Билет на непридуманную пьесу Главы 17 и 18

Глава семнадцатая

Белое одеяние Снегурочки делало Ксению похожей на невесту, и Дмитрий понимал, что всё больше и больше теряет голову от одного её вида. Никогда в жизни он не унижался перед женщиной, желая вымолить у неё любовь, но сейчас себя не узнавал — если бы он не боялся напугать Ксюшу, то встал бы на колени возле её гримёрки и стоял бы до тех пор, пока она не ответит ему взаимностью. И когда она с нежностью пела Мизгирю слова любви в конце оперы, он чуть не забыл, что это просто спектакль...


В очах огонь... и в сердце... и в крови
Во всей огонь. Люблю и таю,
От сладких чувств любви! Прощайте, все
Подруженьки, прощай, жених мой милый!
Прощай, мой милый. О, милый мой, твоя, твоя.
Последний взгляд тебе, мой милый.
Последний взгляд тебе любимый.



В её глазах впервые засветилась любовь, словно не Снегурочка, а Ксения получила от матери Весны великий человеческий дар. Ему стоило больших усилий не переиграть. Хорошо, что Плетнёв не видел, а то бы Дмитрию не поздоровилось.
При мысли о концертмейстере у Стасова неприятно кольнуло сердце: он всё никак не мог попросить прощения у старика, хотя видел, что тот ждёт окончания их неприятного разговора. Но Дмитрий уже не мог переменить решение — он хотел уйти от Плетнёва, и не говорил ему просто потому, что боялся нового приступа.
Зато он условился с Ксюшей поехать к нему в больницу.
Стасов ждал этого дня и надеялся, что сможет рассказать ей о своей любви, потому что молчание для него было уже невыносимо. Он сменил тактику, понимая, что пугает девушку своей страстью. Теперь он был предупредителен, стараясь угадывать её желания, а она наивно думала, что он со всеми такой. Правда, мешала Юлька со своей ревностью... Пришлось объясниться и с ней, хотя получилось грубо, но таких женщин ему было не жалко. Сегодня она с ним, а завтра — с другим...
Ксения была не такой... Даже то, что она хранила верность мужу, с одной стороны его злило, а с другой — вызывало уважение. В обществе русских верность — это сейчас редкость, уж он-то насмотрелся на нравы артистов, особенно на гастролях. Зато у русских было то, чего он раньше не понимал: дружба между мужчиной и женщиной. Да, она может перерасти в любовь, а может, и нет, но если дружбы не будет, чувство быстро теряет силу и затухает, как у него и было до этого с другими женщинами.
От близости Ксюши, с которой можно было поговорить на интересные темы, он становился немного другим и открывал в себе такие качества, о существовании которых раньше не подозревал. Те короткие встречи и разговоры на уроках, в буфете поднимали его в собственных глазах. Он понял, что Ксения уважает его знания, его опыт, его суждения о музыке. Видел её неподдельный интерес и ещё больше уважал сам себя. Правда, её сердце было для него великой тайной, словно дверь в лабиринт. Но тем больше ему хотелось туда проникнуть и познать, что за сокровища там скрываются.
Они репетировали сейчас "Царскую невесту". Ксюше дали роль Марфы, а ему Грязного. Стасову казалось, что и в этой роли слова написаны словно специально для него.


С ума нейдёт красавица!
И рад бы забыть её, забыть-то силы нет...

Не узнаю теперь я сам себя,
Не узнаю Григория Грязного,
Не тот я стал теперь,
Не тот я стал...
Не прихоть, а любовь крушит мне душу.


Никогда раньше он не сопоставлял то, что играет на сцене, с настоящей человеческой жизнью, но когда родилась в его душе эта любовь, понял, что все чувства, все страсти, изображённые в операх — правда. Только случается это не каждый день, а в минуты наивысшего подъёма или в дни принятия решений, от которых будет зависеть последующая жизнь. И порой в жизни происходят трагедии не менее сильные, чем на сцене, хотя и не такие заметные для окружающих. Нет, мир — это не театр, и люди не актёры. Наоборот, театр — это маленький мир, а актёры — это настоящие люди с реальными чувствами, это и он сам со своей любовью...

— Геннадий Борисович, мы ждём вас на работу. Никто со мной так хорошо не занимается, как вы, никто не придирается, даже скучно, — силясь казаться весёлой, говорила Ксюша, присаживаясь рядом с кроватью Плетнёва на стул для посетителей, — вы только ни о чём не беспокойтесь, поправляйтесь.
Плетнёв выглядел неважно, и Ксения сразу это увидела: его лицо было малоподвижно, руки шевелились едва-едва, речь была невнятной, а взгляд отстранённым, хотя Стасов видел, что Ксюше он обрадовался — губы растянулись в слабой улыбке.
Долго они не сидели, и оставив больному фрукты и соки, пошли на выход. Когда дверь в палату закрылась, Ксения вскинула к нему лицо:
— А что говорят врачи, Дмитрий Алексеевич?
Стасов поморщился в душе от официального обращения, но вида не подал.
— Говорят, что Плетнёв здесь надолго. Вам жаль его?
— Конечно, — удивилась она, — а вам разве нет? Он же не очень старый, мог бы ещё работать и работать, а после инсульта люди плохо восстанавливаются, тем более, если это был уже второй удар, то... — она сокрушённо покачала головой, достала пирожок, спрятанный у неё в сумке, и машинально откусила.
— Вы голодная? — обрадовался Дмитрий.
— Да, аппетит разыгрался в последнее время, — она улыбнулась своим мыслям.
— Хотите, перекусим где-нибудь? Вы не торопитесь?
Она задумалась.
— Пожалуй, не тороплюсь. У меня сегодня только урок с малышкой, но это вечером, а сейчас я свободна. Пойдёмте...
В её движениях и речи Стасов заметил явные изменения. Она стала более уверенной в себе, и это можно было объяснить успехами в карьере. Но вместе с этим выглядела и более закрытой — теперь на её лице нельзя было прочитать эмоции, словно захлопнулись створки ракушки, и стало не видно, что же там внутри...
Они зашли в первое попавшееся кафе и не пожалели. За дверью остался промозглый ноябрь, а внутри было тепло, уютно и вкусно пахло. В маленьком зале был настоящий камин и, к счастью, столик возле него был свободным. Ксюша обрадовалась этой мелочи, мягко улыбнулась Стасову как другу, и он понял, что она разрешила ему заглянуть в себя. Её движения стали пластичными, как у кошки: она разделась, поправила волосы с изяществом, свойственным красивой женщине, и уютно устроилась в кресле. Он так любовался ею, что не заметил официанта, который пришёл за заказом...
Они молча начали есть, но Дмитрию кусок не лез в горло — он понимал, что не должен упускать возможности поговорить с ней, другого такого случая может не быть...
— А что у вас за урок, Ксения, вы преподаёте вокал?
— Нет, я учу дочку соседки играть на фортепиано, она мечтает поступить в музыкальную школу.
— Вам хватает времени и на театр, и на семью, и ещё на частные уроки? Я поражён.
— Честно говоря, на семью у меня времени уходит немного — муж вечно на службе, я так и не понимаю, вместе мы живём или раздельно, — неожиданно разоткровенничалась Ксюша, увлечённо разрезая аппетитные кусочки курочки, — извините, что жалуюсь, Дмитрий Алексеевич.
— Ах, Ксения, сколько можно вас просить, называйте меня по имени... Мы, наконец, можем перейти на дружеский тон?
Ксюша нахмурилась и не ответила, только молча отпила воды. Видно было, что она не хотела затрагивать тему их отношений, но Стасов уже не мог остановиться.
— Если честно, я хотел поговорить с вами, — она подняла глаза, и Дмитрий впервые почувствовал смятение, в горле у него пересохло, — вы, наверное, догадываетесь, как я к вам отношусь... У меня нет сил больше скрывать свои чувства, Ксюша...
Я люблю вас... я знаю, что вы замужем, но не могу больше бороться с собой... Вы открыли мне мир таких чувств, которые я изображал на сцене, но не испытывал в жизни...
— Подождите, Дмитрий Алексеевич, я не буду лукавить, — она немного помолчала, прежде чем продолжить, — конечно, я знаю о ваших чувствах, женщина всегда это видит, но я уже говорила, что не могу ответить взаимностью. И мы общаемся только до тех пор, пока вы не переходите границы. В последнее время мне показалось, что вы взяли себя в руки, но вижу, что ошиблась.
Её глаза внезапно потухли и показались ему уставшими и стремительно повзрослевшими. Он не ожидал услышать отповедь с первых же слов, и подобный поворот в разговоре разозлил его. Почему слабая женщина отчитывает его, как мальчишку? С безумным отчаянием он ухватился за последнюю соломинку, ещё до конца не веря, что с ним можно поступить так жестоко — отвергнуть без всякой жалости...
— Вы зря со мной так разговариваете, Ксения, я не какой-нибудь ваш молодой поклонник, а успешный мужчина, который мог бы вас сделать счастливой.
— Да разве я вас об этом просила? — удивилась она, слабо улыбаясь, — я и так очень счастлива.
— Это враньё, вы одинокая женщина, это видно невооружённым взглядом.
— Оставьте свои догадки, Дмитрий Алексеевич, что вы можете знать о моей жизни и о моей душе? Разберитесь лучше в себе, — тон её стал невыносим. Она уже в открытую насмехалась над ним. Стасов вскипел.
— Как быстро вы стали такой уверенной в себе! И трёх месяцев не прошло с тех пор, как вы заглядывали мне в рот, а сейчас чувствуете себя великой артисткой, заслуженной певицей... Думаете, ваш успех уже навсегда, и вас невозможно заменить кем-нибудь другим? Да стоит мне только сказать пару слов, как в этом театре вы больше не получите ни одной роли. Да, и можете передать вашему другу-флейтисту, что работать здесь ему осталось не больше месяца.
От удивления у неё широко распахнулись глаза. Она держала бокал с водой, и Стасов увидел, как рука её задрожала. Ксения отвела взгляд.
— Как же вы меня все достали, — тихо начала она, глядя в камин и будто разговаривая сама с собой, — один обижается, другой домогается, третий бросает одну дома, беременную и с токсикозом... скучно ему, видите ли... — она подняла голову и посмотрела ему в глаза, — не нужно меня делать счастливой, я и так счастлива без вас. У меня будет ребёнок, и это самое большое счастье, какое только может быть в жизни, поэтому оставьте меня в покое, пожалуйста.
Она стала собираться, а Стасов сидел растерянный — его мечта возродиться в светлом новом чувстве разбилась, как старая ваза. Девушка, поманившая его своим романтическим образом, оказалась обыкновенной русской бабой, а вовсе не Лизой, и не Татьяной, и не Снегурочкой. Его разочарование было настолько сильным, что он не смог сдержаться от злобной тирады, вырвавшейся из глубины души.
— Вы, женщины, думаете, что навсегда останетесь молодыми и красивыми, покоряющими мужчин. Но это не так. Ваша власть над нами быстро кончается, как только во всей красе проступают ваше мещанство, хитрость и бабская суетливость. Вы знаете, почему я не женился? Потому что уже через два-три месяца вижу, что жестоко обманывался в волшебных качествах новой возлюбленной. Вы не только не выше, но и гораздо ниже нас, мужчин. И нам не остаётся ничего, как только искать новую возлюбленную, которая хоть чуть-чуть будет получше прежней.
Ксения смотрела на него, удивлённо приподняв брови — подобной откровенности она не ожидала. Однако на её лице он не увидел ни страха, ни возмущения, более того, в глазах Ксюши запрыгали смешинки. Это ещё больше разозлило его.
— Вы зря смеётесь, — холодно заметил он, переведя дыхание и успокоившись после длинной речи, — я не шучу. Всё это время я покровительствовал вам... А вы, между прочим, не выполнили просьбу нашего общего друга, и он весьма разочарован вами. Раз наши пути расходятся, я больше не буду покрывать вас, если к вам будут претензии у дирекции.
— Какие претензии ко мне могут быть у дирекции театра? Разве я плохо работаю? Дирижёр и режиссёр довольны, — пожала плечами Ксения.
Она опять спряталась в свою ракушку, и словно прислушивалась к себе, или, скорее, к тому, что происходило внутри неё... Стасов понял это с ужасающей ясностью, как и то, что Ксения уже не здесь и не с ним. Ему хотелось встряхнуть её, чтобы опять почувствовать власть над ней, но сейчас он видел перед собой не прежнюю пугливую девушку, а взрослую женщину, теперь неподвластную ему, и в своей уверенности, которую дало ей материнство, ещё более прекрасную, чем раньше.
Из кафе они вышли вместе. Ксюша, попрощавшись как ни в чём не бывало, открыла зонтик и лёгкой походкой пошла в метро, а он, оглушённый разговором, так и стоял у порога под холодным дождём, силясь вспомнить, где припаркована его машина...
Назойливая мысль вертелась в голове, что после его неслыханного унижения кто-то один из них должен уйти из театра.

Глава восемнадцатая

Ничто так явственно не распознаёт женщина, как фальшь и обман мужчины. Так было и с Ксенией. Страсть Стасова, симпатию Олега она ощущала и на расстоянии, а в любовь собственного мужа поверить не могла. С каждым днём их возобновившейся семейной жизни она всё больше ощущала тоску из-за тех фальшивых отношений, которые прикрывались вежливостью и даже ласковостью, но не имели под собой настоящей любви, а потому словно проваливались в песок, и в душе не оставалось ничего, кроме досады.
Токсикоз почти прошёл, Ксения снова ела с аппетитом, и уже наметился маленький животик, где скоро, как она читала, будет ощущаться шевеление её ребёнка. Отношения между Гришей и ней должны были исправиться... Но они не исправились. Его ласки были не более, чем дружественные. Он и сам понимал, что в его уверениях любви не хватало искренности и нежности, но ничего поделать с этим не мог. "Значит, другая женщина заняла его сердце, — вздыхала Ксюша после прохладных супружеских объятий, — с ней, наверное, у него получается лучше."
Расстраивалась ли она от этих мыслей? Пожалуй, да, потому что будущее их семьи виделось в тумане, и как бы Гриша ни мечтал о сыне или дочке, она понимала, что семью рождение ребёнка, вероятно, не склеит... "Что ж, пусть хоть вначале ребёнок поживёт с папой, — думала Ксюша, уговаривая себя, — а уж потом и разведёмся, если только Гриша дотерпит..."
— Во сколько ты будешь дома? — спросила Ксения собиравшегося на работу мужа. — У меня сегодня вечером репетиция, я ужин приготовлю и оставлю на плите.
— Если хочешь, я поужинаю у мамы, — с подозрительной покладистостью сказал Гриша.
— А ты не говорил маме о ребёнке? — вспомнила Ксения про свекровь.
Он замялся.
— Ты знаешь, у неё в последнее время такое высокое давление, я всё никак не мог выбрать время заехать и сообщить. А по телефону не хотел.
— Гриша, а ты можешь и не говорить пока? — попросила Ксюша, — мало ли что... Вдруг я не доношу, — она увидела его испуганный взгляд и успокоила, — не волнуйся, всё в порядке. Просто я не хочу, чтобы она начала доставать меня советами. Ты же знаешь, как я этого не люблю.
Гриша пожал плечами, одевая пиджак.
— Хорошо, не буду пока говорить. Но потом всё-таки надо сказать, а то она обидится. Кстати, сегодня я точно к ней поеду, потому что надо её подготовить к моей командировке. Помнишь, я тебя предупреждал?
— Да, помню, — рассеянно ответила Ксюша. В её сердце шевельнулась ревность. — А ты точно к маме поедешь или опять со своей пассией встретишься?
Глаза мужа испуганно уставились на неё.
— С чего ты взяла, что я встречаюсь с ней? — он спросил излишне горячо, и Ксюша отчётливо поняла, что её подозрения, похоже, верны. — Я же тебе обещал.
— Гриша, мне не нужны клятвы и обещания, — с досадой произнесла она, — если ты меня не любишь, давай разведёмся. Я проживу без тебя, а тем более, без твоего вранья. Да и холодные ночные ласки причиняют мне страдания, и уж точно не доставляют никакого удовольствия, — выпалила она, всё больше распаляясь.
Бросив ботинки, Гриша прошёл в кухню и сел рядом с ней с видом оскорблённого достоинства.
— Если я тебя не устраиваю как мужчина, — это большая проблема. Раньше всё было хорошо, а теперь внезапно стало плохо.
— А может, как сказал Мюнхгаузен, раньше всё было плохо, а после нашего развода будет всё хорошо? — истерично засмеялась Ксюша. На её глаза навернулись слёзы, но в груди клокотал дурацкий смех, который она не могла подавить. — Почему ты решил, что меня устроит такая половинчатая жизнь? Мне делается страшно, когда я думаю, что должна прожить с таким холодным человеком всю жизнь! Не хочу я так, понимаешь? Не хочу. Лучше честно развестись и быть счастливым с кем-то другим, чем врать друг другу.
— Ты уже нашла, с кем хочешь быть? — язвительно спросил Гриша.
— Нашла... Вернее, ты мне нашёл, Гришенька, — со слезами улыбнулась Ксения, — я буду с ним, — она показала на живот, — и мне больше никто не нужен. Понимаешь, я устала от ненормальных отношений. А ребёнок меня не предаст и не убежит к другой... И не будет водить сюда баб, которые пользуются моей расчёской!
Ксюша схватила щётку, так кстати попавшуюся под руку, и со всей силы бросила её на пол.
— Прости, мне надо идти на работу, — поднялся Гриша, стараясь казаться спокойным, — я услышал тебя. Договорим потом. И постарайся не волноваться, это вредно для ребёнка, которого ты так ждёшь.

Дверь захлопнулась. Ксюша ещё посидела несколько минут в оцепенении, потом вспомнила, что сегодня должна прийти на урок Катюша, и побежала убирать комнату. Но вместо девочки на пороге стояла соседка Люба.
— А где Катя? — удивилась Ксения, — раздевайся, пойдём пить чай.
— Дети сегодня встречаются с папой, — с гордостью сообщила подруга, проходя на кухню.
— Ты решила возобновить отношения с бывшим мужем?
— Он сам, представляешь? Устыдился, —  довольно поведала соседка, откусывая кусочек пирожного, — а дети-то как рады. Правда, Мишенька ещё дичится, но привыкнет.
— Смотри, как бы он снова ни бросил детей, — уныло ответила Ксюша, — а то они привыкнут к отцу, а он опять исчезнет.
— Ксюша, ты чего такая грустная? Я думала, ты радуешься: ребёночка ждёшь, с мужем помирилась.
— Это внешне всё. То есть ребёнок-то как раз внутри, а отношения с Гришей... — у Ксюши перехватило дыхание, и она замолчала.
Люба обо всём догадалась без объяснений и просто обняла подругу.
— Я тебя прекрасно понимаю, но ты всё-таки не торопись. Одна останешься — наплачешься.
Объятия Любы напомнили Ксении маму, и ей захотелось навестить родителей, но она боялась их расспросов. И родители, и Люба давали один и тот же совет — не торопиться. Может, и правильно, надо потерпеть — вдруг наладится? Но сердце сомневалось: что может наладиться? Они снова полюбят друг друга?
Она вздохнула.
— Ладно, Любочка, мне надо собираться на работу. Представляешь, вчера в последний момент перенесли репетицию на семь часов. Если бы не моя приятельница Юля, я бы и не знала — пришла бы к пяти и сидела бы два часа без толку. — Ксюшу осенило, — а ведь это, наверное, козни Стасова...
— Какие козни? — не поняла Люба.
— Договориться о переносе репетиции и мне не сказать. Обычно объявление вешается на доску возле нашей гримёрки, а вчера никакого объявления не было. Странно...
— А почему ты думаешь, что кто-то хочет тебе навредить?
— Да понимаешь, — замялась Ксения, — мы с ним так плохо расстались несколько дней назад. Он мне почти в любви признался, а я сказала, что он меня достал. В последнюю неделю он не подходил ко мне, но если я случайно проходила мимо — всё время ощущала неприятный взгляд. Да ещё это шушуканье с Юлькой за моей спиной... Ничего не понимаю.
— Ты думаешь, он способен на подлость или месть? — испугалась подруга.
— Выглядел он страшно оскорблённым и разъярённым, только я не представляю, что он может мне сделать. В театре меня уже знают, ценят как солистку, чего мне бояться?
— Ксюша, ты не знаешь нравы этого города. Это тебе не провинция — здесь уволить могут любого, замену найти нетрудно. Лучшая поговорка наших руководителей: незаменимых нет, поэтому будь осторожна.
— Буду, буду, — провожая соседку к дверям, пообещала Ксюша. Она взглянула на часы и стала быстро собираться...

В коридорах и буфете, мимо которого пробегала Ксения, была удивительная тишина. Обычно перед оркестровой репетицией повсюду суетились костюмеры, осветители, сновали туда-сюда артисты хора и солисты. А сейчас — никого. Странно... Неужели вообще репетицию отменили? — подумала Ксюша с неприятным холодком в груди. Но когда она услышала голоса на сцене, сердце её упало — кто-то прекрасно пел арию Марфы с едва уловимым итальянским акцентом. А как же она? Ведь это она Марфа...
Ксюша замерла возле своей гримёрки, не понимая, почему начали раньше, и что ей теперь делать... Вдруг кто-то приблизился к ней быстрым шагом. Это был Литвак.
— Пономарёва... А вы почему здесь? Разве вы не на больничном?
— А во сколько началась репетиция? — упавшим голосом спросила Ксения.
— В пять часов, как и было объявлено.
— Но разве её не перенесли на семь?
— Кто вам сказал? Если бы перенесли, то написали бы объявление.
— А-а, понятно...
— Мне жаль, но теперь вместо вас в опере будет петь приглашённая итальянская солистка. Дирижёр не хотел вас заменять, но Стасов сказал, что вы заболели и не сможете ни сегодня репетировать, ни прийти завтра на премьеру...
— Вот как? — тихо переспросила Ксюша. Они стояли близко друг к другу, и Ксения увидела удивление на лице Литвака, когда слёзы в два ручейка покатились из её глаз...
— Не расстраивайтесь так, идите лучше домой, — мягко попросил он, — поправляйтесь и выходите на свои спектакли, в которых вы задействованы. Хотите, я буду держать вас в курсе репетиций?
— Да-да, спасибо, Михаил Львович, я пойду...
Ксюша повернулась и медленно пошла к выходу. Больше всего ей хотелось незаметно выйти из театра, ни с кем не встречаясь, но ей не повезло — репетиция закончилась, и с шумом и разговорами толпа артистов направилась в буфет и гримёрки...
— Вы были неподражаемы, сеньора!.. — слышались комплименты, по всей вероятности, новой солистке, — беллиссимо!
— Грацие, грацие, — звонко смеялась где-то вдалеке итальянка.
Ускорив шаг, Ксения уже почти вышла из театра, как в холле наткнулась на того, кого меньше всего хотела видеть — на Стасова. Он тоже направлялся на улицу, но заметил её и остановился поджидая.
— А вы зачем сегодня приехали, Ксения Александровна? Разве вам не сообщили, что в "Царской невесте" вы не участвуете? — внешне учтиво спросил он, но Ксюша услышала в его голосе издёвку.
— Нет, не сообщили, — просто сказала она. Она остановилась в растерянности и не знала, что сказать — сил на пикирование у неё не было.
Стасов молчал и смотрел на неё своим мрачным взглядом, который раньше приводил её в трепет. Ксения ощутила, что в его душе происходит борьба: сказать ещё что-нибудь неприятное или снова поведать о своих чувствах... Он сжал губы и смотрел, словно ожидая, что она первая начнёт просить, а может, и раскается, что отвергла его... Но Ксюша разозлилась, терять ей было нечего, и силы нашлись.
— Впрочем... — она заставила себя посмотреть ему в глаза и дерзко сказала, — я благодарю вас за заботу о моём здоровье. Вы же теперь в курсе, в каком я положении. Скоро вообще на сцене не появлюсь, с большим животом-то кому я нужна? Вы теперь, наверное, новой солистке будете в любви признаваться? — нервно спросила она, — смотрите, подготовьтесь как следует, Дмитрий Алексеевич, а то она русский язык плохо знает. Можете на итальянском спеть партию Грязного... — уже давясь от истеричного смеха, посоветовала Ксюша.
На лице Стасова заходили желваки, он хотел что-то ответить, но в это время сзади раздались знакомые быстрые шаги бывшей приятельницы.
— А-а, Юлечка, спасибо тебе, что избавила меня от унижения, — повернулась к ней Ксения с каким-то безрассудным весельем, охватившим её, — без меня меня заменили... Смотри береги своего покровителя, как бы он новой солисткой не увлёкся. Вам же это не впервой, Дмитрий Алексеевич — любить одну, а спать с другой, правда? Даже в рифму получилось... Ха-ха... Юля, он тебя Ксенией не называет в постели?
Юлька взяла Стасова под руку и молча смотрела, поражённая её состоянием, но Стасов вырвал руку и быстрым шагом вышел на улицу.