Лимонов

отрывки из книги

«Коктебель не тот», -  опять и опять возникала на веранде эта тема, переходя в разряд вечных. Не тот и все! Так постановили. А магнитная аномалия Волошина всё никак не размагничивалась и притягивала людей и магнетизировала сам воздух этого места. Мандельштам, чем-то обиженный на Волошина, писал, что поэт посвятил свою жизнь намагничиванию пространства между горой в Енышарах, где похоронен, и собственным профилем на Кара-Даге. А обижен он был, конечно на то, что Волошин послал его издателю письмо, в котором указывал на ошибки в статье. Конечно, надо было Волошину самому Мандельштаму сообщить, а уж никак не издателю. И все же аномалия возникла и не собирается минимизироваться и приходить в нормалию.
Коктебель стал не тот, когда Дом стал превращаться в музей. Из дома были изгнаны все домашние, включая кошек и все друзья дома. В Доме воцарился Владимир Петрович Купченко и поползли слухи и слухи множились.
- Вы знаете? Ольга Сергеевна пошла забрать из Дома свои вещи, а ее даже не пустили. 
- Он никого не пускает. Заперся и не пускает даже близких дому людей.
Так начинался музей. Купченко составлял каталог, делал опись, потом его труды легли в основу волошиноведения.
Мария Степановна умерла неожиданно, в декабре. Отек мозга за два дня убил ее. Хотя странно думать, что люди умирают неожиданно. Что более ожиданно, чем смерть. Все неожиданно в жизни, кроме смерти. Потому что смерть точно явится, а все остальное – неожиданно и не точно. И любовь, и радость, и печаль, и успех, и неудачи. И знание, и незнание. Обязательна, только она, хоть мы этого и не ожидаем, и знать не желаем, - наша смерть.
Калитка никогда не запиралась, а сейчас на ней висел замок. И мы стояли у калитки, и смотрели во двор дома. У той самой калитки, теперь немного покосившейся, которую толкал Волошин, Цветаева, Мандельштам, Белый, Гумилев, можно было бы продолжать, и продолжать.
Мария Степановна умерла и в Коктебеле открылся другой дом, приютивший непризнанных поэтов – дом Марии Николавны Изергиной. Не столько дом, он был маленький, сколько ее веранда. Она была безграничной. Рукописи непризнанных поэтов хранилдись в продавленном диване.
 А там, например, была проза Эдуарда Лимонова «Золотой век», в которой описывались художник Ворошилов и поэт Алейников, Губанов и сотни других узнаваемых  деятелей андерграунда,  и он сам, конечно, и его несчастная любовь в Козочке, божественной Елене.  Стихи сумасшедшего гения, любимца Анастасии Ивановны, Валерия Исаянца, так и не изданные, Бориса Чичибабина, Дмитрия Савицкого, Иосифа Бродского  Ох, ох-ох… Перечисление не мой конек.

Поэтов на веранде никогда не убывало. Они постоянно появлялись, самые разнообразные. Из Питера, Москвы, Киева, Харькова, Кривого Рога, Воронежа и Лианозова.
Марья Николавна любила устраивать поэтические чтения. Больше всего в поэзии она не терпела нытья. Вся мировая поэзия, говорила она, сплошное нытье. Из стихов она предпочитала смешные, остроумные, необычные. Исходя из этого нетрудно понять, почему из всех поэтов она выбрала Лимонова. Любовь к Эдичке она пронесла через всю свою жизнь. Она и открыла его.
«Я ел суп» - так начиналось одно из самых вдохновенных. Никто не ведает, когда застигает поэта вдохновение. Когда он смотрит на звезды, или, когда обедает. Лимонова оно посещало за самыми прозаическими занятиями.
Мария Николавна так любила Лимонова, что заражала им всё своё окружение, совершенно, как зловредным вирусом, постепенно и вся веранда знала несколько его стихотворений. Её любимое начиналось так: «Я обедал супом».
Представляю, как ей, уроженке Российской империи, с детства воспитанной французским гувернером, обучавшейся музыке и языкам, закончившей с медалью гимназию, знакомую Волошина, Брюсова, Мандельштама, Белого, за всю ее жизнь надоели всякие «звездные дали, морские печали», и прочие поэтические глупости, что она полюбила стихи про суп.

Я обедал супом... солнце колыхалось
Я обедал летом... летом потогонным
Кончил я обедать... кончил я обедать
Осень сразу стала... сразу же началась
 ………………………………………
Сидя в трех рубашках и одном пальто
Пусто вспоминаю, как я пообедал
Как я суп покушал еще в жарком лете.

Два-три стихотворения она знала наизусть. И постепенно, заразила его творчеством всю веранду. И те, кто присоединялся к обществу веранды позже и не знал Лимонова, поспешно, собравшего рекомендательные письма и укатившего на Запад, быстро приобщался к его творчеству и смело цитировал его стихи к месту и не к месту. Это всегда приветствовалось. Так что постепенно на веранде установился Лимоновский фан-клуб.
Мария Николавна любила Лимонова всегда, непрерывно и безответно. И когда из-за океана к нам докатился текст «Это я – Эдичка», она первая бесстрашно прочла его до конца. И если все спотыкались о сцену «в песочнице» и дальше не шли, то она с радостным смехом объясняла и это.
- Он считает, все что с ним происходит, должно быть страшно интересно. И описывает поэтому подробности.
Она не сомневалась, что все это так и было. Одиночество, что поделаешь. Ум у нее был совершенно мужской. Поклонницей Лимонова она безусловно себя считала, но фанаткой уж точно нет.
А его исповедь в романе своей любви к Елене Щаповой, козочке, «скелетику», из-за которой он трижды, еще в Москве, покушался на суицид: резал вены, поджигал себя вместе с ее дверью – она считала, безусловным шедевром.
Лимонов прислал из Америки письмо. Очень славное письмо с фотографией без очков, а в линзах, и вырезкой из американской газеты, где было напечатано его стихотворение.

Вот Америки деревня.
Не как русская так древня
…………..
Моя жизнь на грустном месте
Лишь плохие слышу вести.
Та ушла, та изменила.
Ну и ладно. Ну и мило
проживу один в ответ
До каких-то средних лет

На веранде это письмо читалось множество раз вслух. Так что Эдичку без очков, и его стихотворение, все знали наизусть. Письмо, как и вообще, всё письменное, собранное в диване, пропало под обломками дома. В стихотворении Лимонов ошибся, отмерив себе немного «средних лет» жизни. Дожил он до серьезной старости.
После возвращения, Лимонов не общался со старыми друзьями, избегал встреч. Мария Николавна немного досадовала, что он не появляется, но продолжала его любить и смотрела все передачи, где он появлялся.  А он включился в политическую борьбу и пел гимн Советского Союза, поднимая стадионы. Телевизор она вообще не смотрела, особенно в летний период, но передачи с Лимоновым не пропускала. Следила за временем, когда они начнутся, чтобы не опоздать, готовила себе место и «ухо» - слуховой аппарат, который тогда уже ей был необходим. Население веранды в основном было либеральным и не сочувствовало вкусам Марии Николавны, но приходилось терпеть. Вечером, когда все собирались за общим столом, она со смехом пересказывала это шоу, тем кто его не видел и не сочувствовал.  И либералы с испугом, переглядываясь, но не смея перебивать, слушали, что вытворяет этот негодяйский Лимонов, ставший и коммунистом и националистом, пропагандистом ЛГБТ  и всем тем, что невозможно произнести и даже страшно подумать.
Они больше не виделись. И я взял себе миссию, рассказать Лимонову, если представится случай, о той великой любви, которая прошла мимо него. О которой он не знал. И действительно, такой случай представился, и я довольно долго рассказывал Эдуарду Вениаминовичу о жизни веранды без него, но с его поэзией. Я думал, что он будет переспрашивать, умолять рассказывать дольше, просить передать оценку своих произведений, из уст Марии Николавны, выяснять где она похоронена, кто ухаживает за могилой. И мчаться на могилу и целовать прах. Ничего этого я не дождался. Не было у него подобных поклонниц, и, единственную, 1904 года рождения, он не оценил. Всё-таки больше всего на свете любил он только себя. Наверное, Мария Николавна и это бы оправдала и со счастливым и легким смехом объяснила и приняла. Он помнил только себя и сказал сколько стихотворений посвятил ей. Оказалось, три. Этим ограничился.
Странно, ведь всё творчество Лимонова, по сути, -  его автобиография. Он ничего не выдумывал из головы. А вот о Марии Николавне он ничего не написал. Как ничего не написал и о Коктебеле, где с помощью Марии Николавны он получил обширный круг знакомств и репутацию «непризнанного гения». И теперь, после смерти, он опять читает ей свои стихи. Альфа и омега. Начало и конец.


Рецензии