заблудилась? Задержалась? А не потерялась ли?
- Нет.
- Ты же замёрзла. Ручки, какие синие. Что-то с тобой не так. Идём-ка, - пригласила в дом.
Пахло сеном вокруг, а по двору бегали всполошённые куры.
Зашли.
- Есть хочешь?
- Да.
- Я одна живу. Вот внучка у меня такого же возраста, как ты. Только они приезжают редко. Вон там присаживайся.
Взгромоздилась Мира на сколоченную табуретку, чуть поскрипывающую. Готовилась ждать.
- Надежда Сергеевна – меня звать. Можешь просто: баба Надя.
Разбитые артритом руки бережно выбирали половником горячий суп. Несколько кусочков куриного мяса удачно легли в дно тарелки.
- Ешь. И жди меня. Я сейчас.
Мира помотала ногами под столом, ухватила ломоть хлеба и запустила ложку в жирную поверхность с плавающим укропом.
Тут баба Надя курточку и вынесла.
- Моей-то уже маловата, а тебе – пойдёт. Примерь, ну.
Мира соскочила, вытерла руки о край скатерти. Баба Надя крякнула в сторону. Мирабель поняла, что сделала что-то не так и провела руками по свитеру.
- Да, ну хватит тебе мазать-то себя. Примеряй - да!
Кусок ржаного хлеба, смоченный бульоном, ворочался ещё во рту, и по краям губ собралось немного жира. Тайно Мира, пока куртка навесу в Надеждиных руках, вытерлась.
- Ну, вот, и хорошо! – Оценила хозяйка, любуясь девочкой, - ну, так куда же все-таки путь держишь?
Девочка потянулась на носочках, переходя на пятки. Вздохнула, в глазах слезы - главное не выдать. Ответила, крепясь, повторила, солгала:
- Пестрины, знаете таких?
- Это из Прилуков?
- Да, конечно. Я – их дочь. - И губы поползли в сторону.
- Нет, не знаю таких, - неторопливо ответила баба Надя, - да я уж давно из дома не выходила. Значит, все у тебя хорошо …, значит? Ну, вот, подарок тебе от меня – на. А на ночь ты никуда не пойдёшь, поняла? Не отпущу. Как хочешь.
Утром двинешься. Я же схожу к соседке и позвоню твоим родителям: пусть заберут тебя или останешься ночевать. Так?
- Они на работе. Их дома нет. Я и … сама дойду. Они ничего не знают…
- Ох, девочка, чую: не то что-то. Ну, да ладно. Вижу – ты хорошая, добрая. Ешь, устраивайся, поутру разберёмся.
Весь вечер смотрели телевизор.
Под шум самовара уснула Мира. И снился ей отец, который разговаривал с ней, жалел, обнимал, а в конце погрозил пальцем, побранил даже.
Рано, с первыми петухами девочка поднялась. Бабка спала. Широкая спина ее была недвижима. Ни шороха.
Подобрала Мирабель со стола краюху домашней булки и молока отпила из кувшина. Чуть не закашлялась. Все рассовала по карманам. Стояла, думала.
«Если уйти так - вызовут полицию».
Такое было.
Надо писать записку.
«А?»
Подошла к бабке, коснулась плеча.
- Эй!
Надежда Сергеевна встрепенулась. Волосы на голове слиплись, скомкались.
Развернулась, прищурилась.
- Чего?
- Я пойду.
Баба Надя принялась тяжело ворочаться, в несколько приёмов удалось перевернуться, опустила ноги в трапециевидных растоптанных носках. Не могла долго найти тапки, которые стояли прямо под ней – чуть дальше под кроватью.
Мира ждала.
- Ты поешь прежде, - посоветовала хозяйка.
- Я уже.
- И молока выпей.
- Я уже.
- Может быть, все же родителям дать знать: где ты и как ты идёшь? До Прилуков километров пятнадцать.
- Я дойду. Я вниз по дороге знаю тропу.
- Ох-х! – Бабка стала приводить себя в порядок.
Пока умывалась, то да се, девочка выскользнула.
Заря холодная перламутром отдавалась на осеребрённых вершках деревянного забора. Петух отскочил, зарделся, нервно закашлялся.
Но откуда-то выскочил индюк и погнался за незнакомкой-гостьей, за ней, за Мирабель.
«Ах, какое несчастье!»
«Как ужасно это! Дьявол просто!»
Выскочила. На ходу остановилась, там, - за калиткой, погрозила индюку, задрала край куртки, юбчонку, потёрла ногу сквозь колготы.
«Больно же!»
Если бы не гадский индюк этот, который набросился на неё – может быть, бабка и не выпустила!
И Мира отправилась в путь.
Она стала думать о школе, которую решила обязательно, непременно на следующий год же бросить, дабы пойти работать.
Мама все пропивала. Да. А путешествовать – долго не придётся.
Сколько верёвочке не виться – жизнь устраивать следует.
«Уборщицей пойду. Зарплата хорошая. Потом учиться. Или замуж. Или нет».
«А вот насчёт Ирки - обзовёт ещё раз убежницей, дам под глаз и оторву соломенную чёлку!» - Рассуждала она, ещё раз почёсывая синяк от индюка.
«Ах, если бы был дом свой и никого. Никого. Маме бы помогала. Так, да. Разве не прожила б? Со всеми удобствами и машиной обязательно. Какой-нибудь эдакий дорогой легковичок. Видела такой. Сесть и уехать… к морю».
Имя ее было, на самом деле, Мирослава, Мира, но она называла себя Мирабель. Это из мультика.
Фамилия Гадалка, точнее Гадалина.
Мать после смерти отца часто ходила к гадалкам, спрашивая о новом муже. Приходили, менялись мужики, били, выгоняли из дома всех.
Мать начала с небольшого, потом – запила под стать чужебродцам.
Девочка наклонилась и подняла прогнивший за зиму листок. В голом поле лежал единственным и почти неразличимым.
В душе вдруг защемило, и подумала: «а если не дойду? Тучи как нагоняются. Где укрыться от грозы?»
И вдруг она увидела – из лесу сизый дымок, грязный, волочащийся лениво, сбивчиво, восставая и теряясь в макушках деревьев.
«Пусть чуть не по курсу, но!»
Направилась.
Скоро, продираясь среди разлохмаченных кустов, выйдя на какую-то тропу, она увидела маленький домик из шлакоблока с односкатной серой шиферной крышей. Подошла.
Дверь фанерная истерзана непогодой, краска едва держалась. Замок добротный – большая аккуратная скважина.
Пластмассовая ручка в металлической нержавеющей скобе.
Потянула. Ничего. Плотно заперта.
Постучала. Ничего.
Ещё.
Постучала изо всех сил. Мертвенность небушка, вдруг  затягивающего все испугала.
Из-за угла, гремя несоразмерными ботинками, вышел мужчина.
Гостья стояла, ожидала. Мужчина пожилой, не обращая никакого внимания, выставив руку к стене, прошёл к крыльцу.
Мира отступила.
- Здравствуйте! – Сказала глухо.
Мужчина вздрогнул. Из руки что-то посыпалось.
- Черт! Кто!?
Вглядывался в фигуру девочки.
«Слепой».
Глаза карие, внимательные, глядят и не видят. Над переносицей и по лбу – большой шрам. Пролысины мягких, шевелящихся кудрей, и не так ещё седых.
- Кто? – Спросил мужчина.
- Я тут путешествую. Иду в соседнее село. Здесь вас никогда не было.
- Девочка? А! Какая?
«Что за вопрос?»
- Четырнадцать…
- Малая? Чего тебе? Я тут восемь лет. А ты меня не видела, не знаешь? Незрячая, что ли, тоже? – Мужчина хрипло цинично посмеялся, оголяя ровный ряд целых зубов.
- Вы тут так давно? Ага! Ого! Но вы же слепой, а?
- Незрячий. Это разница. Инвалид войны. Первая группа. Что тебе ещё?
- Вы живете один?
- Я живу один. Что тебе, ёлки-палки? Сын приезжает. И кормит. Тебе-то…?
Мира подняла ладошку. Кажется, дождь моросил. Но это кажется. Дождя никакого, наверное, и не будет.
«Роса людская, тихое участие».
- Ладно, я пойду, - ответила.
- Иди, - не противоречили на заявление.
Мира обошла дом и, угадывая направление, не желая возвращаться, пошла так, чтобы вернуться на знакомую тропу.
Но вдруг выскочила собака и набросилась на девочку. Мордой злобной гавкала в сторону якобы, замолкая и межуясь страшным рычанием, взглядывая в глаза испуганной девочки.
- Иди сюда, дура! – Закричал старик Мире.
Подбежал, пошатываясь на крик Миры, схватил за куртку ее, потянул.
- Пошла вон, сука! – Старик крикнул псине место.
- Вы дяденька меня не троньте! – Мира рассматривала рукав куртки, - вы мне куртку разорвали, тут. А она у меня новая!
- Нечего болтаться! – Стоял ответ.
Постояли, помолчали. Дед глядел в сторону, едва различая силуэт девочки. Смешно моргал.
- Ладно, зайди, - порассуждав, внутри себя, произнёс,- у меня где-то нить есть суровая. Хорошая, добротная, военная - зашьёшь. И за одно мне кое в чем поможешь.
Мира не двигалась с места.
- Или ты хочешь, чтобы Лака мой тебя сожрала. Она детёнышей своих оберегает, а ты тут… раздерёт в клочья. Вот, видишь, - старик поднял руку, показал кисть, - вот, меня даже покусала.
- Вам йод нужен, - посоветовала девочка.
- Пошли, - сказал старик, - йод! Ха! Йод! Я йод не найду. Вообще аптечка куда-то пропала. Бессмертником да зверобоем прижигаю. Найдёшь мне кое-какие вещички тоже.
Он развернулся и пошёл вдоль стены.
- Она у вас злая, - говорила девочка, покорно шагая за стариком.
- Николаем меня зовут, Николай. Так будешь обращаться. А тебя как? – Спрашивал дед спиной. Контролировал прямой ход свой, оттянув руку в сторону, к стене и волоча по ней коричневыми квадратными кончиками пальцев.
Мира подумала и ответила:
- Мирослава. Мира.

2

В доме старика было чрезвычайно скромно: печь-лежанка с крохами, местами обвалившейся, глины под ней, которую подмести нужно было, лакированный стол у окна, две тумбы в разных углах, кровать с массой блинами настеленных матрацев, простыней между ними, как начинкой, стулья, - вся мебель, видимо, была из какого-то одного ансамбля.
На лакированном столе в одном месте сильно изрезана поверхность лезвием ножа. Там старик Николай, в одном и том же месте, нарезал всегда себе хлеб.
Старый холодильник урчал дряхлым котом.
На чердачное перекрытие вела крутая лестница, плотно приставленная теперь к стене и привинченная проволокой на гвозде, вбитом в тугую штукатурку.
Старик старательно снял обувь, подаваясь взглядом назад, -  на гостью, дабы она не сорила ему тут.
Ловко всадил ноги в рядом стоящие разношенные тапки. Нащупав ботинки, аккуратно сунул их в пластмассовую запылённую полку, из которых они наполовину остались торчащими и удивительно не выпадали.
- Ну, проходи, малая, раз такое революционное дело произошло!
Мира тщательно и шумно отёрла ноги о коврик у двери и прошла смело.
- Присаживайся, - хозяин указал на стул возле стола. Мира села, сложила руки, глядела в окно, изучая вид.
Собака во дворе успокоилась, тяжело дышала, высунув язык на бок. Она также видела девочку, но только бухкала горлом кратко, нервно: то, открывая, то, закрывая пасть.
- Вообще Лака у меня хорошая. Это она сейчас такая. Да и напугала ты ее же. Мы никого долго-то тут не ждём, не встречаем. Да меня ты тоже напугала.
Старик посмеялся. Бормотал и вытягивал еду из холодильника.
- Я вот тут не разберу, что здесь не так? - Он нервно обернулся, лицо его исказилось.
Мира соскочила с места, подбежала.
- О! А что? А что вы хотите?
- Ну, вот, баклажаны, гляди-ка, мне сын в банке привозил. Она должна быть завинчена, посмотри. Огурчики тут. Картошка - в подвале, значит.
- А у вас тут и свет есть? – Мира, подняв подбородок, закинула взгляд на единственную лампочку на потолке.
Старику этот вопрос понравился, он расправил плечи, крякнул, потёр шершавое лицо.
- Да-с! А ты думала! Сын провёл. Он мне хоть и не родной, от жены остался, но весьма-весьма, милая моя, дорогая, добрый весьма человек. Вот ухаживает, присматривает, да пенсию мне приносит.
- А большая пенсия?
Старика как надвое сломило, нагнулся, уткнулся в тёмное сырое пространство потрескивающего холодильника.
- Ты сюда смотри, что тут приготовить можно. А остальное  не касается, девочка.
Оба они глядели на две запертых набекрень полупустых банки с баклажанами и какого-то рагу с выпяченными, как ножки таракана листками капусты. Огурцы лежали на тарелке сморщенными, подавленными. Один из них от жизни такой взялся покрываться плесенью.
- Да-с, - прошуршала девочка, опираясь на коленки, - тут есть, ничего такого и нет.
- Ну, подруга, ты, гляжу строптивая! Готовить не умеешь, а? Так чего ж тогда…! Сама набилась! – Старик отошёл, давая шанс девочке на оправдание.
Мира подняла руку и открыла морозильник.
- Во! Птица какая-то. Курица, что ли?
- Домашняя, - пояснил старик, - тяни-к.
Он ещё раз крякнул, погладил себя по животу.
- А насчёт еды, сын сегодня как раз явится. Увидишь. Познакомлю. Взрослый добрый, хороший, рассудительный парень.
«Да, мне как-то…,» – подумала Мира и стала тянуть торс птицы за прилипший к стенке морозилки целлофановый пакет.
Старик развернулся, направился назад, от холодильника, - к столу медленными, деловитыми шагами, прислушиваясь тут же заодно к действиям гостьи.
Только разорвав пакет в нескольких местах, за разные хвосты пакет рваный получилось вынуть.
- Там сковорода, найдёшь, там тебе и кастрюля. И… тарелки тоже там. У меня их две, так что делить придётся, - старик указал на висящий шкафчик.
«Да, и отлично!»
Через час накалили варочную часть печи. Языки пламени лизали чугунные кружки.
На них томилась курица в воде, набранной из ручья, выброшен подгнивший огурец, вынюхана свежесть баклажан. Все это было сделано делами Миры.
«Нанялась я тут, что ли?» - Думала она, поглядывая, как старик, сложа руки, одна на другую, бессмысленно или напротив - нарочито долго глядел в мутное окно.
Сели, ели.
- А когда сын приедет? – Поинтересовалась Мира, отрывая хрящик, засовывая в рот и прожёвывая его.
- Ты сильно не чавкай. Не люблю я этого, - предупредил Николай, - приедет, не переживай. Обычно к вечеру.
- А телефон у вас есть?
- Зачем мне телефон? Ничего нет. Радио есть, но оно ловит в хорошую погоду. Мне итак …. Итак хорошо. Много, что на памяти осталось, есть, что и вспомнить.
- И как с вами такое случилось?
- Что?
- Ну, это - ослепли.
- Был вариант. Судьбой был. Мать моя ещё в детстве предсказала – проживёшь бурно, но мало. До сорока протянешь, а там – все.
- Она у вас гадалка? – Удивилась девочка.
- Ещё как. На все село знаменитой была.
- Ух, как интересно. А много людей-то гадают. Вот я тоже знаю…
- Много да не все, - пресёк дед,-  каждому дано, но не каждый правильно трактует. Здесь, как во всяком деле – нюх нужен, революционный нюх.
- А вы дедушка такой! – Заявила Мира, глядя, как Николай ровно держал торс, ел важно, тщательно пережёвывая, ни одного кусочка мяса не оставляя на кости, внимательно подбирая с тарелки все до крохи, проверяя обязательно лёгким касанием подушечек пальцев остатки.
Казалось, после него и посуду мыть не надо.
- Какой есть уж! Бывало. Страну всю облетел! Военный лётчик. А попался на земле. Да-с. Выехал не в том месте. Авария. Вот. Селезёнку вырезали. В голове титановая пластина, соображение, память есть, а зрение утерял. Судьба, ха-ха. А ты как, кроха, проживаешь? Путешествуешь, значит, или так – по делам?
- По делам, - соврала Мира, - я к брату в гости иду. Знаете, у меня брат младший есть. Я его люблю. Вот иду маршрутом.
- Почему пешком?
- Люблю природу, вообще люблю ходить. И … Мне не скучно так бывает. Если сядешь в автобус, то и выскочить тут же охота. Люблю дышать.
- А-а! Хорошо. Одобряю. У нас в кабине самолёта патент так один получил, - высверлил дырочку, свежий воздух и пошёл, и давление выровнялось.
- Ну, я в том ничего не понимаю,- отметила девочка.
- Ясное дело. Смеяться не стану. Ну, а так: ты хоть раз летала? – Спросил дед, уставившись куда-то поверх девочки.
«Соврать, ещё разок? - Она шевелила мышцами скул и спокойно рассуждала, - а чего?! Кажется, этому Николаю навешать можно с три корзины! Даже интересно!»
- Летала и не раз, - выпалила она.
- Во как! Ишь! Стрекоза! И на чем же ты летала? По тебе не скажешь.
- А вы там разбираетесь. Откуда знаете?
- А голос у тебя такой – не летающий, не звонкий, - проговорил дед усмехаясь. На лбу нервная вертикальная морщинка проявилась.
- Ой, ли! – Не унималась девочка, - какой ещё голос звонкий? Летишь и летишь себе. Под низом: крыши, да машины, да люди бегают, а ты поверху всех. Или не лететь ли? Ерунда-а!
И тут старик выпятил грудь, и громко сканируя, что даже нудное навязчивое скуление собаки за окном прекратилось, заорал:
- На предвари-и-ительный ста-а-арт контролировать работоспособность ГИК, ГПК, радиокомпасОв, бортового радиолокатора! Про-ослушать радиообмен по УКВ, проверить правильность настройки радиокомпасОв, вклю-ю-ючить высокое напряжение передатчика локатора, проверить наличие развертки на экране! Показания ГИК, ГПК соответствуют МК взлета? Про-о-оверить правильность показаний радиокомпасОв и стрелок КППМ!!!
Изо рта Миры вывалился добротный кусок еды. По волосам прогулялся легкий бриз, хотя она ни разу не знала, что сие есть.
Она глядела на старика круглыми изумлёнными глазами.
- Слыхала! Во! А ты: лететь ничего не стоит! Тут целое круглое дело!
- Ага! – тихо согласилась Мирослава, подбирая выпавшую еду назад.
Он не обижался: пообедав, вежливо уступил место на кровати девочке, чтобы та «правильно переваривала пищу», как по его словам.
Чтобы не было изжоги, что желудок сызмальства беречь надо.
Сам улёгся на полу, стянув и расстелив один из многочисленных матрацев и бросив на него простынь, застилая ее, аккуратно, как на кровати.
Утихомирилось все. Дед храпел. Девочка, перекинув ногу на ногу, думала:
«Да, старик, слегка не в себе, эдакий, но человек хороший, добрый, рассудительный, как этот-тот, его приёмный сын. И когда тот сын явится, да денежки принесёт, интересно. И вот ещё: забавно поглядеть, сколько у этого деда денег имеется?»
«Потом в дорогу. Ску-ук-кота!»
Девочка перевернулась на бок.
«А в чем скукота? Что есть не любопытного, кроме нашедшего настроения?»
Ее озарило.
Идея: посмотреть кладку денег сильно стала развлекать ее.
«Поглядеть бы только, в руках бы подержать бы пачку денег и уйти бы».
«Хоть раз в жизни подержать, а? Ведь я и машину когда покупать буду дорогую… Мне нужно привыкать к этим – к деньгам».
И перед ней возник образ 102 лошадиной силы семиместный универсал «Largus» и она открыла двери салона в нем и сунула ногу, осматриваясь и держа кожаный руль в руках.
Вот уже шоссе, которого она лишь обочину знала и всегда завистливо заглядывала в окна тех, тех рядом пробегающих в полнометражной их, их жизни, счастливых машин, их, выглядывающих оттуда светлых лиц семей, детей и самостоятельных бизнес-леди отдельно.
«Какая глупость!» - зашевелилось в одежде ее. Ей стало тесно в собственном свитере, юбке. Колготки щипались, и синяк индюшиный неимоверно вдруг зачесался.

Она поднялась, испытывая непонятного качества тревогу, поглядела на расположенного внизу храпящего старика.
«Вот ему – зачем? - Мысль сама двигалась, - зачем ему много денег? Мне бы чуть или половину, или четверть, я бы знала, что с ними делать. Выморенные баклажаны, кислые огурцы, каша, подгнившая картошка с белым червячками глазков? Зачем? Зачем мне так жить подобно, если я могу…»
Она слезла с кровати, не боясь, что разбудит старика. Ей вдруг и самой захотелось его разбудить и поделиться своими соображениями. Ей вдруг ощутилась та любовь, той же, ей неизвестного качества, которая часто сопровождала ее походы, и любовь посторонних людей, соучастие в ее жизни.
«Люди умею любить».
«Старик Николай поймёт. Здесь подход нужен правильный».
Стояла, мяла подбородок, будто это могло помочь логике рассуждений. Зашагала из угла в угол, переступая напрочь заснувшего деда.
«А как найти мне заначку?»
Подняла глаза.
Чердак!
Осторожно, не слышно, рискуя наобум, она тронула лестницу. Та подалась.
Старик глубоко всхрапнул, издавая неприятный запах. Девочка прикрыла глаза, все так же держась за сдвинутую лестницу.
Что ей было бы говорить, если он бы проснулся?
«Лгать? Ложь – святое дело!»
А ей не привыкать. Жизнь обучила.
«Туалет искала, например».
Снова бриз хлестнул по волосам и дальше прополз вниз: улёгся, затих, уплотнился на взмокшей спине.
«Лестница слишком тяжела и та крышка ещё сверху…»
Убрала руку от лестницы. Саму трясло неимоверно. Трудно было шаг ступить.
Соображала.
«Может, все-таки по-хорошему разойтись? Добрый дед. Зачем ему денег?»
И вновь в воображении заурчал двигатель «Largus» и девочка легонько нажала педаль. Автомобиль тронулся.
Что-то подсказало обуться и выйти из дома.
Она дёрнула дверную ручку, на самом деле, не страшась разбудить старика.
«Что ты!?»
Оказавшись за пределами дома, заперла дверь за собой. Думала.
Озоновый воздух одарил побагровевшие щеки чистым дыханием.
«Бесит. Все бесит!»
Она обошла дом и заметила вверху крохотное окошко, и скобы в стене вбитыми, ведущие к нему.
Подняла ногу нерешительно и стала подниматься.
Регулярно соскакивая (ноги ее по-прежнему дрожали и не слушались), с трудом, царапая локти сквозь свитер, цепляясь … цепляясь нитками за выбоины и вытворенный сухой раствор между шлакоблоками.
Ей удалось добраться до окошка и толкнуть его.
Распахнулось, громко ударила рама по смежной стенке.
Мира держалась изо всех сил.
«А точно сейчас старик выскочит. Туалет, ха, она искать пошла!»
Но он слепой совершенно и можно было просто отвисеться на стене, тайно.
Выждав немного, она решительно уцепилась за край рамы окошка и подтянулась, пытаясь влезть.
Свитер гусеницей складывался автоматически предательски на животе, не давая простой возможности проскользнуть в отверстие.
Ей пришлось несколько раз влазить и вылезать, все время поправляя складки одежды.
Очевидно, проще было стянуть его вовсе, но голова не соображала так чётко. Бриз обдувал ее юный лоб.
И в ушах - двигатель «Largus».
102 лошадиных силы, семиместный Велес, с покатым капотом, ровной линией крыши, площадью бокового стекла, высококлассной кормой вертикально ориентированными фонарями, небольшим бампером и ассиметричными створками дверей…
И там.
И там - Мирабель, - она. И – пересчитывала деньги…


3


Ей удалось взобраться на чердак. Коленками, перебирая, она постаралась тихо проползти на середину.
Здесь вокруг было полно мешков со старыми вещами, перевязанные каждый шпагатом.
И каждый она пересмотрела почти до дна. Никаких сбережений.
Но в одном из мешков наткнулась на коробку.
Он был красивый, вороной и какой-то старой конструкции. Пистолет.
И непонятно - заряжен ли?
Она повертела в руке и вложила обратно.
Под клеёнчатой тканью дальше обнаружилась крысиная нора, которая зияла до раззявленной щели в потолке.
В неё можно было наблюдать то, что происходило внизу.
Вследствие отсутствия, и очевидно, давнего отсутствия, жительницы данного отверстия, Мирослава не чуть расширила для еще лучшего обозрения.
Теперь точно и отлично было видно, что происходило в доме, там - внизу.
Старик лежал ещё какое-то время, потом поднялся, увидел – гостья исчезла.
Кряхтел, сидел, глядел в одну точку, поднимался с кровати, топтался и выходил из дому, и звал.
- Эй! Где ты делась?!
Спустя - вышел надолго. Мира видела, как он принёс воды и снова улёгся.
Девушка чувствовала, сердцем чувствовала, горечью в горле, что вот-вот, что вот-вот, что-то стоящее свершится.
И, действительно: услышала шум машины, стук автодверцей за пределами стариковского дома.
Николай поднялся немедленно. Жёстко рявкнула кровать под ним.
Грудь его вольно вздыбилась, вздохнула. Это было видно. Лицо наградилось воодушевлением.
Мира переместилась так, чтобы видеть то, что происходило за пределами дома.
- А-а! Я тебя ждал, приятель, - сказал Николай, распахивающему пальто мужчине и подавая широкое приветствие раскрытой ладонью.
Они обнялись. Мира видела это.
Сдержанно похлопали друг друга по спинам.
- Пенсию завёз, вот.
- Ждал, ждал, - бубнил Николай, незримыми глазами наблюдая за тем, за той атмосферой долгожданной, что создавал движениями приезжий.
И он, приезжий, вынул пачку денег, взвесил в руках, плюнул в пальцы, потёр мякишами, ополовинил ровно, усмехнулся и передал старику.
Трепетно затряслись пальцы последнего, принимающего купюры.
- Не повысили ничего, а? – Всплыл вопрос.
- Нет… как раньше, - ответил «сынок» и сунул аккуратно вторую половину денег в карман, - я тебе еды привёз, кстати, сейчас занесу.
Вернулся к машине, копался, вынул пакеты.
Сквозь щели фронтона Мира видела марку машины.
Белобрысый «сынок» с шуршащими пакетами направился в хижину деда.
Все было установлено на стол. Что-то в одном из пакетов перевернулось, стукнуло.
- Ух, ты!
- Коньяк на разлив тебе нашёл. Хороший, попробуешь.
- Ух, ты! – Старик повторил восклицание, расцветая явно, улыбаясь шедро, подошёл, шаря в пакетах проворно.
- Ну, и тут тебе на полмесяца хватит еды. – Сын указал на пакеты, - пока так.
Помолчали.
- Как супруга? – Спросил Николай, опершись деловито костяшками пальцев о стол.
- Ничего. Мы бы тебя забрали, сам понимаешь, но…
Три секунды - и дед взрывным голосом, бодро неестественным:
- О, нет-нет, сын, нет, как же?! После смерти нашей мамы, мне … уже ничего не нужно. Мне - неплохо. Вот только девчушка пропала…
- Какая? Кто? Девчушка? – Приёмный сын отступил на полшага.
- Да тут одна. Думал приютить. Славная такая...
- Гляди! Ха! Что ещё!
- Ну, ничего. Она послушная. Славная. Помогает мне. И  на душе светлее. Жили бы вместе.
Младший мотнул головой, послышался хруст позвонка.
- Даёт дед! А родители ее?!
- А нету никого. Сирота. И я…, - обмолвился Николай.
- А школа?! Ей сколько?
- Четырнадцать!
- Ну, папаша! – Дёрнул шеей. Ещё раз послышался треск позвонка.
- В школу бы на велосипеде ездила. А чего? – Продолжал спорить дед.
- Это в десяти-то километрах?
- Да, - опустил глаза старик и шарил по полу, пытаясь, ещё что-то добавить. – Да, он шустрая.
- Ну, гляди. Пускай себе. Но я никакую девочку не заметил по дороге. И. И если что, если понадобится вам -  достану велосипед. Эх, отец, чудеса!
Сын доверительно похлопал старика по плечу, которое не выдерживав нагрузки, перекосилось.
- Все хорошо, все хорошо, что на этом свете…
Помолчали. Младший коснулся кончика носа, взглянул на старика, поморщив лоб, исподлобья взглянул.
- Помочь ещё чем?
- Да девочка мне тут воды натаскала, приготовила… Наверное, гуляет где-то и вернётся…
- Ладно, батя, пойду. – Рука младшего в этот раз опустилась резче на плечо старика.
Но тот хотел придержать ладонь приёмного сына, не успел. И потому старик сам себе прошёл по тому месту, где была рука близкого. Как бы отираясь, провёл.
Младший покашлял, ещё раз коснулся кончика носа, ещё раз, но значительно короче бросил взгляд на старика, сморщил лоб -  и  тоже, - значительно скорее, сказал какие-то слова, формальные, направился к выходу.
Мира вновь очутилась у расщелин досок фронтона и глядела на этап разлуки.
Младший задержался на крыльце, ударил ладонью об иссохшие перила.
- Погода разгулялась. Свежесть! – Произнёс он вполголоса.
Николай вторил что-то.
И стоял близко, растерянно расставив руки.
Будто желал он задержать того, кто раз в месяц является к нему, приносит деньги, которые он, увы, не способен потратить, использовать, привозит еды, которую приходится экономить. А  вот: разве что – коньяк на разлив!
«Это - да!»
И, наверное, именно, об этом подумав, губы старика смочившись слюной, повлажнели, ожили.
- Ну! – Младший обернулся к старику, подмигнул и пошёл к машине.
Сел там. Захлопнул дверцу.
- Ты, вот, что! Э-эй! – Крикнул вдруг старик, взмахивая рукой. Рваный рукав оголил его запястье.
- Ты, вот, что! Если девчонку ту встретишь: скажи, чтоб пришла. Не боится. Угощение там и все такое, я…
Младший засмеялся:
- Эх, дед, хорошо!
- А что-о-о!? – Потянул Николай, - я бы ее и удочерил. А она бы… все бы ей бы досталось… сирота…
- Окей, батя! – И добавил, - смотри, не ошибись!
- Нет, уж! – сканировал дед громко, но дверца машины приёмного сына приоткрылась и захлопнулась ещё раз.
- Я вот только раз ошибся, когда…, - продолжал дед никому, засмеялся как-то неестественно и вдруг, рывком, указав рогаткой из двух пальцев себе в глаза, - когда это получил, - орден … эдакий за заслуги. А так…
И потом смех из Николая вырвался: рычащий, надрывной - в октаву горькой души, обратился словно внутрь, оголяя там мужское отчаяние. Там: бессилие справедливое перед жестокими, жёсткими законами жизни.
Мирослава прикрыла глаза, и слезы выдавились невольно глупо.
«Ерунда какая!»
«Злой дед, а даже чувства какие имеет».
Старик вышел дальше ещё: с крыльца и долго прислушивался к удаляющемуся шороху колёс.
Следующий месяц одиночества вступал в силу.
Мира не сводила глаз с покатых плеч старика.
Тот махнул рукой вдаль, и рассовал обе их по карманам.
Что он думал в то время, ещё прислушиваясь к тишине:
шороху в леске, крику вспорхнувшей птицы?
Мирабели пришлось переместиться на место «потолочного глазка», когда старик вернулся в дом.
Она не сводила глаз теперь с пачки денег, которая покоилась с краю стола.
Губы прикусывала до боли, замирала, рассматривая ценность купюр, - верхней из них, поблёскивающей розово-фиолетовыми символами от нечаянной зари тусклого окошка.
«Двухсотая, кажется».
Николай неторопливо перебрал продукты сначала.
Неторопливо: каждый, из них хорошенько прощупывая и поднося к носу, понюхивая.
Разложил все по полочкам.
Потом добрался до  рыже-коричневой бутылки конька. Натужился, вытягивая пробку.
Сморщил лоб. Забита туго.
Махнул головой, огляделся незримым взглядом.
Крякнул продолжительно, откашлялся деловито.
Прошёлся по дому. Туда-сюда. Исчез из виду временно.
Девочка ждала.
Там ещё он кашлял.
Стук о пол ложки.
Дел выругался, но с добром, упрекая предмет.
Ничего не найдя нужного там, вернулся к столу, к бутылке. На этот раз ему удалось вынуть душу, - стреляющую, как из пушки звук. Коньяк.
Отставив аккуратно, проверяя наощупь край стола, он установил надёжно янтарный напиток.
Был принесён стакан.
Дед дунул в дно, поставил, и нащупывая край четырнадцатигранной посудины, поднял другой рукой бутылку. Подмостив палец начал наполнять стакан.
Далее в обратном порядке: бутылка приземлилась хлопнулась донышком о стол, палец вынут.
Стакан ровно наполовину полон.
Дед поднял его, и выпил, утёр губы.
Уселся, думал.
Нащупал расположение стопки денег, но не так бережно взметнула кисть, как обращаясь с коньяком. Стопка даже сдвинулась под пальцами, разоблачаясь краями других значимых купюр.
Николай принялся прощупывать каждую филигрань бумажки.
Пересчитав, перебрав, без исключений, поднял слепые глаза кверху, подумал, сухо отплюнул в сторону, привстал и тут же упал на колени, полез под кровать.
Оттуда (Мирослава видела) была изъята деревянная коробка.
Открыл, щёлкнув посредине серебристым крючком.
Видела, как облачилась стопки туго набитых денег там, уложенных впритык.
Но старик нашёл, нашёл без труда новому поступлению место и, водя плечами привольно, сунул прибывшую стопку плотно.
«Вот она где!» - Мелькнуло у девочки.
И снова те сны, сны те, - идеи восторгающие и мучавшие ее. Совесть ли немо открывала зев порочный?
«Зачем старику столько? Зачем? Куда потратит? Куда? Но если я… если я же возьму, они найдут подлинное живое применение. Но если и они же, с другой стороны, меня с сыном тем, найдут, а? Впрочем, который, впрочем…, тоже обманывает его.
Но и плюс в том, что я исчезла, а? Это кстати.
И я сумею спрятать деньги до нужной поры до времени. Не докопаешься».
Она поднялась, обхвативши грудь.
Утешение зудящее, торжество переполняли тревожно.
«Да я все не возьму. Немного только…»
Сзади неё что-то зашуршало, оглянулась.
То ли ветер, то ли крыса.
Проронила вдруг руку в дыру, и - несколько крошек просыпалось небрежно вниз.
- Эй! – Николай поднял голову, - кто там? Эх-и!
Он забросил шкатулку под кровать, не успев заперев ее, и  выскочил на улицу.
Он нашёл Мирославу, спокойно спускающейся по лестнице.
- А это ты чего там делала?
- Обстановочку просматривала. Вам вещи, вот, постирать захотелось. У вас там мешков с нужными вещами много. А то вы ходите в одном и том же, и …, - придумывала на ходу.
Старик молчал. Тучей пронеслось разладом в его челе.
- Ты, не лазь, где попало, вот что, не надо, - ответил глухо, не лазь. Голову снесёшь, а мне - отвечай!
- Ну, вы же видите, какая я. Я в помочь. Проворная.
Под одутлым выражением деда, подошла, взяла его руку.
Он был строг.
Ни царапиной эмоций не двигалось в нем временно.
Но она же знала…
- Сын приезжал, - сказал, - пойдём, может можешь приготовить что-нибудь. Я хотел познакомить тебя с ним.
- Познакомимся ещё! Ха! Проблема!
- Егоза ты, не бросайся словами, молодая. Проблема! Смотри-ка!
- Ладно, дедушка, - отвечала Мира, удивляясь лояльному, ласковому голосу своему. И одновременно боясь подвести саму себя, что душа ее, замысел ее раскроется самым простым, естественным способом.
«А ложь: ведь не так много в ней славы».
- Сердит на тебя, - бурчал дед, - исчезаешь…
- На минуточку. А то - все гуляла. Откуда знать: придёт ваш сын или не придёт? Продукты – не продукты. А продукты нужно закупать.
- Ага, - подумал старик, - ну, денег нет. А продукты вон, заходи.
И старик толкнул дверь, пропуская, и сторонясь вместе с тем, Мирославу.


4


- Заметила, - спросил Николай, - собака не трогает? Не боится – доверять стала. Ты можешь подойти - не тронет точно.
- Я боюсь, - ответила Мира.
- Лаку мою не обманешь. Чувствует человека - не тронет: свои.
Но Мирослава сомневалась.
- Ну, ладно, - подумал дед, - раз такое революционное дело, пойду, посев табака на рассаду брошу-ка. Время. Есть тут у меня огородик. Земля скоро лёгкая, манкая. Ну, а ты тут хозяйничай.
Мира кивнула.
Николай надел утеплённый жилет коричневого фазанового цвета и вышел с мешочком семян, помахивая им.
Девочка сопровождала его взглядом - он скрылся где-то в леске.
Она зашла в дом, залезла под кровать, вынула коробку.
Это было изделие из фанеры с алюминиевым крючком, которая плотно защёлкивала ее.
Мира открыла и увидела ряд заветных вложенных купюр, о которых мечтала.
Осторожно, запустив руку, принялась вынимать так, чтобы  оставить эффект цельности остатка.
Но этого мало. Ни о каком шуме двигателя «Largus»,
102 лошадиных силы, нет - семиместном Велесе, с покатым капотом, ровной линией крыши, площадью бокового стекла, высококлассной кормой вертикально ориентированными фонарями, небольшим бампером и ассиметричными створками дверей, не могло быть речи.
Пока, увы, нет.
Она пересчитала то, что уже находилось в ее дрожащих руках: этого хватило бы на классный велосипед, ну, или приодеться. И только.
Но взять больше?
Ей не позволяло что-то, что говорило с ней извне. Она подумала ещё немного, как замерла, заперла коробку, установила ее по памяти точно на то же место, залезла ещё раз и сверилась с полотном пыли, которое указывало на абсолютное место прежнего расположения коробки.
Таким образом, справившись, вылезла, сунула добычу под свитер и направилась к выходу.
Старика Николая нигде не было, и Мира пошла сторонкой от предполагаемого его нахождения.
Однако скоро увидела его.
Он копался на обнажённом клочке полянки. И к нему подошли парни, которых она знала: по именам. Это было местное хулиганье.
Обычно они ходили вчетвером, лазили по домам, воровали. Теперь их двое: Расторопшин и Васюков.
Они также увидели Мирославу и сделали вид, что не видят ее. И только Расторопшин (да, это был он) махнул издалека торопящейся девочке.
Оба они продолжили говорить со стариком, и на лицах их было такое выражение и улыбки щерблённые, циничные, что нетрудно было догадаться: зачем они явились сюда.
Они могли бы и сами войти в шлакоблочный дом и, перерыв все, найти денежные сбережения деда, но им мешала Лара – собака.
Мира видела: Васюков, похлопал по плечу старика.
Николай нахмурился и попытался уйти от фамильярного обращения молодца. Те  посмеялись.
Мирослава остановилась, присела за кусты, прячась, и распознавая фразы и выкрики вдруг спорящих людей.
Молодые люди не намеревались долго вести переговоры.
Перекинувшись краткими фразами, развернулись и направились, подняв плечи к дому старика.
Николай, засунул в карман фазанового жилета мешочек с семенами,  скорыми шагами направился так же к себе.
И вот, там: уже слышался зов собаки, отчаянное тявканье и стало ясн0 - парни вошли в дом старика.
А далее послышался и грозное возражение старика.
Неясного ничего нет.
Мирослава вышла из кустов.
То, что внутри из неё общалось к ней же, рвануло в сторону Николаевского дома. Она могла бы сопротивляться этому, но ноги вели вперёд.
Она подошла к дому, там, где происходила уже борьба.
Лака лежала возле своей будки, и тявкала бесполезно: то ли защищая свое потомство, то ли, желая вступить на защиту хозяина. Но была привязана.
Мирослава, обойдя дом к той стороне, где находилась лестница на чердак, подтянулась.
Влезла наверх, открыла дверцу и стала искать вороной пистолет в одном из мешков.
 Нашла, спустилась и вошла в дом.
Расторопшин, Васюков держали старика за куртку, - каждый со своей стороны. И как увидели девчонку, влетевшую в раскрытые двери, обомлели, увидев, что в ее жилами набитой руке.
Мира тут же подняла дуло на ребят, переводя его с одного на другого.
Васюков поднял руку:
- Э! Ты с ума сошла! Э! Мы возьмём и увалим!
- Оно у неё пустое, - заметил Расторопшин, отпуская деда.
- В чем дело? – Спросил старик, не понимая, что происходит.
- Мелочь с кривым пистоном явилась, вот в чем дело.
- Игрушка, точно!
Мирослава увидела, как рука одного из бандитов потащилась к древку у стены.
Прозвучал выстрел.
«Ого!»
Пуля вошла мимо головы старика.
Парни, отбросив деда в сторону, не мешкая полезли в окно.
Мирослава ещё раз, прикрыв глаза, ещё раз произвела выстрел.
На этот раз пуля влетела в стену, откусив кусок шлака.
За окном уже кричали: «Эта сука - сама грабить!»
Лара разносилась энергичным лаяньем.
Девочка бросилась к коробке с деньгами. До неё не успели добраться.
Потом бросилась к деду. Того трясло, он просил вынуть из шкафа настои трав, бинты и перевязать раненную каким-то образом руку.
Она так и сделала.
Усадила деда на стул. Тот не сводил внимания со своей боли. Третий раз, залезла под кровать и вернула туда все, что взяла.
- Ну, что ты там все гремишь, гремишь!? – Спрашивал Николай, - да, что же от тебя шуму-то столько? Иди, погляди на Лаку - ей помощь нужна. Чего она орёт!
Мирослава взяла настойку, также бинты и пошла на выход, мимо деда.
Он, остановил ее у двери:
- Стой, дочь, спасибо тебе, родная…
Ей казалось: он разглядел ее, и не заметила, как крепко он вцепился в ее запястье.
- Ладно, отец, - произнесла она, - ты извини. Извини…
Он отпустил, пригнул голову.
Мира вышла, обработала собаку, которая, вырываясь из ошейника, натёрла раны.
Поставив рядом бутылочку со спиртовой настойкой, скрутив остатки бинтов, поднялась, подумала и пошла прочь, - от дома, от деда.
«За что любят люди?»
Цепляясь за измотанную почву в крупных, разъятых рытвинах, Мирабель направилась снова в лесок.
У кроссовок отходила подошва.
«Если бы что-нибудь найти эдакое клейкое?»
Она хотела добраться до той единственной сосны, которую разглядела с краю леса и попробовать из неё выделить смолу, потом щепочкой приклеить.
Впереди путь.
Назад доберётся на электричке.
Станция «Водная» не раз была посещаема. А если удастся пройти дальше, то и с «Переложной» можно было добраться также. Только туда ещё сутки.
Хотелось бы повидать чего-то нового, все-таки.
«Поле – обширное однородное пространство, одно из мест выращивания сельскохозяйственных культур», - вспомнила она определение.
По географии у неё «отлично». И - по рисованию.
Утром, и вот даже вечером, когда разливается солнце по плато – ощущение - земля выгибается, округляется, и попадаешь в какую-то воронку и эта воронка, воронка эта, так и хочет ущипнуть тебя...