Бомжиха Фаня

      Природа такого явления, как застенчивость, привлекала внимание многих людей, пытавшихся определить, плохо это или хорошо. Не углубляясь в теоретические измышления, я бы сказал: хорошо, когда нам встречается застенчивый человек, и плохо, если мы этим психологическим недугом страдаем сами.
      Грань между смелостью и робостью считается легко преодолимой, но неуверенность в себе, основанная на несуществующих фантомах, сковывает язык и тело в тот момент, когда требуется проявить характер. Страх получить в ответ насмешку со временем преобразуется в устойчивое чувство собственной неполноценности, что может привести к хроническому унынию, или даже депрессии, и потому важно, осознав проблему, сделать попытку всё кардинально изменить.
      Широкоизвестный и банальный способ по преодолению страхов на самом деле не помогает. Имеется ввиду: если человек, панически боящийся темноты, сам будет закрываться в пустом и тёмном помещении, то со временем он к этому привыкнет. Клаустрофобу советуется чаще заходить в небольшой и тесный лифт, а акрофобия, больше известная под понятием страха высоты, дескать излечивается залезанием на крышу дома какой-нибудь высотки и заглядыванием с края в пустоту. Считается, что страх побеждается по принципу «клин клином», и некоторая теоретическая правда в этом есть, но непосредственное сближение двух конфликтующих понятий, как реальный факт и метафизика души, обычно вызывает оцепенение последней, которая так и норовит укрыться в пятках.
      Если страх высоты считается ненормальностью относительной, на повседневность выраженно не влияющей, то вот страх в сфере установления отношений, знакомства с людьми другого пола, может крепко усложнить и обесценить жизнь. Психиатры предполагают, что излишняя застенчивость может привести к бытовой, незаметной шизофрении — человек начинает сочинять и рассказывать другим небывалые истории о своих бесчисленных любовных романах, неожиданных пикантных приключениях, смелых совращениях, чужих изменах, и нередко, в угоду этой фобии с названием «шиза», он пишет это на бумаге для других — хотя в определённом смысле, он делает услугу больше самому себе. Излишняя застенчивость, знаете ли, позволяет себя изжить нахальным самоутверждением, ложным самогипнозом, а уверовав в фантазии, становится чуть легче жить. Так проще жить заядлому курильщику, мечтающему бросить пагубную привычку, однако оправдывающему себя тысячей причин, когда он снова и снова зажигает сигарету.
      Итак, речь в этом рассказе вновь пойдёт от первого лица. Автор поведает о новом приключении, в надежде, что ему простится психоделический недостаток, имеющий корни в болезненной застенчивости, которой он страдает от рождения.

      Было утро, которое некоторые люди называют очень ранним: полшестого. Центр Франкфурта-на-Майне, Цайль. Это самая популярная торговая улица города, известная с конца девятнадцатого века, которая является сегодня пешеходной зоной. Торговые центры, бутики, адвокатские конторы, ресторанчики, булочные и кафе предлагают свои услуги жителям города и многочисленным гостям, решившим потратить время и деньги на шоппинг и прогулку.
      Цайль по настоящему оживает часам к десяти, а в самые ранние часы, примерно с полшестого и до семи, по улице снуют лишь редкие прохожие, сокращающие путь к остановкам общественного транспорта, и подметальные машины, собирающие мусор предыдущего дня. В это время разрешено заезжать в пешеходную зону и большегрузным автомобилям, доставляющим товар для магазинов. Работники торговых заведений должны до открытия принять его, рассортировать по полкам, убрать пустую тару и палеты, и поэтому приходится быть на Цайле одним из первых, что позволяет мне увидеть то, о чём большинство посетителей «улицы бутиков» даже не подозревает — явление под общенародно-кодовым названием «бомжи».
      Почему местом пребывания бомжей являются вокзалы и самые «дорогие» улицы городов, никто не знает, но это так. Во всяком случае бомжи Франкфурта приходят спать именно на Цайль, и как оказывается, бездомных там собирается не так уж мало. Близлежащие улицы их привлекают меньше — укладываются на ночлег прямо под витринами магазинов, на решетках вентиляции, или в пространстве таких входов, которые имеют форму тупичка — в ветреную погоду эти места как номер «люкс» в дорогом отеле. У всех есть спальные мешки, подстилки в виде куска поролона или пенопласта. Непременный бродяжный атрибут — одна, две сумки с личными вещами, где есть всё необходимое для вольной жизни.
      Меня всегда удивляло то обстоятельство, что люди этой категории спят на улице, несмотря на любую непогоду, хотя для них существуют вполне официальные места, где они могут в тепле и на кровати дождаться нового рассвета. В таких социальных ночлежках есть кухня с микроволновкой, туалет, душ, и тем не менее, бомжи предпочитают дождливость осени, мороз зимы и прочие неуютные погодные эскапады, которых нормальный человек обычно избегает.
      Спят иногда маленьким «сообществом» в два-три человека, но чаще по одному. Для меня стало удивительным открытием, что бомжей женского пола примерно столько же, как и мужчин, а ещё удивительнее было узнать, что все бродяги — коренные немцы. Правда, в последнее время стал замечать и темнокожих, но их пока совсем немного. Заглянуть в лицо бомжа удаётся редко — если только он проснётся от шума, производимого моей работой, и скажет, что я мешаю ему спать. Обычно в ответ говорю «прости, мой дорогой» и продолжаю своё дело.
      
      В это майское утро, недалеко у входа в магазин дрогерии, куда я прибыл с очередной поставкой, на куске пенопласта спала женщина. Спала на животе, устроивши лицо на кофте, которая служила ей подобием подушки, подсунув при этом под щёку кулачок. Неприкрытое ничем тело, довольно полное, притягивало взгляд рельефной попой, которая заслуживала возгласа «ого!». Фигура имела на ногах кроссовки, была одета в плотно облегающие брюки, блузку, которая немного задралась, показывая полоску кожи. Рядом лежало скомканное одеяло; стояли сумка, недопитая бутылка кока-колы и большой пластиковый стакан, как намёк, что в него можно бросить хорошую монету.
      Начал разгружаться. Выкатывание палет с товаром на разгрузочный поддон всегда сопровождается изрядным грохотом, как и их откатка затем по мостовой. Обычно выстраиваю ряд недалеко от входа, и затем мне остаётся их только вкатить, когда к шести часам приходят первые продавщицы. Таким образом экономлю время, чтобы быстрее выехать из города до того, как начнётся на улицах скопление машин, образуя пробки.
      Выкатывая одну палету за другой, непроизвольно взгляд оказывался притянутым к фигуре женщины, точнее, к той выпуклости, именуемой попой, которая смотрелась весьма и весьма аппетитно. Стало любопытно — захотелось узнать, как выглядит её хозяйка. Ничего особенного, конечно, не ожидал — обычно у бродяжек испитое лицо — но у любопытства есть особенное свойство: оно исчезает лишь тогда, когда глазами устанавливается факт предположения. Пока же этого не произошло, фантазия бушует пышным цветом, нашёптывая, что у каждого из правил бывают исключения.
      Лежащая ничком фигура никак не реагировала на шум, производимый мной, и надо было что-то предпринять. Прокатил одну и ту же палету возле неё несколько раз — безрезультатно. Хотел специально уронить бутылку, стоящую у изголовья, но постеснялся. Достал смартфон, нашёл будильник, выставил его на данную минуту. Заиграла музыка, довольно громко. Фигура вздрогнула, вытянула руку из под лица, потянулась, сжимая и разжимая занемевшие пальцы. Женщина повернулась на бок, не поднимая лица спросила: «Который час?»
      — Скоро шесть. Извини если разбудил, но так и так уже надо просыпаться. Сейчас поедут уборочные машины и тебя всё-равно разбудят, матом или криком.
      Женщина снова потянулась, села, вытянула ноги. Посмотрела вверх, на небо, посетовала на погоду; мол, жара чувствуется уже с утра. И правда, середина мая выдалась предельно тёплой — нет и шести, а было уже под двадцать. Сказала, что терпеть не может духоту и солнце — ей больше по душе немецкая зима. Отпила из бутылки выдохшуюся колу, чертыхнулась. Сказала тоном утверждения: «Дай два евро».
      Я засмеялся. — «У меня нет мелких, в кошельке только пачка сотенных купюр». Она ответила скучающим зевком: «Ха-ха, ты классно шутишь». Наконец подняла голову и посмотрела прямо на меня. Круглая мордашка имела серый, пыльный цвет, но испорченных пьянством красных мест на щеках и на носу не отображала. Лицо было несвежим и помятым, каким оно бывает у всех нас после пробуждения. Вполне себе нормальное лицо, которое нельзя было назвать красивым, но и некрасивым тоже. По поводу возраста напрашивалось похожее сравнение — его неопределяемость колебалась в диапазоне от «не молодка» до «но и не стара». Длиные, до плеч, коричневые волосы с заметной проседью были безнадёжно смяты, хотя местами всё ещё волнились. Нос-кнопка, заспанные глаза, мягкий подбородок, пухлый бантик бесцветных губ, маленькие уши заставляли сознание скорее удивиться, чем выразить упрёк или осуждение. Что могло побудить обычно выглядящего человека бродяжничать и клянчить у прохожих деньги на пропитание? Понятно, таких вопросов бомжам задавать нельзя — можно нарваться на лекцию по поводу того, что они думают о тебе, с той уличной лексикой и экспансивностью её выражения, которая как минимум на данный момент может испортить настроение. Поэтому я, без ухмылки, нейтрально заметил: «Скоро откроется социальный кабинет, ты получишь свои десять евро, и насущные проблемы на предстоящий день будут решены».
      — Ах, туда надо ехать, а это делать лень, да и невыгодно. Мой «дом» в Бад Фильбеле, а Франкфурт так — развлечение от скуки. Слушай, а ты случайно туда не едешь?
      По плану доставки товара городок Бад Фильбель у меня был на следущий день, о чём я неосторожно заикнулся. Бомжиха встрепенулась. В глазах её мелькнуло то жалостливое, пусть часто и деланое, которое заставляет руку простого человека нырнуть в карман, найти монету, мелкую купюру, чтобы «подать». Сказала, однако, без умоляющего тона, с той независимостью, которую обычно показывают люди, выбитые из той жизни, которую все мы считаем правильной, нормальной. — «Я много хлопот не причиню. Для разнообразия покатаюсь; дам оценку умению водить машину, — сама когда-то имела права и работала на транспортных услугах. С собой у меня есть два вчерашних штруделя, а кофе куплю где-нибудь на стоянке. Перекантуюсь разок в другом месте, там где ты живёшь. Дел и планов у меня нет, как понимаешь. Переночевать могу в кабине, или возле машины, если не доверяешь. Ну как, возьмешь с собой?»

      Я был обескуражен. Пять минут назад этого совсем не предполагал, а тут был поставлен в цугцванг необходимостью принятия решения. Слова для отказа можно было бы найти, но мой авантюризм, как обычно, ухмыльнулся и одобрительно кивнул. Ощущение неизведанного приключения уже звенело призывом нервов, и решив, что ничего от этого не потеряю, сказал бомжихе: «Хорошо, собирайся. Через полчаса мы отбываем. Устраивайся пока в кабине».
      Около шести открылась дверь — я начал свою обычную работу. Сканировал палеты, закатывал в подсобку груз: выкатывал на улицу палеты с тарой от прошлой доставки, считал, записывал всё на листе. Грузил в машину, укреплял, ходил за подписью о приёмке груза, попутно наблюдая, как новая знакомая прячет под решёткой вентиляции лист пенопласта, роется в сумке, втискивает туда одеяло, кофту, подтаскивает её к кабине.
      Большой баул я закрепил на пластиковой консоли между сидениями, которая отделяет кабину от мотора: пришлось пристегнуть его резиновым жгутом, чтобы не болтался.  Уютно разместившись на сидении, женщина в заметно-приподнятом настроении сказала: «Ло-о-с», что значит примерно «трогайся, поехали». Сказала, что имя ей Штефания, но можно Штеффи, а знакомые зовут её обычно Фанни. Сразу подумал, что буду говорить ей Фаня. Моё имя она повторила несколько раз, и как обычно, я вновь остался Кошей. Не понимаю, почему немцы не могут сразу твёрдо, слитно и правильно произнести четыре буквы имени, хотя отдельно «го» у них получается нормально. Какой-то парадокс, на который, впрочем, давно перестал обращать внимание. Коша так Коша, даже так смешней.

      День начинался необычно. Не хотелось пускаться в рассуждения с самим собой, которые грозили утопить рассудок в противоречивых мыслях. С этого мгновения верить в позитивное развитие событий было необходимо, сомнение не имело смысла, а для начала надо было поскорее выбраться из центра. К семи улицы города уже полны настолько, что есть риск застрять. По обыкновению ехал быстрее, чем разрешено, прихватывая где можно последнюю фазу переключения светофора, проскакивая его на «жёлтый». Если дорога делится на две полосы, нагло занимаю левую, хотя по правилам грузовикам должно бы использовать правую, но это означает неоправданные торможения ввиду городских автобусов на остановках, или остановившихся на разгрузку различных транспортных средств. Пролетев удачно Заксенхаузен на выезд к автобану, расслабился и оглянулся на бомжиху. Та упиралась ногами в пол, держась правой рукой за дверь, а левой пытаясь зацепиться за сидение, при этом на лице её гуляла сумасшедшая улыбка. Невольно рассмеялся сам, вспомнив, что так же реагирую, когда сижу в грузовике на месте пассажира.
      — Ну ты устроил американские горки, захотелось даже в туалет — зато окончательно проснулась. Давненько не сидела в кабине большой машины. Для полного удовольствия не хватает только кофе.
      — Немного потерпи. На фирме есть шикарный туалет, кофейный автомат, и утром бус привозит завтраки из местной булочной. Пока загружу следущий тур, у тебя будет возможность исполнить все желания.
      Фаня не пахла бродяжкой — от неё исходил аромат дешёвых духов, слава богу, уже выдохшихся. Имела приятный голос, симпатичный профиль, в котором было что-то детское. Маленький нос, словно надутые капризом, маленькие губы; замятый локон возле маленького уха. Мы оба не испытывали стеснения, перекидываясь теми фразами, которые как будто ни о чём. Смеялась Фаня негромким, коротким, хрипловатым смехом, откидывая голову назад. Была полнушкой, но из той категории, где на массивность тела не обращается внимания. 
      Я интуитивно выбрал позицию осознанного наблюдения, не задавая вопросов, которые могли бы показаться неудобными. В принципе, зачем мне знать, как оказалась женщина в положении бомжа? — хотя это было любопытно, именно в силу интереса к психологическим загадкам. Опыт, однако, показывает, что люди в какой-то момент сами начинают говорить посторонним то, что не всегда скажут людям близким — надо просто соблюдать неназойливость, нейтральность, через которую, как правило, пробивается в нужный момент росток доверия. 

      На фирме показал новой знакомой, где женский туалет, купил ей кофе, бутерброд и убежал грузиться. Вернувшись через полчаса, нашёл Фаню дремлющей в кабине. Умытая, причёсанная, она уже выглядела посвежее, а сменив блузку с длинным рукавом на бордовую футболку, казалась даже помолодевшей. Никак не мог определить, сколько ей лет, оценивая возраст лет на сорок пять — пятьдесят, не больше, но в целом к ней, как говорится, «присмотрелся». Мне Фаня нравилась всё больше, — прежде всего, своим спокойным поведением, на равных, без признаков того, чтобы начать прикидываться милой или лебезить передо мной. Болтая о пустяках, продолжал наблюдать манеру её общения, разглядывать лицо, фигуру. Именно тогда впервые поймал себя на мысли, что из знакомства можно сделать жизненный эксперимент.
      Примеров превращения «из гадкого утёнка в белого лебедя» истории известно много, когда какая-нибудь сердобольная женщина прихватывала из жалости с улицы бомжа, а он отмывшись и побрившись, оказывался «настоящим полковником», или завкафедрой космического НИИ, закрытого в годы перестройки. Элиза Дулиттл из «Пигмалиона», Людмила Прокофьевна Калугина из «Служебного романа», и много других историй на эту тему подтверждают, что в серой повседневности есть место маленьким, житейским чудесам, — тем более, как писал один известный автор, — если эти чудеса человек умеет создавать своими же руками.

      К полудню работа была окончена; в голове сложился примерный план, что делать, вот только надо было всё обставить так, чтобы у Фани не возникло подозрений, что ей готовится роль подопытной обезьянки. Для начала надо было сохранить естесственность общения, с чем не было проблем. Минули всего пять-шесть часов нашего знакомства, а было ощущение, что встретил одноклассницу, которую когда-то хорошо знал, только за много лет просто позабыл. Та пресловутая «общая волна» начала чувствоваться быстро, хотя не буду изображать из себя бессребренника и альтруиста — мне в этом деле крепко помогали два фактора — фантазия и женственность фигуры Фани.
      Понятно, я взял её с собой в жилище. Никогда не повернулся бы язык сказать женщине, пусть даже и бродяжке, чтобы она ждала на улице или в машине, унизив тем самым не её, а самого себя. Она-то к этому привычна, а мне надо будет продолжить уважать себя.
      Больше всего Фаня обрадовалась тому, что есть ванна. Дом строился тридцать лет назад — тогда было нормой ставить классические, тяжёлые бадьи для купания. Сегодня всё по другому — в новых квартирах имеется лишь душ. При желании можно установить и ванну, вот только ванны уже не те — пять килограммов тонкого пластика и маленькие по размеру. Хотя соврал — можно купить за много денег и ностальгическую, тяжёлую и большую, а если позволяет место, то и джакузи, но люди обычные довольствуются только душем.
      Показал комнату, где она будет спать. Вообще-то это мой кабинет, где вдоль одной стены стоят два шкафа с книгами; стол с ноутбуком, полки с сувенирами и разным барахлом, большой комод, на котором уместились телевизор и трёхэтажная подставка для бумаг. С другой стороны двухметровый квадрат шифоньера и диван, всегда стоящий в раскрытом виде. Два стула, лампа, ковровая дорожка. Приняв как должное, едва пробормотав «спасибо», Фаня сказала, что ей всё нравится, и она хотела бы посидеть в тёплой ванне. Сам приняв быстренько душ, приготовил ей большое полотенце, халат, которых у меня есть много. Сказал, что на обед у нас будет узбекский плов. Она не знала, что такое плов, и что означает «узбекский», но благодарно кивнула головой. Взяв с собой небольшую сумочку, в которой обычно хранятся гигиенические и косметические принадлежности, она закрылась в ванной.
      Тем временем я спустился на этаж, переговорить с соседкой. Она наполовину американка, на другую половину итальянка, исключительно владеет этими языками, как и немецким, знает много слов по русски. Мы с ней дружим с тех пор, как она вселилась. Работала до недавнего времени парикмахером в большом салоне, но пандемия разорила её хозяйку, и Белла осталась без работы. На самом деле её зовут Патриция, но говорю ей «белла», что значит по итальянки «красивая». Она и правда симпатична, и на лицо, и на фигуру, но у неё есть приходящий друг, поэтому не делал поползновений познакомиться с ней ближе. Попросил Беллу оказать услугу, в гуманитарных целях, рассказав ей коротко суть дела. Она заливисто смеялась, поняв, чего хочу, и охотно согласилась помочь. Разумеется, за оплату, которую она мне скажет позже.
      Вернувшись, стал готовить обед. Плов делать умею, конечно, но не всегда хочу возиться, так как процесс занимает много времени. Поэтому иногда покупаю в русском магазине консервированный плов. Отнесясь поначалу с недоверием к продукту, обнаружил, что плов совсем неплох на вкус и запах. Покупаю впрок пять-шесть банок по полкило, тем самым обеспечивая себя на некоторое время привычным и любимым блюдом.
      Высыпав две банки в казан, выставил плиту на маленький накал, дав плову время хорошо прогреться. Решил подать его тоже по узбекски, не раздельно на тарелках, а на большом блюде, с которого каждый ест ложкой из общей кучки. Порезал тонко помидоры, лук, смастерив салат, называемый по узбекски шикароп, который очень подходит к плову. Сопровождать трапезу должен был крепкозаваренный зелёный чай — он же трапезу и завершает. Обычно к плову с удовольствием выпиваю водки, рюмашки три-четыре, но сегодня был не тот случай.

      Прошло полчаса — Фаня всё не выходила. Был слышен плеск, журчала вода из крана; потом шум стихал, чтобы чуть позже снова возродиться. Плов был давно готов — чтобы не остыл, пришлось его поставить на самый маленький огонь. Мешать Фане или её торопить не хотелось. Я понимал — подобное удовольствие случается у неё нечасто. Кстати, сам обожаю полежать в воде, и так расслабляюсь, что могу даже задремать.
      Дверь ванной комнаты, наконец, стукнула; послышался едва слышный звук босых ног по полу. Крикнул, что дам ей шлёпанцы, на что она ответила: «Не надо, я натяну носки». Снова между нами наблюдалось совпадение — в тёплое время года по дому хожу или босиком, или в тонких, фильдеперсовых носках. Это моя слабость, находить и покупать носки изысканного качества, если так можно сказать об обязательном предмете мужского гардероба.
      Через минуту появилась Фаня, в халате и светлорозовых носках. Если быть честным до конца, на секунду почувствовал предобморочное состояние — я эту женщину не узнавал. Лицо из серого превратилось в розовое; казалось, к губам прилила кровь — они алели без помады. Уложенные волосы имели блеск, глаза лучились удовольствием, но что заставило меня чуть ли не задохнуться — это голые ноги Фани из под халата. Когда вижу женские ноги, которые мне нравятся с первого мгновения, то испытываю поначалу спазм дыхательных путей. Рельефные, гладкие, тугие икры намекали на общую стройность невидимой части ног, пусть даже полных. Модели плюс сайз, следуя мужским опросам, всегда пользуются большим вниманием, чем дистрофичные худышки, а Фаня, судя по всему, имела бы к этому все предпосылки, если бы была чуть помоложе. Да, ей было лет сорок пять — это угадывалось уже яснее. Уголки век ещё не были испорчены глубокими морщинками, кожа лица и шеи были не дряблы, и только седина в волосах вносила некоторую дисгармонию в общую картину. Сказал Фане простенький комплимент, стараясь сохранить спокойствие. Еда была для неё в новинку, но с удовольствием и видимым аппетитом поела, следуя моим рекомендациям, — ведь плов требует некой последовательности, и даже ритуальности, в чередовании с приёмом шикаропа, где и отпитие чая из пиалы так же имеет своё значение. 
      Потом мы, усталые от сытного обеда, смотрели новости, перекидываясь редкими словами. Всё косился на её ноги — она как будто этого не замечала. Я не спрашивал, почему она живёт бродячей жизнью — она не спрашивала, почему я живу один. Мне кажется, она стала понимать, что началась игра, где на кон ставилось то, чем она, возможно, совсем не дорожила. Мне же хотелось поиграть по правилам и принципам, которые сложились по ходу жизни — тем правилам, когда желанный результат случается естесственно, проявляется как-будто сам собой.

      Пора было переходить к реализации плана. Спросил, нужно ли ей что-то из одежды. — «Да, пара новых футболок не помешает. Холщёвые брюки на лето, может быть платье. Кроссовки есть, но в них будет жарко — хорошо бы иметь босоножки. Необязательно из магазина, можно из секондхэнда». — Сказал ей: «Иди одевайся — поедем в секондхэнд».
      В нашей округе такого магазина нет, но есть диакония для инвалидов, при которой имеется магазин, где можно купить почти что всё — от книг, посуды, штор, игр, детских игрушек — до обуви и одежды на все времена года. Вещи для продажи жертвуются людьми и организациями, фондами и магазинами, и очень часто там можно найти совершенно новые предметы. Если вещи не новые, то как минимум в хорошем состоянии. Те люди, которые хотят избавиться от накопившихся вещей, не выбрасывают их в мусорный контейнер, а привозят в диаконию. Туда мы и поехали.
      После полутора часов блуждания по лабиринтам этой большой лавки, напоминающей местами антикварный магазин, мы вышли оттуда с мешком, в котором было всё то, что пожелало сердце Фани. Она купила бы и больше, но сдерживала себя мыслью, что надо будет самой таскать эту тяжесть.
      Нам повезло — в тот день было много новых вещей в оригинальной упаковке. Пандемия ещё не завершилась — фирмы-банкроты непроданное раздавали на благотворительные цели.
     Мы с Фаней были знакомы уже как-будто сотню лет. Мои старания она воспринимала по дружески, как нечто обычное. Когда приехали назад ко мне домой, я попросил её исполнить одну просьбу. Не задумываясь, Фаня сказала: «Конечно, пусть мне для этого придётся драться с крокодилом».
      — Бороться с крокодилом не надо — надо будет просто посидеть. Над тобой немного поколдует моя знакомая — ты главное её не зли: что она скажет, то и делай.
      Проходя мимо двери Беллы, позвонил: когда та выглянула, представил их друг другу. Забрал мешок с вещами из рук Фани, втолкнул её шутливо в дверной проём, сказав, что свидимся попозже.

      Было уже восемь часов вечера, когда раздался скребущийся шорох, тихий стук в дверь. Звонить почему-то постеснялись. Открыв, снова Фаню не узнал, но это была она — я понял это по одежде. Такого удара по чувствам, несмотря на определённые ожидания, я не ожидал. На пороге стояла эффектная брюнетка, со стрижкой каре прямых, брутально укороченных волос; с ресницами, над которыми поработали маскарой, с малюсенькими стрелками на уголках глаз. Губы едва-едва были задеты помадой, оставляя им привлекательную натуральность. Фаня стояла, скрестив ноги, явно довольная произведённым впечатлением, которое читалось на моём оторопелом, оглупевшем лице. Не зная, что сказать, пробормотал растерянно по русски: «Пипец, да ты красотка!», где «пипец» тоже прозвучало в чисто русском варианте. Хорошо, что она меня не понимала.
      Те смутные, интуитивные надежды, толкнувшие моё сознание на согласие прихватить бомжиху с собой, вдруг подтвердились. Чёрт! Слово «бомжиха» было сейчас явно неуместно по отношению к Фане — она превратилась в обычную, милую, ухоженную женщину средних лет. Действительность часто лежит где-то на грани между жеманностью души и внезапно возникшим фактом, и это вновь с улыбкой подтвердила жизнь.
      Мы пили потом сладкий чай с русским печеньем, шутили и болтали, а Фаня то и дело поворачивалась к зеркальной стенке, до конца не веря, что там отображается она. Да, так бывает — прожив немало лет, жертвуя собой во имя дела или отношений, человек однажды с удивлением открывает самого себя.
      — Слушай, Гоша, я не могу в таком виде завтра появиться в социальном кабинете. Придётся утром старательно умыться, на голову нахлобучить панаму или бейсболку. Я бы туда и вовсе не пошла, но надо отметиться, а то давненько не была. Так могут и отказать в пособии за долгое непоявление.
      — Фанни, расскажи немного о себе. Ты ещё молода и могла бы начать новые отношения с миром. Наблюдаю за тобой целый день: вижу, что ты неглупа и симпатична, и как-то не хочется соглашаться с тем, что должна скитаться, спать где попало, рыться в мусорных бачках.
      —  Нет, не хочу. Нам обоим этого не надо. Я завтра останусь в Бад Фильбеле, и мы, скорее всего, не увидимся больше. Мне стыдно вспоминать ошибки молодости, когда было наивное желание заслужить любовь и уважение людей, когда не верилось, что могут жестоко обмануть, ни за что обидеть. Хотелось находиться в нужном деле, делать полезную работу, понимаешь? Извини, мне не удастся выразить, наверно. Было всё, и страсти, честолюбие, и личный интерес, но ударили по самому больному, предав и оболгав. С тех пор никому не доверяю, а на так называемую нормальную жизнь мне наплевать. На улице свобода, сама себе хозяйка. Однажды втянувшись, поняв законы улицы, преодолев стеснение, не хочется оттуда убегать. Я не бродяжка — я странница, находящая насущную еду каждый новый день, не думая о завтра: и есть уверенность, что завтра будет так же, как сегодня. Случаются свои события, свои маленькие радости, и меня это устраивает. Пусть моя жизнь течёт по другому руслу.
      — Как знаешь, а мне будет жаль, если ты уйдёшь. Оставайся, насколько хочешь, пока не соскучишься по воле. Будешь ездить со мной на работу, ходить по улицам, пока я разгружаюсь. Представь, за день ты будешь в трёх-четырёх разных городах — ну чем не странствия?
      Мы посмеялись, а Фаня сказала, что завтра будет видно. Пора было идти в постель, так как вставать наутро надо было рано — в четыре. Сделать намёк на общую кровать постеснялся — сказалась та самая застенчивость, которая всегда мешает, — к тому же не хотелось, чтобы Фаня подумала, что я использую её зависимое положение.

      Свой график на следущий день построил так, чтобы получатель в Бад Фильбеле был последним: попали туда мы в начале одинадцатого. Магазин дрогерии находится сразу у вокзала, и центр города, где находится здание социальной службы, недалеко. Мы попрощались, чуть приобнявшись: шепнул, что буду её ждать на этом месте до полудня. Мне очень не хотелось, чтобы красиво распустившийся миф о превращении бродяжки в королеву, так быстро, так безнадёжно выдохся, увял.
      Работал в особом состоянии нервного напряжения, визуализируя картинку в голове, где Фаня возвращается, молча открывает дверь и забирается в кабину. В эти минуты мне хотелось исключений из самых строгих правил, которые диктует бытие, хотя и понимал, что человеку, скрывающего себя от других, открывается своя правда, только ему одному понятная дорога, и только он сам может разобраться в путанице своей души. В несправедливости жизни редкий человек интересуется проблемами другого больше, чем своими, и так будет до тех пор, пока в нём не взойдёт уверенность, что одиночество приносит боль, избавиться от которой можно, лишь искренне приняв участие в судьбе кого-нибудь другого. Сначала надо дойти до понимания, что сострадание к себе, упрёки самой судьбе нерациональны. Как до этого дойти? — никто не скажет. Ответ лежит внутри, в светлой сущности человека, и его можно лишь угадать, почувствовать или увидеть сердцем.
      Было без пяти минут двенадцать. Уже целый час сидел в кабине, выполнив свою работу. Фани не было, и было ясно, что она не придёт, однако, как говорится, надежда должна умереть последней. Ждал, отсчитывая секунды и минуты. Двенадцать. Три минуты первого: четыре, пять. Ждать дольше не имело смысла. Завёл мотор, вырулил на выезд. Перед тем как выехать на дорогу, остановился, вышел из машины на тротуар, вгляделся в ту сторону, откуда должна была прийти Фаня, надеясь её узнать по полосатой сумке. Нет, не видно. Вздохнув с сожалением, забрался в кабину, выехал на дорогу, ведущую в обратном направлении от центра, к выезду из города. Метров через сто мои глаза увидели на обочине знакомую фигуру. Фаня стояла возле своей сумки, наклонив вбок голову и улыбаясь.

      Оказывается, она меня так проверяла. Только по ей известным соображениям решила: если я тронусь с места до двенадцати часов, то продолжения истории не будет, но была удивлена моим терпением, а увидев, как выхожу на дорогу, вглядываясь в даль улицы, давая нам обоим последний шанс, решила, что не сможет проявить равнодушия, о котором будет позже сожалеть.
      Уже неделю Фаня живёт у меня. Теперь мне известна теория бродячей жизни, все её детали, секреты и уловки, и кажется, окажись я волею судеб в условиях отщепенца, то с голода точно не пропаду. Мы вместе едем на мою работу. Много гуляем, сидим в кафе, где Фаня уплетает свои любимые штрудели, которых может скушать сразу три, сетуя при этом, что именно поэтому она такая пухленькая дама. Вместе смотрим телевизор, вместе завариваем чай, ставим в духовку пиццу, ленимся, развалившись на диване. Да, спим мы тоже вместе, и каждая ночь полна любовной неги. Фаня абсолютно сексуальна, чувственно умеет целовать, а тихий стон её во время приближения оргазма подобен музыке небесных сфер. Я засыпаю на шикарной попке, всю предварительно обцеловав — это что-то наподобие сугубо мужской сказки, рассказанной любимой на ночь. В ласкании её ног я ненасытен, а Фаня без стеснения позволяет с ними делать всё. Мы не говорим друг другу слов любви, не знаем, что будет завтра — мы просто взяли отпуск от всех неурядиц жизни. Всё между нами хорошо, хотя порой проскакивает чувство, что болото так называемой нормальной жизни её уже немного тяготит. Я буду проклинать тот день, когда она уйдёт и больше не вернётся.