Лев Толстой и самарский голод. Годы 1871 - 1873

                ОТРЫВОК ИЗ КНИГИ,
                самое начало которой здесь:   
                http://proza.ru/2022/05/25/869

  Своеобразной «прелюдией» к деятельности Льва Толстого с членами семьи в 1891 году является его деятельность в году 1873-м, имевшая в то время, в соответствии с исповедуемой ещё им верой церковного «православия», характер именно «барской», отчасти даже хозяйской благотворительности, впоследствии, с христианских позиций, осужденной и отринутой Толстым.

   Первая поездка Л.Н. Толстого в Самарскую губернию состоялась в мае 1862 года. Решение было принято по настоянию врачей. Они рекомендовали писателю всерьёз заняться поправкой здоровья, подорванного напряжённой работой. Год был для Льва Николаевича очень тяжёлым: утомительная работа в Яснополянской школе, хлопоты по изданию журнала «Ясная Поляна», смерть старшего брата, неустроенность и экзистенциальный вакуум в личной, семейной жизни — всё это пошатнуло здоровье писателя. В те годы в среде «обеспеченных» классов общества явилась мода на кумысолечение, что и определило выбор Толстым места.

   12 мая 1862 года Лев Николаевич покинул Ясную Поляну, взяв с собой слугу Алексея и двух крестьянских мальчиков – Васю Морозова и Егора Чернова, учеников Яснополянской школы. На лошадях доехали до Москвы, потом по железной дороге прибыли в Тверь, где пересели на пароход вниз по Волге. 26 мая они уже знакомились с Самарой. На другой день Лев Николаевич писал отсюда своей милой воспитательнице, тётиньке Татьяне Александровне ЁргОльской: «Я нынче еду из Самары за 130 вёрст в Каралык, — Николаевского уезда. […] Путешествие я сделал прекрасное, место мне очень нравится, здоровье лучше, т. е. меньше кашляю» (60, 427). Из воспоминаний Василия Морозова — того самого ученика Яснополянской школы, что путешествовал с Толстым: «Из Казани мы добрались до Самары, из Самары опять нам пришлось ехать на лошадях 130 вёрст… Ну, слава богу, приехали на место! Это была степь, ни одной деревни не было видно, ни лесочков, ни кусточков, только видны неустроенные какие-то кибитки войлочные. Мы остановились у одной из кибиток. Здесь нам была квартира – кочёвка.

   Кибитка наша была не тесная, четверым нам было просторно. […] Вскоре принесли нам два больших старых ковра и ещё какой-то войлок. Ковры были расстелены на земляном полу, а войлок был принесён для постели Льва Николаевича. В кибитке стало опрятно, как изнутри, так и снаружи. Кибитка была большая, с целую просторную избу, кругообразная, построена была на каких-то колышках и перекладинках, покрыта и обтянута довольно свежими войлоками. Наша кибитка стояла в числе многих других кибиток, расположенных в два ряда друг против друга. Но из всего этого лагеря наша кибитка выделялась своим опрятным, богатым видом.

   […] Вот незаметно прошло две недели с нашего приезда к башкирам. Нам показалось у них весело, мы скоро привыкли к башкирам, и башкиры к нам. В особенности полюбили все башкиры Льва Николаевича, от старого и до малого; он способный с кем как обойтись: с некоторыми стариками беседовал серьёзно о вере, Боге, Аллахе, с некоторыми шутил до весёлого смеха, а с некоторыми происходил все башкирские игры, и во всём он участвовал. И всякий его любил за своё, и это продолжалось каждый день за всё время, что мы там прожили»» (Морозов В.С. Путешествие с Л.Н. Толстым в Самарскую губернию // Воспоминания яснополянских крестьян о Л.Н. Толстом. Тула, 1960. С. 80, 84).

   Следующий раз Лев Николаевич Толстой вместе с шурином Степаном Андреевичем Берсом и слугою Иваном Васильевичем Суворовым отправляется на отдых в самарские степи. 15 июня 1871 года он снова приехал в башкирские кочевья. Постепенно он втягивался в степную жизнь, и всё сильнее хотелось ему устроиться в этих местах, крепла мысль о приобретении земли. В сентябре того же года он покупает за 20 000 рублей у полковника Н.П. Тучкова в районе сёл Гавриловки и Патровки, ныне Алексеевского района Самарской области, 2500 десятин земли, на которых проживало около 2 тысяч крестьян. Отныне устанавливается постоянная связь писателя с Самарским краем. С тех пор посещение Львом Николаевичем заволжских степей стали ежегодными.

   В июле 1872 года Лев Николаевич из Нижнего Новгорода на пароходе отплывает в Самару. В новое имение приезжает на полмесяца, руководит строительством хозяйственных построек, работает над арифметикой для 3-й книги «Азбуки».

   А летом следующего, 1873-го, года вся семья Толстых с С.А. Берсом прожила на самарском хуторе около двух месяцев. Имение ещё не было отстроено, и жили они в плохоньком деревянном домике, неподалёку от которого стояли амбар и две войлочные кибитки башкир-кумысников. Здесь была закончена подготовка к переизданию романа «Война и мир».

   Побывавшие позднее, в голодные 1891 – 1892 гг. и участвовавшие тогда в помощи крестьянам в Самарском крае средний сын Толстого Лев Львович Толстой (1869 – 1945) и кн. Владимир Андреевич Оболенский (1869 – 1950) едины в мемуарах в своей оценке деятельности земледельцев края как азартной (см.: Оболенский В., кн. Воспоминания о голодном 1891 годе // Современные записки. Вып. VII. Париж, 1921. С. 268 – 270; Толстой Л.Л. В голодные года. М., 1900. С. 120 – 121). Эта игра на урожай и делалась одной из причин неизбежности голодных бедствий в крае. Воспоминания об этом кн. Оболенского, в его поездке на хутор Мордвиновку (имение гр. Бобринских), как более “сочные”, живые приводим ниже почти без сокращений.

  «— Вы из Рассеи?

  Этот вопрос ставил меня в тупик. Как будто Самарская губерния не Россия.

  — А у вас тут разве не Pocсия?

  — По нашему здесь сибирская сторона, а Рассея за Волгой.

  И действительно тут было всё иначе, чем в знакомой мне средней и северной Poсcии. Бесконечные пространства волнистых степей, по которым можно было ехать 10-20 вёрст, не встретив ни одного жилья. Вереницы верблюдов, проектирующихся на горизонте, в виде правильных цепочек с петельками и крючочками. Mopoз в 30 – 35 градусов, при которых путешествие в 100 – 200 вёрст не представляется экстравагантным.

  Вместо грязных деревенек с покосившимися хатками, так похожими друга на друга, громадные сёла в 800 – 700 дворов, с хорошо построенными широкими избами в центре, где живут богатые хозяева, и с маленькими землянками на окраинах, отведённых для безземельной бедноты.

  Вместо помещичьих усадеб со старыми липовыми аллеями и белыми колоннами стиля ампир, громадные, воздвигнутые среди голой степи амбары, рядом с которыми домик владельца или управляющего хутора кажется каким-то жалким приживальщиком. Эти амбары, видные за несколько вёрст, являлись как бы символом всего содержания местной жизни. Bсе помыслы местного населения были направлены к заполнению амбаров...

  Огромные пространства целинных и залежных земель давали возможность земледельцам почти беспредельно расширять свои посевы, а плодородная почва в дождливые годы родила пшеницу в изобилии. Зато, если наступала засуха, то всё выгорало, и семян не собирали. Эта неустойчивость урожаев с постоянной сменой урожайных и неурожайных годов придавала занятию земледелием характер азартной игры. Пшеничным азартом были заражены все: крестьяне, помещики, купцы, священники, врачи, учителя, акушерки.

  Крупные н мелкие игроки ежегодно ставили ставки на урожай. Кому везло, кому нет. Одни богатели и превращались в несколько лет в крупных посевщиков сначала арендованных, а затем и собственных земель, другие из богачей в один год обращались в нищих и снова вступали в азартнуго вгру, уменьшая ставку с тысячи пудов до десяти.

  Наиболее удачливые игроки скупали земли и, превратившись из Ивановых и Петровых в Иванычей и Петровичей, прекращали игру, становились собственниками пшеничной рулетки, собирая доходы со сдаваемых в аренду земель, весь риск игры перекладывая на арендаторов. В Николаевском уезде было несколько таких разжившихся на пшеничной игре семей. И фамилии у этих богачей были хлебные — Аржановы, Пшеничные…

  Надельные крестьяне, имевшие большие наделы (помещичьи свыше 6 десятин, а государственные — свыше 15 на ревизскую душу) засеивали свою землю и приарендовывали на стороне столько, сколько могли запахать и засеять. Все запасы зерна шли на расширение посевов.
 
  Поэтому неурожайный год сразу уничтожал всё их благополучие. Хозяйства, имевшие по три плуга лошадей (12 штук), в одну зиму распродавали их и весеннюю пахоту работали «супрягой» с соседями. И в просторных, красивых избах водворялась подлинная нужда.

  […] Страна лёгкой наживы и столь же лёгкого разорения действительно не была похожа на знакомую мне Poccию, где крестьяне настолько сжились с своей извечной нуждой, что даже не верят в возможность «праведного» пути обогащения.

  Россия была там, за высоким берегом Волги… А здесь — «сибирская сторона», нечто среднее между Россией и Америкой, страна, в кото-рой американская предприимчивость причудливо комбинировалась с русской ленью, свободолю6иe с раболепством, коммерческая оборотливость с тёмными суевериями» (Оболенский В., кн. Воспоминания о голодном 1891 годе // Указ. изд. С. 268 – 270).

   Вот и Лев Николаевич Толстой, вложив огромные суммы в приобретение суливших семье (и принесших впоследствии) огромные до-ходы земель в самарской степи, как и всякий на его месте, очень надеялся на скорую компенсацию расходов — то есть на УДАЧУ. Однако в последнем судьба Толстому напрочь отказала: годы 1871-й, 1872-й и 1873-й оказались в той местности неурожайными… Зной выжег поля, погибли посевы в окрестных деревнях. Усугубляла положение и примитивная агротехника, применявшаяся на полях. Ещё 12 июля 1872 г. Толстой писал жене из Самары, по дороге на свой хутор: «Чем ближе подъезжал я к Самаре, тем мрачнее слухи об урожае. Говорят — всё пропало. У Тимрота я узнал следующее: то, что взошло весной, очень редко, то всё засохло» (83, 208).

   Упомянутый в письме Толстого Тимрот — вероятно, Егор Александрович Тимрот (1831 – 1908), сосед Толстого по самарскому имению, по профессии адвокат. Толстой познакомился с ним в 1871 г. и поручил ему управление своей землёй. 

   В 1873 г. пострадали от неурожая уже все восточные, часть северных и южных губерний. Некоторые же уезды Самарской губернии постиг настоящий голод. Местные газеты предупреждали о необходимости принять меры для обеспечения населения Самарской губернии хлебом. Частные пожертвования были незначительными. В Самарской же губернии местная администрация не только не принимала никаких мер для облегчения положения крестьянского населения, но даже старалась скрыть положение дела с продовольствием, собирала недоимки и продолжала сообщать министерству, что всё обстоит благополучно. Не удалось! Это было первое серьёзное народное бедствие, со времени передачи в 1866 г. продовольственного дела в руки земских учреждений. Благодаря этому на начавшееся народное бедствие было обращено внимание прессы, взбудоражившей общественное мнение, причём первым застрельщиком в этом деле оказался Л. Н. Толстой. Муж и жена Толстые (в первый, но не в последний раз!) «забили тревогу» наконец на всю страну, подготовив в конце июля 1873 года статью с призывом о материальной помощи самарским крестьянам. Не самым известным фактом является то обстоятельство, что инициатива по организации помощи кормильцам страны, пострадавшим от неурожая, принадлежала Софье Андреевне. Вот собственный её рассказ из мемуаров «Моя жизнь:

   «Голод в нашей стране <т.е. в Самарском крае. – Р. А.> делался всё ощутительнее, и я не могла себе представить, как население проживёт и прокормится зиму. Тогда я решила написать в газетах статью с призывом к помощи. Статью эту я показала Льву Николаевичу. “Кто же тебе поверит без всяких данных”, — сказал он.

   И тут же он решил объехать с братом жены Степаном ближайшие деревни и сделать опись семей и едоков по избам через десять дворов, наугад, так как все избы переписать было невозможно. Моя статья, разумеется, уже не была напечатана, а «Московские ведомости» напечатали статью Льва Николаевича с описью голодных семей, считая одну через десять дворов. Публика не поняла этого счёта, и многие посылали пожертвования именно тем семьям, о которых упоминалось в статье» (МЖ – 1. С. 222).

   Опись Лев Николаевич заверил у местных властей. Сельский староста «по безграмотству» приложил должностную печать, писарь Ф. Афанасьев расписался, а церковный служитель сделал надпись: «Сие описание верно. Самарской эпархии священник Михаил Соловьёв» (Афанасьев И.П. Л.Н. Толстой в самарском Заволжье. – Куйбышев, 1984. С. 13).

   Приводим ниже текст этой небольшой статьи, точнее «Письма к издателям» Льва Николаевича, в сокращении.

   «Прожив часть нынешнего лета в деревенской глуши Самарской губернии и будучи свидетелем страшного бедствия, постигшего народ, вследствие трёх неурожайных годов, в особенности нынешнего, я считаю своим долгом описать, насколько сумею правдиво, бедственное положение сельского населения здешнего края и вызвать всех русских к поданию помощи пострадавшему народу.

   […] 1871 год был в Самарской губернии неурожайный. Богатые крестьяне, делавшие большие посевы, уменьшили посевы, стали только достаточными людьми. Достаточные крестьяне, также уменьшившие посевы, стали только ненуждающимися. Прежде ненуждавшиеся крестьяне стали нуждаться и продали часть скотины. Нуждавшиеся прежде крестьяне вошли в долги, и явились ни-щие, которых прежде не было.

  Второй неурожайный год, 1872, заставил достаточных крестьян ещё уменьшить посев и продать излишнюю скотину, так что цена на лошадей и на рогатый скот упала вдвое. Ненуждавшиеся крестьяне стали продавать уже необходимую скотину и вошли в долги. Прежде нуждавшиеся крестьяне стали бобылями и кормились только заработками и пособием, которое было им выдаваемо. Количество нищих увеличилось.

  Нынешний, уже не просто неурожайный, но голодный год должен довести до нужды прежде бывших богатыми крестьян, и до нищеты и голода почти 9/10 всего населения.

  Едва ли есть в России местность, где бы благосостояние или бедствие народа непосредственнее зависело от урожая или неурожая, как в Самарской губернии.

  Заработки крестьян заключаются только в земледельческом труде: пахоте, бороньбе, покосах, жнитве, молотьбе и извозе.

  В нынешний же год, вследствие трёхлетнего неурожая, посевы уменьшились и, уменьшаясь, дошли до половины прежних, и на этой половине ничего не родилось, так что у крестьянина своего хлеба нет и заработков почти нет, а за те какие есть ему платят 1/10 прежней цены, как например, за жнитво, которого средняя цена была 10 руб. за десятину, нынешний год платили 1 р. 20 коп., так что крестьянин вырабатывает в день от 7 до 10 коп.

  Вот причина, почему в этот третий неурожайный год бедствие народа должно дойти до крайней степени.

  Бедствие это уже началось, и без ужаса нельзя видеть народ даже в настоящее время, летом, когда только начинается самый бедственный год и впереди ещё 12 месяцев до нового урожая, и когда ещё есть кое-где заработки, хотя на время спасающие от голода.

  Проехав по деревням от себя, до Бузулука 70 вёрст, и в другую сторону от себя до Борска 70 вёрст, и ещё до Богдановки 70 вёрст, и заезжая по деревням, я, всегда живший в деревне и знающий близ-ко условия сельской жизни, был приведён в ужас тем, что я видел: поля голые там, где сеяны пшеница, овёс, просо, ячмень, лён, так что нельзя узнать, чтО посеяно, и это в половине июля. Там где рожь, поле убрано или убирают пустую солому, которая не возвращает семян; где покосы, там стоят редкие стога давно убранные, так как сена было в десять раз меньше против обычных урожаев, и желтые выгоревшие места. Такой вид имели поля. По дорогам везде народ, который едет или в Уфимскую губернию и на новые места, или отыскивать работу, которой или вовсе нет, или плата за которую так мала, что работник не успевает вырабатывать на то, что у него съедают дома.

   По деревням, во дворах, куда я заезжал, везде одно и то же: нe совершенный голод, но положение, близкое к нему, все признаки при-ближающегося голода. Крестьян нигде нет, все уехали искать работы, дома худые бабы с худыми и больными детьми, и старики. Хлеб ещё есть, но в обрез; собаки, кошки, телята, куры худые и голодные, и нищие, не переставая подходят к окнам, и им подают крошечными ломтиками или отказывают».

   Дальше Толстой представляет результаты своего объезда и описи каждого десятого двора, и заключает, что, хотя сами крестьяне в разговорах и храбрятся, а катастрофа в их привычно-тяжёлой жизни неизбежна:

   «Крестьянин, несмотря на то, что сеет и жнёт, более всех других христиан живёт по евангельскому слову: “птицы небесные не сеют, не жнут, и Отец Небесный питает их”, крестьянин верит твёрдо в то, что при его вечном тяжком труде и самых малых потребностях Отец его Небесный пропитает его, и потому не учитывает себя, и когда придёт такой, как нынешний, бедственный, год, он только покорно нагибает голову и говорит: “прогневали Бога, видно за грехи наши”.

   Из приложенного расчёта видно, что в 9/10 семей не достанет хлеба. Что ж делают крестьяне?» Во-первых, они будут мешать в хлеб пищу дешевую и потому не питательную и вредную: лебеду, мякину (как мне говорили, в некоторых местах уже это начинают делать); во-вторых, сильные члены семьи, крестьяне, уйдут осенью или зи-мой на заработки, и от голоду будут страдать старики, женщины, изнурённые родами и кормлением, и дети. Они будут умирать не прямо от голода, а от болезней, причиною которых будет дурная, недостаточно питательная пища, и особенно потому, что самарское население несколькими поколениями приучено к хорошему пшеничному хлебу. Прошлого года ещё встречался кое-где у крестьян пшеничный хлеб, матери берегли его для малых детей; нынешний год его уже нет и дети болеют и мрут. Чт; же будет, когда не достанет и чистого чёрного хлеба, чт; уже и теперь начинается?

  Страшно подумать о том бедствии, которое ожидает население большей части Самарской губернии, если не будет подана ему государственная или общественная помощь.

   Подписка, по моему мнению, может быть открыта двоякая: 1) подписка на пожертвования и 2) подписка на выдачу денег для продовольствия заимообразно, без процентов, на два года. Подписка второго рода, то есть выдача денег заимообразно, я полагаю, может скорее составить ту сумму, которая обеспечит пострадавшее население Самарской губернии и, вероятно, земство Самарской губернии возьмёт на себя труд раздачи хлеба, купленного на эти деньги, и сбора долга в первый урожайный год.

  Граф Лев Толстой.

  28-го июля

  Хутор на Тананыке» (17, 61 – 63, 69 — 70).

   Отсылая письмо к издателям, Толстой приложил к нему 100 рублей как первый вклад в фонд помощи голодающим.

   А через два дня, чтобы «подвинуть дело», посылает письмо к А. А. Толстой, в котором излагает боль своих впечатлений и просит «заинтересовать сильных и добрых мира сего». «...Я написал в газеты с свойственным мне неумением писать статьи, очень холодное, неуклюжее письмо и от страха полемики представил дело менее страшным, чем оно есть... Я не люблю писать жалостливо, но я 45 лет живу на свете и ничего подобного не видел и не думал, чтобы могло быть. Когда же представишь себе, что будет зимою, то волос дыбом становится» (62, 43 – 44).

  В пакет для А. А. Толстой Лев Николаевич вложил копию своего письма «К издателям».

   Примечательно, что в эти, относительно либеральные годы статью охотно опубликовали первыми именно «Московские ведомости» (1873, № 207) — те самые, которые позднее, эволюционировав в консервативный лагерь, в голод 1891 – 1892 гг., предпримут нелепую информационную войну с Толстым в связи с попыткой публикации им статьи «О голоде» — более глубокой, нежели статья 1873 г., содержащей социально-злободневные выводы, в которых выразится новое, христианское религиозное жизнепонимание Льва Николаевича.

   В 1891 году и позднее Толстому, уже христианину, приходилось применяться к жизнепониманию тех, от кого он ждал поддержки. В 1873-м же он говорил ещё с миром на одном языке — именно как «благотворитель», верующий в достаточность и благо помощи деньгами. Впрочем, именно она и была нужнее прочего тогда самарским крестьянам — довольно в прежние годы зажиточным.

  Появившееся в газете письмо Толстого изменило ситуацию: помимо побуждения частных жертвователей, была организована и существенная правительственная помощь голодающим. Алексей Сергеевич Ермолов (1847 – 1917), министр земледелия и государственных имуществ (1894 – 1905), в фундаментальном исследовании 1909 г. описывал ситуацию с самарским голодом в 1873 году — в котором он уже состоял на государственной службе при Министерствах госимуществ и финансов — следующим образом:

  «1873 год оказался для Самарской губернии ещё более бедственным. Однако местное начальство и тогда отрицательно отнеслось к вопросу о выдаче населению продовольственных ссуд, ссылаясь на то, что уже выданные ранее пособия не вполне достигли цели, возбуждая в сельском населении преувеличенные надежды на постороннюю помощь и тем самым отнимая у него побуждения к личному труду. Вместо ссуд и пособий, Самарский губернатор ходатайствовал о доставлении населению заработков путём скорейшего начатия работ по проведению Самаро-Оренбургской железной дороги и открытия общественных работ по устройству ирригации полей и лесонасаждению на казённых степных участках.

  […] Для продовольственных же и семенных нужд населения Самарской губ. было тогда же отпущено свыше одного миллиона рублей, причём точно были определены как условия выдачи ссуд хлебом, а не деньгами, и не всем крестьянам поголовно, а только наиболее нуждающимся, — так и условия возврата ссуд, из следующего урожая в отношении ссуд семенных, и с расерочкой на три года без процентов — ссуд продовольственных. В то же время сделаны распоряжения о приостановке взысканий казённых сборов и недоимок, разрешена выдача бесплатных паспортов для крестьян, уходящих на заработки, и пр.

  В этом году впервые на помощь пострадавшему от неурожая населению выступило Общество Красного креста, носившее в то время название «Общества попечения о раненых и больных воинах». Оно командировало в Самарскую губернию своего уполномоченного, графа Орлова-Давыдова, с крупными по тому времени средствами, до 146 000 рублей. На месте был образован Самарский Дамский Комитет, который сумел привлечь массу пожертвований из разных концов России. Всего в распоряжение Комитета поступило, вместе с упомянутыми выше деньгами, привезёнными графом Орловым-Давыдовым, до полумиллиона рублей. На эти средства был закуплен хлеб и зерно для обсеменения полей, а также организована покупка лошадей для домохозяев, лишившихся своего скота, и кудели и льна для женских домашних работ. Всего на пространстве 35 волостей трёх наиболее пострадавших уездов (Самарского, Николаевского и Бузулукского) воспользовалось тем или иным видом воспособлений до 130 тысяч человек» (Ермолов А.С. Наши неурожаи и продовольственный вопрос. СПб., 1909. Часть I. Продовольственное дело в прошлом и настоящем. С. 84 – 85).

  Публицистическое выступление Толстого, его открытое письмо о голоде было подхвачено общественным мнением и воспринято как крупное общественное явление. Его перепечатала на первых полосах столичная и провинциальная пресса. Ссылки на него воспринимали как важнейший документ. Оно стало одним из первых обращений Толстого-публициста к русскому обществу в связи с голодом в Самарской губернии, предваряющим цикл его статей о голоде 1890-х годов.

                ______________

                ТРЕТИЙ отрывок из книги ЗДЕСЬ:
                http://proza.ru/2022/05/29/1255