Свою судьбу ни обойти и ни объехать

   
         

       Тёплое осеннее утро как будто бы ничего мрачного не предвещало. Осень уже начинала раскрашивать листву на деревьях жёлтой и оранжевой красками. С многочисленных рябин свисали красные спелые, но ещё терпкие до первых морозов гроздья. Дикий шиповник надел на свою колючую шею красные кораллы. По лугам и полям пролетала лёгкая, почти невесомая осенняя паутинка. Птицы сытые и довольные, наевшись спелых осенних ягод весело переговаривались в кустах.
        – Га-га-га! – послышалось строгое гоготанье стаи домашних гусей, которых привела из близлежащей деревеньки на осенний лужок маленькая шестилетняя пастушка.
        –Тяв-тяв-тяв! –  раздался за ними голос небольшого щенка-подростка.
     Этот щенок ещё совсем маленьким приблудился на хозяйский двор, вызвав при этом недовольство большого дворового пса Полкана, сидящего на цепи и охранявшего довольно зажиточный крестьянский двор. Но маленькая пастушка, проявив несвойственный для её возраста характер, взяла над щенком покровительство, несмотря на недовольство грозного хозяина, постоянно попрекавшего бедную девочку куском хлеба. Но щенок Малыш, как его впоследствии назвали, тоже не остался перед ней в долгу. Он очень быстро подружился с маленькой пастушкой, которая вначале делилась с ним своей довольно скудной порцией, и по утрам постоянно сопровождал её на гусиное пастбище возле пруда. И при этом Малыш быстро понял свои собачьи обязанности, и, как только начинало вечереть, быстро звонким лаем собирал всех гусей в стаю, и сам, завершая их гусиный строй, шёл следом за ними замыкающим. Довольный хозяин выделил ему за это ежедневный собачий порцион еды, не хуже, чем Полкану.
     А что касается самой пастушки – Дуняши, то ей пришлось уже немало повидать на своём шестилетнем веку. Её мать Палажка, как только появилась в селе, будучи уже беременной, нанялись в работницы к зажиточному крестьянину Гордею Митрофанычу. Он её приставил к коровам. Когда подходили сроки родин, она перебрасывала вилами бурёнкам сено. От этого у неё начались преждевременные схватки, и она прямо около них и разрешилась. От сильной потери крови, она не имела сил подняться, и только к вечеру, когда она лежала совсем обессиленная, её кинулись искать другие работницы. Бедная Палажка лежала и чувствовала, как её покидают последние силы, а пожилая Марфа приняла к себе её новорожденную дочь. Думали, что дочка тоже через день два пойдёт вслед за матерью, но ребёнок чудом выжил на коровьем молоке. Изредка к Марфе забегала, какая-нибудь кормящая грудью крестьянка, чтобы немного подкормить своим грудным молоком сиротку. Так Дуняша и росла, пока была малюткой, в людской, а потом хозяин приставил её к гусям, которых она днём пасла, а ночью около них и спала, чувствуя себя радом с ними в полной безопасности от соседских мальчишек, а также и от хозяйских детей, которые над ней любили не только надсмеяться, а могли даже и камнем запустить. Но стоило её забежать в хлев к своим ставшими уже родными гусям, как те грозно вытянув вперёд длинные шеи, быстро становились на её защиту и не раз пощипали её обидчиков до синяков, порвав при этом на них штанишки.
     Про Дуняшину мать ходили разные толки. Она была красавицей, а о своих родных и отце своего будущего ребёнка, словом никогда не обмолвилась. И поэтому по селу быстро поползли слухи, переносимые из дома в дом деревенскими кумушками-сплетницами. И впоследствии родилась и сплелась целая легенда о том, что будто бы она была родом из какого-то дальнего села. Соблазнил её горемычную, некий красавец, заезжий молодец, то ли князь, то ли просто гусарский корнет, а жениться он и вовсе не собирался. А её собственные родители, узнав об этом романе, выгнали беременную дочь из родного дома.
        Но, тем не менее, деревенский поп Алексей Илларионович Дуняшу окрестил, и подал на руки её крёстной матери Марфе, которая первой обнаружила новорожденную и спеленала. А её крёстным отцом согласился стать один деревенский пропойца, который  недолго оставался на этом свете. Но когда он при жизни временами трезвел, то своими умелыми руками вырезал своей крестнице из дерева игрушки или плёл игрушки из ивового прута, которыми маленькая Дуняша очень любила играть. А однажды смастерил ей из камыша пастушью дудочку, на которой она сразу начала играть так, словно её обучал этому опытный музыкант. А к шести годам и её крёстная мать преставилась. Так что Дуняша была теперь одной-одинёшенькой в этом жестоком мире, и теперь каждый, кто был посильнее, норовил её обидеть. Родными и близкими ей теперь были только пёсик Малыш и гуси, которые в отличие от людей теперь взяли сироту под свою защиту.
        Вот и в этот роковой день Дуняша вывела как обычно своё стадо на лужок, а пока они паслись, уселась на сваленное дерево, около протекавшей вблизи канавки и начала наигрывать на своей дудочке какие-то сочиненные ею мелодии. Малыш, усевшись рядом, начал ей в такт подскуливать-подпевать своим подростковым щенячьим голоском.
        В двух верстах от их села находилась небольшая барская усадьба. Её в своё время приобрёл богатый купец Афанасий Иванович, а потом отдал в качестве приданного своей дочери, выдав её замуж за обедневшего барона Владимира Васильевича Бережного. Но, увы! Этот брак не принёс его дочери Натальи Афанасьевне счастья, так как барон очень быстро спустил на ветер, проиграв в карты всё её огромное приданное, в которое входили также дома находящиеся в Москве, Петербурге и Киеве. А когда у них осталось только одно это имение, её блудный муж пустился в пьянку и все тяжкие, а однажды допился до смерти. Так как сам Афанасий Иванович успел к тому времени преставиться, так её родной брат Пётр Афанасьич, владевший заводами и мануфактурами, взял её с сыном, которого они порядком распустили, под свою крепкую руку. Пётр Афанасьич наводил порядок в имении и требовал полного послушания со стороны племянника. В 10 лет Кирилл был отправлен в закрытый кадетский корпус, чтобы научиться соблюдать дисциплину и изучать военные науки. Когда он приезжал к матери на побывку, и в эту минуту дяди рядом не оказывалось, Кирилл, как это было свойственно его юному возрасту, начинал гонять по лесу с ружьём и стрелять по лесным зверям. А если зверя не было, то мог и по домашнему «зверью» пройтись картечью. Молодые крестьянки, завидев его издалека, прятались по всем близлежащим оврагам, так как не могли знать, какая очередная блажь придёт в пятнадцатилетнюю голову этого юного барского отпрыска.  Он мог ни с того ни с сего начать стрельбу по их плетёным корзинкам с собранной в лесу ягодой, распугать мирно пасущихся овец или свиней от нечего делать. Один раз за ним помчался разъярённый бык за то, что барчук, возомнив себя торреодором, начал махать перед ним красным отрезом сатина. На его счастье быстрый конь умчал его подальше от этого разъярённого чудовища. Но зато пострадали вытоптанные от его копыт посевы.  Наталья Афанасьевна только охала, узнав о призошедшем от своего управляющего Елозина Прокопа Свиридовича и старалась возместить крестьянам причинённые её сыном убытки.
        Вот и в тот злополучный день этот лоботряс выехал на своём коне, дабы немного развлечься перед предстоящей учёбой, во время которой требовалась полная беспрекословная дисциплина, при нарушении которой пороли розгами, смоченными в воде для крепости и гибкости.
    Как раз в это время вышла из лесу одна пожилая крестьянка Явдоха, нёсшая на спине большую охапку хвороста. В селе её величали знахаркой, а за глаза кое-кто из её недоброжелателей и ведьмой называл. Она могла справиться с различными болезнями, так досаждавшими крестьянам, а то и судьбу кое-кому предсказать.
        – Здорово, бабуся Ягуся! – поприветствовал её Кирилл. – Ну что, пообщалась сегодня с лешими. Э, да я вижу у тебя там, на спине, чертёнок на хворосте сидит и нагло улыбается, дай-ка я его подстрелю.
        – Делать тебе нечего, Ирод окаянный! Вспомни, как твою мать, месяц назад лихоманка прихватила, так никакой городской лекарь справиться с нею не мог. А как Прокоп Свиридович ко мне с поклоном явился, так я живо её хворую на ноги подняла. Христа на тебе нет, окаянный! Ох, наплачишься ты ещё, как матка твоя преставится. Жизнь тебя тогда быстро уму разуму научит!
        – Эй ты! Чего тут каркаешь, ведьма старая! Вот как получу имение в наследство, так быстро тебя на каторгу или на костёр отправлю! Или забыла, как в старые времена с ведьмами поступали?
        – Ты, конечно, вправе поступать, как знаешь, но только учти, что ведьмы крестьянам только вредят в хозяйстве, а я лечу их и ихню скотину. Так что если меня отправишь, так самому в хозяйстве своём убыток получишь, да и люди тебя тогда просто проклянут.
        – Ишь, испугала, карга старая, я сюда грамотного доктора из города выпишу, который им не будет голову дурить всякими баснями. А, да ты, говорят, гадать и ворожить умеешь? А ну сказывай быстро, где моя судьба сейчас находится.
        – Злой ты человек, но ничего, от судьбы ещё никому уйти не удавалось, а твоя вон там на бревне сидит и играет на сопилочке.
        – Эта замарашка гусятница, что ли, ну завралась ты, бабка! А сейчас этой пигалицы и вовсе не станет.
     И, недолго думая, барчук выхватил свой револьвер из-за пазухи и стрельнул из него в ничего не подозревающей Дуняше в спину. Бедная девочка от сильной боли и испуга свалилась с бревна в близлежащую канаву. Холодная вода ударила ей в голову и на мгновение она пришла в сознание, которое снова потеряла от резкой боли и сильной потери крови, которая начала тонкой струйкой капать у неё из простреленной раны на спине. Малыш завыл и кинулся к своей хозяйке на помощь, пробуя её лизнуть своим мягким язычком. А гуси быстро, как по команде, собрались в стаю и пошли атакой на обидчика. Сам Кирилл тоже не на шутку испугался от своих неразумных действий и живо поскакал дальше, всё ещё до конца не осознавая, чего натворил. Что поделать для всех господ крестьяне были разве чуть получше их домашних лошадей или собак. А для кое-кого и того хуже. И если какой-нибудь крестьянин гибнул по господской вине, то последние мало придавали этому значение.
     Явдоха, бросив с плеч хворост, и повторяя какие-то ей одной известные заклинания, кинулась к Дуняше на помощь. С ловкостью, несвойственной немолодой женщине, она вытащила барахтающуюся Дуняшу из канавки и начала читать над ней заговор на остановление руды*. Гуси обступили их кольцом, словно понимали о происходящем, и решили послужить для них защитным щитом.
     В это время на горизонте показалась неизвестная карета, которая очень быстро приближалась к Явдохе. Остановив кучера, с неё вышла элегантно одетая, но уже немолодая чета, в которой угадывалась их солидное, довольно обеспеченное положение.
Нагнувшись к раненой Дуняше, барин послушал её сердце. Оно, хоть и очень протяжно, с некоторыми перерывами, но билось.
– Это ваш ребёнок? – обратился он к Явдохе.
     – Да нет, батюшка барин, сиротка она, ни отца ни матери, да вот ещё этот барчук в неё выстрелил.
     – В таком случае мы с женой заберём её с собой. Мы  люди обеспеченные, только детьми Бог нас не наградил. Видимо поэтому и послал нам этот шанс на старости лет.
         – Дай Бог вам счастье на все оставшиеся годы! – прослезилась Явдоха, поцеловав барыне руку. А гусей, которых она нынче на лужку пасла, я теперича сама к Гордею пригоню.
        И протянув Явдохе золотую монетку, барин, подхватив на руки раненую Дуняшу, сел с нею в карету и велел кучеру гнать быстрее к близлежащей больнице или медпункту.
        – Малыш, увидев, что его хозяйку увозят, не раздумывая, помчался вслед за уходящей каретой. Заметив это, барыня велела остановиться на минутку и взять его вовнутрь.
        – Нельзя их разлучать, ведь как только очнётся Дуняша, так сразу о нём первом и вспомнит.
        На близлежащей станции они сразу разыскали доктора, который вынул у Дуняши из спины пулю, которая по счастливой случайности попала не в сердце, а прошлась рядом с ним.
        Очнулась бедная девочка в неизвестном богато обставленном доме на белой пуховой перине. А Малыш, карауливший её все эти дни напролёт, пока она металась в бреду, прыгнул к ней сразу на постель и лизнул  в щеку.
        – Где я? – спросила ничего не понимающая Дуняша.
        – У себя дома, разве не узнаёшь свою родную маму? – ласково спросила Анна Аркадьевна.
        – Как, у меня есть мама? – не по-детски, недоверчиво спросила слабым голосом Дуняша.
        – И папа тоже есть, – улыбнулся зашедший Иван Григорьевич и протянул ей на палочке сладкого петушка, которого она, отродясь, не едала.
       Так Дуняша осталась жить в их доме как родная дочь, Донна Ивановна Лесницкая.
       Прошли годы. Донна выросла и превратилась в красивую молодую девушку. Приёмные родители ничего для неё не жалели. Обучали её всем наукам поведения и жизни, которые обязаны были пройти все молодые девицы благородного происхождения.  Она легко изъяснялась на трёх языках – французском, английском и немецком. Отлично играла на фортепьяно и пела хорошо поставленным голосом модные по тем временам  романсы.
        В всех домах о ней шла слава как о красивой и образованной девушке с хорошим приданным, которое ей родители давали, когда придёт время выйти замуж. Очень многие маменьки своих взрослых сыновей к ней присматривались, и желали её заполучить в невестки. Но Иван Григорьевич, бывший по профессии адвокатом и имевшим собственную контору, в которую обращались довольно солидные клиенты, всегда наводил справки через своих надёжных людей, так как совсем не желал, чтобы она попала в лапы к какому-нибудь великовозрастному шалопаю, который быстро пустит с молотка всё её богатое приданое, которое они за ней давали.
        Но вот на одном из городских баллов, которые устраивал губернатор, появился один молодой штабс-капитан. О нём поговаривали разное. Одно знали точно, что его родная маменька умерла, когда он ещё учился в кадетском корпусе, а отец и того раньше. Ничего в наследство ему не оставили, да само их последнее имение ушло на аукционе с молотка за долги. Выкупил его родной дядя, который отправил его жить на своё собственное жалование, пока его шалопай-племянник не остепенится. Не раз он был ранен в сраженьях, имел медали за боевые заслуги. И только недавно он как будто бы примирился со своим дядей. У самого дяди были три родные дочери на выданье, которых он обеспечил богатым приданным. Но свои фабрики и мануфактуры обещал отдать своему племяннику во владение, только в том случае, если он проявит себя хорошим хозяином, который не спустит всё нажитое дядей с молотка, как его покойный отец. И обязательным условием было привести в дом достойную жену, которая проявит себя как хорошей хозяйкой, а не барыней-истеричкой, у которой в голове будут только одни наряды, амуры и всевозможные светские развлечения.
        – Господин Иван Григорьевич Лесницкий с женой и дочерью! – объявил камердинер о вновь прибывших гостях.
        Губернатор Михаил Илларионович со своей женою Софьей Михайловной пошли поприветствовать вновь прибывших гостей, а их дочка Аннет со своими подружками с лёгкостью бабочек быстро забрали Донну в свой девичий кружок, около которых вился рой молодых корнетов и юнкеров, словно грузные шмели, около цветов.
        – Следующим танцем объявляю кадриль! – громким голосом чётко сказал распорядитель бала, к большому удовольствию молодого военного состава.
        В это время штабс-капитан довольно увлечённо беседовал с одним стареющим графом за бокалом шампанского, и вдруг его взгляд упал на одну молодую девушку, танцующую с корнетом Васильевым. Красивое мраморное лицо с белыми пышными локонами, легкое кремовое платье и удачно дополнявшее этот наряд жемчужное белое ожерелье на шее, браслет из таких же жемчужин на запястье и по одной крупной жемчужине в ушах, напоминали греческую богиню, вышедшую из морской пены на острове Кипр.
       – Кто эта Афродита? – взволнованно спросил штабс-капитан у своего собеседника.
       – Это Донна Ивановна Лесницкая, дочь нашего городского адвоката, – ответил граф. – В свете поговаривают, что она у них приёмная, но мало ли чего злые языки сболтнут и не поморщатся. Поговаривают, что она умна не по годам, да и приданное за ней отец даёт довольно немалое, так что, это их родная дочь. Иван Григорьевич уже ни одному жениху на дверь указывал, когда узнавал о его небольших грешках в свете. Вот у нас сейчас чуть ли не об заклад бьются, кому это сокровище достанется. Попытайте счастья, если вам приглянулась эта Елена Троянская. Эх, таких красавиц я в молодые годы только в дальних сёлах встречал, когда ещё корнетом служил, и полк  наш в тех краях останавливался. Но я их близко к сердцу никогда не брал, красивые они, но довольно глупые, что ни говори, простушки деревенские, я с ними о любви говорю, а они мне, как Казанове, верили с первого слова. А однажды встретил я одну Палажку, эх какая красавица была. В любви огонь-баба. Да только, как наш полк с места тронулся, она за мной идти хотела, хоть на край света. А я ей: нельзя, мол, война впереди, что я там с тобой делать буду. Посиди пока дома, а я за тобой приеду, как война закончится. Но время пролетело, я и не собирался за ней ехать. Но из памяти эта краля у меня долго не выходила. Думаю, дай-ка я ещё разок в те края съезжу и погляжу на неё. А вдруг всё ещё ждёт меня-обманщика. Но как я приехал в то село, узнаю, что её родители беременную из дома выгнали, а куда подалась горемычная, никто не знает. Если бы эта красавица, не была бы дочерью господина Лесницкого, я бы решил, что она дочь моя и той красивой пастушки, которая ко мне ночами приходила и так сладко обнимала, что до сегодняшнего дня не забыть. Поэтому я так и не женился до сегодняшнего дня, только временные амуры завожу, да и то ненадолго.
        Когда объявили следующий танец, штабс-капитан смелой походкой, направился к молодой красавице. Казалось,  ему легче было бы захватить голыми руками крепость врага, чем покорить сердце этой юной богини. Но тем не менее штабс-капитан решил не отсупать, слегка отодвинув плечом возмущённого корнета, который сам намеревался весь вечер танцевать с Донной Ивановной, и произнёс чуть смутившейся девушке:
  – Этот танец и все остальные вы обещали мне.
       Весь вечер он не отходил от Донны Ивановны, протанцевав с ней все остальные танцы. Молодые корнеты, даже не рискнули с ним соперничать, зная его довольный твёрдый характер, не привыкший отступать ни при каких обстоятельствах, за исключением приказа главнокомандующего свыше. А по окончании бала, спросил у Ивана Григорьевича Лесницкого разрешения нанести им с женой визит.
     – Ну-с, шельмец, если тебе удасться жениться на Донне Ивановне, то я от своего слова не отступлюсь! – обрадовался довольный дядя, которого к старости лет начала одолевать довольно сильно развившаяся подагра, да и желудок давал о себе знать. И он боялся, кому достанутся после его смерти заводы и мануфактуры с таким трудом заработанные уже третьим поколением его работящей купеческой семьи. – Ухаживай, как положено у вас аристократов, На подарки денег не хватит, ко мне обращайся, подсоблю, а как пригласить к себе в гости надумаешь, так зови их в мой дом, устрою встречу, как полагается, по всем правилам.
        Так первый визит был выполнен блестяще. Донна Ивановна сидела молчаливо за столом, пока её отец и штабс-капитан мирно беседовали словно старые закадычные приятели. По окончанию обеда отец попросил её сыграть на фортепьяно, а потом под аккомпанемент Анны Аркадьевы раскрасневшаяся Донна Ивановна запела французские романсы, полные любви и страсти. А штабс-капитан не сводил с неё своих влюблённых глаз.
         Как будто сама Фортуна начала ему улыбаться. После ещё нескольких визитов штабс-капитан принёс господину Лесницкому визитку с приглашением посетить его родного дядю, который очень будет рад принять в своём доме новых знакомых своего родного племянника.
         И этот визит состоялся. Пока дядя показывал своим прибывшим гостям свой большой купеческий дом, скаковых лошадей в конюшне, и, конечно же, расхваливал своего племянника, который впоследствии будет его наследником. А родные дочери дяди вместе с Донной Ивановной играли на фортепьяно, разучивая новые романсы, и беседовали на свои девичьи темы о нарядах и женихах.
         Так незаметно пролетело время и штабс-капитан решился, наконец, попросить у Ивана Григорьевича руки его дочери. И, на удивление всего города, господин Лесницкий дал ему положительный ответ.
        – Ну, поздравляю вас, господин штабс-капитан, от всей души! – сердечно сказал ему граф, после того как состоялась их официальная помолвка.
        После свадьбы счастливые молодожёны решили провести свой медовый месяц в имении, подаренным им довольным дядей, который знал теперь, что его племянник попал в надёжные руки, как он всегда мечтал.
        Приехав в своё имение, в котором дворовые люди навели полный порядок в ожидании молодых господ. Все стены, мебель, мягкие диваны и пуфики были вычищены от накопившейся пыли. Столовое серебро, сервизы блестели очищенные до блеска, как новые.
        Когда молодые люди отправились после лёгкого ужина в свою спальню, где им были приготовлены мягкие перины, набитые лёгким лебяжьим пухом, довольный супруг глянул на спину молодой жене, в тот момент, когда старательные горничные готовили её ко сну. Сняв с неё домашнее платье, они одели ей ночную рубашку и чепчик.
        – Что это у тебя за рубец на спине, словно после сильного ранения? – спросил жену побледневший штабс-капитан.
        Напрягая свою память, на Донну Ивановну вдруг нашло озарение, и она вдруг вспомнила о том, о чём раньше никогда не вспоминала. Внезапно перед её глазами вспыхнуло одно видение, как она маленькой пастушкой идёт на луг пасти гусей, игра на маленькой сопилочке, и внезапный выстрел в спину неизвестной рукой, а потом полный провал в памяти.
        Смертельно побледневший муж, который, как мы теперь догадались, был не кем  иным, как тем самым шалопаем Кириллом, стрелявшим маленькой шестилетней девочке в спину.
     Кирилл, перепугавшийся так, как не пугался в сражениях, когда за ним смерть по пятам ходила, тут же выскочил из спальни, написав на стене в гостиной:

                СВОЮ СУДЬБУ НИ ОБОЙТИ И НИ ОБЪЕХАТЬ