13

                (предыдущее http://proza.ru/2022/05/25/1315 )


  Испытания

  Проснувшись в холодном поту, Доша сел на постели. Придётся «петрить», пока не стал женщиной. Интересно, - скользнула вдруг мысль, - кем тогда станет Дора?
Он потряс головой. Жуть! Только не хватало, чтоб они поменялись ролями. Дора, став мужчиной, точно убьёт его в запале, а горевать будет потом, когда до неё дойдёт, что совершила. Ох, посмеётся Аристарх, не любящий женщин, ох, посмеётся…
До утра он, с учётом сказки о золотой рыбке, перебирал варианты взгляда со стороны Доры на ситуацию и принял решение.

  С этого дня его стало не узнать. Он взял на себя всю самую чёрную работу в доме. Мыл в корыте с горчичным порошком посуду, драил полы, чистил всё закопчённое, включая потолки, однажды, встав пораньше, приготовил жене завтрак и отнёс в постель. Топил печки, плиту и баню, точил ножи, чистил овощи, носил воду. Выносил помои и драил сортир он и раньше. Потом Доша взялся за комнаты и шкафы, куда не заглядывал, изводя пыль и разбирая вещи.
Дора не узнавала его, не будучи в состоянии нарадоваться на мужа.
  Теперь каждую минуту у него в голове вертелось, что бы ещё можно сделать в доме и для дома, чем порадовать свою половину?
Он соорудил снежную бабу прямо напротив крыльца с глазами-пуговицами и сучком вместо носа (решив, что расходование на это морковки жена не одобрит). Надел снеговику обнаруженную на вешалке из рогов дырявую соломенную шляпу, рядом пристроил метлу. Этим сюрпризом сильно позабавил Дору, когда пригласил ту на прогулку.

  В своих поисках в доме он случайно нашёл маленькую потайную комнату за шкафом. Задняя стенка шкафа отодвигалась, впуская в темноту. Ничего не сказав Доре, он вернулся за свечой, чтоб изучить помещение. Там стоял стул, на полу громоздились бумаги с чёрными непонятными значками на них, коробки, набитые свечами. Увидев столько свеч, он чуть не присвистнул. Ясно, что зима будет долгой. Съестного среди обнаруженного не было. Тут он услышал женские голоса. Они доносились с кухни, расположенной рядом. Он узнал голос Паты. Значит, сестрица пришла поболтать. Послушаем…
Доша тихо освободил стул от бумаг и уселся.
Сначала он уловил отрывок, начатого раньше разговора о том, как мужики не в состоянии терпеть боль. И, не дай бог, заболеют! Чуть кольнёт где у них – всё, смертельное заболевание!
Сёстры засмеялись, а Доша подумал: «Ни хрена себе…  сами рассчитаны на ещё одну жизнь, с запасом то есть, живут дольше нас потому, сами постоянно болтают о своём здоровье и лечении, а мы, вишь, нытики! Дуры бабы, ей богу…
Из дальнейшего разговора, помимо излюбленных женских тем: здоровья и кулинарии, под которые он чуть не задремал, Доша узнал много приятного о себе. Дора хвасталась его преображением и домовитостью, проявившейся в последнее время. Прямо не узнать Дошку стало! Спокойный, сосредоточенный, за меня всю грязную работу делает, снеговика слепил, чтоб порадовать, гулять приглашает, пить перестал, и повышать голос…
На последнее Доша невольно усмехнулся: легко не повышать голос, его не имея!
Но по молчанию только что щебетавшей гостьи, зловещему молчанию, которое сопровождало дорин рассказ, он понял, что Пата вне себя и, когда вернётся – Паше не поздоровится.
Доша вздохнул, сочувствуя другу, которому явно не снился Аристарх. Получалось, Доша на верном пути. Хотя друг не поверит жене, решив, что это хитрость. Надо будет на прогулке рассказать Паше, в чём дело. Но поймёт ли? А если и поймёт, то согласится ли? Нет, эта тайная комната явно не лишняя. Доре о ней сообщать не надо. Интересно, эта комнатка в каждом доме? И та же у всех? Можно узнать у Паши. Проще, когда придёт, а то объясняй ему…
Неожиданно ему в голову пришло, что Аристарх не зря лишил мужчин речи. Продолжай Доша говорить, не вышло бы понять Дору и подчиниться ей. Вроде она стала спокойнее, но, конечно, натура такова, что взрывы просто не могут не быть. Тем более, что всё равно до конца понять женскую натуру ему невозможно, да и сам может сорваться рано или поздно. Однако теперь всегда жить придётся так, онемев? И будет это зависеть только от него или от того, насколько сумеют проникнуться женскими интересами остальные мужчины посёлка?
Если последнее, - вздохнул он, - быть мне немым до конца дней.
И Доше послышался тихий смех. «Аристарх, - мысленно попросил он, - приснись сегодня, пожалуйста. Есть вопросы».

  Он выждал, пока Дора отправилась провожать сестру, и осторожно выбрался из своего укрытия.

  Этой ночью, будучи атакован в постели супругой и оставив её счастливо улыбаться во сне, сам Доша при всём переутомлении долго не мог уснуть, чтобы встретиться со старцем. Он готовился, перебирал в уме вопросы, уточнял их…
Забавно, если прежде Доша мог жаловаться на нехватку интима со своей половиной, то ссылавшейся на усталость, то на головную боль, а то и просто поругавшись с ним, теперь же, скорее, ему приходилось просить пощады, поскольку уставал он так, что еле доползал до кровати, где супруге приходилось его насиловать, оседлав.

  Когда Доше удалось погрузиться в дрёму, он очутился в тайной комнате (почему-то он знал это), в которой исчезли стены, и она со всех сторон была залита светом. В одном из потоков ослепительного света (Доше пришлось зажмуриться, чтоб не ослепнуть) плыли контуры Аристарха. Ошеломлённый Доша не решался его спросить, как и открыть глаза.
Тогда раздался язвительный знакомый голос:
- Прежде чем ты задашь свои вопросы, я тебе кое-что скажу, Ловец. В прошлом, которого не помнишь, ты был верным мужем и  не самым плохим отцом. Твоя жена – неплохой матерью. Детей вырастили нормальных.
Пока ты выдержал испытание, хоть и недолгое. Сомневаешься, что выдержишь дальше. Иначе б не просил о встрече. Так, Ловец?
- Так, Аристарх, - подтвердил Доша, не раскрывая глаз.
- Если бы ты продолжил это достаточно долго, то превратился б в персонажа одной байки. Её нужно рассказывать на каждой свадьбе. Догадываешься, о какой я?
- Нет, - покрутил головой Доша.
- Что ж, расскажу. Посмейся, шутник. Ты же любишь шутить.
Итак, на свадьбе Льва гости складывают у его стола подарки и выступают с поздравительными речами. Лев внемлет и кивает. Наступает очередь Мыша. Он подходит ко Льву, кладёт свой скромный дар и начинает речь с советами, как тому следует себя вести! Лев прерывает его, интересуясь: «Кто пригласил сюда эту козявку? И по какому праву «это» собирается меня учить?» Никто не отвечает, гости переглядываются, тамада изучает список приглашённых и открывает, что там в этой очереди… Лев, а не Мыш! Что и провозглашает: «Тут какая-то ошибка… сказано: Лев!» Все смотрят на грустно улыбающегося Мыша, который произносит: « Нет, это – не ошибка. Я до женитьбы тоже был Львом…»
- Что не смеёшься? – спрашивает Аристарх.
- Ты хочешь, чтоб я стал таким мышом?
- Это зависит от тебя.
Доша ничего не сказал.
- Давай твои вопросы, Ловец.
- В чём смысл того, что мы здесь?
Старец хмыкнул.
- А как сам думаешь?
- Не знаю. Но знаю, что тебя мой ответ не устроит. Я уж по-разному прикидывал. Ясно, что провинились пред тобой. В чём? В том, что такие какие есть. Тупик выходит. Боюсь. Аристарх, тебе проще сделать новых иных людей, чем нас переделывать.
- Ты выносишь приговор посёлку?
- Нет, - испугался Доша, - я только про себя. Даже не про Дору.
- Боишься взять ответственность?
- Каждый должен отвечать за себя.
- Это ты хорошо сказал, Ловец… Есть ещё вопросы?
Доша задумался.
- Есть главный вопрос. Есть ли у жизни смысл? Если мы здесь задержимся в вечной зиме, делая одно и тоже, то для чего? Раз измениться мы не в состоянии.
Доша, по-прежнему не открывая глаз, буквально почувствовал, как Аристарх улыбнулся.
- Рассуждаешь здраво… Что ж, отвечу на главное. У жизни нет смысла. Она ждёт его от того, кто её проживает. У твоей жизни лишь тот смысл, что ты в неё вложишь.
Старец помолчал. Доша тоже.
- Обычно в жизни есть цель. И у того, у кого её нет, - сказал Аристарх
- Это как? – удивился Доша.
- А так, если просто выжить хочешь, нажить что-то, приобрести необходимое для существования и так далее. А у кого-то жизнь уходит на то, чтоб на неё зарабатывать.
Аристарх выдержал паузу и продолжил:
- Есть те, кто сами себе цели ставят. Разные. Включая, к примеру, пережить кого-то.
Доша услышал, как Аристарх хмыкнул.
- Другие живут ради любимой или любимого… Да мало ли ради кого и чего живут.
- Ладно, - сказал старец, - и так слишком много для тебя было сказано. Переваришь ли?
Доша ощутил, что свет меркнет и вдогонку прокричал:
- Детей увидим?!
И уже издалека глухо донеслось:
- Вы ж их не помните? Но в своё время… Только боюсь, это вас не обрадует…

  Доша проснулся. Рядом всхрапывала супруга, утверждавшая, что никогда не храпит. Было темно.
Он стал вспоминать разговор с Аристархом. Поразмышляв над словами старца, Доша пришёл к выводу, что теперь как жить и чего ожидать было ещё менее ясно, чем до разговора.

  Но оставим в покое Дошу, ломающего голову над вопросом: кто такой Аристарх и зачем тому всё это надо, а обратимся к испытаниям хорошего знакомца Пафнутия – Модеста, того самого, к которому вели фальшивые следы лешего.

  Возможно, в канувшем прошлом Модест был музыкантом. На это указывало то, что по утрам он привычно разминал пальцы и имел идеальный слух. Как назло, его Модя обожала петь, фальшивя чуть не в каждой ноте. Пока она была нема, он искренне сострадал ей и даже радовал её своим несильным, но приятным тенором, болезненно морщась, когда супруга, забывшись, пыталась подтянуть, мыча.
Неясно, как он мог влюбиться в девицу без слуха. Видимо, это она преследовала его, помешанная на музыке, до поры не открывая свой недостаток, а лишь восхищаясь его способностями. Последнее – верный способ подвести под венец почти любого мужчину. Женщинам этот дар дан от природы, как пауку способность плести сети.
Своё молчание Модя перенесла без особых треволнений, изредка всхлипывая, чтобы утешил муж, ибо она была маниакальной чистюлей и почти всё время, которое не было заполнено бытовыми хлопотами и немногочисленными здешними развлечениями, она тёрла, чистила, мыла, стирала, гладила и подметала.
Потому Пафу (жену Пафнутия), у которых они чаще всего бывали в гостях, она втайне презирала, внешне не показывая это. Дом Пафы, по её мнению, был свинарником. Хотя перед каждым их визитом (объявленным заранее) принимающая сторона силами обоих супругов производила генеральную уборку, посмеиваясь, что гости для этого очень полезны.
Модест не замечал оставшегося, тем не менее, лёгкого художественного беспорядка хозяев, но Модя… Её намётанный глаз подмечал всё, утверждая её в собственном превосходстве над «этой грязнулей».  По возвращении, уже засыпая, она с удовольствием перебирала в памяти замеченные недостатки. Её супруг, довольный общением с образованным человеком (обнаруженным в этой глуши), не подозревал о мыслях своей половины.

  Когда же Модест онемел, до того сам говоривший за двоих, любивший поговорить, озвучивавший супругу, нередко шутливо (думая, наивный, что она понимает его юмор), то выслушал столько, что временами мечтал, чтоб его уши свернулись в трубочку. Особенно, когда выяснилось, что больше всего, убирая, Модя любила петь арии из опереток совершенно диким голосом, фальшиво закатывая рулады, срывая голос и хрипя. От этого супругу просто физически плохело, и он, обхватив голову руками, под видом головной боли (чтоб не обидеть жену) убегал на воздух, где у него якобы проходит головная боль. 
Но даже хуже оказалось с её отношением к «этим паф-нутиям». «Неряха-жена», поддерживающая «заумные речи мужа», который «пыжится прослыть мудрецом», а «сам от её взгляда мгновенно затыкается и не видит, что у него под носом творится». Выслушав эту тираду, Модест пришёл в ужас и не решился спросить, что же творится у Пафнутия под носом. Модя явно на что-то намекала… не на измены ли Пафы? (Что было чистой фантазией Моди, всего лишь легко перенёсшей образ нечистоплотной женщины в иную сферу человеческих отношений). Он испугался додумать фразу жены.
(Пафа не нравилась Моде ещё по причине, про которую Модя никому бы не сообщила, скорей, умерев. Этой фифе Пафе удалось сохранить миниатюрную фигурку в её возрасте! Сама же Модя, некогда стройная, тонкокостная, не удержалась в прежних габаритах, как ни старалась, заметно погрузнев и округлившись. Подобное, да ещё «неряхе», женщина не прощает. А ведь Модя отказалась от детей во имя фигуры! Ну, ещё, чтоб ухаживать и обихаживать своего «большого ребёнка» Модеста).
Как было после этого ходить к тем в гости? Как и принимать их. Несколько приглашений были отклонены под предлогом, что не здоровы и боимся «наградить» вас. Но поэтому нельзя было выходить на улицу, из опасения попасться тем на глаза, и они сидели дома (он, злясь на свою половину, а она на этих пафнУтых).
«Что будет потом, когда рано или поздно «выздоровеем»»? – думал Модест, не зная к чему руки приложить. Помочь в уборке он и не пытался, понимая, что неминуемо будет осмеян за ненадлежащее исполнение, что случалось не раз. Поэтому был раскритикован за нежелание помочь с заламыванием Модей рук и приглашением неба в свидетели.
Пафнутий – его единственная отдушина, с которым они понимали друг друга почти без слов, чуя родственную душу, был у него отобран. Супруга оказалась ограниченным существом и тираном, державшим его взаперти. Что было делать? Модест находился в состоянии близком к отчаянию.
Он механически делал необходимое по дому, вымученно улыбался Моде и всё глубже погружался… (во что? А бог его знает).

  В этом состоянии он стал мечтать. В мечты, по крайней мере, Моде было не дотянуться. Но мысли его приняли странное направление. Он обращался за помощью к лешему! Спасти его, по мнению Модеста, могло только чудо, чего ж удивляться, что он обращался к хозяину здешних лесов? В конце концов, они чудесным образом попали в это место, полное сказочных чудес, так почему бы лешему не откликнуться? Кого тут просить ещё, Модест не знал.
И леший откликнулся! Нет, его следы не появились опять у них на участке, но леший, огромный, обросший белой шерстью, с красными глазами, явился Модесту в видении, где, выслушав, сочувственно поглядел, прежде чем растаять.

  Модест был так впечатлён этим сочувствием, что тут же зарисовал карандашом лешего, очень похоже. Он оставил рисунок на столе в большой комнате и поднялся. Судя по звукам, Модя готовила ужин. Не понимая сам почему, он пошёл в сени, оделся и вышел. Ярко светил месяц, видна была дорожка к калитке, по которой он и пошёл на улицу. В голове у него билась одна мысль: в лес! Почему, зачем – он не задумывался.
Но попасть туда теперь было непросто – ледяной вал окружал с той стороны посёлок.
Ничего, обойду с поля, - решил он, направившись по улице до вала, делившего её. Там забрался на сугроб и спустился с другой стороны на «чужую» часть посёлка, продолжив путь. В конце улицы свернул влево, опять по снегу, чтоб обойти закругление вала, сооружённого Пашей и Дошей. После чего побрёл по насту к лесу.
Он не понимал куда идти и остановился на несколько мгновений, вглядываясь в черневшую вдалеке громаду деревьев.
И тут неожиданно в его ушах тихо зазвучала музыка, удивительно знакомая мелодия, красивая и манящая. Он просиял лицом. Он поступал правильно! Как он изголодался по музыке, которой раньше только и жил… Модест сделал шаг вперёд. Мелодия зазвучала сильнее. Да она указывает путь! Он пошёл дальше, решительными шагами – за музыкой, ведшей его туда, где было его место.
Скоро он вошёл во мрак леса, не замечая его и того, что месяц исчез, а вокруг темно, задул сильный ветер, и повалил снег... 


                (продолжение http://proza.ru/2022/05/27/726)