Родина

Я ничего не смыслю в ностальгии и любви к родине...
Мои друзья эмигрировали в Америку.
У человека есть место, где он появился на свет. И есть такое место у его предков, и у их предков тоже... И где из этих многочисленных мест у человека родина? Везде, где ходили его пращуры? Или нигде, раз так много было исхожено?
Не может быть родина огромной. Когда я слышу фразу «Россия – моя Родина», в памяти тут же всплывает Симонов: «Ты вспоминаешь не страну большую, какую ты изъездил и узнал, ты вспоминаешь родину такую, какой ее ты в детстве повидал»...
Родина – это детство, место, где ты был беззаботно счастлив: какая-нибудь мелкая речушка, заросшая водорослями, грязный пруд, куда бегали с деревенскими мальчишками ловить пескариков на удочку из орешника, низенький дом с потрескавшейся дровяной печкой, душистая антоновка, схваченная первым морозцем, у бабушки во дворе...
Помню, дед работал на тракторе, и у дома стояла телега: в ней то сено возили, то дрова... И мы, восьмилетние девчонки, часто сидели на той телеге – заигрывались в ночь... Вот уж солнце скатилось за поле, и горизонт, расчерченный редкой посадкой берез, розовеет последними его вспышками, а на темном небе – алмазная россыпь звезд. Холодает, и ноги мерзнут от металлического дна телеги, а мы сидим и вместо того, чтоб идти скорее домой, мечтаем о носках с подогревом, чтоб можно подольше было оставаться в этом очаровательном для маленьких девочек вечере.
Тихо-тихо, если не разговаривать. Только изредка пронесется, топоча, счастливый пес, отпущенный на ночь гулять.
Да жутко от силуэта разрушенной церкви, стоящей посередине села на старом кладбище. Она и далеко вроде, и в то же время как будто с темнотой приближается, подглядывает за нами: а что это вы, мелюзга, домой не идете и не ложитесь спать?..
Дед курил самокрутки. Весь небольшой сад перед домом был засажен табаком. Я знала о вреде курения, но с каким вдохновением дед готовил себе этот яд! У него был специальный станок, которым он резал высушенные на чердаке стебли и листья табака, и я помню эту гору горчичного цвета опилок на разложенной газете как торжество дедова огородничества.
Дед спал в зале, где кроме его дивана, кресла-кровати и телевизора стояли большой стол, сервант и трельяж. Раньше было принято ставить хрусталь на полки. У деда в серванте лежали – не хуже любых ваз причудливых форм – цилиндры, карбюраторы и еще какие-то детали от трактора. Грязные, в мазуте... Тогда это казалось кошмаром, да и сейчас я не готова была бы с этим мириться, но вспоминаешь – и на душе хорошо: то ли оттого, что это было в прошлом, а то ли оттого, что просто было...
В деревне все как-то умели дружить. Соседи были как братья: всем делились, давали в долг без обиды, а потом и забывали эти долги. У бабушки были сестры: одна жила на ближайшей улице, а другая в соседнем селе – за семь километров. И шли же в гости раз в неделю! И никакие расстояния и непогоды не могли порушить их кровную связь!
В их деревенских домах не принято было переобуваться: ходили в том же, в чем и по улице, поэтому грязь накапливалась моментально! Каждый день я подметала паласы. Это стало своеобразной традицией: ровно в девять я начинала мести полы мощным веником и создавала такую пыльную бурю, какую ни разу не видывала на улице! Зато полчаса было чисто, а потом – по-новой...
Дом был небольшим, но вполне свободным: зал, две комнаты, кухня и терраса. Окна казались маленькими, и почему-то очень запомнилось то, что щели в них были залеплены пластилином...
Дверей в комнатах не было: в проемах висели бессменные желтые занавески – такие же, как на окнах.
Газ в деревню не проводили, поэтому готовили на балонах, а отапливались дровами. Печка была уже старой, потрескавшейся кое-где, и часто в доме было трудно дышать, когда в ней разводили огонь. Особым удовольствием было выйти на морозный воздух из душного помещения, а потом с холода прыгнуть на кровать и греться, уперев ноги в печку!
У стариков было большое хозяйство: куры, утки, гуси, корова, поросята... Мне кажется, мы в деревне питались одним молоком. Больше никогда в жизни я нигде не ощущала запаха такого же парного молока, как там! То ли травы такие в тех полях росли, то ли просто смешивались сотни запахов: молока, домашней уличной грязи, кошек, сладких ароматных блинов, бабушкиных рук...
Бабушка была как дюймовочка: миниатюрная, тихая. Дед был великаном по сравнению с ней. Уже много лет прошло, а так и вижу ее в неизменном синем платке с серебряной полоской на густых седых волосах, синей кофте с карманами и черной юбке и его, черноволосого, в вязаном свитере и замасленных черных штанах...
Трудно вникнуть в чужую жизнь, но мне казалось, что бабушка была несчастлива: дед пил, буянил, частенько гонял ее из дому. Только когда деда не стало, бабушка почему-то сильно горевала – поди разбери эту любовь!..
Нет уже несколько лет и бабушки. Нет кошек, толпами живших в том доме. Нет пса, сторожившего двор.
И дом разрушается быстро, а сад зарастает бурьяном...
Чуть повзрослев, перестала надолго туда приезжать: так, заскочишь на пару часов раз в полгода – и в город, к своим интересам...
А теперь все чаще тянет в деревню, где когда-то в вечерней мгле сидели с подружками на телеге и мечтали о носках с подогревом, где было так беззаботно и счастливо жить и дышать теми особыми запахами остывающих ночью земли и воздуха, отсыревшего сена, парного молока, густого дыма дедова табака и поднятой с паласов вверх пыли...
И рвется сердце к тем местам, хотя и стыдно немножко за то, что поздно осознала эту связь, эту тягу к родной земле и тоску по ушедшему детству...
Я ничего не смыслю в ностальгии и любви к родине...
Мои друзья эмигрировали в Америку.
А я не могу...