Раскаты прошедшей войны

   Пожалуй, это были первые проблески памяти, когда я стал осознавать себя как личность: мне шел пятый год. Старшая сестра взяла меня с собой, и мы отправились за железную дорогу, где находился крошечный участок земли, чтобы посмотреть, не созрела ли кукуруза. На обратном пути мы проходили через центральную площадь. По громкоговорителю транслировали речь Молотова: шел 22-й день июня 1941 года.

  Август 1942 года. Окраина Майкопа. Шоссе Белореченская – Майкоп. Легкие немецкие танки, бронетранспортеры и грузовики, разнося на куски тонкий асфальт, несутся по шоссе в город. Немцы бьют из орудий, снаряды пролетают низко. Нас приютили добрые люди в подвале маленького дома. Рядом почему-то падают редкие осколки. Я выскакиваю и подбираю их – еще горячие. Мать тащит меня в подвал и ругается.

  Весь скарб на одной тачке. Мы, шестеро детей и мать, плетемся на старую квартиру на улице Комсомольской. Это было недалеко от маленького рынка, где торговали молоком, зеленью и дровами. Дрова продавались маленькими кучками, на каждой из которых можно было приготовить один обед. Местное население этот район назвали «Старый базар».

   Самой громкой диверсией специального полка «Бранденбург» был захват Майкопа в 1942 году. 62 диверсанта, переодетые в форму бойцов НКВД, на армейских грузовиках прибыли в город. Руководитель группы диверсантов, прекрасно владевший русским языком, представился советскому командованию офицером НКВД и потребовал доложить о состоянии обороны города. Затем, уничтожив телефонный узел, диверсанты лишили советские подразделения связи. Вместе с тем распространялась информация о том, что немецкие войска находятся в тылу у защитников города, хотя в действительности передовые части были в двадцати километрах от Майкопа. Диверсанты внесли панику в ряды защитников города, командование было дезориентировано, и части стали спешно покидать свои позиции. В результате город был вскоре взят немцами практически без боя. Это исторический факт.

  Наши части так стремительно покинули город, что немцы, не веря в удачу, не решались занять его сразу. Полное безвластие тянулось двое суток. За это время продовольственные склады и магазины подверглись полному разграблению. Тащили все: от мороженных свиных туш до детских горшков. Когда мы заглянули в магазин, примыкающий к нашему дому, то увидели в углу только кучу керосиновых ламп и ящик стекол к ним: их было не меньше полусотни. Этот товар никого не заинтересовал. Соседка и моя мать это сомнительное богатство унесли к себе домой. Как потом оказалось, эти лампы помогли  нам пережить голодные месяцы наступающей осени и зимы.

  Наступила оккупация. Отец на фронте, мать одна с кучей детей. Питаться решительно нечем. В пределах нашего детского кругозора казалось, что немцы не зверствуют. Но однажды мы со старшими мальчишками оказались на восточной окраине города в Конюховой балке. Вдалеке находилась толпа людей и цепь немецких автоматчиков. Раздавались выстрелы, люди падали. Мы не сразу сообразили, что происходит. Один солдат, увидев нас, дал короткую очередь из автомата. То ли промахнулся, то ли хотел нас отогнать, но пули прошли у нас над головами. Мы ударились врассыпную. Как оказалось, именно там происходили расстрелы мирных жителей нашего города. И только спустя некоторое время я узнал, что в Майкопе были и массовые расстрелы, и жуткий местный концлагерь, и многочисленные предательства. Немецкая оккупация Майкопа длилась около шести месяцев. Но и за это время немцы успели оставить за собой характерный для СС и гестапо след: более 4 тысяч горожан были замучены в гестапо или расстреляны в качестве заложников.

  Немецкие солдаты заняли двор и веранду нашей квартиры. Они нас не донимали: нам просто была предоставлена возможность умирать от голода. Правда, однажды мать по доносу о муже-коммунисте утащили в гестапо. Через три дня вернулась избитая, но живая.
  Постоянно хотелось есть. Позднее я с трудом вспоминал, чем и как мы питались. Запомнился главный источник существования – барахолка, где удавалось продавать или обменивать старые вещи. Именно соседка надоумила мать обменивать те самые лампы на продукты питания. Город в оккупации по ночам погружался в полную темноту: наши при отходе успели взорвать гидроэлектростанцию. Керосиновые лампы шли нарасхват, и это помогло нам продержаться на хлебе и картошке более трех месяцев.

  На ближайшей к нашему дому небольшой площади стояли немецкие бронетранспортеры и грузовики. Мы с Шуркой Панкратовым, другом детства, семья которого жила в том же дворе, часто бродили около машин, с любопытством рассматривая диковинную технику. Немцы не обращали внимания на шестилетних пацанов. Однажды мы заметили, как солдаты аккуратно укладывали полученные продукты в небольшую нишу за откидывающимся сидением кабины грузовика. Созрел план. Поскольку немцы не выставляли охраны, мы пробрались поздно вечером к машине. Шурка стоял на «стреме», а я совершал акт экспроприации. Дверца грузовика открылась с легким скрипом. Я проскользнул в кабину и откинул спинку сиденья. В нише было целое богатство: буханки белого хлеба, брикеты сливочного масла и консервы – все в четырех экземплярах. Я, ухватил две буханки хлеба, два куска масла и задом выкатился наружу. Кое-как прикрыл локтем дверцу кабины, и мы с Шуркой, потея от страха, помчались в свой двор. Похищенное разделили пополам. Наутро Шурка рассказал, что мать отлупила его веником. Моя мать только заплакала: «Они же вас убьют».

  Во дворе пожилой немецкий солдат ремонтирует автомобильный двигатель. Мы с Шуркой наблюдаем, как он тщательно фильтрует бензин. Два солдата забавляются: один садится за руль мотоцикла и дает газ, чтобы опробовать ход, второй сзади незаметно за багажник приподнимает заднее колесо и мотоцикл ревет вхолостую. Водитель замечает это не сразу. Потом оба смеются.

На улице, недалеко от нашего дома, прислоненный к дереву, стоит армейский мотоцикл. Я подошел и положил руки на руль. Мотоцикл с грохотом свалился. Из рядом расположенного магазина выскочил немецкий офицер, что-то закричал и стал лапать кобуру пистолета. Меня как ветром занесло в свой двор. Продолжения не последовало.

На нашей улице мы часто посещали, так называемый, армянский двор, где в большом доме жили около двух десятков армянских и русских семей. Часть дома занимали немецкие солдаты. Во дворе возле полевой кухни суетился повар. Когда он бросил на стол и стал разделывать кусок отварного мяса, я, одуревший от аппетитного запаха, вплотную подошел к столу. Вдруг очередная порция отрезанного мяса свалилась на землю. Я схватил его и дал деру. Однако проворный немец успел так врезать мне сапогом под зад, что я прокатился по земле метра два, но добычу не выпустил. Нежданный ужин разделил с сестрами. Сейчас, по прошествии многих лет мне кажется, что правая ягодица иногда побаливает в том месте, куда приложился немец.
  После ухода немцев из Майкопа в 1943 году, я пошел в школу. Жизнь распорядилась так, что начальная школа, в которой я учился в первом классе, была размещена в том самом доме, в котором до войны была наша квартира. К новому году я заболел корью.
 Со мной поступал Шурка Панкратов и, когда мне пришлось по болезни пропустить год, Шурка из солидарности сделал то же самое. Запомнилась первая учительница с трудно произносимым отчеством – Любовь Авксентьевна.

  1946 год. Старшая сестра забирает меня в Ваенгу, теперь Североморск, где она работала по вольному найму в отделе кадров штаба Северного флота. Скудное лето, холодная снежная зима. Полгода жили в землянке. Пол земляной, печка «буржуйка», керосиновая лампа, примус. Потом переселились в маленькую комнату коммунальной квартиры двухэтажного бревенчатого дома. Соседи – семья Веревкиных: мать и сын Сашка, мой ровесник; отец погиб на фронте.
      Мать работала поваром на аэродроме, на котором базировался истребительный авиаполк, и изредка подкармливала нас в посудомойке офицерской столовой.

   Короткое северное лето изобиловало морошкой и грибами. Сашка и я, взяв ведра, отправились за ягодами. У подножия небольшой сопки недалеко от аэродрома мы остановились и стали рыться в куче металлического хлама. Я нашел предмет цилиндрической формы, напоминающий авторучку. Мы по опыту знали, что в похожих цилиндриках может находиться плотный рулончик алюминиевой фольги. Сашка стал выпрашивать у меня находку, предлагая за нее вареное яйцо. Я упирался, но потом поддался на обмен. Взяв небольшой булыжник, Сашка приступил к вскрытию находки. Поставив ведро рядом с ним, я отошел к краю дороги, которая находилась рядом и, уплетая яйцо, наблюдал за проезжающими машинами. Сзади рвануло. От испуга я присел и оглянулся. Сашка лежал на земле, подняв правую руку, из кисти которой хлестала кровь. Я кинулся к нему и попытался остановить кровь с помощью лоскута ткани, в которую были завернуты бутерброды. Чья-то сильная рука отодвинула меня. Мужчина в солдатской форме без погон быстро наложил жгут поясным ремнем и резко спросил:
– Чем баловались?
Я показал на остатки металлической трубки. Мужчина мельком взглянул: «Запал гранаты». Взяв Сашку на руки, он побежал к грузовику, на котором ехал в нижнюю Ваенгу. На ходу бросил мне:
– Ты цел? Беги домой.
Все действия мужчины выдавали в нем фронтовика: шел первый послевоенный год.
Сашке взрывом оторвало большой и указательный пальцы правой руки. Энергичный и неунывающий, он после госпиталя острил: «Я теперь левша. Буду подковывать блох, и учиться писать левой».

Вскоре мы расстались: я с сестрой вернулся в Майкоп. Наши дороги с Сашкой разошлись навсегда.