Левитатор

Валентин Бердичевский
               

    
ЛЕВИТАТОР

Пьеса в одном действии



Действующие лица:

Он – мужчина на плоской крыше высотного дома.
Она  – видимая только для него женщина.

                Ночь. Полная луна. Из чердачной двери появляется мужчина.
                Замирает от неожиданности.

О н.     Слышь, тетка?  Ты бы сошла с этого места. Место, говорю, занято! Оно мое. Ты отойди в сторону и прыгай себе на здоровье! Вон хоть слева от трубы. Очень тебя прошу, не порть место! А может, ты страшная очень? Тогда какая разница, откуда  бросаться? С такой высоты от любого лица ничего не останется. Помнишь, прошлым мартом? Все антенны тогда переломало. Даже Первую не поймать было. А крыша после урагана - каток. Вон там, прямо за трубой он и сорвался. Даже чемоданчик из рук не выпустил. Веришь, сразу и насмерть? Только отвертки по асфальту сыпанули. Так что давай меняться. Тебе все равно, а у меня выбора нет! Откуда упал, оттуда не взлетишь. Испортишь место, у меня один  Копай останется. Так ведь и он занят – над Копаем ведьмы летают…

                Зябко ежится, делает несколько шагов к краю крыши.

О н.   Апрельские ночи холодные. Ночи у нас и в мае холодные, даже заморозки бывают. Ты вообще меня слышишь?  Ну да, согласен. Пусть сумасшедший. Но        только местами, в полнолуние. Я тогда  забираюсь на крышу и ищу себе женщину. Женщины теперь большая редкость. Но иногда мне везет….
             Не стоит извиняться, я понимаю.  По воздуху ведь много чего летает.  Нет, с ведьмами  как раз все  нормально.  Плевать они хотели на Закон. Для них изнанка - правая сторона…. Эй, осторожней! А то вдруг свалишься. Конечно, на твоем месте я бы тоже не боялся. Но ты все же стой спокойно. Пока сама не попросишь, я к тебе не притронусь. У нас тут все по-другому…

                Чтобы не спугнуть женщину,  отступает. Опирается о трубу.

О н. (уже не обращаясь к женщине) Ночью воспоминания неотличимы от реальности,
       разве что ярче. Как блестят ее туфельки. Этот блеск… даже в темноте глаза режет. Так блестел люк у того колодца. Мне  года четыре… Я один. Комната в общежитии. Тоже весна, апрель, как теперь. Окна распахнуты. Только не ночь,  а прохладный солнечный день. Я стою на  подоконнике, вот уже на краю карниза… Крышка водопроводного люка внизу кажется резиновым ковриком. Глянцево       блестят чугунные ромбики. Мне и холодно и жарко. Если прыгну - не разобьюсь, не рухну вниз, а плавно, точно оторвавшийся  лист, опущусь на этот сверкающий круг.
                Радость, восторг переполняют меня. Я заношу ногу над пустотой…. И меня вдергивают обратно! Это мать, неожиданно вернувшись, застала меня на карнизе пятого этажа…   
                Я потом долго болел. Все даже думали, я ослепну. Тот блеск все стоял у меня в глазах, не давал видеть свет. На долгие годы во мне застрял страх высоты. Каждый миг все внутри меня рвалось вверх, но я не мог и приблизиться к краю. Настоящая клетка! А когда ты заперт внутри себя, мир для тебя закрыт. Все остальное просто перестает существовать.  Сначала выцветает, как изображение в старом  кинескопе, а потом  и вовсе гаснет.
                Я должен был, мне надо было выломиться на волю. Любой ценой вырваться из клетки…  или сбросить ее с крыши. Пусть вместе с собой! Когда зуб болит месяцами, и нет избавленья от боли, впору желать его вырвать вместе с собственной  головой…
                Ночь за ночью, зимой и летом я поднимался  на  крышу. Вверх или вниз?
                Я всегда знал, я чувствовал - корни мои не в земле, а наверху, в небе. Почему же я
                не летаю?! Здесь, между полетом и падением, это рвет на части.

                Делает два осторожных шага к краю.

О н.      Чувствуешь?! Не зря же ты здесь,  в единственном, кроме Копая месте… Стой,  еще не время! Хочешь, я тебя сам  за трубу отведу? Там ограждение сломано, не придется юбку задирать. Кстати, тебе говорили?.. У тебя потрясающе красивые ноги. Ты прости за тетку. Да  успокойся, я не собираюсь  мешать! Когда жизнь - только страх смерти, умирать не страшно. Только не спеши, без тебя все равно не начнут!

                Подходит еще ближе.

 О н.    Когда-то, простояв здесь часов до трех - я уже собирался спуститься - как вдруг у меня начался зуд в копчике. Ощущение  нестерпимое! Позвоночник жгло, распирало. Словно пузырьки воздуха трескались, поднимались  к затылку. Тело стало ломать, корежить, но с ног не сбивало. Стоял на краю, как врос. Будто вес мой увеличился, стек к подошвам, как  грузило. Тело же сделалось легким, невесомым. Ветер продувал его, как марлю на форточке.

                Медленно раскачивается, почти танцует.

  О н.    Потом под самым затылком началось мучительное, сладострастное… Голову тянет вверх, язык прилип к деснам. Глаза закрылись, стали видеть далеко, дальше, чем днем. Тело от подошв  изнутри собралось все, вывернулось к темечку. Потом - взрыв, извержение! В следующий миг я уже парил…
              Но оборвав одну цепь, я тут же сел на другую,  куда короче. Теперь я иногда летал, но где, когда меня оторвет от земли, совсем от меня не зависело. Словно не я летал, но за меня летали.
              Начав с этой крыши, я летал и приземлялся в самых неподходящих местах. Хорошо, хоть всегда ночью.
              Раз вышел в трусах на балкон покурить. А сел  на Мельничной, в Старом Кировске. Без денег, без документов, в домашних тапочках.  И это в три часа ночи!
              И началось. Еще хуже, чем до полетов. В темноте из дому не выйти, окна не открыть. Чтобы ввечеру на людях показаться, нечего и думать. Это могло произойти в любой момент. А уж если лечу, надо снаряжаться, как в командировку.
              Правда,  летал я только на «местных линиях». Дальше Ростовки ни разу не заносило. Я начал избегать друзей. Перестал отвечать на звонки. Я остался один, и с этим надо было что-то делать.  Мне нужен был совет. Помощь тех, кто хоть что-нибудь в этом понимает.
              И я пошел к ведьмам…. Ведьмы, конечно, объявлений о местах своих сборищ  не дают, но я вырос в этом городе и пару нужных знакомств завести успел.
              Угол Нейбута и Одиннадцатой линии… Почти на путях четвертого трамвая, перед поворотом на Горбатый мост. Знаешь, где это? Рядом центр, но место глухое. С дороги почти невидимое. Овраг. Пустырь с кирпичными развалинами. На другой стороне оврага старая казарма. Теперь это  «Чистый город» - контора, управляющая свалками.  Днем там  дорогу не перейти, такое движение. Пыль, выхлоп…
              Но тогда была ночь. Луна вздулась, как нарыв на черной коже. И ни  души вокруг. Позади на линиях - частный сектор. Глухие ставни, ни огонька. Тихо, безветренно, даже кузнечиков не слышно.  Но так ведь и я человек тихий, шума лишнего не люблю.
             И я пошел вниз по травяному склону. В сторону Копая, к Горбатому мосту, как мне объяснили. Ну не возвращаться же назад! Ночью туда и такси не вызовешь. Надо хотя бы на Лермонтова выйти. Почему-то подумалось - вот, зря туфли начистил, теперь запылятся…
             Вдруг я будто запнулся. Ноги мои встали, не желая двигаться дальше. Спина выгнулась. Горячая волна прокатилась к затылку, накрыла меня с головой.
             Миг - и я полетел над черной лощиной…

                Замирает, обмякнув. Некоторое время  молча вглядывается в  темноту
         
  О н. Копай осел под Горбатым мостом. Съехал на дно оврага. Провалился в  выгребную яму  с гниющими, вечно осклизлыми краями.  Кособокие хибары сползлись, слиплись на дне в  известковую кучу. Мутировали в распухшее,  точно бомж на свалке копошащееся насекомое. Сотнями хищных голов своих намертво - не вырвать - впились в черную  землю.
             Сладкий тлен вечно дымящего мусора. Сточные воды подступают весной к самой поверхности. Оседающий  выхлоп  с моста…
             Кажется, все ядовитые миазмы, день за днем выдыхаемые городом, стяжал над собой старый Копай. В сырую погоду воздух там особенно густ, непрозрачен, дрожит и трясется, как сваренный из падали студень. И мнится: вот-вот зашевелится рыхлая почва, полезут из своих нор тени прошлых его обитателей, станут резать его толстыми сырыми ломтями. А после, присыпав «для скуса» резаным укропом, понесут торговать на «Казачок»…

                Встрепенувшись, продолжает рассказывать невидимой женщине.

О н.   Я парил, а вокруг клубился, густел в ночи дух Копая. Хотелось сбросить, содрать с себя  пропахшую им одежду, подставить тело  лунному загару.            Оборвав  пуговицу, я потерял скорость и  завис  над Горбатым мостом.
              Надо мною, в снопе светящихся мошек, кружили три обнаженные женщины…
              Вот и ведьмы, - успел я подумать. И подхватив меня под руки, они увлекли, закружили меня в бешеном  хороводе. Молча, без слов, все ускоряя ритм. Пока мост с его виселицами-фонарями не сжал меня в один сверкающий  обруч.
              Прохладные пальцы раздевали меня, проникали под одежду, были всюду. Дикое возбуждение охватило меня. И это притом, что скорость выжигала глаза, резала щеки, забрасывала назад голову. Все это делало желание еще мучительнее, невозможнее. Я задыхался. Воздух Копая забивал мне горло.
              - Я не муха! – хрипел я. - Мне опора нужна…
              Ведьмы неожиданно послушались. Вчетвером мы плавно опустились на мост, к мощному фонарному постаменту. Старшая ведьма, пышногрудая брюнетка  с резиновым  телом, была первой.
              - Зачем ты здесь?! -  Кровавым маникюром она царапала  ограждение.
              - Хочу летать, как хочу, - ответил я заготовленной фразой. - Или не летать совсем!.. 
              Меня колбасило, как эпилептика. Казалось, мост рухнет от наших пароксизмов.
              - Не знаешь, о чем просишь,- выдохнула она.
              Не дав мне обсохнуть, ее место заняла средняя ведьма. Дама крайне интеллигентного вида, даром, что голая. В какой-то момент я даже пытался с ней заговорить.
              - Полученное даром не удержишь,- оскалилась она, и комплимент ее бабочкам  застрял у меня в горле. - Как воду в кулаке.   
              Когда подошел черед третьей, я напоминал себе коматозника. Но старшая   вцепилась мне в волосы и принялась сцеживать холодное молоко. Ведьма с татуажем   при этом искусала мне шею...
              - Что отнял, то твое,- узнал я от третьей девушки. И я сказал - Достало  меня это! Помогите!
              Мы ударили по рукам, и они улетели, предложив, если что, обращаться к ним снова. А я понял, что женщина, даже если она ведьма, умна только умом своего мужчины. Те же три дамы, похоже, были свободны и очень по-своему восприняли мою просьбу….
              После нашего романтического свидания, я не то, что летать, ходить едва мог. К счастью, не слишком долго. А потом, примерно через полгода, как-то само все наладилось.
              Конечно, ведьмы меня не обманули. Они дали мне то, что я у них просил. Из того, что вообще способны были дать, о чем и сказали мне честно. Я давно заметил - женщины врут гораздо реже мужчин... 

             Новое всегда приходит одним путем. Сначала проблески, потом, спустя время, свет.… Но тогда тьма казалась мне  беспросветной.
             Я шел к ним, думая, что если не смогу летать, как хочу, то лучше мне не летать совсем. Но, когда не можешь, вдруг оказывается, что хочешь этого еще больше! Стоило мне, жаждущему освобождения, выломиться из одной клетки, как я тут же попал в другую!
              Там, где есть стены, рано или поздно снова оказываешься взаперти…

                Делает еще один шаг.
 
О н.    Зачем ты смотришь вниз? Быть наверху и смотреть свысока не одно и то же. Помнишь, в детстве, колесо обозрения? Садишься в кабинку в самом низу его и начинаешь подниматься. И смотришь вверх - когда же высота?
            А горизонт все отодвигается., Земля все дальше, ниже и, наконец, ты  на самом верху! Выше только небо! Кабинка открытая, дрожит, раскачивается. Кажется, вот-вот,   упадешь, разобьешься. Кровь пузырится ужасом и восторгом….
            Смотришь - люди внизу, как тараканы. Деревья - трава! Теперь ты выше всех, но, в следующий миг - он всегда неуловим, незаметен, границы тут нет никакой, это все еще упоение, апогей, ты торжествуешь, весь мир перед тобой,  но это уже начало падения…
                Высота влечет многих, но это смутный зов. Никто не лезет вверх, чтобы броситься вниз. Есть сотни других способов умереть. Просто здесь слишком легко забыть, что даже поднялся ты сюда только потому, что смотрел вверх. А какое искушение смотреть на мир свысока, сверху. Сверху вниз!
                Но куда смотришь, там и оказываешься… Вспомни с трех раз, как еще называется Колесо? Если ты как все, если эта высота не твоя, то куда бы ты не забрался, ты стремишься к себе. Колесо опускается…
                Будьте как дети!.. Да это же инструкция для полетов! Дети растут, пока смотрят на мир снизу вверх, в небо. Но когда они стают с миром вровень,  им незачем больше поднимать взгляд. Они засыпают и дальше будут просто старше.
                Вспомни себя! Ты здесь, чтобы оторваться, улететь. Так не оглядывайся на то, от чего бежишь! Не смотри вниз!..
                Кто из вас теперь болен? Тело или  чувства? Может быть, разум? Страданию нет места  сразу везде. Оно всегда гнездится в чем-то в одном, так за что  казнить остальных?!
                Тебе нужна свобода, но освобождение - вот главная ловушка!
                И, если летает тот, кто свободен, то свободен уже тот, кто летает! Мы взлетим, и ты станешь, как я. Мы будем вместе, и ты станешь свободной!
                Свобода важней освобождения!         
                Что?! Но ты не можешь отойти от края, спуститься на чердак, вызвать лифт. Одна ты не вернешься на Землю. Снова в клетку? Скажи сейчас, что тебе  страшно! Всегда страшно шагнуть с крыши. Но мы вместе сделаем это. Иначе, зачем ты здесь?! Зачем поднялась на крышу, стала на мое место? Почему слушала, не остановила меня раньше?
                Как скучно…. Ошибаться всегда скучно. Но Копай не только под Горбатым мостом. Уйдешь - из него не выбраться, все вниз соскользнешь, как ногти не срывай. Кто-то будто развлекается, сталкивает таракана со стенки ванны. А упрямец все лезет, а его все вниз…. И сколько не ползи, падаешь все ниже.
                Копай не отпускает…. Уехать?! Все равно здесь останешься. Копай уже в тебе. Чудовищу нужно есть и оно пожирает своих детей, чтобы тут же родить новых и опять пожрать их….
                Если ты родился здесь, тебя уже назначили жертвой. Здесь все дороги ведут на дно, в яму.
                Копай - яма внутри… и это умно устроено!  Когда сидишь в ней, не видно, что она на дне другой, гигантской и вроде не так страшно, и можно как бы жить. В Копае вообще все «как бы», все «типа того»... Нет, там бывает очень даже весело! Но это веселие от веселящего газа над столом хирурга. Под наркозом все - и тот, кто режет и тот, чью плоть кромсает веселящийся доктор. Оба спят и видят сон, где они счастливы….  В крайнем случае, пока нет.
                Даже любовь здесь только буфер - тебе позволено забыть, что с каждым часом ты все глубже вязнешь в этой жирной трясине. Забыть хотя бы на время, чтобы проснувшись, алкать новой любви.
                Но с годами сны все короче…. Время между ними тянется все медленнее. И вот ты уже не спишь и не бодрствуешь. Позади пустота, впереди темно. Кто-то словно скоротал за тебя твою собственную жизнь, а ты и не заметил. 
                Ты больше не живешь, но все еще не умер. И поздно оглядываться. Все, что могло быть в будущем, застряло в твоем собственном прошлом и выпито до капли давно и не  раз. Скоро «под снос». Идти больше некуда и вот ты здесь…
                А если все вдруг проснутся? Станет еще хуже. Копаю нечего будет есть и он станет пожирать себя сам  и исчезнет. А вместе с ним исчезнут все.  Они его пища, но он их и кормит до урочного часа. Он убивает их, но он и дает им жизнь. И пусть все продолжают спать и видеть сны, где они как бы живут.
                Все имитация и это правило! А правила позволено нарушать лишь исключениям. Если ты в одиночку, потихоньку выбрался из ямы и перестал быть кормом -  возможно, Копай этого даже не заметит,  ведь исключение - это такая малость… 
                Но стоит из нее только выбраться, из этой маленькой ямки внутри, как видишь уже края ямы иной - той, что уходит в небо и отгораживает от него и через них можно только перелететь.
                Но торопиться не надо…
                Прежде, чем взлететь,  надо выбрать -  если сам ты больше не корм, то и кормить тебя больше никто не станет. Так не лучше ли снова поскорее заснуть, чтобы видеть ослепляющий сон, где все еще живы, и некоторым, быть может,  дарована будет  даже жизнь вечная.
                Они хотят! Они тоже этого хотят, но не смеют и потому продолжают спать.
                Чтобы сметь, надо мочь! Но необходимое  всегда возможно и многие еще помнят, что когда-то могли, оттого и поднимаются на крышу.
                Здесь тот, кто не может «типа», кто задыхается  вечным «как бы», ведь полет всегда настоящий. Пусть даже такой короткий.
                Но люди не умеют летать… 
                Стой,  тебе еще не время! Сама ты не взлетишь.  Посмотри - тебя же нет, ты просто не существуешь. Где ты? Ау? Нет?! И здесь, и здесь,… Где же ты?
                Чужие мысли, чувства, чьи-то желания, давно ставшие твоими собственными. Ты уже не помнишь себя. Кто-то давно потеснил, занял твою душу, живет твоей жизнью, существует,  делает, даже любит через тебя.
                Помнишь Ченишина? Этого маленького мальчика в теле сорокалетнего директора?  Вот, думалось, он же так любит тебя, и он вытащит тебя,  и ты окажешься на равнине, залитой теплым солнцем, наконец-то среди настоящего….            Сколько в нем было сил! И он вытолкнул тебя наверх, но сам вернулся назад, к своим трубам. А на горе, где солнце - никого…. И оползень неумолимо стаскивает вниз… 
                А Кока, Николай Николаич? Как быстро оказался не Колей, а Олей? И любил, противясь этому не тебя,  а того мужчину, что так твердо глядит иногда из твоих глаз. Он ползал перед тобой, вертя эпилированным задом, и ненавидел тебя за то, что сам  так хотел этого. И он подставил тебе своего любовника, чтобы и ты стала грязью, какой были они.
                Но мать  плохого мальчика тоже была из Копая, а там женщины вскармливают своих детей не молоком, а грязью, смешанной со сточными водами, чтобы вырастая, они принимали за настоящую жизнь то, что видят вокруг  и  даже не пытались заглянуть за край. И вдруг, он увидел тебя, и стал кружить, точно мотылек вокруг лампы. Тот, который никогда не видел солнца, ведь над Копаем всегда туман, принял тебя за него.
                И Кока стал бороться с тобой, как баба с бабой за этого маленького огрызка, которого ты даже не замечала. И ты ушла…
                Сколько раз так было, и все было одно. Почему так? Ты всегда думала - не так что-то с тобой, где-то ты ошиблась, еще  немного и все…. они же  любили тебя, женщина всегда чувствует это, но этого оказалось  мало!
                Рядом с тобой они не любили себя.
                Ты  другая, а среди жаб и дюймовочка урод. Чтобы увидеть себя таким, каков ты есть, нужен кто-то другой, не такой, как ты. Это так влечет! Но, если рядом с ним ты вдруг видишь себя вовсе не тем, кем привык считать себя сам - ату его!.. А как иначе? Не признаваться же себе  в том, что ты сам всего лишь имитация…      
                Ты другая…. А другому страшней всего. У него даже выбора нет, его никто не спрашивает. Он корм для всех. И не важно, спят эти все или еще ворочаются. Сладкая, легкая кровь! Они, как пиявки сосут и уже высосали  жизнь до корки!
                Жилы давно пересохли, растрескались, как сухие русла. Костный мозг больше не успевает напитать их кровью. Теперь их надо наполнять хотя бы коньяком, не то утром и с постели не встать.
                А бежать некуда! Обложили, обступили со всех сторон…. И ползут, простирая  руки, тянутся к шее…
                Ты другая…. 
                Но и тебя самой тоже нет. А если тебя нет, то и твоего у тебя ничего быть не может. Скольких, посмевших взлететь, соскребали потом с асфальта?! Чужое прибило их к Земле! Оно, чужое - есть неподъемный груз, магнит, цепи, не отпустившие  их из Копая.
                Вниз не тянет только свое! Но что у тебя своего? Кто есть ты? Смотри на меня! Смотри на себя!!
                Только я настоящая ты! Ты  это я! А я умею летать и полет  больше, чем любовь. Когда летишь -   совокупляешься с целым миром!

                Переплетает  пальцы с невидимой женщиной. Выпрямляется.

            О н. Взлететь хотя бы однажды, пусть даже вниз, но кто теперь скажет - где низ, а где верх?! Зачем младенец, только вынырнувший из вечности, видит мир перевернутым? Зачем  дано ему  видеть небо под ногами? Не потому ли, что там по небу ходят, а чтобы взлететь, в него нужно упасть?    
                Но теперь ты не одна. Цена свободы – свобода...