Наполеон биография Глава 2 Капитан

—1—
Пора, пора и самому выходить на сцену истории. И судьба помогла ему в этом. Не успел он ясно сформулировать ответ на вопрос и конкретно развить планы на будущее, как наступил июнь 1789 года. И хмурый офицер артиллерий осознает приближение поры возмездия. Бонапарт посылает свои корсиканские письма своему кумиру и обожаемому Паоли, бывшему генералу и вождю корсиканского восстания, пребывающим в этом время в ссылке. Наполеон пишет: «Генерал! Я появился на свет, когда моя родина гибла. Вокруг моей колыбели слышались хрипы умирающих и рыдания отчаявшихся… С ними улетучилось все надежды. Кабала была ценой нашего поражения. Дабы обелить себя, предатели взвалили на вас горы клеветы… Когда я читал, кровь моя кипела, и я решил рассеять туман. Теперь я намерен всех предавших общее дело вымазать черной краской позора.  Публично бросить обвинения правителям: вскрыть подноготную всех скандалов…».
Тут возникает совершено иная тональность: исчезает пафос прежней поры, поза цареубийцы, весь этот набор трескучих слов. Решительно «Я» встает в центре всего письма, «Я» как противопоставление миру. Безграничная вера в себя пробивает себе дорогу, потому что теперь слышна поступь новой эпохи, в которой величают не по происхождению, а по способностям. В письме прорывается беспримерное честолюбие, которое отныне станет одним из основных качеств Наполеона. Однако к концу письма он изящно переходит к просьбе о протекции. Какая находчивость, какая изворотливость совсем еще юного существа, остающегося в реальной жизни по-прежнему грубым и мрачным! Как сначала зашаталась, потом надломилась, потом провалилась та сцена, на которой он готовился действовать!
А в 1789 году ситуация была шаткая во Франции. Дело в том, что кризис монархии была спровоцирована неумелой финансовой политики.  Чтобы спасти финансы, король назначил на высокий пост ученого, экономиста и толкового администратора Тюрго. Тот взялся за дело, предложив для начала, чтобы налоги отныне платили не только третье сословие (крестьяне, горожане, буржуазия), но и дворянство с духовенством, по сути, паразиты и захребетники.
Легко представить, какую подняли недовольство благородные сословия. Тюрго вылетел в отставку, как снаряд из мортиры.
Король пригласил. На ту же роль швейцарского банкира Никкера. Он предложил более мягкую реформу, чем его предшественник — но аристократия вновь взвилась на дыбы, и Неккеру пришлось уехать на историческую родину, сменивший его генеральный контролер Каллон поначалу, помня о печальной судьбе предшественников, пытался быть ангелом кротости: изыскивал немалые деньги на очередные прихоти королевы, оплачивал из казны многомиллионные долги двух королевских братьев. Но развал финансов зашел настолько далеко, что и Каллон, не видя другой возможности, предложил взимать налог с тех благородных сословий, которые прежде были избавлены от подобного садизма.
И после последнего письма Наполеону адресована к кумиру, Паоли, который принадлежал к другому поколению, ему был противен этот высокомерный тон, он вежливо возражает: «Молодые люди не должны делать историю».
Спустя четыре неделе после этого письма именно молодые и берутся за историю:
—Но ведь это бунт! —сказал Людовик XVI
—Нет, Сир, — ответил герцог Лианкур, —это не бунт, а революция!
Толпа штурмую Бастилию в Париже, великий сигнал дан и услышан, Франция просыпается из тяжёлого сна, берется за оружие. Так по официальной версии, а на самом деле дело было не так. Ни одна революция не может существовать без красочных мифов, а миф о том, как героическом штурме Бастилии, здравствующая до сих пор было среди французского народа.
В Бастилия вовсе не была «разрушена» народом, как утверждают историки марксисты, разборная по камню после подписания контракта получившие один добрый буржуа месье Паллуа, нанял 800 рабочих и хорошо на это дело заработал, продав немалое количество тесного камня. Вот так грянула Французская Революция.
14 июля 1789 года — падения Бастилии — стало великим днем не только в истории французского народа, но и в летописях освободительных борьбы человечества. Этот день возвестил начало новой исторической эпохи.
Как всякая революция в последствии, французская обросла мифами очень быстро — иногда, чтобы приукрасить какой-то эпизод, иногда — смягчить.
Португальский посол, наблюдавший развитие событий в Париже, писал, что, «если бы не был очевидцем революции, не рискнул был о ней рассказывать так как опасался ы, что правду примут за вымысел».
13-14 июля по свидетельствам участников тех исторических дней всё было настолько охвачено неудержимым потоком событий, повелительным требованием стихийно развернувшегося народного восстания, что не оставалось времени обдумывать, что творилось. 14 юля стало прорвавшейся яростной силой взрыва народного гнева, накапливавшегося в течение десятилетий. Хлынувший на поверхность поток был столь стремительно, обладал такой неодолимой силой, что тысячи парижан по опущенным подъёмным мостам, преодолевая рвы, по приставленным к стенам лестницам ринулись в крепость.
 20-летнему офицеру артиллерийского полка в Оссконе Наполеону Бонапарту не приходилось раздумывать над тем, принимать или не принимать революцию. Вопрос был решен еще с юных лет, даже с мальчишеской поры он мечтал о времени великих преобразований. Спарта, Афины, Рим, разве это не были облеченные в одежде прошлого мечты о будущем, о царстве свободы, справедливости, добродетели?
Революция устранила преграды, созданные законом 1780 года в офицеров, не принадлежащих к высшему дворянству. Бонапарт, сумевший доказать в своей генеалогии лишь четыре поколения дворянской крови, должен был, естественно, приветствовать отмену всяких ограничений, препятствующих его военной карьере.
15 июля 1789 года Наполеон берется за перо, чтобы сообщить дяде, архидьякону Люсьену, о своем намерении отправиться в столицу для приведения в порядок личных дел, а в конце приписывает: «До меня доходит вести из Парижа. Они удивляют и не на шутку тревожит. Брожение достигло апогея. Трудно рассчитывать на то, чтобы эмигрировать в Голландию; похоже, уже нынче вечером, а то и ночью протрубят общий сбор и пошлют нас в Дижон или Лион. Что было для меня крайне неприятно и разорительно».
В полку, где служил Наполеон, произошел раскол. Половина его товарищей, и даже среди них его лучше друзья, покинули знамя, оскверненное в их глазах революцией. Но тем решительнее сам Наполеон окунулся в революционный поток. В Оксаоне и Валансе от так же, как и в Аяччо, посещал политические клубы и патриотические празднества.
Он даже подписывал революционные документы, как, например, петицию, требовавшую осуждения короля, и часто выступал оратором на политических собраниях.  Он ежедневно собирал своих офицеров и читал им парижские газеты. Одному из своих друзей он писал тогда: «Успокоившись на счет участи своей, я озабочен теперь только судьбой нашего общего отечества…».
В 89-году, в первый год свободы, Наполеон чувствовал себя не столько офицером артиллерии, сколько солдатом революции. Юный Бонапарт был человек огромного динамического потенциала, требовавшего разрядки; слова, мысли, книги, кем-то произнесенные речи — этого теперь, после 14 июля, ему мало. В новой ситуации он принимать решения, неотразимое по своей внутренней логичности: он должен ехать на Корсику!
В то время революция в Франции начала занимать и охватывать всех все больше и больше. Париж есть сердце и душа Франции. Его бурная жизнь отражается тем ли, другим способом и на периферии Франции. Правда, это отражение обратно пропорционально расстоянию периферии от центра; тем не менее, всякой движение в Париже невольно отражается и на отдельных частях Франции. Революционное направление разлилось по всей Франции. Достигло оно и Корсики.
Для Бонапарта революция — это была прежде всего Корсика. Претворять революцию в действие надо было, конечно, на этом священном для него острове.
Словно порок, несущий новое учение к чужим берегам, прибывает Бонапарт на родной остров. Он первый носит красную кокарду, обещающую свободу, равенство и братство. Юный якобинец и думать забыл о том, что до самых дней хорошо жил из-за своего дворянского происхождения и только благодаря ему милостью короля Франции получал казенную стипендию, а значит и образование. Что ему за дело до короля! Разве народы, конце концов, не имеют права управлять собой сами! Если та говорит новая, только что пробудившаяся Франция, значит, и его родной остров должен объявить себе свободным и бросить с себя цепи. «Сограждане! Пара настала! Вооружайтесь! Пусть все носят кокарды новой эпохи, мы создадим национальную гвардию, как в Париже. Отберем у войск короля оружия — средства власти. Я умею обращаться с пушками, я поведу вас!». Он теперь то стремительно шагает по улицам во главе растущей толпы народа, в которой есть и стремление к свободе, и жажда перемен, то выступает на площади со страстными речами, полными надежд, настоящий трибун! Да, живя среди этих людей «…рано начал понимать человеческую душу», скажет он позже.
И вдруг полный откат назад, жители гор не поддержали восставших и, когда прибыли регулярные части, этих революционеров раздробили на небольшие группы и разоружили, правда, вовремя сообразив никого не арестовать. Бонапарт пишет в пылком стиле времени, затем — вихрь обвинений и призывов: «На виселицу чиновников короля! Оружие — гражданам Корсики!». Поспешно созданный комитет вместе с ним подписывает эту бумагу. Наконец приходит курьер с сообщением, что, острова Корсика получает такие же права, как любая провинция Франции, и по предложению Мирабо, Паоли вместе с другими борцами за свободу возвращаются из ссылки. Наполеон вне себя от изумления, Корсика — провинция Франции? Значит, несмотря на новые идеи и даже именно благодаря им, мы они все теперь — французы? Странная Свобода! И Бонапарт составляет пламенный манифесты к своим сограждан, ищет приверженцев в новом клубе, продвигает старшего брата в городской совет. И продолжает писать историю Корсики, когда-то начато в Валансе, и читая своей маме вслух отдельные отрывки из нее.
Бонапарт пылко излагает Паоли свои воинственный планы — силой отобрать остров у новой Франции. Паоли преисполнен гордости и ужаса, теперь он чувствует, что автор «Писем с Корсики», в самом деле притязает на свое «Я». И Паоли говорит, сокрушенно покачав головой: «Ты отстал от времени, Наполеон, ты всё еще живешь в веке Плутарха».
Наполеон возвратился во Францию. Притом он значительно просрочил время своего отпуска, тем не менее, он не только не подвергся взысканию, но за все время получил жалование и даже повышение по службе в чин капитана. Вместе с этим Наполеона перевели в другой полк. Положение здесь Наполеона стало хуже прежнего. Его тянули к себе корсиканские смуты. Наполеон вновь проситься в отпуск. Его не отпускают. Тогда он удаляется на Корсику самовольно и, состоя капитаном французской армии, добивается того, чтобы его в то же время на Корсике назначили подполковником национальной гвардии.
В 1790 году он опять уже на родине уже не с официальном отпуском, а как дезертир французской армии. В этом промежуток времени он увиделся с Паоли, который возвращается на свою родину, как триумфатор. В депутации, которую корсиканцы отправили во Франции встречать своего национального героя, участвовал также старший брат Наполеона, Жозеф.
Учредительное собрание только что утвердило на Корсике французские законы. Мирабо заявил с трибуны, что пришло время призвать изгнанных патриотов, защищавших независимость острова, и Паоли вернулся. Бонапарт был принят, как родной сын — старым другом своего отца. Юный энтузиаст сказался лицом со своим героем, который только что получил звание генерала-лейтенанта и был назначен военным комендантом Корсики.
Выборы глав администрации департамента прошли спокойно. На состоявшемся в Орецце предвыборном собрании Паоли, вновь возглавивший силы обновления, вознес хвалу великодушной французской нации: «Вы были ее товарищами по несчастью в рабстве, ныне она желает, чтобы вы стали ее братьями под общим знаменем свободы». Словом, автономия исключалась. Генерал призывал корсиканцев «незамедлительно поклясться в верности безоговорочной поддержкой благородного гражданина». Покровительство революционной Франции казалось ему гарантией полной ассимиляции. Скорее всего, его устраивал союз на федеративной основе. В его выступлениях Корсика именуется «родиной», тогда как французы «собратьями», а не «соотечественниками». Эта позиция разделялась, по-видимому, и Наполеоном, который делал все возможное, чтобы завоевать доверие Паоли, растопить лед, в их отношение, найти пути к сближению с генералом, конечно, он видел, что Паоли приблизил к себе Поццо ди Борго: он явно выдвигал этого скрытного, и осторожного молодого человека. Что таилось за этим? Что могло их сближать? С весны 1790 года Поццо ди Борго поворачивал вправо. Судя по его записям, он относился к революционной Франции с недоверием. Видимо, уже тогда ему были не чужды сепаратистские стремления. Не на этом сходились их интересы?
Бонапарт замечал и перемены в умонастроении друга юности, и вниманием к нему Паоли. Для него не было неразгаданным, что люди Паоли стараются держать клан Бонапартов подольше от капитанского мостика. И всё-таки Бонапарт продолжал упорно поддерживать Паоли. Его письма к Поццо ди Борго, к Жозефу показывают, что он даже афишировал свою привязанность к генералу.
Когда в Аяччо стало известно о том, что Баттафуоко — депутат от корсиканского дворянства в Национальном собрании — позорил Паоли, Наполеон Бонапарт был одним из первых, выступивших против Буттафуоко.
Уже готовясь к отъезду во Францию, Бонапарт в январе 1791 года пишет обвинительную речь против Буттафуоко, являвшуюся в то же время и панегириком генералу Паоли.
«О, Ламет! О, Робеспьер! О, Петион! О, Вольней! О, Мирабо! О, Барнев! О, Бальи! О, Лафайет! Этот человек осмеливается сидеть рядом с вами! Обагренный кровью братьев, запятнанными бесчисленными преступлениями, он осмеливается называть себе представителем нации, он, продавший её».
Бонапарт прочел ее в Патриотическом клубе, созданном в 1790 году в Аяччо. Памфлет имел большой успех, его автору шумно рукоплескали. Председатель Клуба Массериа в письме к Наполеону сообщал: «Патриотический клуб, ознакомившись с произведением, в котором вы раскрываете с тонкостью, равной силе и правдивости, тайны замыслы презренного Буттафуоко, постановил его опубликовать».
Прибыв в Париж 1791 году без всяких средств, Наполеону пришлось очень сильно бедствовать, тем не менее, и на этот раз он вышел победителем. Задержавшись в небольшом селении Серв, близ Сен-Волие, он пишет письмо своему дяде Фешу, пронизанное чувством уверенности. Его по-прежнему интересуют политические вопросы. «Я вижу повсюду крестьян, непоколебимых в своих убеждениях. В особенности в Дофине; они все даже готовы погибнуть ради защиты Конституции». Или же: «Женщины повсюду роялистки. Это не удивительно. Свобода более красивая женщина, чем те, кого она затмевает». В тот же вечер, в той же деревушке, он набрасывает начало сочинениия о любви.
Он продолжает много читать, и как всегда, составлет обширные конспекты. Наверное, он ждал в эти дни, заполненные своим трудом, ответ от Паоли оценки первого своего печатного произведения, с которым он связывал много надежд. И вот, наконец, долгожданное письмо пришло. «Многоуважаемый сеньор Бонапарте! — писал Паоли. — Вместе с вашим письмом от 16 марта я получил печатные экземпляры, посланные вами. Не трудитесь опровергать ложь Буттафуока: этот человек не может иметь влияние на народ, всегда ценивший честь и теперь вернувшийся к свободе. Произносить его имя — это доставляет ему удовольствие… Предоставьте его презрению и равнодушию публики…».
И далее пространно, тем же холодом тоном Паоли продолжал читать нотации молодому корсиканскому патриоту. Ни одним словом он не выражал одобрения автору памфлета. Напротив, с той же недоброжелательностью он ему выговаривал за промахи, он отчитывал Бонапарта, как мальчишку.
Из письма корсиканского вождя следовало, что сочинение, на которое он возлагал столько надежд, принесет больше вреда, чем пользы; это не было сказано прямо, но таков был общий смысл письма. Столь же решительно Паоли отказал удовлетворить просьбу Бонапарта — прислать материалы по истории Корсики, Паоли ответил Жозефу: «Я получил брошюру вашего брата, она произвела бы лучшее впечатление, если бы была сдержаннее и показала бы меньше пристрастности. У меня есть иные заботы, чем думать сейчас о судьбе данного сочинения…». Это было вторично высказано осуждении «письма» Бонапарта и решительный повторенный отказ помочь ему в подготовке переворота на Корсике.
Паоли отталкивал от себя Наполеона Бонапарта. Важнее слов был пренебрежительно безразличный тон письма: так разговаривают с человеком, который не достоин внимание.
Для Бонапарта это означало крушение всех надежд. Его иллюзии рассеивались. Но не было сомнения в своих, что к его патриотизму теперь уже примешивались, — в значительной степени, его честолюбие. Он хотел, так или иначе, играть большую роль в своем отечестве и рассчитывал добиться этого с помощью Франции! Однако, прежде чем ему надлежало вернуться в свой гарнизон, так как он уже и так слишком продлил свой отпуск. Французская армия распадалась, поэтому рады были каждому офицеру, которой возвращался под ее знамена. Наполеон получил даже повышение.
Он был в Валансе, когда пришло известие о попытке бегства Людовика XVI и его семьи — попытке, сразу, один ударом, разрушавшей тот тонкий слой, который все еще прикрывал сияющую пропасть между короной и новой Францией, увеличивавшуюся с каждым днем.
Его республиканизм не был случайным увлечением. В трактате «Республика или монархия», начатом в те дни и оставшемся незавершенным, строй его мыслей показывает, что он отдавал предпочтение республике. В «Диалогах о любви», который относил к тому же времени — лету 1791 года, Бонапарт доказывает преимущество гражданского долга в жизни человека и прямо говорит, что, если интересы государства, народа, нации потребуют, каждый обязан «быть солдатом».
Бонапарт с увлечением работает в эти дни под сочинением на конкурс, объявленный академией Лиона. Тема академии, следующая: «Какие истины и чувства более необходимы людям для счастья?». На третьем году революции этот вопрос звучал почти риторически. Бонапарт это не смутило. Вряд ли он рассчитывал повторить Жана-Жака Руссо — добиться такого же успеха, как автор трактата, представленного на конкурс Дижонской академии. Вероятнее, ему не терпелось систематизировать свои мысли, отчетливее сформулировать свои убеждения. В это время он занимается со своим младшим братом Луи. С утра по привычке он будил брата и давал ему уроки. В одно такое утро Луи было лень вставать, Наполеон взял палку и стал стучать по потолку, наконец, сонный Луи спустился.
— Что это с тобой сегодня, брат? Кажется, мы ленимся? — спросил Бонапарт.
— О, брат, — ответил Луи, — мне снился такой чудный сон!
— И что тебе снилось?
— Мне снилось, что я король.
— А кто же тогда я? - спросил, пожимая плечами капитан. — Ну, ладно, за дело!
Трактат Бонапарта доказывал, что он по-прежнему принадлежит к радикальному крылу французской политической мысли. Как якобинец того времени, он декларирует преклонение перед Руссо. В стиле эпохи в приподнятой, патетической речи он восклицает: «О Руссо! Почему было надо, чтобы ты прожил лишь шестьдесят лет. В интересах истины ты должен быть бессмертным!».
Эпоха революции с ее стремительным развитием событий и динамизмом вносит поправки в руссоисткое мировосприятие Бонапарта. Как вожди якобинцев Робеспьер и Сен-Жюст, преодолевшие созерцательность руссизма, принцип революции, рожденный ее динамикой, полностью соответствует его внутреннему складу. В этом смысле якобизм молодого Бонапарта также не случаен. В трактате для Лионской академии он славит энергию, силу, действенность. «Энергия — жизнь души», — пишет он, и эта сжатая формула обобщает опыт концентрированной воли масс, преображавших на его глазах мир.
Мрачная прелюдия 10 августа 1792. Настало 20 июня. Недавно приехавший Наполеон в столицу Франции, встретился со своим давним другом Бурьен за завтраком у ресторана на улице Сен-Оноре. Они заканчивали есть, когда были привлечены к странному и страшному шуму и криками: «Да здравствует нация! Да здравствуют санкюлоты! Вето долой!». Это была толпа из шести или восьми тысяч человек, ведомая Сантером и маркизом де Сен-Юргюгон, спускавшаяся из окраин Сен-Антуан и Сен-Марсо и направлявшаяся к собранию.
— Пойдем за этой черни — сказал Бонапарт.
Молодые люди тотчас направились к Тюильри и остановились на террасе у воды. Бонапарт прислонился к дереву, Бурьен сел на парапет.
Оттуда они не видели, что происходило, но все стало им понятно, когда одно из окон, выходивших в сад, открылось, и Людовик XVI появился в нем. Кто-то из толпы протянул ему красный колпак на конце пики, и он надел его. Молодой Наполеон, остававшийся до тех пор неподвижным, пожал плечами и выругался по-корсикански.
— Какой олух!
— А что ты хочешь, чтобы он сделал? — спросил Бурьен.
— У него были пушки! Надо было расстрелять четыре или пять сотен этих мерзавцев из пушек, — ответил Бонапарт, — остальные бы разбежались.
Весь день он говорил только об этой сцене. Она произвела на него одно из самых сильных впечатлений, которые он когда-либо испытывал.
Так перед глазами Бонапарта прошли первые события Французской Революции. Простым зрителем он был очевидцем в расстреле 10 августа и резне 2 сентября.
Как уже упоминалось, юный Бонапарт, будучи последователем Руссо и Рейналя, «другом равенства и свободы», как говорили в XVIII веке, в то же время оставался пылким корсиканским патриотом.
Времена революции — это времена хаоса, так и в жизни самого Наполеона, он искал своего пути, но еще не нашел. Во Франции было много недовольных революцией. Никто поначалу не собирался свергать короля и заводить республику — дело это было настолько новое и непривычное, что здравомыслящие люди его инстинктивно опасались.
Революция напоминает праздник в деревни и после бурной пьянки, а на следующий день просыпается от головной боли и других частях тела после пьяной дракой со седом собутыльником, а потом осознают и что выпили слишком много. Так вот, с революциями обстоят точно также. Даже если никто поначалу специально и не хотели резких телодвижений, сама логика событий, сами взбудораженные многомилионные массы очень быстро начинают громоздить вовсе уж жуткие комбинации.
Дворяне массами побежали за границу — и начали создавать там армию вторжения. Тем временем во Франции создавали свою армию, новую, революционную, которой предстояло на штуках принести счастье и свободы остальной Европе.
Это французская революционная армия браво ринулась к соседям — в Италию, Голландию, свергать феодалов, делить землю, вешать попов и нести "просвещение".
Вот тут уже Европа, мрачно призадумавшись, начинает собирать армии и шлет их к французским границам, сообразив, наконец, чем пахнут такие эксперименты в отдельно взятой стране.
К тому времени уже отрубили голову Людовику Капету — от чего в стране почему-то не прибавилось ни спокойствия, ни хлеба. Торговцы, не хотят продавать еду по мизерным ценам, установленным революционным правительством.  Париж голодает. А где взять много хлеба? Конечно, в деревнях. И вот все ринулись грабить французского крестьянина. Те, кто сопротивлялся отправляли на гильотину.
Гильотина нехитрый, но эффективный механизм для моментального отрубания головы, который придумал скромный французский интеллигент доктор Гильотен. Он никогда такого не хотел, он всегда полагает, бут-то понарошку — а потом в истерике головенкой о стенку бьется, когда завертится его мясорубка.
Брожения началось в Вандей там нашли силы в лице поле лояльной к монархам. В Вандея, которую до сих пор иногда оскорбляют эпитетами вроде "гнездо контрреволюции". Тамошнее крестьянство было, во-первых, самым зажиточными во Франции, во-вторых, по-настоящему набожными. Никому не понравилось, когда нагрянувшие из города крикуны стали выгребать хлеб под метелку, воля о европейском революционном пожаре, о помощи парижскому пролетариату и голландским братьям. Да вдобавок оскверняют церкви, убивают священников, обзываются как-то непонятно, но определенно оскорбительно — враги народа, мол, реакционеры.
Французская революционная армия выкушала в Вандею полмиллиона человек! Без различия пола и возраста.
И все это — в соответствии с теорией, разумеется. Ни одна приличная революция не в состоянии обойтись без теоретиков, иначе ее начнут путать с разбойничьей бандой. Теоретик нашёлся в лице Жан-Поль Марат. Швейцарский француз, вечный диссидент и бродяга, человек без родины и врач без диплома, страдавший какой-то экземой, из-за которой большую часть жизни проводил в ванне. Из ванны, он сыпал теоретическими обоснованиями, которые при всем своем многословии сводится к двух нехитрым истинам.
Первая. Для успешного развития революции нужна самая жестокая диктатура. А вторая — вех, кто против революции или хотя бы колеблется, нужно резать. Чем больше, тем лучше. Если нужно — хоть миллион.
А что сам Бонапарт делал в такие времена? чем он был занят? Корсика была порабощена и угнетена, и он с отроческих лет знал, что восстановление независимости его родины невозможно без освободительной борьбы.
Бонапарт был корсиканцем душой и сердцем, корсиканцем с головы до ног. Его корсиканский патриотизм был экзальтированным и преувеличенным.
В юношескую пору Бонапарту было присуще своего рода чувство гордости принадлежностью к племени свободолюбивых корсиканцев.
Бонапарт не только верный ее солдат — он внимательный ученик революции, быстро усваивающий ее уроки. Один из важнейших уроков, воспринятых им, — это понимание могучей силы, первенства дела над словом, умения действовать. Но видя, что не может достигать службы, он решил тем самом вернуться на Корсику.
В октябре Наполеон прибывает на Корсику. Жозеф потерпел поражение на выборах от сторонников Поццо ди Борго. Однако несмотря на это, Бонапарты по-прежнему пользуются дружеской поддержкой таких депутатов, как Саличетии, Чьяппе и Касабьянка. Наполеон встречается с Паоли. Последний, примкнув к Поццо ди Борго, принял его без особой радости. Желая отделаться от визитера, он посылает его во второстепенную по своему значению военную экспедицию. Между тем Наполеон отнесся к ней со всей серьезностью. В период, когда после победы при Вальми перед Франции начинают вырисовать обнадеживающие военные перспективы, родилась идея поставить на место враждебную по отношению к Революции Сардинию. Инициаторы экспедиции рассчитывали, должно быть, конфисковать запасы зерна для снабжения продовольствием юга Франции, но скорее всего, для устрашения Флоренции и Неаполя. Руководство операции было возложено на Трюге. Ему предстояло зайти в порт Аяччо и взять на борт корсиканских добровольцев. Однако ввиду трудностей, связанных с обеспечением взаимодействия его войск с войсками островитян, принимается решение о формировании двух самостоятельных экспедиций: пока Трюге будет осаждать Кальяри, корсиканцы нападут на остров Маддалена, отделенный от Корсики морским рукавом и обороняемый пятьюстами мало дееспособными сардинцами. На втором этапе операции Маддалене отводилась роль плацдарма для наступления на Сардинию. В этой экспедиции под командованием родственника Паолии — Колонны Чезари — предстояло принять участие Бонапарту.
Экспедиция оказалась неудачной, и все грехи свалили на Паоли. 2 апреля 1793 года в Париже Конвент вызывает Паоли, где Марат ему предъявил суровые обвинения. Брат Бонапарт Люсьен, подключившись к этой истории, обвинил Паоли в сепаратистских настроениях, Конвент даёт приказ задержать Паоли, но тот успел бежать на Корсику, чтобы попытаться расправиться с кланом Бонапартов. Наполеон тайно для него покидает Аяччо после письма, где ему сообщают об угрозе со стороны Паоли. Его семья находит убежище в Кальви, затем 11 июня 1793 года он переселяется в Тулон. Корсиканская эпопея завершилось. Члены семьи Бонапарта пробирались к морю, чтобы покинуть ощетинившуюся кинжалами землю. Они могли лишь сказать: «Корсика — страна не для нас».
—2—
Семья Наполеона оказалась в Тулоне в безопасности, но совершенно без средств к существованию. Единственный ресурс — капитанское жалование Наполеона, к которому что-то смог добавить и Люсьен. К тому времени, как им удалось перебраться в Марсель, Наполеон сумел получить место ночного сторожа на складе.  В конце концов, семейство выручил Жозеф — он съездил в Париж, связался с влиятельными друзьями и вернулся в сентябре 1793 года в Тулон с назначением для Наполеона военным комиссаром, ответственным за армейские поставки. Жалованье ему пожаловали в 6 тысяч франков — увы, ассигнациями, а не звонкой монеты, зато представилась возможность заработать на взятках от армейских поставщиков.
К двадцати четырем годам Наполеон прошел через жестокое душевное потрясение; он во многом разочаровался и готов был ко всему относиться с сомнением. И все-таки в нем не было ничего от Гамлета или Вертера, если можно поставить рядом имена этих во многом разных литературных героев. Это значит, что ему в равной мере были чужды и разъедающий принца датского червь внутренних сомнений, и пассивная меланхоличность юного героя Гёте.
В ориентации Наполеона на Революцию решающая роль принадлежит не столь идеологическим, сколь материальным причинам. Чтобы обеспечивать поселившуюся в Марселе семью, он вынужден был вернуться в армию, в четвертый артиллерийский полк, расквартированный в Ницце. Юг страны охвачен мятежом федералистов. Хотя хронология событий не до конца прояснена, один факт представляется бесспорным: «Ужин в Бокере» — свидетельство о его безоговорочной поддержке монтаньяров. Как и прежние юношеские работы Наполеона, этот памфлет написан в форме диалогов. Два купца из Марселя, один из Рима, фабрикант из Монпелье и офицер сошлись за столом в гостинице в беседе на злобу дня.
В Париже в ванне, Марата прикончила юная девушка из дворянок, взяв на себя обязанности трусливо сидевших по эмиграциям мужчин.
Смерть Марата, впрочем, не остановила террор. Даже, наоборот, разожгла — появился лишний повод орать о врагах народа.
Термин "враг народа" — это изобретение французской революции. Террор ширится. Мятежи начинаются уже по всей стране. Их подвалят со всеми усердием. В Лионе, правда, случается накладка, был послан туда разобраться комиссар Конвента Кутон, он казнил "всего" 113 человек, а приказ о разрушении города так и не выполнил на смену ему посылают других понадежнее — Колло д’Эрбуа и Фуше.
Фуше — якобинец, член конвента, убийца Людовика XVI. Он, который показал, как усмирить восстание роялистов. Он отобрал двести юношей из аристократических семей, обвязал их веревками, привязал к пушкам и расстрелял их. Затем Фуше написал прокламацию:
—Пусть эти трупы доплывут до Тулона, внушая ужас врагам республики!
У Тулона, топталась республиканская армия, город захватили роялисты, кроме того, там стояла английская эскадра. Тулон был непреступной крепостью.
А республиканской армией руководил, как это часто бывает во времена революций, неудавшийся художник. Революция — это театр, где вчерашний адвокат может играть роль диктатора, и тому подобно. И вот, вчерашний бездарный художник стал таким же бездарным командующим этой несчастной республиканской рами под Тулоном. Теперь смотрите, как поворачивается судьба. В это время ранили командира артиллеристов по имени Даммартен. Надо была так случиться, что именно в это время у Тулона приехал знакомый Бонапарту корсиканец Саллличети, посланный конвентом. Надо было: что именно в это время мимо Тулона, проезжал посланный за порохом в Авиньон Бонапарт, которое свое время у Тулона изучал панораму города. И вот Салличетии пишет бумагу в Конвент: «Рана Доммартена лишала нас начальника артиллерии, но на помощь нам пришел случай, мы встретили гражданина Буонапарте, чрезвычайно осведомлённого артиллерийского капитана, намеревавшегося отправиться в Итальянскую армию, и приказали ему занять место Доммартена».
Началось восхождение Наполеона Бонапарта. К Тулону были прикованы взоры всей Франции. Над древним французским городом развелся белый флаг Бурбонов — флаг казненного короля, и этот флаг навязывали стране английские, испанские, сардинские солдаты, вторгшиеся в пределы Республики. Битва за Тулон имела не только военное значение — то было, прежде всего, политическое сражение. Республика не могла его проиграть.
Саличетти представил Бонапарта генералу Карто, депутатам Конвента Гаспарену и младшему Робеспьеру. Карто был сорокадвухлетний здоровяк, в прошлом драгун, потом жандарм, затем художник, промышлявший батальной живописью. Он не имел ни военного, ни, впрочем, никакого иного образования и восполнял его отсутствие крайней самоуверенностью. По случайному стечению обстоятельств, возможному только в то бурное время, он быстро поднялся по ступеням военной иерархии, стал полковником, бригадным генералом, дивизионным генералом, а затем командующим армией — все это за несколько месяцев. По компетентному свидетельству Наполеона, «ни в расположении войск, ни в осадном деле Карто ничего не понимал».
Тогда же Бонапарт сводит знакомство с молодыми офицерами, которые сделают при нем карьеру: Дюроком, Мармоном, Виктором, Сюше, Леклерком и Дезе.
 «Как-то раз, когда одна из батарей занимала позицию, — рассказывал позднее Наполеон, — я попросил подойти какого-нибудь грамотного сержанта или капрала. Некто вышел из строя и прямо на бруствере стал писать под мою диктовку. Едва он закончил, как упавшее поблизости ядро запорошило письмо землей. «Благодарю вас, — сказал писарь, — песка не надо». Сама шутка, а также невозмутимость, с какой она была произнесена, привлекли мое внимание и обеспечили будущность этому сержанту. Им оказался Жюно».
 Бонапарт, получив назначение, является на командный пункт и предстает перед генералом Карто, великолепным мужчиной, позолоченным с ног до головы. Генерал спрашивает у него, чем он может быть ему полезен. Молодой офицер представляет ему приказ, обязывающий его явиться под командование генерала для руководства артиллерийскими действиями.
— Артиллерия? — отвечает генерал Карто. — В ней нет никакой надобности. Сегодня вечером мы возьмем Тулон на штык, а завтра мы его сожжем.
Однако, несмотря на свою уверенность, главнокомандующий не смог овладеть Тулоном, и ему пришлось запастись терпением до следующего дня. С раннего утра, захватив адъютанта Дюпа и командира батальона Бонапарта, он отправился в кабриолете проинспектировать возможности наступления. Под давлением Бонапарта главнокомандующий отказался от штыков и обратился к артиллерии. В соответствии с этим были отданы нужные приказы.
Как только они преодолели высоты, с которых открывался Тулон, покоящийся в своем саду, генерал выскочил из кабриолета и в сопровождении двух молодых людей направился в виноградник. Посреди него стояли несколько пушек, уложенных в ряд за бруствером. Бонапарт удивился. Генерал некоторое время наслаждается его состоянием, потом, повернувшись к адъютанту, говорит:
— Дюпа, это наши батареи?
— Да, генерал, - отвечает тот.
— А ядра?
— Их разогревают в соседних укреплениях.
Бонапарт не может поверить своим глазам. Он измеряет расстояние натренированным глазом стратега; от батарей до города по меньшей меры полтора лье. Сначала ему кажется, что генерал хочет, как говорится, прощупать юного командира батальона, но важность, с которой Карто продолжает развивать свои намерения, не оставляет ни малейшего сомнения. Тогда он просит обратить внимание на расположение батарей и выражает сомнение в том, что раскаленные ядра достигнут города.
— Ты думаешь? — говорит Карто.
— Боюсь, что так, генерал — отвечает Бонапарт, - во всяком случае, прежде чем нагревать ядра, можно зарядить холодными и проверить дальнобойность.
Карто находит идею остроумной, приказывает зарядить пушку и произвести выстрел. И в то время, как генерал ожидает, какой эффект произведет выстрел, Бонапарт показывает ему ядро, дробящее оливковые деревья и замирающее всего лишь на трети дистанции, предписанной генералом.
Испытание было убедительным, но Карто заявил, что «аристократы-марсельцы испортили порох». Однако ядра не летели дальше. Следовало обраться к другим средствам. Вернулись на командный пункт. Бонапарт просит план Тулона, разворачивает его и после краткого изучения  укреплений, построенных на вершине Монт-Фарон, возвышающейся над городом, вдавливает указательный палец в новый редут, возведенный англичанами, и произносит с лаконичностью гения:
— Здесь Тулон.
Карто буквально понимает слова Бонапарта и, обернувшись к Дюпа, говорит  адъютанту:
— Похоже, капитан Пушка не силен в географии.
Такого было первое прозвище Бонапарта. Мы увидим впоследствии, как придет к нему другое имя — маленький Капрал.
В этот момент вошел представитель народа. Бонапарт слышал о нем не только, как о честном и храбром патриоте, но еще как о человеке благоразумном и сообразительном. Командир батальона направился прямо к нему.
— Гражданин депутат, я командир артиллерийского батальона. В отсутствие генерала Дютеля и из-за ранения генерала Доммартена это подразделение находится под моим командованием, и я требую, чтобы никто не вмешивался в его действия, кроме меня, или я ни за что не отвечаю.
 — Кто же ты такой, чтобы отвечать за артиллерию? — спрашивает народный представитель, удивленно разглядывая двадцатитрехлетнего молодого человека, говорившего подобным тоном и с такой уверенностью.
— Кто я такой? — отвечал Бонапарт, увлекая его в угол и продолжая тихо. — Я человек, знающий свое дело. Но попал к людям, которые этого не знают. Потребуйте у командующего его планы баталии — и вы увидите, что я прав.
Молодой офицер говорил с такой уверенностью, что Гаспарэн не колебался ни минуты.
— Генерал, — сказал он, приблизившись к Карто, — народные представители желают, чтобы в трехдневный срок вы представили им план баталии.
— Для этого не надо ждать и трех минут— ответил Карто.
Генерал присел, взял перо и набросал этот знаменитый план. Вот он:
«Мы будем громить Тулон на протяжении трех дней, по истечении которых я атакую его тремя колоннами и возьму его. Карто».
План был отослан в Париж и передан в руки Кометета инженерных войск, который нашел его гораздо более веселым, чем компетентным. Карто был отозван.
Для судьбы Бонапарта помощь, оказанная Гаспареном, имела решающее значение. Карто был смещен. Командующим назначили генерала Дюгомье, опытного боевого командира. Он разглядел Бонапарта среди других офицеров, несколько раз беседовал с ним и проникся доверием. 25 ноября под председательством Дюговье собрался военный совет. В нем участвовали комиссары Робеспьер-младший, Саличетти, Рикор, Фрерон, старшие офицеры. Надлежало окончательно утвердить план операции. Комиссары Конвента, а их мнение было во многом решающим, поддержали план Бонапарта. Поддержал его и генерал дю Тель. Дюгомье также одобрил план. Теперь надо было от слов перейти к делу.
Комиссары Конвента предлагают присвоить капитану Бонапарту звание майора. План Наполеона был следующим. Необходимо завладеть фортом Мюльграв, именуемым малым Гибралтаром, контролирующим подступы к высоте. 11 декабря 1793 года принимается решение о начале операции. 17 декабря в час ночи форт Мюльграв пал. Во время штурма Наполеона ранило в бедро. 18-го англичане эвакуируют Тулон, а 22-го комиссары Конвента назначают Бонапарта бригадным генералом. 6 февраля 1794 года Конвент утвердит присвоение этого звания.
По протекции Робеспьера-младшего он назначается командующим артиллерией. Саличетти направляет его в Ниццу для подготовки экспедиции против Корсики. Один за другим Бонапарт разрабатывает планы нападения на Италию. Осуществлен предложенный им вариант обхода Альп, удерживаемых армией Сардинии, и захвата Онельи. 9 апреля 1794 года Онелья пала, что явилось очередным подтвержденным полководческого дара генерала Бонапарта. И все же, несмотря на протекцию Робеспьера-младшего, Комитет общественного спасения, похоже, не проявлял особого восторга. Карно призывал к войне до победного конца… на испанской границе. Бонапарт посылает в Конвент докладную записку, озаглавленную «Заметки о положении пьемонтской и испанской армий», в которой обосновывает преимущества нападения на Пьемонт. Он убежден, что война с Испанией неминуемо выльется в затяжную, а с учетом патриотических настроений испанского народа потребует огромных людских и материальных затрат. Зато, «…если начнут наступление армии, развернутые на границе с Пьемонтом, эта вынудит австрийскую корону приложить усилия к сохранению концепций нашей войны… В случае успеха мы со временем могли бы начать войну с Германией, напав на Ломбардию, Гессен и Тирольское графство, тогда как наши армии на Рейне нанесли бы удар в самое сердце империи».
Чтобы поддержать лично план наступления на Италию перед Комитетом общественного спасения, Огюстен Робеспьер отправился в Париж. Наступило лето, нужно было решать этот вопрос. Бонапарт в это время находился в Ницце.  Вдруг из Парижа пришло известие, которого не ждала не только далекая южная провинция, но и сама столица: поразительная весть об аресте в день 9 термедора, на заседании Конвента Максимилиана Робеспьера, его брата Огюстена, Сен-Жюста, Кутона. Робеспьер начал говорить, но ему не дали. Ему стало плохо, он попытался сесть на скамью, а они кричали:
— Не смей туда садится, это место Демулена, которого ты убил! И сюда не смей, — это место Вернью, который ты уничтожил!
Он пытался продолжать говорить, но от волнения поперхнулся. И тогда прогремели эти слова, которые закончили великую революцию.
— Кровь Дантона душит тебя, несчастный! — и был дан клич.
— В не закона! На Гильотину его! — жалкий конец диктатора, для истории ему надо было подняться на эшафот, как Дантону —и попрощаться не с народом, народ, чернь — пустое, но с историей, со славой! — затем их приверженцев и казни всех на другой день без суда в силу объявления их вне закона. Немедленно по всей Франции начался арест лиц, особенно близких или казавшихся близкими к главным деятелям павшего правительства. Генерал Бонапарт после казни Огюстена Робеспьера сразу оказался под ударом. Не прошло и двух недель после 9 термидора (27июля), как он был арестован (10 августа 1794 года) и препровожден под конвоем в антибский форт на Средиземноморском побережье. После заключения, продолжавшегося 14 дней, Бонапарт был выпущен: в его бумагах не нашлись ничего, что бы дало повод к преследованию. 
Итак, генерал Бонапарт вновь обрел свободу. Конечно, в дни термидорианской реакции бывший «фаворит Робеспьеров», как о нем говорили в ту пору, не мог рассчитывать на доверие и поддержку. Новые власти предложили Наполеону отправиться в Вандею. Героя Тулона хотели заставить усмирить бунтовавших крестьян. Он предпочел отставку и поселился в Париж. Он остался в штабе итальянской армии, где личные симпатии старого Дюмербиона скрашивали ему жизнь. План операции против Пьемонта, предложенный в свое время Бонапартом и поддержанный Огюстеном Робеспьером, был отвергнут Комитетом общественного спасения. Операции против австрийцев были приостановлены. Генерал Дюмербион и комиссары Конвента при итальянской армии питали самые дружелюбные чувства к способному генералу, но рисковать ради него своим положением не собирались.
—3—
Через две недели Наполеон гуляет по Парижу. Это был новый Париж. К власти на другой день гибели Робеспьера пришли деньги, бесстыдные и беспощадные. Вчера отрубили голову Конвенту и террору, а на другой день выросла новая голова Директории и деньги. Елисейские поля, где вчера можно было видеть унылые куртки санкюлотов, теперь заняли разноцветные фраки и трости с золотыми набалдашниками виде драгоценными камней. Состояние здесь делают каждый день, на слухе падающие и поднимающиеся курсы ассигнации. Обирают армию во время поставок, что еще постыднее — торгуют и спекулируют, в открытых колясках сидят женщины этих новых французов с обнажёнными плечами, похожие на античных богинь и одновременно на дам полусвета. Среди этого богатства, среди новой роскоши и появился этот неизвестный некому человек.  Более унылого существа, как писали о нем, трудно было представить. Он задолжал всем: бакалейщику, прачке, он таится в мансарде, он работает в военной министерстве, и посылает инструкции в Итальянскую армию, такую же нищую, как он сам. Он и в эти месяцы не переставал учиться и читать; он посещал знаменитый парижский Ботанический сад и обсерваторию, жадно слушал астронома Лапласа.
Но все эти занятия не удовлетворяли честолюбия и устремлений Бонапарта. Не найдя исхода своей деятельности во Франции, он просил послать его в Константинополь с военными поручениями. В то время (1794), когда императрица России — говорилось в записке, поданной им правительству — скрепила узы, связывающие ее с императором Германии. А в интересах Франции надо было помешать укреплении России, и сделать все от него зависящее, чтобы увеличить военные отношения с Турцией. «Этот народ — писал он — имеет многочисленное и храброе войско, но сильно отстал в технике военного дела.  Благодаря артиллерии, имеющей такое могущественное влияние на современную тактику относительно успеха и в обороне, Франция далеко ушла вперед, а Турция осталась далеко позади. Султан просил у французов прислать артиллерийских офицеров и, действительно, были от правильны несколько человек. Но их немного, они не так образованы, что получилось что-нибудь важное в результате их таможенной службы. Генерал Бонапарт, который с молодости служит в артиллерии, которой командовал при осаде Тулона, предлагает свои услуги поехать в Турцию с поручением от правительства. Он возьмет с собой 6 или 7 офицеров разного рода оружия, обладающих специальными познаниями в военном деле. Он будет полезен своему отечеству на этом пути и, если суметь увеличить военную силу турок, усовершенствует оборону главных крепостей турецких, и выстроит новые, чем окажет серьёзную услугу Франции.
Просьба Бонапарта была поддержана Понтекулаком и Жанком Дебри, но последний добавил, что полезнее было бы повышение Бонапарта, чем удаление из страны способного офицера, который может оказать серьезные услуги отечеству. Таково было мнение комитета.
Бонапарт все еще надеялся, как вдруг, рабочие которые потеряли право на объединение и не добились право на голосование, ожесточалось. Часовым, которые кричали «Кто идет!» им отвечали «Пустое брюхо!». Нищета казалась им невыносимой, что нувориши, наживавшиеся на революции, выставляли свою роскошь напоказ и устраивали балы, на которых женщина блистали в разорительных дорогих прозрачных платьях. «Пустое Брюхо» видело, как жиреет «позолоченное брюхо» которые одновременно именовались и «гнилым брюхом». Продажа национального имущества приносила миллиардную прибыль.  На развалинах общества веселились нувориши. Рядом с ними — осчастливленный класс: земледельцы. «Только крестьянин доволен… только он выиграл: он скупил почти все луга, поля, виноградники, смежные с собственностью эмигрантов…» Несмотря на дороговизны жизни, крестьянин не нуждался в куске хлеба. Торговля на черном рынке его обогащала. Тем самым он становился все более консервативным и желал иметь сильное правительство, которое наведет порядок во Франции.
Страна была измучена и, главное, утомлена «Народ казался истощенным, словно буйно помешанный, доведенный до изнеможения кровопусканиями, ваннами и диетой», — заметил Малле дю Пан.
 В продолжение нескольких недель 1795 года в Париже появились симптомы беспорядков. Террор закончился, роялистская партия подняла голову и замышляла союз с остатками якобинской партии. Напрасно Конвент, заканчивавший свое существование, уничтожил свою соперницу — Коммуну и разделил Париж на 12 округов и 48 отделений. Напрасно Франция санкционировала новую конституцию и новый декрет относительно выборов двойным плебисцитом 1-го вандемьера, III года (28 сентября 1795 года). В Париже, если принимали конституцию, то отвергали декреты. Волнение происходило во всех частях и округах Парижа. Такие ораторы, как Серизи, Делапот, Латарп, Воблан, поддерживали раздражение против Собрания, которое заканчивало свои заседания, и воспользовались его слабостью, чтобы организовать открытый бунт.
Это были самые районы, там было много стариков-бурбонов, и они вознамерились снести эту жалкую Директорию, этих воров уже никто не поддерживал, предместья хранили угрюмое молчание, там говорили: «Мы за власть, при которой хотя бы едят».
Руководитель страны, а но то время у штурвала Франции стоял продажный Баррас, рассудил, что лучшими защитниками против белых террористов окажутся бывшие красные террористы, опасавшиеся за свою жизнь. Он выпустил из тюрем тысяч республиканцев и раздал им оружие. Роялисты с призрением говорил об этом чертовом батальоне «любителей гильотины», но тем не менее защита революции была организована. Баррас решил поручить командование якобинским офицерам. Среди них в прочем он вспомнил об удивительном генерале, который взял непреступный Тулон, республиканец генерал от артиллерии, и в жалкую коморку Бонапарта постучали, ему пришлось играть выдающуюся роль 13 вандемьера.
Состоялся этот разговор. К изумлению Барраса Бонапарт согласился. Положение было действительно трудным. Противник располагал превосходством в силах в четыре-пять раз. Они готовили решающую атаку на дворец Тюильри, где заседал Конвент, и пять тысячи солдат в распоряжении правительства было явно недостаточно, чтобы противостоять могучим силам мятежников. Устранить роковые последствия численного превосходства противника можно было, лишь прибегнув к самым сильным средствам — к артиллерии.
Бой продолжался часа четыре, причем погибло около двухсот человек, но Конвент был спасен, а вместе с ним и республика, на которую он опирался. Спасителем же был Наполеон, корсиканский эмигрант, сначала ненавидевший короля и народ Франции, затем презиравшей их и теперь спасший республику для того, чтобы потом повалить и на ее месте воздвигнуть собственный императорский трон!
«Счастье мне улыбается!» — писал 18 вандемьра Наполеон своему брату Жозефу. И действительно, молодого генерала Баррас сначала  назначил помощником главнокомандующего внутренней армией, а через несколько дней он был произведен в дивизионные генералы, и когда Баррас вступил в Директорию,  Наполеон сделался главнокомандующим в Париже. Он был теперь правой рукой Директории и Совета старейшин и служил гарантией сохранения власти.
Все двери были для него открыты, так как он пользовался влиянием. Всегда заботливо относившийся к своей семье и помогавший матери даже из своих скудных средств, он, конечно, тотчас же постарался получе пристроить своих братьев: Жозефа был сделан консулом, Луи произведен в офицеры,  а Люсьен назначен военным комиссаром в северную армию.
Младшего брата, Жерома, он вызвал в Париж и поместил в школу. Разумеется, Наполеон не забыл ни мать, ни сестер. Он вспомнил так же о дальних родственниках и своих прежних друзьях, и все извлекли выгоды из его внезапного повышения. Ему видимо доставляло удовольствие расточать на них свои благодеяния, но он не упускал из вида и то, что таким путем  приобретает среди них преданных союзников. Наполеон продолжает стремительный взлет: теперь он командует Парижским гарнизоном.
Баррас и не только он и все депутаты Директории думали «Если наступит мир, мы погибнем» Поэтому Директория вернулась к старой мечте Карла VIII — завоеванию Италии. Испытывая слабость во внутренней политике, во внешней Директория строила смелые планы: победить Австрию в Италию. А Англию — в Ирландии. Но кто возглавит эти экспедиции? Требовались якобинские генералы опытные и честные войны. В Ирландии послали Гоша, а в Италии — Бонапарта, который давно просился там, «генерал вандемьер» имел право на признательность Баррса, который целиком на него полагался, уложив искусно в постель молодого корсиканца одну из своих прежних любовниц, и делает он это галантно, так всё же был рожден в галантным веке.
Ее звали Жозефина Богарне, она была женой гильотинированного генерала Богарне, у нее было двое детей. Она и сама ждала гильотины в тюрьме, когда произошёл переворот, и прямо из тюрьмы эта красавица, да нет, не красавица, она была обаятельна, попала к Наполеону. Представьте себе густые волосы, глаза миндалевидны, роскошное тело креолки, грацию маленькой кошечки. У нее были плохие зубы, но она мало говориала,  что придавало ей некую загадочность. Знакомство с Бонапартом состоялось в то время, когда он решил отобрать оружие у населения. Сын Жозефины и генерала Богарне принес шпагу отца с просьбой оставить ее у себя, ну, конечно же, Бонапарт, удовлетворил его просьбу, так как генерал Богарне выиграл шестьдесят сражений, больше, чем многие полководцы мира.  Жозефина пришла поблагодарить Наполеона за такую услугу.
И он уже пишет ей: «Я пью из твоих губ, обжигающих пламенем, я засыпаю и просыпаюсь с мыслями о тебе. Не смей отвечать мне на моих поцелуи, потому что твои поцелуи сожгут меня дотла». И она уже пишет: «Он хочет жениться на мне, он предлагает стать отцом для моих детей, но я не люблю его, во мне есть только теплые чувства, но меня пугает его страсть, моя юность прошла». Она была на шесть лет старше его: «…моя юность прошла и кроме того, меня пугает жажда власти, это жажда подчинять всех и вся, я боюсь, что он попросту раздавит меня». Но она вышла за него замуж.
Бонапарт пренебрег и недовольством матери, несмотря на то, что привык считаться с ее мнением. Он никого и ничего не слушал. Он проводил вечера в особняке госпожи Богарне на улице Шантерен. И 8 марта зарегистрировал брак с Жозефиной, свидетелями с его стороны были Баррас и Тальен. А свадебным подарком от Барраса было назначение Наполеона командующим Итальянской армии. Через пару дней после медового месяца он уже мчался в эту армию.