День хождения в народ. Окончание

3

В холодных сенях у Авдея всегда приятно пахло травами, его баба, деревенская знахарка, вечно сушила их на чердаке, пользовала семью и соседей. Он открыл дверь и вошел.

- Анастасия Ефимовна! Муж дома! Заждалась, поди! Завтрак подавай, дорога дальняя, труды тяжкие, изголодался!

В избе было жарко. Проходя мимо печи, он тронул ее за каменный бок и отдернул руку.

- Несу, несу, присаживайтесь!
Барин уселся за стол. Жена поставила перед ним дымящуюся плошку щей, тарелку с нарезанным крупными ломтями кислым ржаным хлебом.
- Кушайте, Федор Михайлович.

Он взял большую деревянную ложку, зачерпнул варево, подул, чтобы не обжечься, попробовал. Щи оказались слегка пересолены. Не умеет как следует готовить, подумал, никогда не умела, да и не научится уже, впрочем, пусть, не кухарка.
- Отменные щи. Постаралась!

Он оглянулся на жену. Она стояла рядом, чуть сзади. Свободный крестьянский сарафан весьма удачно скрывал недостатки ее располневшего в последние годы, но сохранившего некоторую пикантность и привлекательность крупного тела.
- Спасибо, Федор Михайлович, кушайте на здоровье. Я после полбу подам и редьку с конопляным маслицем. Вы кушайте, я пока на печь залезу, погреюсь, спину что-то ломит.
- Ступай, я щи докушаю, тебя кликну…

Доев щи, он отодвинул плошку и позвал жену:
-  Со щами справился, неси полбу!
Анастасия Ефимовна стала медленно, щадя спину, слезать с печи. Ее ситцевый сарафан с желтыми розанами высоко задрался, обнажив обширный бело-розовый, странно гладкий в сравнении с лицом, на котором уже появились морщинки, зад.
Муж, привлеченный неожиданным зрелищем не прикрытого исподним места, инстинктивно встал из-за стола, шагнул к ней и хлестко, открытой ладонью шлепнул по ягодице. Она ойкнула и, так как ноги ее еще не коснулись пола, стала падать, он подхватил ее, но удержать не смог, оба свалились на пол. Она засмеялась игриво и стала снимать с него портки.

- Иди же, иди ко мне скорее, - шептала она, поднимая подол сарафана повыше и комкая его на груди. Он вскарабкался на нее, и они ритмично задвигались.
После они, успокаивая дыхание, глядя в потолок, молча полежали на полу, отдыхая от трудов праведных, которые в их семействе случались все реже и реже.

- А не поспать ли нам часок-другой, Настя? - спросил он.
- Полбу с редькой поел бы, потом можно и поспать.
- Щами сыт, пойдем поспим, залезай на печь…
Они уснули мгновенно и проспали часа три. Проснулись от того, что кто-то тихонько, но настырно, стучал в окно.
 
4

- Лежи, дорогой, отдыхай, я посмотрю, кому неймется, - Анастасия Ефимовна слезла с печи и, отодвинув занавеску, выглянула в окошко. Под окном переминался с ноги на ногу домоправитель Антон.
 
- Чего тебе? – чуть приоткрыв створку, спросила она.
- Здравствуйте, барыня. Посетитель к Федору Михайловичу в усадьбу прибыл, говорит, ему назначено, барин якобы его пригласил.
- Слышите, Федор Михайлович?
- Слышу, слышу, - отозвался с печи Федор Михайлович, - спроси Антона, как посетитель отрекомендовался.

- Горьким Максимом назвался, - услышав хозяина, ответил Антон Афанасьевич.
- Приехал или пешком в усадьбу пришел? – спросил барин.
- Пешком с котомкой со станции явился, батюшка.
- Тогда да, это Пешков собственной персоной, это его манера пешком повсюду ходить, тем самым в постоянном единстве с народом пребывать, - непонятно отреагировал Федор Михайлович. - Я его на субботу приглашал, а он, видишь, в пятницу явился. Ну да ладно. Ты, Антоша, в усадьбу возвращайся, его в гостевых комнатах размести, накорми хорошенько, пусть отдыхает, а за нами ландо пришли через часок.
- Бегу, батюшка.

Анастасия Ефимовна прикрыла окно. Федор Михайлович слез с печи, поднял с пола скомканные портки, из секретного кармашка достал золотые часы на цепочке.
- Через час за нами экипаж пришлют, так что ты, Софья, переодевайся.
- Может задержимся? Еще часа три здесь побудем, день хождения в народ отработаем?

- Нет, дорогая, неудобно, гость прибыл, а хозяев нет, будем считать, что форс- мажор случился. В следующем месяце время пребывания в народе часа на четыре продлим, отдадим народу долг с процентами. Иди, одевайся, только сперва полбы мне положи, редьки не надо. Что-то есть захотелось.
- Сейчас принесу, Лев Николаевич.

Граф ел полбу. Он думал о том, как далек от народа, несмотря на постоянные попытки слиться с ним. Он поймал себя на том, что завидует и Федору Михайловичу, и этому, как его, рассказчику Чехову, и Пешкову, этим разночинцам, которые, в отличии от него, народ не идеализируют, зато умудряются жить внутри него, быть его постоянной частью.

 Пешков, мать его, подумал Лев Николаевич. И материализовалась мысль его,  написал со временем Пешков роман «Мать».

Под окном заржал конь.
- Софья, ты готова? – спросил граф, - за нами приехали.