Яма

    В России яма выкапывает саму себя и никак не может докопаться до самого дна. Всегда случается что-то непредвиденное, что указывает на то обстоятельство, что яма значительно глубже, чем виделась.

    Вот Пуговкин Серега однажды возвращался поздно, домой не спешил — шел себе в потемках, думал разные мысли и смотрел на звезды снизу-вверх. И вдруг — яма! Она всегда внезапна и всегда там, где ее совсем не ждали, как будто подкарауливала ротозея, розявив свой хищный рот. В нее и шагнул Серега Пуговкин, и полетел вниз — долго ли, коротко ли летел ротозей — знала об этом только яма. А Пуговкин упал на дно. Одна была радость ему, что шею не свернул, потому что упал не на жесткое, а плюхнулся в грязь, а грязь, как известно, смягчает удар. Лежит бедолага, потихонечку ощущает свою целостность и невредимость — все при нем, все на месте,— значит, цел! Но радость такое чувство, которое не навсегда — улетучилась, как дым через вентиляционную дыру. Безрадостным остался Пуговкин Серега.

    Но в грязи лежать — не на песочке перед морем загорать,— холодно и мокро. Опять же, можно и простудиться. Сначала Пуговкин загоревал, потом поднялся на ноги, примерился глазом — сколько от него до верха,— далековато… «Эй! Есть кто там?..»— громко крикнул Пуговкин. Специально громко, чтобы там, на верху, его услышали. Крикнул и прислушался,— не идет ли кто на помощь? Тишина гробовая. Такая, что в дрожь бросает. А яма, между тем, задышала таким зловонием, что у Пуговкина дыхание сперло, и ему почудилось, будто находится он в желудке кровожадного чудовища. Не до смеха ему и не до шуточек. «Господи!— вскричал бедолага,— Вытащите меня отседова!..»

    И сверху его услышали. «Ты че орешь? Спать мешаешь.— недовольный голос раздался над головой Пуговкина,— Я Дармоед — чиновник наипервейшей категории. А ты кто такой?..» «Я — Пуговкин. Работаю сантехником…— пролепетал Пуговкин,— А кричу я, чтоб меня услышали…» «Вот тебя и услышали. И что теперь?» «Вытащите меня отседова!» «Так-так-так.— Дармоед с любопытством рассматривал Пуговкина и, наверное, думал, как спасти бедолагу,— Может, тебе руку или палку подать?..» «Хоть что-нибудь. Только вытащите меня!» «Какая-то неувязочка получается — я ведь не спасатель. Я чиновник!» «Да какая разница?! Неужто, палку не можете мне подать?» «Может, и лестницу тебе принести?..— чиновник начал раздражаться, но уходить не стал, наверное, захотел душевно пообщаться,— Как же ты, бедолага, в яму угодил?» В голосе Дармоеда показались нотки сочувствия. И Пуговкин купился, и признался: «Темно было. Задумался. Вот и угодил…» «Так-так-так! Значит, шел себе и думал?!— чиновник торжественно потер ручками, и в голосе его уже не было сочувствия,— А кто тебе думать разрешил? Может, я себе не позволяю такого вольнодумства? Так вот за что ты в яму годил!»

    Голос Дармоеда нравоучительно загрохотал в яме и, как будто даже заставил Пуговкина прогнуться. «Да я ни о чем таком не думал,— залепетал испуганный Пуговкин,— я только про звезды…» «Так-так-так! Значит, про звезды, говоришь, думал? А кто позволил тебе про звезды думать? Форменное безобразие! Прежде чем думать, надо написать в департамент соответствующую записку, согласовать свои мыслишки и, если они нам не угрожают, получить разрешение, и думай. Только не вслух.» «Так я ж про звезды…» «Про звезды — это уже отягощающая статья.»

    На какое-то время между ними наступило молчание — у чиновника кончились слова, а Пуговкин вдруг понял, что Дармоед спасать его не собирается. И все-таки какая-то надежда в нем теплилась, он глянул на чиновника и спросил: «Вы меня вытащите отсюда?.. Холодно здесь и сыро.» «Так тебе яма не нравится?!— удивленно вскрикнул оскорбленный Дармоед,— Чем тебе плоха российская яма?» «Так ямы всегда плохо.»— растерянно развел руками Пуговкин. «Только не российские. Вот если б ты попал в американскую яму, тебе бы точно не поздоровилось.» «Вообще-то я не в Америке.» «Конечно, кто ж тебя туда пустит без денег.— Дармоед снисходительно глянул на Пуговкина и доверительно заговорил:— Есть сведения, что америкосы роют нам эти ямы, чтобы подорвать авторитет, сам знаешь, чей… А потом пошатнуть и разрушить наши основы.»

    Про основы Пуговкин, конечно, слышал и кое-что про них соображал, но америкосы, роющие по всей стране ямы, ввели его в короткий ступор. Конечно, если немного пофантазировать, можно допустить не только роющих ямы америкосов, но и пингвинов-диверсантов, которые вероломно с автоматами на перевес высадились на берег Земли Франца Иосифа и терроризируют тамошних обитателей,— во всяком случае, так сказали по телевизору, а телевизор, как известно, никогда не обманет. Дармоед, тем временем, так разошелся про основы и всякие скрепы, что не заметил, как оказался на самом краю ямы, и вдруг сорвался вниз. Он плюхнулся в грязь у ног Пуговкина, около минуты очухивался и, наконец, выругался: «Твою мать!.. Проклятая яма! И кто ее выкопал?!» «А никто.— ехидная улыбка осветила лицо Пуговкина,— Это же русская яма, у нее нет хозяина. Вот у американской ямы есть хозяин, а у нашей нет.» «Как это нет?!— ошеломленные глазки Дармоеда часто заморгали,— Быть такого не может…» «Может, еще как может! Она саму себя выкопала, а значит числится бесхозной… Как вам повезло, что вы упали не в американскую яму! А то не собрать было бы ваших костей…»

    Опять между ними тишина, таращатся друг на друга, смаргивают грязь, привыкают друг к другу,— как ни крути, целая ночь впереди.