Билет на непридуманную пьесу Главы 15 и 16

Глава пятнадцатая

Олег сидел в Большом зале филармонии и наслаждался искусной игрой своего друга — скрипача. Лёва решил перейти из театра в Заслуженный Академический оркестр, и для этого нужно было сыграть на конкурсе что-нибудь виртуозное. Он выбрал сложнейший двадцать четвёртый каприс Паганини — прекрасное произведение, которое Олег мог слушать бесконечно.
С самого раннего возраста не было дня, чтобы он не слушал музыку. Родители были преподавателями в музыкальной школе по классу гитары. Но ему понравилась флейта с её волшебным тембром. Потом годы учёбы в музыкальной школе, в училище, а после — в консерватории по классу флейты, заодно посещая факультатив симфонического дирижирования. Но сколько бы он ни узнавал новой музыки, он не утратил то первое желание наслаждаться ею, впитывать её гармонию как живую воду, дышать ею как воздухом. Даже после многих лет учёбы он считал, что главное в музыке — это красота.
И в Лёве он нашёл единомышленника. Они, словно два заговорщика, давно решили, что вся современная музыка делится на две части: "глухая нуда" и "гусиный переполох". И когда приходилось играть в оркестре нечто подобное, переглядывались и без слов понимали, что сейчас звучит. Олег знал, что среди профессионалов не принято было делить музыку на красивую и некрасивую. Но он чётко сознавал, что это значит для него.
Музыка должна иметь в себе и порядок — гармонию, и новизну. Именно это делает её красивой и целительной для души. Если порядка слишком много — душа впадает в сон и скуку. Если же одна новизна, переходящая в хаос, — происходит самоубийство души. Такая музыка не несёт никакой пользы, а выражает мрачный протест против Божьего мира, исходящий из глубин ада. Только борьбой с Богом он объяснял причину её существования и готовность некоторых людей поклоняться ей.
Невозможно восхищаться бессмысленным и хаотическим нагромождением звуков, это всё равно, что выпустить книгу, где слова будут написаны без всякого смысла, и утверждать, что это новое течение в литературе.
В таком случае Олег вспоминал сказку про голого короля, где никто не говорил правду, чтобы не выглядеть глупо. И точно так же он не понимал, откуда берутся люди, которые продвигают пошлость, нелепость и бездарность в живописи, в кино, в театре и даже в архитектуре. Почему за Мариинским театром нужно было строить абсолютно безликое здание второй сцены? Почему нельзя было выбрать другой проект, более подходящий по стилю благородному городу с застройкой девятнадцатого века? На эти вопросы он не находил ответа...
Лёва закончил играть и подошёл к нему.
— Привет, спасибо, что пришёл. Пойдём куда-нибудь посидим?
— А тебе не надо ждать решения комиссии? — спросил Олег, вставая с кресла.
— Нет, завтра сообщат, если я им подошёл.
Чёрные волосы Лёвы были взъерошены, а очки на носу сидели необычно криво. Было видно, что он ещё возбуждён после игры каприса Паганини. Он ничего не спросил, какое впечатление произвела его исполнение на Олега, но тот и сам знал, что надо подбодрить друга.
— Ты классно играл... Я многих слышал: то медленный темп берут, то слишком суетливо и небрежно, а у тебя и быстро, и изящно, и чисто одновременно.
— Ты так говоришь, потому что мой друг, — усмехнулся Лёва.
— Я хоть и друг, но ещё и музыкант, поэтому говорю беспристрастно, — обиженно ответил Олег.
— Ладно, спасибо тебе. Ты бы меня точно взял в оркестр, — хлопнул его по плечу Лёва. — А сам-то ты не хочешь прослушаться к Темирканову?
— Хочу... и на это у меня есть причина — в "заслуге" гораздо больше зарплата, ты же знаешь. А дома у меня полный швах, надо искать комнату и уходить. С Татьяной жить стало невозможно: истерики устраивает почти каждый день, кричит. Я бы ещё стерпел, а вот Валентин переживает из-за скандалов, боюсь — заикаться станет.
— Неужели ему будет лучше, если ты уйдёшь? — удивился Лёва.
— Ты не поверишь, он мне сам предложил уйти. Говорит: "Папа, уходи, а то мама тебя убьёт". Ну, конечно, она не сумасшедшая, но когда в ярости, я уже в этом сомневаюсь. А почему ты решил уйти из театра?
Лёва задумался. Они вышли из филармонии и направились в ближайший бар выпить по кружке пива.
— Ты знаешь, мне в филармонии комфортнее. Нет дурацких постановок, да и музыка более разнообразная. А в театре одно и то же из года в год. Кстати, ты слышал, что задумал наш директор?
— Что? Новую постановку?
— Не просто новую, а такую скандальную, что, по-моему, переплюнул многие западные театры. Я специально в интернете почитал...
— Как хоть называется?
— "Жизнь с идиотом". Только не подумай, что либретто по Достоевскому. Там натуральный идиот, а либретто написал "прогрессивный" писатель Виктор Ерофеев.
— И про что там? Ты читал?
— Читал, но даже пересказывать не буду, сам посмотри... Я не представляю, кому это надо ставить, и кто из солистов возьмётся это исполнять. Если только заставят под страхом увольнения молоденьких дурочек, типа твоей Ксении.
Олег помрачнел.
— Во-первых, она не моя, а во-вторых, у неё голова имеется, она не из таких, кто за деньги готов на что угодно.
— Ну-ну... всё равно надо протестовать. Я ещё не уволился, и участвовать в этом позорище не хочу.
— Поехали на оркестровую "Снегурочки", а там и с солистами поговорим в перерыве...

Олег не хотел рассказывать даже лучшему другу, что есть ещё одна причина, почему он желает уйти из театра вслед за Лёвой — он не хотел встречаться с Ксенией. Их отношения не зашли так далеко, как это часто бывает между взрослыми любящими людьми. Но даже на этой стадии разочарование, которое почувствовал Олег, было слишком сильным, и он не мог равнодушно встречаться в театре с любимой женщиной.
И всё-таки, во время оркестровой репетиции, когда Ксюша пела Снегурочку, он не мог заставить себя не думать о ней, хоть и сидел к ней спиной.
Сегодня он увидел её издалека и поразился, как она изменилась за последнюю неделю. На её бледном и слегка похудевшем лице была написана какая-то усталость или даже апатия. Раньше ему казалось, что глаза её горели, словно она всё время ожидала новых интересных событий. Теперь такого блеска не было. Наоборот, во взгляде Ксюши исчезло ожидание чуда, а появились серьёзность и углублённость. Движения стали плавными и спокойными, порывистость исчезла, словно она боялась повредить той жизни, которая зародилась внутри неё. Её внешняя красота смогла опереться на внутреннюю, и от этого Ксюша стала ещё красивей, как с болью увидел Олег.
Из-за их разрыва он ощущал себя опустошённым, словно ему пообещали клад, но в последний момент передали другому... Он не осуждал Ксению, а даже уважал её решение, но душа не соглашалась с доводами рассудка. Нет, он хотел любить и быть любимым этой женщиной, и оттого, что это сейчас невозможно — сердце плакало сухими слезами. Лучше уж уволиться, чем так мучиться — решил он для себя.
Со сцены доносились слова Снегурочки:

Уйди, уйди, оставь меня,
Пусти, пусти, ты добрый,
Оставь меня, пусти, пусти,
Зачем пугать Снегурочку!

"Будто мне говорит, — с внутренней грустной усмешкой подумал Олег, прилежно подыгрывая Ксюше на флейте... — уйду, не волнуйся, красавица, мешать тебе не буду..."

В буфете театра было оживлённо. Артисты сидели за столиками и читали какие-то листки. Лёва показал на них Олегу:
— Видишь, наверное, либретто нового спектакля читают...
Приятели направились к столику солистов, где сидели полная пожилая меццо-сопрано и молодой бас, который её горячо в чём-то убеждал. Та вчитывалась в написанное, и лицо её вытягивалось от удивления.
— Какая мерзость! — крикнула она, отпихивая листок. — Он что, с ума сошёл? Кто это будет петь?
— Вы про "Жизнь с идиотом" Шнитке? — спросил Олег.
— Да, а вы уже читали эту пакость? Неужели кто-нибудь из наших согласится участвовать в этом спектакле?
— Вот и я о том же говорю, — поддержал молодой бас, — как можно ставить такое? У меня жена любит приходить на премьеру, а я должен идиота играть, чтобы она со мной развелась после этого. Ну кто захочет взять эту роль на себя?
— Я не могу отвечать за солистов, но как оркестрант могу сказать, что мне стыдно было бы играть этот спектакль, а уж тем более, если на него придут мои родные или друзья. Инесса Алексеевна, вы не хотите подписаться под письмом к директору театра, чтобы он отменил этот ужас? И вы, Семён...
К столику незаметно подошёл ещё один человек — это был Стасов. Он хмуро выслушал предложение Олега и спросил:
— Вы, я смотрю, большой консерватор и ханжа, господин флейтист, но, мне кажется, это не ваше дело — решать за директора, какие спектакли ему ставить и каких режиссёров приглашать в свой театр.
Лёва резко повернулся и спросил у Стасова чуть заикаясь, как это у него случалось в минуты волнения:
— В-вы считаете, что артисты — это к-крепостные господина Кехмана? И они не имеют права голоса? Т-тогда, может, директор сам поучаствует в этом спектакле? Только после такого выступления, думаю, его не примут ни в одном приличном обществе.
Стасов был одет в блестящую чёрную рубашку и такие же брюки — словно чёрный человек, олицетворяющий тёмную сторону искусства. Он стоял, засунув руки в карманы и хмуро слушал Лёву.
— А я думал, что наша интеллигенция одобряет современную музыку и новые постановки, ведь это так модно. Вы слышали, что Ерофеев имел в виду, когда придумал столь необычный сюжет?
Он замолчал, и меццо-сопрано нетерпеливо попросила:
— Договаривайте, Дима, как же можно оправдать эту грязь, мне даже интересно. И зачем же интеллигенту нужно приводить домой идиота?
Пожав плечами, Стасов продолжил.
— Я сильно не вдавался, но слышал, что он хочет искупить вековую вину интеллигенции перед народом. По крайней мере, так объяснял Ерофеев.
— Вот уж глупость, — усмехнулся Олег, — перед народом интеллигенция виновата только в том, что не до своей высоты его поднимает, а, наоборот, опускается в глубины грязи, которой даже и в народе нет, я уверен. Если вы не знаете историю России, то лучше не пытайтесь выглядеть умным.
— Зато вы не пытаетесь выглядеть культурным и вежливым человеком, впрочем, я не удивлён...
— Мальчики, перестаньте ссориться... Дима, как бы вы ни обеляли этот ужасный спектакль, вряд ли кто из наших согласится участвовать в нём. Это же сплошные ужас и грязь.
— Тогда подписывайтесь под петицией, Инесса Алексеевна, Семён... Спасибо, — спокойно поблагодарил Олег и убрал листок в папку, а потом повернулся к Стасову.
— Может, и вы подпишетесь, господин солист?
Но Стасов не удостоил его ответа, он неприязненно посмотрел на него, отвернулся и неспешно ушёл. А Олег застегнул папку. Он был полон решимости победить зло во что бы то ни стало.

Глава шестнадцатая

Ветер сбивал с ног и наклонял зонтик так, чтобы вода, скопившаяся на нём от проливного дождя, выливалась ровно за шиворот Ксюши. Она морщилась и мечтала уже скорей добежать до метро. Раньше можно было взять такси, но не сейчас — токсикоз мучил всё больше, и в машине её укачивало. Она просыпалась от чувства тошноты, жила с этим ощущением весь день, и только вечером, когда выпивала стакан кефира или съедала половинку солёного огурца, это гадкое чувство отпускало, чтобы снова начать мучить на следующее утро.
Ксении приходилось делать большое усилие в театре, чтобы никто не заметил, что она беременна. Как ни странно, голос её звучал чудесно. Стало удобнее опираться дыханием на живот, будто там появилась некая подушечка. Дирижёр её хвалил и поставил на "Пиковую даму" в первый состав, были довольны и Юрий Павлович, и новый концертмейстер Волков, который предложил заменить ей Плетнёва, пока тот болеет.
Проницательная Юлька что-то заподозрила — она поглядывала на Ксюшу и всё время порывалась спросить, что с ней происходит? Но Ксения не давала ей этой возможности, заговаривая на разные темы. Из-за тошноты она ела очень мало, а потому не потолстела, а похудела, и бедной костюмерше пришлось ушивать костюм Снегурочки.
Потребность скрывать беременность была инстинктивной. В её жизни так всё перепуталось, что нужно было привыкнуть к мысли, что она останется с Гришей. И что на Олега теперь нельзя часто смотреть, чтобы не травить себе душу. Ксения не могла ни с кем поделиться, разве только с Любой, но и той всего рассказать не могла. Ксюша не верила, что человеческое сочувствие может облегчить её раны. И поэтому она всё больше замыкалась в себе, никого не посвящая в свои радостные и горестные размышления.
И всё-таки Ксюша была счастлива. Она прислушивалась к своему телу и не переставала удивляться чуду, которое совершалось внутри неё. Ни на минуту она не забывала про новую жизнь в её теле и ощущала себя матрёшкой, которую скоро откроют и достанут малютку. Какой будет её малыш? Ксения иногда видела его во сне, но не понимала, мальчик это или девочка? Да ей, в принципе, было всё равно. Главное, что она сможет его любить, ласкать, целовать, и он будет отвечать ей тем же.
Ксения вспомнила про Гришу, с которым у них опять наступило охлаждение, и вздохнула. Она сама виновата: её всё время тошнило, и супружеской близости у них не было. Настроение у обоих было потухшим, Гриша отошёл от первого удивления и отдалился от неё. Вечерами он снова задерживался, и Ксюша подозревала, что тут не обошлось без его новой пассии...
В метро было свободно. Ксения с облегчением уселась на мягкий диванчик вагона, но сердце тревожно забилось: зачем её вызвал Юсуф Каримович? Он сказал, что у него появилась к ней просьба... Что ж, долг надо отдавать, но что она может для него сделать? По телефону он отказался говорить, сказал, что лучше при встрече. А встреча — в ресторане... Это что, свидание? "Ну не набросится же он на меня, в конце концов," — успокаивала себя Ксюша. А остальное не так уж страшно, даже если потребует денег.
Ресторан был маленький и уютный, в котором так вкусно пахло блинами, что у Ксении впервые за много дней появился аппетит. Юсуф Каримович, не дождавшись её, сделал заказ и, поздоровавшись с Ксюшей, с удовольствием продолжил обедать.
— Закажите себе что-нибудь, Ксения, не стесняйтесь, вы моя гостья.
Ксюша решила не стесняться и воспользовалась предложением адвоката.
"Хоть поем нормально, а на сытый желудок и жизнь кажется милее," — подумала она. Юсуф Каримович не спешил говорить о делах и болтал о премьере "Евгения Онегина", где Ксения, на его взгляд, была неподражаема.
— Вы меня просто поразили, Ксюша, я не ожидал, что в такой хрупкой барышне столько страсти. Мне Дима говорил, что вы талантливая артистка, но я думал, что он преувеличивает, а, оказывается, нет...
Ксюша хотела из скромности возразить, как вдруг к их столику подошёл... Стасов.
— А-а, Дима, а мы как раз о тебе говорили, — благодушно поприветствовал друга адвокат.
— Вот как... Добрый вечер, Ксения, — спокойно поздоровался Стасов, но она едва смогла ответить, ещё не забыв, как они расстались в последний раз перед его квартирой. Однако Стасов, вероятно, не помнил никаких подробностей, потому что его ничего не смущало.
— Юсуф Каримович, — спросила она, повернувшись к адвокату, — о чём вы хотели со мной поговорить?
Тенгизеев вытер рот салфеткой, переглянулся со Стасовым и начал:
— В моём отделе по культуре работают большие люди — чиновники, которые должны отчитываться за средства, выделяемые из бюджета на культуру. В том числе и на ваш театр. Например, режиссёру Плюшеву платил не театр, сумма слишком высокая, а правительство Санкт-Петербурга. И вот сейчас затевается ещё одна постановка... Как она называется, Дима?
— "Жизнь с идиотом", — ответил Стасов, глядя на Ксению, словно проверяя, слышала она что-нибудь про неё или нет.
— Да, название непривлекательное, но русскому человеку не привыкать... Так вот, на эту постановку тоже выделено много денег, и нужно, чтобы всё прошло без сучка и задоринки...
— А я тут причём? — удивилась Ксюша, — я же не директор...
— Подождите... Да, вы не директор, но дело в том, что в вашем театре подняли шум против этой оперы — некоторые солисты, оркестранты и ещё кто-то, я не в курсе...
— Ксения, — встрял Стасов, положив ногу на ногу и пристально глядя на неё, — шум поднял ваш друг — флейтист Олег Воронцов. Он собирает подписи, чтобы отменили спектакль, а это значит, что средства придётся вернуть в бюджет города, и театр не получит прибыли. Более того, ему придётся выплатить режиссёру и композитору неустойку.
Ксюша понимала, что беспокойство мужчин было вовсе не о кассе театра, а своих кошельках, где, скорее всего, осела часть средств, выделенных на спектакль, и которые никто не хотел возвращать. Но вслух она этого, конечно же, не сказала.
— Но что я могу? — растерянно спросила она.
Дмитрий наклонился почти к самому её лицу и требовательно произнёс:
— Убедите своего друга прекратить собирать подписи. Напомните ему, кто помог ему освободиться из полицейского отдела, ну и по-дружески можете попросить, — ухмыльнулся он.
— Боюсь, вы преувеличиваете мою дружбу с Олегом, — грустно сказала Ксения, опуская глаза, — мы редко общаемся...
— И всё-таки, Ксюша, постарайтесь убедить его, — отпивая из красивой чашки горячий кофе, попросил адвокат, — я же постарался для него и для вас. Вы помните, что вы у меня в долгу? А в противном случае, ваш друг может потерять работу, да и вы можете пострадать, — гадко улыбаясь и переглядываясь со Стасовым, заметил Тенгизеев.
Растерянность охватила Ксюшу — ей дали какое-то нелепое задание, которое она вряд ли сможет выполнить. Больше всего хотелось молча уйти, но в ногах появилась слабость после сытного обеда, хорошо, хоть не тошнота...
— Я всё сделаю, что в моих силах, но, боюсь, их не так много, как вам кажется...
— Да, я хотел поблагодарить вас за то, что вы, можно сказать, спасли мне жизнь. Юля мне рассказала, что вы довезли меня на такси.
Кровь бросилась ей в голову от воспоминания о том злополучном вечере.
— Не за что благодарить, на моём месте так поступил бы любой человек. Извините, мне надо ехать на репетицию.
— Я с вами, Ксения, поедем на моей машине. Сегодня я не пил, не волнуйтесь, — засмеялся он, когда увидел, что Ксения испугалась и хотела возразить.
Они попрощались с адвокатом и поехали в театр. Сегодня была оркестровая "Снегурочки".
— Вы в последнее время очень бледная. Может, для вас слишком большая нагрузка в театре? — участливо спросил Стасов, усаживая её в машину, — хотите, откиньте спинку кресла и поспите, пока мы едем.
Ксюша с благодарностью воспользовалась его предложением и, откинувшись в кресле, прикрыла глаза. Она не заметила, как уснула, и проснулась только от осторожного прикосновения к её руке.
— Просыпайтесь, мы приехали. Как вы себя чувствуете?
— Всё хорошо, я вам очень благодарна, что дали мне отдохнуть. Мы не опаздываем?
— Не волнуйтесь, — Стасов открыл дверь с её стороны и подал руку. Когда Ксюша вышла из машины, то заметила, что недалеко от входа в театр стоят Олег и Вадим и что-то бурно обсуждают. Неожиданно Олег прервал разговор и стал смотреть на Ксюшу, которая машинально опёрлась на руку Стасова, чувствуя слабость после поездки. Дмитрий неожиданно перестал её пугать, его предупредительность стала просто дружеской, а в эти дни её физической беспомощности она особенно нуждалась в поддержке. На минуту ей стало неприятно, что Олег мог её неправильно понять, но появившаяся лёгкая тошнота перевела мысли на собственное плохое самочувствие.
— Вы не хотите вместе со мной съездить навестить Плетнёва? — спросил Стасов, когда довёл её до гримёрки. — Я собрался к нему в больницу, можем поехать вместе.
— Я как раз думала об этом. Вы знаете, куда его положили?
— Знаю, ведь я уже был у него. Он про вас спрашивал.
— Ой как неудобно получилось, что я даже не навестила Геннадия Борисовича. А вы когда собираетесь снова?
— На следующей неделе я вам сообщу.
— Договорились, спасибо.
Стасов не ответил, он стоял и смотрел, будто ещё что-то хотел сказать, но не решался. В другом конце коридора раздались быстрые шаги — Юлька спешила к ним, как будто на пожар.
— Дима, а я тебя ищу-ищу! — Юлька обожгла Ксюшу колючим взглядом.
Лицо Стасова выражало досаду.
— Чего тебе?..
Ксюше было неинтересно, что хотела Юлька, и она шмыгнула к себе в гримёрку...

После двух часов репетиции усталые артисты потянулись в буфет. Ксюша есть не хотела, но её мучила мысль, что надо поговорить с Олегом. Как к нему подойти? Она видела его взгляды, но понимала, что он не хочет с ней общаться после того, последнего разговора по телефону, который ей до сих пор было тяжело вспоминать...
Он позвонил и весёлым голосом спросил, когда они смогут встретиться, а она не знала, что отвечать. Её молчание Олег понял правильно.
— Что-то случилось? — спросил он.
— Да, Олег, всё поменялось... Я остаюсь со своим мужем, потому что беременна.
— Вот как, — наконец мрачно отреагировал он, — и когда ты это узнала?
— Сегодня... Прости меня. Если хочешь, можем быть друзьями.
— Не за что извиняться, Ксюша, я понимаю. Но мы не сможем быть друзьями, мы же не дети... Если тебе не нужна моя любовь, то зачем дружить? Это будет мучение.
Она это понимала, но скучала. Украдкой Ксюша всё-таки посматривала на Олега и иногда ловила его ответные взгляды. Но они не общались и не подходили друг к друг, словно между ними выросла невидимая стена. И вот сейчас она должна впервые заговорить с ним по дурацкому поводу.
В буфете было шумно, как обычно бывало после тяжёлой репетиции. Ксения поискала глазами Олега и увидела его в кругу оркестрантов и некоторых солистов. Глаза его горели, а ямочки на щеках делали улыбку такой обаятельной, что у Ксюши сжалось сердце. Она подошла поближе.
— Кто ещё будет подписывать петицию? — громко спросил Олег и осёкся, увидев её.
— Ксения, ты будешь подписывать письмо директору театра по поводу нового спектакля?
Несколько пар глаз устремились на неё, Ксения залилась краской.
— Олег, можно поговорить с тобой наедине?
Олег неохотно подошёл к ней, и они отошли в сторону.
— Я хотела попросить тебя прекратить агитировать за отмену спектакля, — откашлявшись, чтобы придать голосу твёрдость, сказала Ксюша.
— Что? — Олег округлил глаза, — о чём ты меня просишь?
— Ты слышал, — негромко повторила она.
— Да ты хоть читала либретто? Ты знаешь, какую мерзость предлагается ставить на сцене? Читать и то противно, а не то что изображать, — он отступил от неё на шаг, словно собираясь позвать ребят на помощь, — спроси хоть кого... Никто из солистов не собирается участвовать в этой постановке.
— Олег, послушай, я должна тебе сказать, что тебя могут уволить за этот протест.
— Напугали ежа... — выругался он. Ноздри его раздулись от злости, — да я и сам уволюсь. Но ты-то, Ксюша, как ты можешь просить о таком? Ты на чьей стороне? Уже спелась с этим напыщенным индюком Стасовым? Быстро... Я не ожидал от тебя такого, честно говоря.
Ксюша чувствовала себя всё хуже и хуже, тошнота снова подступила к горлу, голова кружилась, и хотелось только одного — сесть и выпить холодной воды. Вся суета вокруг какого-то спектакля, обещаний, увольнений показалась неважной и временной. Только то, что было внутри неё — это было настоящим, а остальное скоро растает как дым, и никто не вспомнит ни этой борьбы, ни сломаных копий, ни даже едва зародившейся любви, хотя... этого жаль.
— Ладно, я поняла, — она со вздохом села на стул, — извини, что разочаровала тебя. Поступай, как считаешь нужным.
— Именно так я и сделаю, — твёрдо ответил он.
Олег ещё постоял с вопросительным видом, словно ожидая, что она скажет в своё оправдание, но не дождался и отошёл.
Дома опять было пусто, Гриша задерживался. Ксения хотела погрустить из-за постоянного ощущения одиночества, но передумала — рядом с ней лежал и мурлыкал пушистый Гучи, а внутри неё жил самый дорогой в мире человек.