Два тёплых дня из детства

               
Мне десять лет. Расскажу о том далёком, неповторимо прекрасном времени, когда всё многообразие мира виделось лишь отдалённым размытым фоном родного дома и двора, когда мой детский мир недалеко и ненадолго высовывался за их пределы!

Двухэтажный дедушкин дом цеплялся забором из бутового камня за стайку с ледниковым погребом внутри. Дальше шли деревянные постройки четырёхметровой высоты: лопаз,сарай с курятником в глубине, конюшня,амбар, огромный навес с капитальной лестницей, ведущей в г-образный сеновал с остеклёнными рамами и дверцей, через которую закидывалось сено. Через дверцу сеновала можно было легко вылезти на пологие крыши и ходить по ним. В углу двора, дедушка разрешил дочке построить одноэтажный кирпичный флигель, в котором я и поселился с родителями и старшей сестрой Риммой.
За нашим домиком стоял колодец, а дальше, до самых ворот, тянулся двухметровой высоты старинный каменный забор.
Было одно место,- скол в углу этого забора на территории огорода, через который мы с двоюродным братом Ринаткой любили проникать к соседям скрытно, или, наоборот, выпрыгивать из шкатулки своего двора с пиратским криком. Там в двухэтажном многоквартирном жактовском доме, жило много детей. В их дворе не было места для зелёных насаждений, всё истоптано и избегано. Лишь вплотную прижавшись к забору в районе нашего лаза, теснились дички. Дети их постоянно пожёвывали. На деревья смотрели окна Артемьевых, которые ревностно приглядывали за тем, чтобы дети не лазили по стволу, не ломали ветки. После первых заморозков они собирали оставшиеся плоды, делали варенье.

В те дни, которые я сейчас вспоминаю, на дворе стояли трескучие морозы, из-за чего отменили занятия в школе.
Я нахлобучил шапку-ушанку, натянул длинные, выше колен, валенки, передвигаться в которых было нелегко, мама туго подвязала на поднятый воротник моего пальто шарф, и я отправился гулять. Во дворе озорничавшая с утра метель, сбрасывала с крыш снежинки. У земли подхватывала их, сбивала с насиженных мест другие, осевшие крупинки снега и, перемешав, ваяла крутые гладкие барханы.
Мы забрались с братом по приставной лестнице на крышу сарая и по очереди спрыгнули в снежный сугроб. Потом я залез на более высокую крышу навеса, осторожно добрался до края и сильно испугался высоты. Ползти обратно по, местами скользкой крыше, было не безопасно.
Вышедший из сарайки с охапкой дров, дедушка Зариф, кажется, испугался не меньше меня. Бросая попеременно взгляд то вниз, чтобы самому не поскользнуться при движении по снежному накату двора, то вверх на внука, он быстро подошёл, и, встал подо мной, указывая на место в сугробе, куда можно смело падать.
Зачем сюда забрался,- думал я в страхе. Между тем, там далеко внизу, на меня смотрели дедушка, двоюродный братец Ринат, который был на два года старше меня, и оказался более предусмотрительным, чем я, и мама. Заметив меня из окна, она выбежала из дома с возгласами:
- Ай-я-яй, сейчас же, спускайся!
Из шаловливого мальчишки, который, до этого, прыгая с невысокого сарая, разваливал аккуратно наваленные дедом снежные кучи, набирал полные валенки снега и забегал домой в заснеженной одежде, я на глазах превращался в героя!
В недавнем школьном сочинении на тему: «Кем я хочу стать», с гордостью сообщал - лётчиком-истребителем. Потом, когда учительница зачитывала его, в числе заслуживающих внимания, скромно опускал глаза. На самом деле, в это время, взмывая в недосягаемую высь, я «носился» над всеми на сверхзвуковом истребителе! Дрожите пацаны, меня обижавшие, кусайте локти девчонки, бывшие ко мне равнодушными!
Но вот пришло время катапультироваться! Толкаемый обжигающим ветром, я слетел с четырёхметровой высоты в снег, в ту же секунду белым парашютом, окружившим меня по пояс. Дедушка с озабоченно удивлённым видом, молча, протянул руку, помог выбраться.
               
Говорили, что несколько лет назад, дедушка Зариф, а ему было тогда под семьдесят, потерял равновесие, упал с крыши на траву и изрядно потряс внутренние органы. Винили в этом, жившую, в подъяре, моложавую бабку Амину. Завлекла она его, якобы, чашечкой чая с пирогами, а может и ещё чем-то покрепче, и ласково попросила залатать крутую крышу своей избушки. Если бы не свалился, так, наверно, и захаживал бы к ней, по вечерам, никто бы не дознался.
Он был худощав, мой дедушка, неказист, но энергичен. Носил усики и аккуратную заострённую бородку. Высоко растущие брови над маленькими округлыми глазами, делали его лицо немного удивлённым. За несколько лет до революции он с молодой женой и семьёй мелкого купца Гарифа переехал в поисках лучшей жизни из Татарии в небольшой торговый город Троицк.
К двадцати шести годам, работая приказчиком в маленьком частном магазине, он смог купить описанный выше дом с пристройками, лошадь, корову.
Через полгода после Октябрьской революции, летом восемнадцатого, после захвата Троицка белочехами, ещё на год вернулись в город прежние времена. Во время сражения и в первые дни после оккупации города, белогвардейцы под одобрительные возгласы части горожан, сотнями нещадно стреляли, рубили и вешали сторонников советской власти.
В душе, Зариф, не был против старых порядков, при которых его активность и предприимчивость давали не плохие дивиденды, но был всегда далёк от жестокости. Когда в тот год «красные» отстреливаясь, разбежались по городским улицам, рассыпались по дворам, Зариф предложил одному красноармейцу ради спасения жизни затаиться на сеновале. Но кто-то из преследующих беляков, заметил его проникновение во двор и не дал времени затихориться. Началась перестрелка. Сразу несколько белочехов забежали и открыли огонь. В ответ «красный» разбил стекло, стрельнул из окна нашего сеновала, выскочил на крышу и побежал по ней к соседнему домовладению. Дедушка рассказывал, что точно видел, как тот живой и невредимый спрыгнул к Грякловым, но что случилось с ним потом, не знает.
Позже, во времена Нэпа, дед организовал в районе Гончарки летний отдых для троичан с кумысолечением. Сколотил два дощатых домика для отдыхающих, конюшню для лошадей, занялся изготовлением кумыса. Жена Магира готовила еду, выполняла работу горничной…
В советское время трудолюбивый дедушка заключил договор с Гортопом на доставку угля населению. Иногда во двор заезжал самосвал, вываливал под навес уголь. Дед загружал углём гужевую телегу и на своей лошади до глубокой старости развозил топливо тем, кому оно было нужно в небольших объёмах.
               
Я долго отряхивался у порога варежкой и веником и только потом зашёл в дедушкин дом. Бабушка Магира как обычно сидела на кровати, в глубине комнаты, в повязанном на подбородке платке, с чётками в скрюченных руках и молилась. Более тридцати лет назад её сковал ревматизм. Предполагали, что тяжёлую болезнь суставов спровоцировала ледяная вода в проруби, в которой она слишком часто поласкала простиранное бельё. Полусогнутая, опираясь на палку - бадик, она с тех пор кое-как передвигалась по дому.
Я полез на печку, просушиться и отогреться. Лежал там и смотрел, как дедушка подбрасывает в топку уголь, а бабушка молится, беспрестанно, не приостанавливаясь на вдохе или выдохе, шепчет таинственные слова на благозвучном арабском языке. Было тепло и очень спокойно на душе.
После молитвы Магира-аби, опираясь на клюку, попыталась встать. На второй или третий раз, в раскачку, это у неё получилось. Подобралась к одному из низеньких окошек и отодвинула занавеску. Она прикрывала окно во время молитвы, потому что прямо, напротив неё, повесили на здании профтехучилища трёхметровый, не меньше, плакат Никиты Хрущёва с початком кукурузы в руках и с какими-то надписями под ним.
- Повесили, как икону этого Крущука – злилась бабушка.
Я любил копаться в ящиках буфета и комода. Хлебом не корми – дай пошарить.
- Не ройся там, - сердилась бабушка, грозила приподнятой палкой и медленно, но упорно начинала идти в мою сторону угловатой походкой.
Я хватал, заинтересовавшую меня безделушку, и в страхе убегал на второй этаж. Бабушка, придерживаясь за перила узкой деревянной лестницы, лезла, преследуя меня. Не знаю, что было бы, если бы настигла, но верил, что этого никогда не случится. В худшем случае, я становился по другую сторону круглого стола и ловил адреналин. Возможно, для неё эта погоня была своего рода нервной разрядкой, а может даже игрой. Только я воспринимал всё серьёзно, сердце учащённо билось – уж больно грозный у неё был вид. На самом деле она любила меня, была доброй и очень набожной. Не редко к ней заходили юродивые женщины: Тиле (дурная) Разия или ещё одна  со странным именем Ульмас (не умрёт). Они были крайне глупы, плохо разговаривали, неопрятно одеты, но неприязни во мне не вызывали. Я был научен бабушкой нормальному к ним отношению. Она никогда не сажала их за стол, но всегда угощала, задавала простенькие бытовые вопросы:
- Почему долго не приходила?  - спрашивала она у старушки Ульмас.
- Мама не пускала – глотая буквы и, неприятно слюнявя  губы, быстро отвечала та.

               
Внизу с печки мне был виден чисто убранный стол. Ничего, кроме фарфоровой сахарницы с комовым сахаром внутри. У крышки сахарницы отколота ручка, и все домочадцы приспособились класть её в перевёрнутом виде. Было даже приятно при чаепитии открывать сахарницу, цепляясь за внутренние края крышки, кошачьим движением четырёх пальцев.
Аби, смешав муку с топлёным маслом и сахаром, взялась стряпать на раскаленной плите альбу – нехитрый татарский деликатес к чаю. Скоро за брякает посуда, почувствуется завлекающий аромат индийского плиточного чая, нестерпимо медленно положатся на стол, прикрытые полотенцем, кусочки пирога «Губадия»с коричневатой творожной начинкой и ваза с конфетами «Кис-кис», «Тузик», «Чио-Чио-Сан». Позовут к столу.
Я достаю библиотечную книгу сказок и, лениво, полулёжа на печке, окунаюсь в сказочный мир. Но, даже отложив книжку, чувствую, что продолжаю жить в ней. В реальной сказке! Снег во дворе убирается сам собой, печь топится сама, еда варится, стол накрывается… А я лежу, как Илья Муромец на печи и жду своего часа, когда кому-то понадоблюсь. Я уже показал сегодня свою силушку и смелость, забравшись на высокую крышу и, бросившись вниз.

Напившись сладкого чая, и, насовав в карманы «Тузиков», мы с Ринаткой поднимаемся на второй этаж. Каждый из нас достаёт свою коллекцию этикеток от спичечных коробков. С важным видом рассматриваем новинки, подобранные большей частью на улице, хвастаемся, меняемся, если у кого есть двойные. Потом скатываем половик, и устраиваем на крашеном полу танковое сражение. Вытаскиваем, уже сделанные нами и проверенные в боях, пластилиновые танки размером с ластик. На месте гусениц для лучшего скольжения прилеплены спички и вместо дула пушки тоже воткнута спичка с фосфорной головкой на конце.
Мы выстраивали их напротив друг друга, по десять танков с каждой стороны определённого цвета, и по очереди набрасывали на них сверху, как авиабомбу, или катили понизу, как артиллерийский снаряд, металлический шарик от подшипника. Стреляющий игрок обычно перед выстрелом поджигал спичку-пушку одного из своих танков.
Когда старинные часы пробили 6 часов вечера, вспомнили, что договаривались встретиться с одноклассником брата Сашкой Артемьевым из соседнего двора. Мы поспешно оделись, вышли, перелезли через забор и не без удовольствия, отталкивая друг друга, позвонили в дверной звонок. У нас ни у кого не было звонков, а у него был, потому что Артемьевы могли не услышать стуки в дверь. Чтобы попасть в их квартиру, нужно было подняться по многоступенчатой лестнице через сенцы и пройти длинный коридор.
- Кто там?- послышался через приоткрытую в глубине коридора дверь, женский голос.
- Шурик дома?
- Он делает уроки. Через час приходите – выкрикнула тётя Оля.
- Татарчата пришли, - добавила она, обращаясь уже куда-то вовнутрь квартиры, прежде чем дверь вдалеке захлопнулась.
Тётя Оля, его мама, обладала высоким проникновенным голосом оперной певицы. Можете себе представить, как громко, проникая до самых костей, она орала на нас, мушкетёров, прошлой осенью за то, что мы ранили Шурика шпагой. После чего его отец, дядя Петя (кардинал Ришелье) заставил нас разоружиться. До этого Ринатка был Атосом, я Партосом, а Шурка Арамисом. Ринат сражался тогда с загипсованной рукой. Она у него почему-то часто ломалась.
Мы насаживали на толстую проволоку, жестяную крышку от банки, продырявленную посерёдке, делали рукоятку. Колющий конец проволоки загибали в целях безопасности и бились. Надо было, наверно, закруглить конец, а мы делали его крючком. Тогда, в дуэли с Арамисом, отдёргивая шпагу, я зацепил его руку, порвал ему рубаху и раскровил предплечье…
               
Мы вернулись в дом. Тётка сердито прикрикнула на нас:
- Бегаете туда-сюда, дом остужаете, снег таскаете.
Она работала главным бухгалтером в банке, жила с мужем алкашом, была шибко строгая, и я её недолюбливал. Она отвечала взаимностью. Когда раньше, идя на работу, она попутно прихватывала меня, чтобы отвести в старшую группу детсада, то шла, как мне казалось, чересчур быстро. Я старался, но всё-равно, отставал, никак не мог за ней угнаться на коротких ребячьих ножках.
- Вот, урод, злилась она, спеша на работу!
Почему-то некоторые обидные слова, услышанные в малолетстве, не забываются. Помню ещё, как сестра однажды, укладывая меня спать, пугала:
«Закрывай глаза сейчас же! Недоделанный. Откроешь - в погреб посажу!»
Она была старше меня на десять лет. Мама ушла на ночное дежурство, а ей надо было бежать на танцы в гор.сад. Подружки ждали...
               
От нечего делать мы с братиком стали слушать «Пионерскую зорьку» по радио. Полистали «Мурзилку», послонялись по дому, потом снова оделись и пошли к Шурику. Напросились посмотреть телевизор. Тогда, в середине шестидесятых, телевизор был роскошью. Его позволяли себе купить только зажиточные советские люди. Дядьпетя был машинистом тепловоза, хорошо зарабатывал, а Тётьоля – портниха надомница. Обшивала всех в округе.
Квартира состояла из коридора, незаметно переходящего в крохотную продолговатую кухоньку, и небольшой комнаты. Был ещё чулан, который они в тёплый период использовали под летнюю кухню. Если у нас летом в сенцах коптила керосинка, то у Артемьевых с шумом пылал примус.
Нас, и прилипшую к нам Гальку Шишкину, усадили на покрытый самоткаными половиками пол, аккуратно сняли ажурную накидку с телевизора и включили. Было только 2 канала чёрно-белого ТВ, и программы демонстрировались лишь несколько часов. Нам повезло - показывали передачу «Для тех, кто любит кино»…Отрывки из кинофильмов. Галька всё болтала, что многие из увиденных актёров есть в её коллекции. Девчонки собирали тогда открытки с изображением известных артистов.
Выйдя вместе с Шуриком во двор, увидели, что кто-то, далеко не самый большой и сильный, забрался на вершину снежной кучи, образовавшейся после очистки двора, и стал орать, будто он царь горы.
- Ах, ты так, салага! - завелись мы.
Царь нам был не нужен. Нас учили, что царей надо скидывать. Весело толкая друг друга, мы, мальчишки, и набежавшие девчонки, с разных сторон стали штурмовать снежную вершину, как Зимний дворец. Я не был забиякой, был добродушен. Худощавый, слабый в мышцах, я брал верх, иногда, силой духа. Когда не было другого выхода, закусывал нижнюю губу, напрягался всем телом, и шёл в атаку. Никогда не старался причинить кому-то боль, но один пацан, Валерка Николаев, первоклашка, на три года младше меня, нередко хныкал от моих толчков. Боялся меня. Подлизывался.
Забегая на тысячи дней вперёд, не могу не сказать, что встретил этого Валерку через много лет. Превратился он в огромного, в два метра в длину и чуть меньше в ширину, Валерия Иваныча. Я невольно подтянулся тогда, встретившись с ним, напряг до предела все свои дряблые мышцы, набычился, чтобы оставаться в авторитете. Глядя на него снизу высоко вверх, я старался смотреть твёрдым взглядом тренера, который учил его в детстве защищаться. Я делал вид, что был когда-то тем первотолчком, от которого он и стал впоследствии таким большим и сильным!
И потом, когда я шёл с кем-нибудь и видел издалека этого человека, непременно говорил, с усмешкой своему спутнику:
-Видишь того амбала? Я его бил!
- ??? Да, ну!!!
               
Стемнело. Незаметно подкрадывался к концу один из чудесных дней моего детства.
Перед тем, как уйти домой, я попросил бабушку рассказать сказку.
- Это не сказки, - обижалась она, - это истории жития пророков.
И она рассказывала на родном языке долго, выразительно и убедительно, так, будто сама всё это видела!
Перед сном, лёжа в кровати, я всегда твердил небольшую молитву на арабском языке, как учила бабушка. Это были не понятные, казавшиеся магическими, слова. После этого, верил - всё будет так же хорошо, как сейчас и даже лучше.
Поздно вечером, когда уголь в печи прогорал, дедушка выгребал золу и плотно прикрывал задвижки на трубе, чтобы сберечь тепло. Ночуя у него на втором этаже, я, когда все засыпали, на цыпочках подкрадывался к печке-барабану и приоткрывал чуток трубу. Уж больно страшные истории слышал я от матери о людях, не проснувшихся утром от угара. Бережёного - бог бережёт!
               
На следующий день, в воскресное утро, пока я спал, отец с дедом заканчивали разделывать в сарайке бычка, купленного и откормленного в складчину. С небольшим опозданием пришёл помочь Шамиль-абы, друг отца, мой будущий тесть.
Когда я вышел посмотреть, они заканчивали отделять острым, как бритва ножом, мясо от шкуры. В сарайке стоял тёплый мясной пар. Я радовался, что не видел начало страшной сказки, когда бычок стал превращаться в мясо. Вокруг суетились женщины с тазиками. Тётка уже накрошила лук в огромную сковороду, клала, нарезанную соломкой свежую печень. Витавший на кухне аппетитный запах жаренного, каким-то первобытным способом оправдывал убийство животного. Готовилось застолье. На дворе потеплело, стих ветер, слепило солнце. Мужья вели себя важно, как удачливые охотники, а жёны, по крайней мере, в этот миг, чувствовали удовлетворение от того, что когда-то нашли себе таких деловых мужиков. Порубили на пеньке мясо, стали делить. Папа шепнул маме, чтобы та, когда её изберут «третейским судьёй», с закрытыми глазами выбрала кучу мяса, сложенного справа от пенька. Внешне это выглядело бы, как справедливый выбор. На самом деле, отец специально откладывал на эту сторону более жирные куски для себя. Так мой дальновидный отец «оберегал» родственников и друзей от злого Холестерина. В те времена о нём ещё мало говорили.
Через часик после обеда, когда все разошлись по домам, дедушка позвал нас с братом помочь в одном деле. Заканчивался февраль, не за горами лето. Нужно обеспечить сохранность мяса в погребе. Зариф-бабай вынес пешню (длинную палку с металлическим наконечником), и принялся долбить лёд, вокруг колодца.
Колодцем нашим пользовались люди из соседних домов. Постоянно захаживали во двор бабы, увешанные коромыслами и мужики с вёдрами за водой. Дедушка внимательно следил за состоянием колодца и качеством воды. По мере необходимости чистил. Недаром в округе его звали кыющи Зариф (колодезный Зариф).
Вода расплёскивалась при разливании в вёдра, образуя зимой наледь. Дедушка убивал за раз двух зайцев: делал удобным для людей, не скользким, подход к колодцу и собирал сколотый лёд для пополнения ледника. Мы с братишкой взялись забрасывать ледяные куски в ящик, установленный на санки с кованными, загнутыми спереди полозьями. Специально ставили подальше и старались попасть, не промазать. Затем вдвоём подкатывали сани к погребу и, играючи, наперегонки, скидывали льдинки вниз. Закончив эту небесполезную игру, мы с помощью дедушки подправили снежную горку в углу двора, облили её холодной колодезной водой и к вечеру уже катались на фанерках. Перед сном мы договорились на завтра расширить ледяной скат с горки, и поиграть в «хоккей на валенках», используя самодельные клюшки.
               
Был близок к концу ещё один день беспечного детства, но впереди, казалось, ждёт полная приключений, счастливая, бесконечно большая жизнь! Так казалось.
На деле, постепенно, незаметно, сказочная защитная оболочка ослабевала, разрушалась. В меня стала бесцеремонно проникать безжалостная реальность, напоминающая о конечности бытия...
Уехала на учёбу в Казань Римма, переехал в областной центр Ринат с родителями, не стало дедушки, а через пять лет бабушки.
После продажи двухэтажного дома, двор поделился штакетником на две половины.
Отношения моих родителей с новой соседкой были натянутыми, и я редко заглядывал в неожиданно ставший чужим, дом. Дом, в котором теперь была другая мебель, чужая аура. Когда не стало соседки и моего отца, мы продали свой дом. Новые богатые хозяева снесли на следующий же год и наш дом и дедушкин. Выстроили коттедж.
После того, как бульдозером сравняли с землёй наши дома и хозяйственные
постройки я, как ни странно, с годами всё чаще стал «наведываться» туда, причём, именно в самое счастливое время своего там пребывания!

Это для БТИ наши дома и хозяйственные постройки во дворе - перечёркнутое прошлое. В архивах моей памяти они, до сих пор, - неповторимое настоящее!