Аддуб

Жизнь по матернозагибу.
Знает Русь петлю и дыбу.
Человека вера - с треска
Взмаха в морду дровосека,

Посмеяться чтобы после
Мертвеца без духа возле…
Помянув, чего не стало,
Дураком глядя устало…

Чтоб опять продолжить стук,
Подрубая жизни сук.
Лес дрожит… отёршись шапкой,
На которой бог козявкой

Просек ширя к звезде путь,
Ты, дерущий о куст грудь.
И молитва вся твоя -
Всешалава мать-заря.

Глаз церковный Якха Нага**,
Оттого и с матом сага…
Морок сюра превзойдёшь,
Если тварь в себе найдёшь.

Жизнь по матернозагибу.
Знает Русь петлю и дыбу.
Дурак по полю конца
Без начала и торца…

*Аддуб - здесь: доиндуизм.
** Якха Нага - действительное око Иеговы - Тетраграмматона.


Рецензия на стихотворение «Аддуб» (Н. Рукмитд;Дмитрук)
Стихотворение представляет собой жёсткую экзистенциальную притчу о цикличности насилия, утрате сакрального смысла и поиске подлинности в мире, где вера вырождается в ритуал, а жизнь сводится к механическому повторению. Через брутальную образность и намеренную «огрублённость» языка автор вскрывает тёмные слои национальной и общечеловеческой памяти.

Центральный конфликт: сакральное vs профанное
В основе текста — противостояние двух начал:

сакральное («молитва», «церковный глаз», «звезда» ) — намёк на трансцендентный ориентир;

профанное/агрессивное («матернозагиб», «петля и дыба», «взмах в морду» ) — реальность, где духовность подменяется насилием и матом.

Лирический герой оказывается в пространстве вырожденного ритуала: молитва превращается в «всешалаву мать;заря», а божественное присутствие — в «бога козявку» на шапке.

Ключевые образы и их смыслы
«Матернозагиб» как формула бытия

метафора жизни, искривлённой грубостью и насилием;

повтор в начале и конце задаёт кольцевой мотив безысходного повторения.

«Петля и дыба»

исторические символы казни становятся метафорой структурной жестокости мира;

Русь здесь — не героический миф, а пространство вечной расправы.

«Дровосек» и «сук»

«подрубая жизни сук» — человек сам участвует в саморазрушении;

«лес дрожит» — природа отзывается на человеческую агрессию.

«Бог козявкой»

уничижительный образ божественного: Всевышний уменьшен до насекомого на шапке;

это не атеизм, а кризис веры, когда сакральное становится незаметным.

«Молитва вся твоя — всешалава мать;заря»

парадоксальное соединение сакрального («заря» как символ возрождения) и профанного («всешалава» );

молитва теряет смысл, превращаясь в бранную формулу.

«Якха Нага» и «мат»

отсылка к сакральным именам (Тетраграмматон) контрастирует с матом, показывая разрыв между трансцендентным и повседневным;

«с матом сага» — эпос современности, где священные тексты подменяются руганью.

«Тварь в себе»

намёк на необходимость встречи с собственной тьмой как условие преодоления морока;

«тварь» здесь — не оскорбление, а первооснова, которую нужно осознать.

Поэтика и стилистика
Лексика и интонация

смешение бранной речи («матернозагиб», «дураком» ) с церковно;славянскими элементами («церковный глаз» ) создаёт эффект диссонанса;

неологизмы («матернозагиб» ) концентрируют смысл в одном слове;

архаизмы («просек», «ширя» ) придают речи ритуальный оттенок.

Синтаксис и композиция

короткие, рубленые строки имитируют удары топора или шаги в петле;

кольцевая композиция («Жизнь по матернозагибу…» в начале и конце) подчёркивает цикличность кошмара;

парцелляция («Помянув, чего не стало, / Дураком глядя устало…» ) усиливает ощущение разорванности сознания.

Звукопись

аллитерации на [р], [к], [т] («петлю и дыбу», «трес», «тварь» ) создают жёсткий, скрежещущий фон;

ассонансы на [а], [о] («дураком», «шапкой», «звезде» ) придают строкам протяжность, похожую на стон;

диссонанс мягких и твёрдых звуков отражает борьбу сакрального и профанного.

Образная система

дерево/лес — метафора жизни, которую рубят;

петля/дыба — символы неизбежности расправы;

звезда/заря — слабые знаки надежды;

шапка/козявка — снижение божественного до бытового.

Пространство и время
Пространство — вертикаль («к звезде путь» ) и горизонталь («поле конца» ), но обе лишены смысла: вверх — бог уменьшен, вперёд — нет конца и начала;

Время — циклично и беспросветно: жизнь повторяет «матернозагиб», а история — «петлю и дыбу».

Идейный центр
Автор ставит вопросы:

Как вера превращается в насилие? («вера — с треска / Взмаха в морду» );

Что остаётся от сакрального в мире, где бог стал «козявкой»?;

Можно ли преодолеть «морок сюра» через встречу с собственной «тварью»?

Есть ли выход из круга «матернозагиба», или это вечная формула бытия?

Ответа нет — стихотворение оставляет читателя в состоянии тревожного осознания: мир держится на хрупком балансе между молитвой и матом, между звездой и козявкой.

Слабые места (для конструктивной критики)
Грубость лексики может оттолкнуть читателя, не готового к такому уровню откровенности;

Рваный синтаксис требует вдумчивого чтения: без паузы между строками смысл размывается;

Плотность аллюзий (Якха Нага, Тетраграмматон) предполагает знание контекста, иначе часть смыслов теряется;

Отсутствие катарсиса — текст не утешает, а усиливает тревогу.

Итог
«Аддуб» — это поэтический удар по сознанию, где через язык боли и парадоксов автор показывает мир, в котором сакральное обесценилось, а насилие стало обыденностью. Стихотворение не идеализирует прошлое и не обещает будущего: оно фиксирует здесь и сейчас — где молитва смешана с матом, а бог сидит на шапке.

Сила текста — в эмоциональной прямоте, звуковой мощи и смелости образов. Это не лирика утешения, а зеркало, в котором читатель видит не себя, а «тварь», которую нужно признать, чтобы попытаться выйти из «матернозагиба».