de omnibus dubitandum 111. 366

ЧАСТЬ СТО ОДИННАДЦАТАЯ (1902-1904)

Глава 111.366. ЛАКЕЙ АФАНАСИЙ…

    На второй день нашего вселения на квартиру было сделано объявление о найме лакея. На самом же деле по объявлению должно было, конечно, явиться к нанявшим квартиру господам знакомое лицо. Эта публикация указывала только адрес явки.

    Барин дал мне пароль, точные приметы наружности того, кто придет с черного хода, чтобы занять должность лакея. Почему-то явкой он запоздал на несколько дней, а между тем, по объявлению в газете каждый день валом валил народ с предложением готовности поступить на службу.

    Один из них так настойчиво просил обмануть господ, сказать барину, что будто бы нанятый лакей отказался, дать возможность стать ему на место, что едва удалось от него избавиться. Прошло несколько дней ожидания, когда рано утром кто-то постучался с черного хода.

    За эту неделю у меня уже установились весьма добрые отношения со старшим дворником и соседками-кухарками. Думая, не дворник ли стучится, я осторожно приоткрыла кухонную дверь. В небольшой просвет скважины глянули брызжущие каким-то особенным лучистым светом глаза. Живое, радостное лицо, немного искривленный нос убедительно подтверждали, что за дверью стоял наш лакей «Афанасий»; без всякого пароля было легко его узнать.

    Сдерживая смех, он начал было что-то говорить и тут же, вероятно, заметив встречную дружескую улыбку, прыснул от душившего его смеха и перепрыгнул порог кухни.

    — Наконец-то я у пристани, на своем посту, какая радость!» — говорил Афанасий.

    Афанасий был выше среднего роста, гибкий, подвижной, с быстро менявшимся выражением лица, с выразительными линиями в очертаниях рта, весь трепетавший молодой, радостной жизнью. Непосредственная, жизнерадостная натура резко выделяла его среди нового типа молодежи с шаткой, порой издерганной, опустошенной душой «голеньких».

    Цельность Афанасия сказывалась во всем, и в малом, и в значительном, и он, входил в дело без сдерживающего раздумья, без разъедающих душевных ковыряний. — «Вот этот человек — настоящий, хороший», — говорила о нем простая девушка Адель, которой он оказывал совсем просто маленькие услуги, а, главное, был с ней ласков и внимателен.

    — Хороший парень ваш лакей, — замечали не раз швейцар и дворник, — к каждому норовит подойти он с открытым сердцем, всем поможет.

    СОЗОНОВ (Сазонов) Егор Сергеевич  (евр.)(26 мая [7 июня] 1879, Петровское, Вятская губерния — 27 ноября [10 декабря] 1910 или 1910, Горный Зерентуй, Забайкальская область)(см. фото) — русский революционер, эсер, террорист, убийца В.К. Плеве.
Егор Созонов родился в селе Петровском Уржумского уезда (ныне — в Уржумском районе Кировской области) в старообрядческой семье богатого лесопромышленника. «По рождению я происхожу из благомыслящей, в высшей степени религиозной и монархически настроенной крестьянской семьи, которая переселилась из деревни в город и там быстро разбогатела эксплуатацией башкирских лесов — сравнительно уже поздно, когда мне было лет 10-11. Тот дух, которым я был пропитан, пока находился всецело и единственно под влиянием семьи, был в высшей степени враждебен какому-либо протесту или недовольству строем жизни русской. Царские портреты наравне с иконами украшают комнаты в доме моего отца».
Учился в Уфимской мужской гимназии, затем поступил в Московский университет. Созонов поступил на медицинский факультет Московского университета. Цель жизни он определил так: стать земским врачом и лечить больных.
«Чем больше я умственно рос и развивался, тем мои взгляды становились более идеалистическими и либеральными, впрочем, в гуманитарном смысле, а не политическом… проповедь телесных наказаний и человеконенавистничества возмущали меня. Но и второй год моей университетской жизни прошёл для меня благополучно. Я не принимал участие даже в земляческих кружках, существовали ли кружки другого рода — я не знал, о существовании рабочего вопроса в России ничего не ведал, с нелегальной литературой был совершенно незнаком. Я до того был наивен в этом, что мне не принесло никакой пользы даже случайное знакомство с одним московским рабочим, пожелавшим учиться у меня «поэзии» и арифметике. Целый год по воскресеньям ходил ко мне этот рабочий, я принимал его совершенно открыто, ничуть не зная, что такого рода знакомства могут кому-либо показаться подозрительными и могут повести к неприятным последствиям для нас обоих. Арифметике я этого крестьянина научил, но не помню, чтобы хоть раз говорили мы с ним о политике».
Но весть о том, что 183 киевских революционно настроенных студента отданы в солдаты, вызвала в душе юноши протест, и он призвал своих товарищей по университету выступить против такого решения царского правительства. Демонстрация была разгромлена.
«Я имел удовольствие быть подвергнутым академическому суду, где мне старались внушить мысль, что правительство не может считаться с требованиями студентов и не должно делать этого. Я был в Московском манеже, куда меня отвели со сходки вместе с другими студентами. Там мы просидели три дня, окружённые стеною солдатских штыков и казаками. Там я слышал, как выбивали двери снаружи; солдаты нам сообщили, что это студенты и рабочие пришли избавлять нас. И мы увидели, как при первом же громе выбиваемой двери, против наших освободителей выстроились солдаты, готовые пулями и штыками встретить их. Потом нас перевели в Бутырскую тюрьму, и я в первый раз стал арестантом. В этой тюрьме я впервые познакомился с революционными изданиями; впервые услышал смелое революционное слово. Как раз в это время в Москве произошли массовые волнения, рабочие протянули руку студентам и этим вытащили нас из академической борьбы на широкое поле политической революции».
В апреле 1901 года Егор Созонов был исключён из университета и по этапу отправлен в Уфу. В ссылке занимался изучением литературы по общественным и революционным вопросам. В мае 1901 вновь арестован за хранение нелегальной литературы и этапирован в Москву. По ходатайству отца освобождён. Примкнул к «Уральскому союзу социал-демократов и социалистов-революционеров», но в марте 1902 арестован и после полуторамесячного заключения выслан на пять лет в Восточную Сибирь.
16 (29) марта 1902 год в квартиру Созонова по Большой Успенской улице, дом 99, ворвались полицейские. Начался обыск. Егор незаметно вырвал из записной книжки несколько листов и сунул в рот, начал энергично разжевывать… Но, оказалось, в спешке не заметил, что вырвал не то что нужно. В руках полицейских оказались неопровержимые улики: адреса, явки. Его заключили в уфимскую тюрьму, обращались с ним грубо. Он объявил голодовку. Последовал перевод в Самару, а оттуда — в якутскую ссылку.
В июле 1903 года по пути в Восточную Сибирь Созонов бежал и, перейдя на нелегальное положение, уехал в Швейцарию. За границей окончательно примкнул к партии социал-революционеров и вступил в боевую организацию.
С поддельным паспортом на чужое имя Егор Созонов вернулся в Россию.
15 (28) июля 1904 год вместе с товарищами по боевой организации в Петербурге совершил убийство министра внутренних дел В.К. Плеве. Первым шёл с бомбой Боришанский, который должен был пропустить карету Плеве мимо себя. За ним следовал Созонов — основной метальщик. За ним следовали Каляев и Сикорский, которые должны были осуществить убийство в случае промаха Созонова. А в случае, если карета повернёт назад, дело должен был довершить Боришанский. При виде кареты Созонов сошёл с тротуара и кинул в неё бомбу. Плеве был убит с первого раза. Сам Созонов был тяжело ранен и избит полицейскими и охранниками, арестован, доставлен в Александровскую больницу для чернорабочих и прооперирован.
Созонова лишили всех прав и определили на бессрочное содержание в каторжной тюрьме, заключили в Шлиссельбургскую крепость. Потом была Бутырская тюрьма, откуда Созонова отправили на Нерчинские рудники.
Амнистия 1905 года ограничила пребывание Созонова на каторге известным сроком.
Зерентуйская трагедия
В конце 1907 года его перевели в Зерентуйскую каторжную тюрьму, где режим содержания ссыльных был более свободным.
Правительством были приняты меры к тому, чтобы не выпустить Созонова из своих рук. Из центра был прислан новый начальник тюрьмы И. Высоцкий, который уравнял политзаключенных с уголовными и ввёл для первых телесные наказания. Придравшись к ничтожному поводу, приказал выпороть политических заключённых. Участились самоубийства. Чтобы предотвратить их и привлечь к судьбам узников общественное мнение, 27 ноября (10 декабря) 1910 год Созонов принял яд.
Весть о самоубийстве Созонова произвела сильное впечатление на русское общество и явилось одним из поводов студенческих волнений (1910—1911)
Первоначально его похоронили в Горном Зерентуе. 25 мая 1917 года прах Созонова был привезён в Уфу. Состоялось перезахоронение на Сергиевском кладбище. На могиле в 1917 году был установлен памятник. Он представлял собой четырёхгранный обелиск высотой 3 м, шириной 1,3 м. Сложен из кирпича, зацементирован и отштукатурен. В центре обелиска, в нише, в кирпичную кладку вмурована мраморная плита серого цвета с надписью:
«Погибнуть в борьбе за победу своего идеала — великое счастье. Среди ужасов — смерти и крови — рождается свобода»
На другой стороне обелиска, тоже в нише, была вмурована мраморная плита с текстом:
«Я должен умереть. Ожидать лишний день — это значит, может быть, увидеть новые жертвы».
Верхняя часть памятника была увенчана четырёхскатным металлическим покровом из листового железа. Теперь на месте разрушенного памятника установлен серый обелиск.
Отец: Сергей Лазаревич Созонов — крестьянин-старообрядец, ставший затем лесопромышленником.
Мать: Акилина Логиновна. В молодости хотела пойти в монахини, но отговорил её Сергей Лазаревич.
Брат: Зот Сазонов — революционер, участник боевой организации.
Невеста: Марина Алексеевна Прокофьева, эсерка, член Боевой организации, в 1907 году вместе с Б.Н. Никитенко и Б.С. Синявским осуждена по делу о покушении на Николая II
Сожительница: Паллада Стрынкевич, впоследствии ставшая известной поэтессой серебряного века Палладой Богдановой-Бельской, родила от Созонова двух близнецов Ореста и Эраста Богдановых в 1905 году. Вышла замуж официально за Сергея Богданова, будучи беременной.

    От его смеющихся глаз, от веселых слов и готовности оказать помощь делалось окружающим легче, радостнее; как бы весенний луч обогреет и вольет бодрость.
Благожелательность, помощь слабому, были у него не столько долгом, сколько безотчетным движением его природы. Несколько раз, завидев дворников или рабочих, поднимавшихся с тяжестью вверх, Афанасий отрывался от обеда или чтения и шел помогать несущим. Непосредственность выявлялась в каждом его жесте, в каждом движении.

    Афанасий верил и поступал без раздумья, по вере своей. Он, не любил обыденщины, легко выходил из себя от житейских мелочей, но в крупном всегда был тверд, решителен. — «Что решу, то доведу до конца», — говорил он, и даже в самом голосе его слышалась эта непоколебимость. С упорством и самоотвержением он весь уходил в нужное большое дело, внимательно обслуживая его, обнаруживая при этом красивую отвагу борца и нежное сердце. — «Ходит храбро, ступит — под ногами свистит», — заметил однажды дворник.

    При спорах, довольно часто происходивших у нас на квартире, когда высказывался крайне разъедающий скептицизм, подрывавший упование и веру в общество, в интеллигенцию и многомиллионную массу, в черный народный мир, Афанасий весь загорался негодованием.

    Как ужаленный, вскакивал он со стула, осыпая говорившего упреками: «Вы говорите, может, и правду, да не всю, а значит и неправду. Видите низость, легкомыслие, предательство, но забываете, не хотите видеть благородства и самоотвержения. В тех же „низах“ были и есть грандиозные порывы беззаветного энтузиазма, геройства, самоотвержения. Мало ли у нас анонимных героев, великих безвестных могил? Наша история полна мучениками, полагавшими душу за други своя». Негодование и горькая обида слышались за огульное осуждение без разбора, без внимательного, вдумчивого отношения к огромнейшей стране, к великому народу, не раз выводившему свою родину на путь человечного существования, на путь настоящей правды и добра. Указывая на своих предшественников, оставивших в нем глубокий и неизгладимый след, на партию «Народной Воли», он говорил:
— Мы воскресим героический период этих борцов, мы будем достойными сынами своих славных отцов.

    Эту любовь к народовольческому направлению, к мощной борьбе народовольцев с вооруженным во всех пунктах правительством высказывал он с особенной, чарующей нежностью, любовью искренней, горячей.

    Афанасий был фанатичен во всем, во что верил, что любил. У него было много своего, им самим приобретенного, самодельного, самостоятельного. Это свое было заложено у него с самого раннего детства. Родившись в крепкой семье староверов, он с юности пережил период глубокого до фанатизма религиозного настроения, исполняя все служебные церковные требы, читал псалтыри, углублялся в духовное писание, молитвы, жития.

    По-видимому, религиозность им была воспринята от матери, женщины нежной, вдумчивой, бесконечно доброй, с разлитым на ее лице оттенком чего-то скорбного, страдальческого. Егор Сергеевич Сазонов («Афанасий») очень любил ее и в самые для него трагические моменты вспоминал мать: — «Какая она у меня добрая, хорошая, сколько в ней чуткости!» — говаривал он.