Песчинка ВА

Песчинка ВА

Я – песчинка по имени ВА. Раньше я был человеком, а теперь – песчинка. Когда я попал сюда, мне скоро объяснили: это просто значит, что я больше не живу.

Совсем не помню, как закончилась моя жизнь. По-моему, я просто лег спать и оказался здесь. Мне из-за этого первое время здесь многие завидовали. Они не говорили, почему, но я думаю, это те, кто там, при жизни, долго ждал этого перехода. Болели продолжительно и тяжело, или по другой причине.

Первое время помнят все – это когда только сюда попадаешь. Вновь прибывшие почему-то сначала оказываются рядом, и сверху, где бывает солнце. А потом ветер разносит всех в разные стороны. И там тебе уже объясняют, куда ты попал, и какие существуют здесь перспективы.

Здесь нас, песчинок – кристалликов с именами, то есть бывших людей, очень много, бесконечно много. Мы точно находимся на Земле, в какой-то пустыне, но никто из нас не знает, в какой именно.

Зато каждый из нас через короткое время нахождения здесь узнает – мы попали в Чистилище. Это первое, что тебе сообщат после разлета, когда попадаешь к бывалым песчинкам с именем. Первое, но не все. Если ты попал в надежный контакт, то узнаешь все сразу, а если нет, то постепенно. Что легче – трудно сказать.

Там, при жизни, я бы никогда не поверил, что в такой маленький кристаллик можно перенести практически всего меня, мою личность. Конечно, я допускаю, что не совсем все из моей жизни оказалось здесь, со мной. Это ведь как старческое слабоумие, наверное, только частичное. Действительно, ну как ты, без помощи ранее тебя знавших людей, можешь понять, чего же именно из своей жизни ты не помнишь? А здесь очень скоро становится понятно, что искать друзей и знакомых нереально. Значит, что помнишь – то твое, и все, и на том спасибо.

Далеко не все песчинки – это бывшие люди. Очень неожиданно было, когда, в мой первый день, песчинка рядом со мной вдруг вздрогнула, и стала с именем. Ведь большинство песчинок рядом с нами пустые, они  не имеют имен и никогда не будут, потому, что они не очень прозрачные. Каждая новая песчинка с именем скоро понимает, что только хорошо прозрачные песчинки могут оказаться бывшими людьми. Наверное, достаточно информации могут вместить такие кристаллики, которые почти без примесей. А остальные песчинки пустые, они ни причем.

Зато те, что с именами, могут общаться. Для этого нужно, чтобы внешние силы прижали две песчинки плотно, грань к грани. Получается контакт, и тогда можно колебаться вместе и слышать друг друга. Языкового барьера здесь нет, мы общаемся как-то единообразно. Бывшие физики иногда пытаются по этому поводу что-то объяснять, но, кроме их самих, никого это и не волнует.

Имя здесь каждый себе выбирает сам. На совпадения никто внимания не обращает, ведь в контакте, на самом деле, ты воспринимаешь не имя, а что-то другое. Что – не могу объяснить, но при повторной встрече мы здесь точно узнаем, что уже встречались. А выбрать себе имя – это привычка оттуда, из жизни.

О себе здесь говорят только первое время, а потом становится понятно, что это никому не интересно. Каждый существует со своими мыслями, со своими ожиданиями. Всем интересно только то, что происходит здесь и сейчас, что может как-то повлиять на твое движение.

Иногда можно видеть то, что рядом с тобой. Точнее, воспринимать поле, как рассказал мне один сосед. Он всю жизнь изучал свет, и все пытается объяснять, как мы видим, хотя это никому не интересно. Главное – мы можем видеть. Но видеть получается, только если тебя внешние силы извлекли тебя на самый верх.

Здесь быстро привыкаешь к тому, что ты и твои ближайшие соседи, иногда подолгу неподвижны, а иногда начинается движение. Малое или большое. И время от времени кто-то оказывается наверху, а кто-то засыпан внизу.

Время здесь течет так: если ты наверху, в смысле на тебя попадают лучи солнца, то у тебя есть день и ночь, а если ты оказался снизу, то сколько ты там проводишь – понять невозможно.

Пока наверху, помимо того, что подчиняешься ветру, ты накапливаешь энергию и смотришь, смотришь. Общаться наверху редко получается, потому, что, как правило, прижимаешься ненадолго, а на обмен информацией нужно время. Да и заняты наверху все тем, чтобы смотреть, в надежде хоть что-нибудь новое увидеть.

Попадаешь вниз – сначала передаешь свои картинки, ну, то, что видел наверху, если вдруг что-то удалось увидеть, кроме соседних песчинок. Потом передаешь те картинки, что тебе ранее передавали соседи, сначала последние, потом те, что получал раньше.  И так, пока не разрядишься. Как разрядился – работаешь на прием.

Каждая новая картинка дает надежду понять, куда ты, песчинка с именем, движешься. Это главное, на чем каждый сосредоточен, на прогнозе – куда ты движешься. Вот и крутишь внутри себя бесконечно картинки, свои и чужие, пока сидишь внизу. Да еще вновь и вновь перебираешь свою жизнь, грехи свои в основном. А чем еще там заниматься. Когда ты внизу, полная неопределенность в направлении дальнейшего движения особенно угнетает.

А двигаться, как тебе уже в первое время объяснят бывалые песчинки, ты на самом деле можешь только в двух направлениях, или к карьеру, или к Оазису. Нет, не строго по прямой, конечно, а сообразно повелениям ветра, постепенно, но непреклонно.

Говорят, направление определено, если взвешивание твоих дел завершено. Если не завершено, можешь болтаться вокруг одного места столько, сколько будет продолжаться взвешивание. А оно может быть долгим, очень долгим. Ведь, как считают бывалые, некоторые наши дела имеют долгие последствия, и кто-то взвешивающий хочет сначала до конца посмотреть, чем в конечном итоге наши дела обернулись.

Когда очередной раз попадаешь наверх, то опять становишься игрушкой ветра. Ветер постоянно двигает песчинки, туда – сюда, и нам, песчинкам, трудно понять, куда мы в результате двигаемся. Очень страшно было бы понять, а вдруг к карьеру.

Некоторым песчинкам, оказывается, специально суждено заранее узнать о своем движении к карьеру. Ветер их загоняет на высокое место, откуда карьер виден, и формирует из них бархан. Этот бархан шаг за шагом, годами, столетиями, уже практически напрямую движется к карьеру.

Горе песчинок, оказавшихся в таком бархане, настолько велико, что бархан начинает издавать звуки. Я помню, при жизни, слышал когда-то, что поющие барханы – это не к добру. Теперь знаю, почему.

Ведь все здесь знают, что самое страшное для нас, песчинок с именами, это попасть в руки людей, попасть в карьер. Там все песчинки, что с именами, что без, – это просто сырье для производства бетона.

Среди нас бывали и есть, конечно же, историки, так что мы знаем – нечто вроде бетона люди начали делать чуть ли не в каменном веке. И этот, ждущий многих из нас карьер, находится здесь, похоже, еще с тех незапамятных времен.

Самые старые песчинки, которые обнаруживались в Чистилище, были именно те, которые вернулись из древнего бетона. Они даже не могли объяснить, когда в Чистилище, и потом в карьер попали. Похоже, что тогда нормального летоисчисления еще не было.

Выкрошились они из бетона со временем, и опять попали сюда, по новому кругу. От них и известно, как страшно песчинке с именем в бетоне. Никакого контакта ни с кем, ты зажат со всех сторон, и тебя то сжимает, то растягивает. И это так ужасно, говорят прошедшие через это, что словами не передать. Песчинки – физики подводят под это базу, говорят о каких-то электрических силах при сжатиях кристалликов. Как будто от этого кому-то легче.

А некоторые возвращались сюда из бетона не один раз, то есть, проходили не один круг ада, побывав в бетонах все более жестких и устойчивых к освобождению песчинок. С годами ведь состав бетонной смеси постепенно изменялся, бетон становился все крепче, но вот песчинки всегда были его обязательной частью.

Все вернувшиеся из бетона песчинки рассказывают, по-видимому, про один и тот же город, в котором они выкрошились. Они видели этот город, точнее, каждый свою картинку города, с высоты, когда ветер поднимал их и возвращал в карьер.

Понятно, что, судя по строениям и планировке, город очень старый, но какой – никто, даже песчинки – историки, опознать не берется.

Конечно, все песчинки с именами, кроме тех, кто в поющих барханах, надеются на движение в другом направлении. Не к карьеру, а к Оазису.

Об Оазисе все новые песчинки с именами тоже узнают практически сразу. Здесь часто встречаются те, кому посчастливилось там побывать. Если можно считать счастьем то, что ты был близок к исходу, а потом тебя опять унесло в Чистилище.
Они всем и рассказывают, что Оазис самый настоящий. Вокруг водоема есть деревья. Одно из них дает несколько раз в год плоды, очень мелкие, с просяное зернышко, поэтому людей они не интересуют. Да и не могут заинтересовать, потому что это дерево почему-то плодоносит только тогда, когда людей на Оазисе нет.

Плоды созревают все в один день, и сразу падают на песок. А к ночи прилетают откуда-то необычные птицы, которые склевывают все эти плоды. Песчинки  из орнитологов не смогли опознать, что это за птицы. Говорят, что по описаниям они похожи на каких-то вымерших ибисов. Поэтому все их называют просто – райские птицы.

Да, здесь все верят, что эти птицы уносят песчинки, на которые упали благовонные плоды, в рай. Многие из тех песчинок, что были на Оазисе, даже видели, как райская птица клевала плоды, прямо с прилипшими песчинками. И ведь не было ни одного возвращения в Чистилище тех, кого уносили эти птицы. Значит, так верим мы все, они попадают в рай.

Песчинки – буддисты имеют свою теорию. Якобы в желудке райских птиц песчинки с именами перетираются, теряют грани и память, и достигают, таким образом, нирваны. Но большинство верит, что райские птицы переносят избранные высшими силами песчинки с именами в некоторое место, где те обретают вечное счастье и покой, не теряя себя. Или даже новую жизнь. Может, даже на другой планете, и совершенно в другом, далеком от человеческого, обличье.

Увы, это не все, что видели песчинки, побывавшие на Оазисе. Иногда через Оазис проходят караваны людей на верблюдах. Караваны, наверное, шли здесь и тысячу лет назад, а может и десять тысяч лет. Они идут в город, у которого карьер.

Караваны проводят на Оазисе вечер, принимают пищу, отдыхают, ночуют, и рано утром уходят. За ночь верблюды, да и люди, справляют свои естественные потребности, в смысле испражняются. Естественно, делают это прямо на песок, получаются «лепешки». А потом, когда караван уходит, с карьера прилетают птицы, местные вороны, эти лепешки поклевать. Они как-то узнают про караван. Вороны постоянно живут у карьера, около людей, что-то им перепадает. Но рацион, видимо, скудный, так что поклевать у Оазиса богатые не переваренными остатками пищи испражнения, для них, наверное, почти праздник.

Налет ворон - это конец надежд для тех песчинок, на которых упали лепешки. Вороны их с лепешками склюют, а потом, около карьера, выделят из себя. Страшный переход от светлой надежды к ожиданию попадания в бетон.

Однако, есть и обратная сторона появления ворон у Оазиса. Их перелет для некоторых песчинок, напротив, подарок судьбы.

На карьере вороны время от времени купаются в песке, чтобы почиститься и немного сбросить паразитов. Часть песка остается в перьях. Так вот, когда вороны дерутся на Оазисе за доступ к лепешке, летят и пух, и перья, и застрявшие в них песчинки. И некоторые песчинки с именами таким удивительным путем возвращаются к Оазису.

Получается, что местные вороны - это не просто птицы, а еще и работники Чистилища, наряду с ветром. Они наводят порядок, переставляют каждого на свое место, если ветер случайно допустит ошибку.

Я, песчинка по имени ВА, нахожусь на Оазисе уже около года. Последний проход каравана был месяца три назад. Тогда лепешка упала совсем рядом со мной, а наутро за нее состязались две вороны. И тут около меня упала новая песчинка с именем. Благодаря ветру, мы вскоре гранями ненадолго состыковывались. Никак не могла поверить, бедолага, что от карьера перенеслась к Оазису. Хотя, почему бедолага, наоборот, уж ей-то вряд ли грозит путь назад. В отличие от нас, песчинок, которых сюда принесло ветром.

Но всем нам предстоит одно и то же. Ждать.

Ждать, упадет на тебя благоуханный плод, или кусок сами понимаете чего. Я понимаю, что это не произойдет случайно, как бывало при жизни. Хотя и там, наверное, все было по делам каждого из нас.

Ждать, унесет ли тебя ворона в карьер, или райская птица заберет туда, где песчинок с именами ждет вечное счастье.

Ждать и надеяться. На все Божья воля. Аминь.