Мой необыкновенный папа

 В середине семидесятых я неожиданно для многих оставил учебу на философском факультете Ур.ГУ и бросился с третьего курса, с "высоты" поста председателя НСО по диалектическому материализму, в толпу "простого народа." В то время народ уважали, про него слагали песни, писали стихи, снимали кинофильмы! Решил я тогда, с глупым юношеским задором, что жизнь бесконечно большая, и познавать ее надо снизу вверх.
Побывав в родных краях, зажмурился, ткнул пальцем в карту страны (поближе к южным широтам) - попал в Ростов на Дону. Значит, судьба, надо ехать. Не имея рабочей специальности, устроился на лесопилку. Там, на краюшке города, проработал станочником без малого год. Сперва доверили совать с улицы огромные некрамленные доски в окно цеха для распилки. Через пару месяцев запустили внутрь, поставили за маятниковую пилу. К тому времени, когда пришла телеграмма, что меня едет проведать отец, я уже с гордостью стоял за реечным станком, полной грудью вдыхал запах леса и древесную пыль. В отличие от отца, который работал почти исключительно головой, я всегда имел патологическую страсть делать всё своими руками, получая от положительного результата такого своего труда неописуемое удовольствие!

Бытие определяет сознание. Это фундаментальное марксистское изречение заработало в самом своем примитивном значении. Мое сознание стало меняться на глазах. Я нарезал и настругал реек определенного размера. На этом все - свободен! Делай, что хочешь, думай о чём угодно. Не так было в вузе.
Дискуссии с растеканием по дереву, с подгнивающими корнями, были бесконечны. Не было покоя в голове ни днем, ни ночью. Много там дров хотел наломать. Я должен был уничтожать "вредных насекомых" и "червей, подтачивающих древо марксизма". Удобрять и обрабатывать, «почву».
Мне сильно хотелось тогда быть полезным в этом особом, не для всех понятном, но нужном, как мне тогда казалось, деле. С восьмого класса почитывал заумные философские книги. И хотя факультет был идеологическим, коммунистом я все же не был и никогда не пытался им стать. Считал членство в партии формальностью карьериста. Я же тогда пытался докопаться до истины.
Наша учеба зиждилась на аксиомах, определенных, когда-то, основоположниками. Все высказывания Ленина оправдывались и канонизировались. Сказал он, к примеру, что А.Радищев материалист и революционер, значит, так оно и есть. Кружись вокруг этого определения сколь угодно, хоть диссертации пиши, только не выходи за рамки дозволенного. Сочинений у Радищева немного – всего-то две толстые книжки. Внимательно и смело изучив их, я убедился, что он не материалист вовсе, и не революционер.
- Интересно, - заключил доцент Емельянов, прочитав мои диссидентские доводы на 13-ти листах машинописного текста, - можно опубликовать в университетском сборнике. Только хватит ли у тебя сил? - настороженно спросил он.
- Каких сил, - не понял я?
- Да вот этих - он осторожно ткнул пальцем в мою хилую мускулатуру...
Иногда лучше вовремя уйти с ринга, чем пасть смертью храбрых, идя против Ленина. А силенок у меня, действительно, было мало. Когда сокурсника Мартьянова обсуждали на комсомольском собрании за переписку с сосланным в г. Горький академиком А.Сахаровым, у меня, действительно, не хватило сил поднять руку против его исключения из университета. Не смог я, восемнадцатилетний пацан, поднять руку и против исключения другого однокурсника за купание в городском фонтане в присутствии чешских туристов...
И вот я поднял обе руки - сдался. Разочарование, пришло, конечно, не сразу - вовсе не для критики коммунистических идей я "внедрялся"!
Отец прописал меня в «Дворянском гнезде» - самом престижном доме Свердловска, в квартире своего знакомого, Б.Минеева — бывшего зампреда горисполкома. Я нашёл у него кипу свежих журналов «Америка», издаваемых за кордоном на русском языке и прихватил несколько штук «для ознакомления с враждебным, буржуазным образом жизни». Вырвал несколько самых «противных» листков и демонстрировал их на летней практике в резерве проводников УЖД, читая лекцию по научному коммунизму. Смотрите,- говорил я, тыкая пальцем на «мазню» экспрессионистов,- вот оно тлетворное влияние Запада! Вы что-нибудь понимаете в этом? Такое безобразие творится у них в искусстве!
На занятиях по эстетике нас студентов водили на закрытый просмотр западных ужастиков, таких, например, как «Страна обезьян». Мы должны были убедиться в необходимости сохранения «железного занавеса» - наши люди не должны смотреть такие ужасные фильмы.
Поди-ка, брат, подумай, а тем ли ты занимаешься? - спросил я себя, уходя "в люди".
Верно, ли поступил? Не простой вопрос. С одной стороны, я, вроде как, "в воду глядел": лет через пятнадцать марксистско-ленинская идеология развалилась. С другой, - пожалуй, надо бы доучиться, не огорчать родителей, получить бесплатное высшее образование, не принимая близко к сердцу догматизм нашей философии. Параллельно со мной в юридическом институте Свердловска невозмутимо и упорно изучал наши законы троюродный братан по отцу, Эрнест. Он не выходил за рамки. Впереди его ждала должность заместителя ген.прокурора по приволжскому округу, погоны генерал-полковника юстиции, депутатство в Государственной Думе...

Отец воспринял мое решение без драматизма, хотя задействовал, в свое время, связи, чтобы я, имея не удовлетворительные познания на вступительных экзаменах по немецкому языку, "прошпрэхал" зээр гут (на отлично). Целую неделю отдувался тогда за меня в хоз.блоке университета, прикомандированный из далёкого Троицка, шофёр грузовика. В дальнейшем, отец выбил мне на время учебы отдельную комнату в одном из строительных общежитий Свердловска. Все условия — живи, учись, пропагандируй советский образ жизни!
И вот, я, неблагодарный отпрыск, в Ростове - далеком городе! За полторы тысячи километров от папы с мамой. Ни родных, ни знакомых, ни специальности.
Запечатлелось обилие пышных парков и темных, как южная ночь, негров. Грецкие орехи, у нас на Урале до почернения, прячущие свою вкусную мякоть в скорлупках высоких цен, здесь беспризорно валялись на тротуарах частного сектора в ожидании благодарных поклонов ранних прохожих. Спеша на работу
в 6 часов утра, я с жадностью уплетал на ходу этот калорийный завтрак. В служебном "Пазике", полусонные мы ехали за город на лесопилку. Раз в месяц, по субботам в цех приезжал генеральный директор деревообрабатывающей фирмы с бригадой бухгалтеров и других конторских служащих. Работали вместе с нами, выполняли план в авральном режиме. Я косился на полного, потного от тяжкой работы генерального, удивлялся и сомневался - уж не наказание ли какое он отрабатывает?
Вечером, после работы, в общежитиях, в неблагоустроенном съемном жилье частного сектора, подвыпившие мужики затягивали - "По Дону гуляет казак молодой...", а одна веселая, крепкая, носатая, сисястая девка грустно нараспев спрашивала -"Виновата ли я?..."
Отец, будучи в 65-летнем возрасте не мог не навестить любимого сына-беглеца. И я ждал его, знал, какие достопримечательности города надо ему показать. Это, конечно же, самые уютные рестораны и экзотические кафе под открытым зелено-голубым небом! Разумеется, архитектурные памятники он тоже, наверняка, любил, но из-за скудного четырехлетнего татарского образования не мог толком выразить всю глубину своего к ним отношения. Критическое же отношение к качеству, съеденной в ресторане или столовке пище, он мог выразить весьма недвусмысленно где-то в общественном туалете, а то и на улице, за зданием, не являющимся памятником архитектуры. Для поддержания своего стокилограммового веса в обществе, любил хорошо поесть, а выпивал совсем по «чуть-чуть», для аппетита. В тот вечер, тотчас по его приезду, мы отметили встречу в летнем кафе, которое я заранее облюбовал.
Папа сидел за столом, слушал мои рассказы, с нетерпением поглаживая скатерть, в предвкушении предстоящей трапезы. Я заказал множество самых вкусных, на мой взгляд, блюд. Отец со свойственным ему аппетитом в мановение ока справился с обильным ужином и с недоуменным и чуть завистливым взглядом поглядывал то на меня, то на мои переполненные тарелки, в которых я нехотя ковырял вилкой.
– «Не хочешь, что ли кушать?
- «Нет», радостно отвечал я ему, и с видом выполненного сыновнего долга, с интересом наблюдал, как быстро исчезают со стола остатки моих порций.
«Шула-ай (Вот та-ак)»- протянул он по-татарски, откидываясь на спинку стула, и, вытирая губы салфеткой – «расскажу дома матери, что тебя повидал, покормил! Завтра утром меня проводишь - уезжаю. Я ведь проездом, в деревню собрался, большой крюк для тебя сделал».
Я очень расстроился, когда на следующее утро нашел его не в гостинице, а по наводке горничных, где-то на окраине Ростова, в инфекционном отделении. Говорят, перед сном он от души поел "домашних" пирожков... Допуск в больничку был ограничен, и я мог лишь видеть снизу его полное, виновато улыбающееся лицо, сквозь небольшое зарешеченное оконце на четвертом этаже. Через пару дней больничных харчей ему удалось сбежать, так что, я мог еще целый день осторожно знакомить его с другими, подобными описанным выше, достопримечательностями славного города на Дону.
- Возвращайся в Троицк,- сказал он мне на прощанье. Мы с матерью скучаем. Я нашел для тебя интересную работу мастера по счетно-вычислительной технике. Пройдешь обучение в Рязани, со временем получишь должность инженера-электроники.
Я прислушался к его совету, вскоре вернулся, и с удовольствием проработал на указанном месте три десятка лет, до самой пенсии...

В молодости, в начале тридцатых, отцу были присущи ярко выраженные черты авантюризма. Этакий маленький татарский Бендер. Его поведение отмечалось практицизмом. Что бы стать "своим парнем", мог запросто сменить и имя и фамилию. С евреями он становился евреем - «гастролировал» одно время под фамилией Абрамов. С русскими – русским: менял при произношении букву «д» в своей фамилии на «н» и становился Ситниковым. Ну, а в родных краях, само собой, был коренным татарином.
По словам, его двоюродной сестры Рабиги, в молодости, неожиданно появлялся в деревне, зачастую с сомнительными документами, ставил штампы, печать и исчезал. Нередко оставлял с носом жителей окрестных удмуртских сел и играл с ними в прятки. При всем - притом, его действия обычно не носили уголовного характера. О жертвах таких авантюр говорили: «В следующий раз будет умнее!» Склонность к обману нередко проявлялась и в зрелом возрасте, когда требовалось для решения благой производственной задачи обвести вокруг пальца чиновников высокого ранга. Работая в течении десяти лет в должности начальника технического снабжения строящейся Троицкой ГРЭС, он слыл пробивным снабженцем. Отправляясь в служебные командировки, обычно прихватывал титульные бланки различных партийных или общественных организаций, чистые листы с печатями. При необходимости он, ориентируясь на месте, просил кого-нибудь вписать в них ходатайства для приобретения для ГРЭС материалов или оборудования. Писал, например, что комсомольская бригада простаивает - взяла обязательства досрочно сделать то-то и то-то, а того-то и того-то нет. Сам он был малограмотным. Подписываясь, рисовал начальную букву своей фамилии и накручивал завитушки.
Я часто встречал его сослуживца, товароведа Нагорного, который при каждой встречи добрым словом вспоминал моего родителя. Рассказывал, как, однажды, по инициативе отца и при его активном участии, на ГРЭСе провели крупную аферу. Подходили сроки сдачи первой очереди Троицкой ГРЭС, но блок к пуску был не готов – угля не было. Тогда, якобы, отец и предложил быстренько снабдить котельную старыми автопокрышками… Густой черный дым из трубы, наблюдаемый во всех уголках города, символ технического прогресса тех времен, запечатленный на фото, позволял телеграфировать наверх о досрочном пробном пуске ТГРЭС. За активное участие в подготовке к досрочному пуску первого энергоблока, отец стал первым в очереди на приобретение 3-х комнатной квартиры. Однако он отказался от нее в пользу более нуждающейся многодетной семьи, получив за это разрешение на полное благоустройство собственного дома на Амуре у заместителя министра электрификации и энергетики СССР т. Непорожнева.
Разломали асфальт на ул.Крахмалёва и проложили теплотрассу от котельной профтехучилища к нашему дому. Для того времени, а речь идёт о конце шестидесятых, это было круто. Разрешение, оформленное на фирменном министерском бланке с размашистым росчерком зам.министра, у нас сохранилось до сих пор, хотя и в достаточно затасканном виде. Его он нередко брал с собой, ведь, устанавливая деловые контакты, мог вынуть эту бумажку и заметить, между прочим, что находится в приятельских отношениях с заместителем министра. Помните фильм «Отпуск за свой счет»? Там артист В.Басов очень ярко продемонстрировал образ успешного снабженца советской эпохи. В те времена, чтобы слыть хорошим снабженцем, необязательно было покупать чиновников. Многого можно было добиться, имея хорошие связи, по блату, по бартеру.
- Если чего надо, обращайтесь к начальнику нашего стройуправления т. Рыбка. Попробуем помочь. После таких обещаний многим казалось, что они поймали золотую рыбку.
Отец очень любил пошутить. Легко сходился с людьми, был душой компании. Много болтал, рассказывал анекдоты. За некоторые из них пострадал в Сталинские времена. Возможно и не только из-за них. На рубеже тридцатых, сороковых годов он водил дружбу с местным писателем А. Климовым, которого арестовывали в свое время на несколько месяцев, обвинив в троцкизме. Климов долго жил и работал комсомольским вожаком и журналистом на крайнем севере. Много рассказывал отцу про те места. Вскоре папе представилась возможность воочию «полюбоваться» красотами северной жизни, только не по своей воле. Как «враг народа» он провёл 8 лет жизни в лагерях под Норильском. Запомнился рассказ о том, как с него выбивали «правдивые» показания. Заводили на несколько часов в узкую «душевую», настолько узкую, что нельзя было даже свободно повернуться, не задевая стен. Сверху из душевой лейки на голову медленно падали холодные капли воды. Присесть, передохнуть не представлялось возможным, так как сиденье было ледяным. А чтобы по выходу оттуда «просторная» общая камера не показалась ему раем, несколько месяцев его держали в «одиночке». Там, чтобы не сойти с ума от безделья, он периодически засовывал в соломенный матрац булавку и долго, потом рылся в нем, искал, испытывая нескромную животную радость, когда находил! Рассказывал, как в зимнюю стужу и пургу шли на работу, держась за канат,… Моя старшая сестра Римма только в восьмилетнем возрасте впервые увидела своего отца! Прибежала из школы, а в доме - посторонний дядя.
- "Познакомься, - это твой папа!"
Мне повезло в этом смысле больше.
С детства помню его, постоянно разъезжающего по командировкам. Мы с ним ладили. Грустно было провожать его и столь же радостно встречать – всегда приезжал с подарками. Из столицы он отправлял посылки с завидными для провинциальных ребят того времени игрушками, московскими сладостями! Однажды привез мне из Москвы санки с рулем и тормозами. Ни у кого таких не было! Когда его не стало, мне на протяжении многих лет казалось, и иногда снилось, что он просто задержался где-то и скоро обязательно вернется и не с пустыми руками...

Родился отец за несколько лет до революции, в Агрызском районе, в маленькой татарской деревушке на границе с Удмуртией. В 15 лет ушел, "куда глаза глядят". Поколесил по стране, пожил на берегах Амударьи, в Крыму, в Подмосковье...
Воспоминания об отцовской деревне относятся к разряду самых светлых и красочных картин моего босоногого детства. Бывал я там неоднократно. Впервые - в пятилетнем возрасте. Отчетливо припоминаю почему - то, один эпизод, как ночью, в поезде, отец ласковым, но настойчивым голосом вытягивал меня из сладких сновидений: Улым, тр,тр! (сынок вставай, вставай) подъезжаем. Не водилось у него никогда в голосе грубых, приказных ноток.
Выходили ранним утром на большой узловой станции Агрыз, шли по дощатому тротуару к автостанции. «Пазик» ходил в деревню один раз в сутки - после полудня. Отец вёл себя в родных местах по-хозяйски - смело останавливая попутные грузовики. Помню, как однажды, сидя у папки на коленях, подпрыгнул на одной из многочисленных дорожных кочек, стукнулся головой о потолок в кабине «Газона», заплакал.
Деревушка под названием "Старый Кызыл Яр" видится мне до сих пор как нереальный, сказочный мир! Хорошо помню искрящиеся, озорные глаза седобородого с осипшим голосом Муллы – абзы, его низкорослую сгорбленную жену. Отчетливо вижу грубоватые черты лица и даже губы моей дорогой тетушки Хажяр. Представляю ее крупным планом, потому что та беспрестанно целовала меня и умилялась. Трудно было не ощутить струящиеся из глубин ее души доброжелательность и гостеприимство!
У отца кругом родные, знакомые… Мы ходили не по улицам населенного пункта, как это сейчас принято, нет – она там всего одна, мягко спускающаяся под горку, с сельмагом по серединке – мы ходим по домам! Все нам рады, искренно улыбаются, приглашают к столу, угощают: предлагают откушать кыймак, ремщик, баурсак, губадию и прочие татарские деликатесы. На задворках каждого дома или речка, на которой, по слухам, Фердинант из Табарли голыми руками поймал огромную рыбину, или бескрайние поля с березовыми рощицами на горизонте.
Тесноватый дом тетушки был полон гостей, родственников, решивших, как и мы беззаботно провести несколько летних деньков вдали от городской суеты. Для нас, детишек, выделялся отдельный чулан с крошечным окошечком. Я любил там ночевать с пацанами – веяло сенной ночной прохладой, а утром - непривычной деревенской свежестью с отчётливо слышным сквозь сон петушиным приветствием. Спозаранку, отправлялись в самую, как мне казалось, главную достопримечательность деревни – конюшню. Там отец по-хозяйски предлагал выбрать любого коня. Выводил его, запрягал в телегу, давал вожжи в руки и…- моя восторженная душа подпрыгивала на каждой кочке!
Отец гордился своим племянником, Юлдузом. Уроженец этой глухой деревушки, закончил МГИМО, долго работал в Индонезии и Пакистане, в МИДе. Был чрезвычайным послом в Непале.
Моя мама, Зайтуна - вторая жена отца. Тихая, скромная, душевная женщина. Всю жизнь проработала акушеркой. Он познакомился с ней, когда работал в Троицке председателем Райпотребсоюза. Первую, Адию, он сосватал из соседней деревни в 1933 году. Женился и, вскоре, оставив годовалого сына, снова отправился странствовать.
Брошенная жена стала заслуженной художницей республики, ее картины-натюрморты разнообразят некоторые музеи Европы и США, а сынишка стал кадровым военным, мастером спорта...И, хотя, позже папка хвалился, что первым обнаружил в ней талант и заставил учиться, в дальнейшей судьбе её и сына он не участвовал. Я осуждаю его поступок.
Впрочем – нет «худа»» без добра. Что бы Вы читали сейчас, уважаемые, если б не родился автор этих строк? Пришлось бы ограничиться Толстым или Достоевским!
Почти каждый год отец посещал свое родное гнездышко, из которого выпорхнул в раннем возрасте, - оно подпитывало его энергией. В последний раз я видел отца живым в больнице. Мы сели в больничном дворике на лавочку. Я достал термос с супом, еще теплые оладушки. Когда он ел с аппетитом, я смотрел на него, как на сына. Обычно он сам прекрасно готовил и часто кормил всех нас! А теперь выглядел беспомощно, как ребенок. Я пообещал ему, что, как только он выздоровеет, мы вместе, на нашем «Москвиче», поедем в «Кызыл Яр». На следующий день его не стало...
Жаль, что не успел погулять он на моей свадьбе, не понянчил внучку от любимого сына. Лет за 15 до моей женитьбы он пытался познакомить меня с одной татарочкой – дочкой своего лучшего друга, директора местной автошколы. Помню, привели ее, усадили за стол…- как прозаично! Находясь под многолетним впечатлением любимого кинофильма И. Рязанова «Ирония судьбы», я жил ожиданием чуда большой настоящей любви, а тут, на тебе – на блюдечке преподнесли. Я быстро поел, невежливо попрощался, сел на свой блестящий спортивный мотоцикл и демонстративно умчался вдаль, вперед, очевидно, на поиски своей единственной и неповторимой. Лет через пять я увидел ту девушку, проезжая мимо на «Москвиче», и подвез ее в попутном направлении. Мне казалось тогда, что у нас разные с ней дороги: я в то время забросил учебу, а она, наоборот, поступила учиться в Казанскую аспирантуру.
«Выйду из больницы, - грозился отец, - женю, ведь тебе уже за тридцать!»
Увы, не вышел.
Но, видно, и на том свете ему надоело ждать, и лет через десять он решил принять меры! Предпринимателю, другу отца, в мясном магазине понадобился кассовый аппарат. Как специалист, я с большой охотой оказал ему посильную помощь по принципу «друг отца - мой друг!» В знак благодарности он пригласил меня на тридцати семилетие своей дочери... той самой, ставшей теперь кандидатом наук. Я все эти годы был холост, и она не была замужем. Мы как будто все это время медленно ползли навстречу друг к другу, как черепахи. К тому времени я как раз купил себе однокомнатную квартиру в пос. ГРЭС, обставил ее приличной мебелью, предусмотрев даже такие мелочи, как ложки, поварешки и т.п. Даже скалка висела на мою голову, в ожидании потенциальной избранницы.
Думаю, вы догадались, чем все это закончилось. Кто-то очень постарался, чтобы, удрав от своей судьбы на мотоцикле, через много-много лет я вернулся за ней на красных «Жигулях»! От судьбы не уйдешь, говорят в народе! Могу лишь добавить: и не уедешь.

В начале нового тысячелетия меня неудержимо потянуло назад. Я снова захотел очутиться в сказке своего детства. Правда, слышал еще со слов моего отца, что деревня шибко изменилась, что там теперь рядом с ней проходит железная дорога, что жителей осталось мало и почти нет наших родных. Я ехал и боялся, что мои, нежно хранимые в тайниках души впечатления, развалятся как карточный домик, но, к счастью, ошибся. Осенняя деревушка встретила безветренной, жаркой погодой, неописуемо приятной затирюхой запахов разнотравья и навоза. Очень радушно встретила родственница, Рабига. Традиционно длинный стол на веранде быстро накрылся свежими продуктами «made in Кызыл яр». На несколько часов монотонная жизнь деревушки встрепенулась от нежданного гостя, ожила воспоминаниями, даже прослезилась местами: «У-у, Хафиз-абыйнын улы кильган бит» (Сын Хафиза приехал). К сожалению, людей, знающих и интересующихся судьбой нашего рода, осталось немного. Множество заброшенных, умирающих домов, но по-настоящему меня огорчила судьба отцовского дома. Ах, лучше бы я не пробирался сквозь переплетенные руки и ноги голых деревьев и колючих кустарников, и не заглядывал в пустые глаза дома, так нами когда-то любимого и не ломился в навсегда заколоченные для нас двери! Печальным символом уходящего предстала передо мной в постели, умирающая старушка: «ой, ой, ой, - всхлипывала она из последних сил – сын Хафиза…» Хочется верить,что деревня будет жить! Проводится газ. Удивительно, но на восемь домов жителей построена новая деревянная мечеть. Женщина – челнок, едва не попавшая в авиакатастрофу, молилась и клялась там, в небе, что выстроит храм на родной земле, если все обойдется. Пронесло. Слава богу! И ведь сдержала слово!
На берегу изящной извилистой речки «Чаж» будут жить другие люди и новые детские башмачки побегут по здешнему красному песку. Захотелось поработать на земле предков. С большим трудом удалось, разрушив вековые традиции гостеприимства, взять в руки лопату и вилы, подкопать картошку, поворошить сено. На другой день меня сводили на кладбище, прочитали молитву на могилках предков. После обеда, попрощавшись, пошел в сторону Омги.
Удивительной показалась эта вечная дорога через мост! Сколько раз ходил по этой трехкилометровой всей в колдобинах, проселочной дороге мой дорогой отец! Туда, нетерпеливо спеша в объятия родного селения и, обратно – полный сил, для борьбы с трудностями жизни. Обернувшись, я видел кособокие крыши села и одинокий силуэт сестры отца, Рабиги, слабо машущей мне на прощание. Тут я не выдержал, вокруг никого не было, потому не стал выдавливать «скупую мужскую слезу», и впервые за последние десятки лет разрыдался в голос! Как бы ни кичились иногда,- все мы жалкие беспомощные существа в руках времени! Не вернуть детские годы, не воскресить отца!
Захотелось привести сюда дочку, шестилетнюю Алину. О чем-то будет вспоминать она, когда подрастет? Очень не хотелось бы, чтобы картинками ее детства стали сценки из мультсериалов и неживые телодвижения из виртуальных компьютерных игр!

И вот, спустя четыре года, мы с дочкой выходим из автобуса в тысяче с лишним километров от родного дома. До глухой татарской деревни идти еще три километра по труднопроходимой после обильных осадков глинистой грунтовке, коричневой жиже. Возле остановки — несколько пар глубоких галош. Похоже, деревенские жители приходят сюда в них, снимают, надевают туфельки, садятся в автобус и едут в райцентр. На обратном пути снова переобуваются. Дочка улыбается. Интересно, необычно. Собрала букетик полевых цветов на обочине и энергично почмокала за мной по непролазной грязи. С любопытством разглядывала, попадавшиеся на пути развалины брошенных домов, в которых она уже вечером будет играть с местной и гостящей ребятнёй в прятки. Потом будет гонять кур, пугаться гусей, шарахаться от рогатых коз, дразнить баранов, кормить коров...Только лошадок не увидит. За ними отправимся мы с ней, вскоре, в большое удмуртское село, привольно разбросанное на другом берегу речки «Чаж».
 
Не сразу нашли старика удмурта, единственного человека, держащего в подворье кобылу с жеребцом. Разговорились. Оказался он человеком доброжелательным, знающим мою кузину из «Кызыл Яра», припомнившим даже отца. Я объяснил ему, что, дескать, приехали мы с самого седого Урала, чтобы поездить на лошадке.
Не могли бы нас прокатить в телеге по окрестностям села, я заплачу, - обратился к нему с просьбой.
Старик пошептался со старухой, сказал: «ладно», стал запрягать. Бабка ему подсобляла. Вскоре мы с Алинкой запрыгнули в смягчённую сеном телегу и покатились.
- Но-о!- прикрикнул, понукая кобылу, дед, - Не забыл я твоего отца. В юности то было. Давно. Положил я его коню овса мешок на телегу. Он тогда, отец-то твой, говорил, что, мол, под Москвой работат, заведующим столовкой. Обещал меня взять к себе, на работу, значит. С тех пор я его и не видал, слыхал токо потом, будто разнорабочим он там работал, а не начальством. Обманул стало быть. Да уж, шут с ним – прошло-то, скоко! Зла не держу. Друго было время.
Мы ехали, то медленно, под ритмичный усыпляющий скрип деревянных колёс, то быстро - тогда тело начинало мелко трястись, как от смеха. Сомневаюсь, что мне удалось экспортировать дочурке свои непередаваемые ощущения от такой поездки, возникшие когда-то в моём, не развращённом автомобилями детстве. Для неё, с рождения привыкшей ездить со мной на «Жигулях», эта поездка — наверняка очередной аттракцион, такие же как качели и карусели.
- Сколько с нас? - спросил я в конце пути, потирая грубо отмассажированную задницу в надежде на небольшую скидку.
-Ай, не надо, слабо отмахнулся дед.
-Не, не. Щас сбегаю в сельмаг, за парой бутылок водки.
-Я не пью водку.
- Нате, хоть пивком побалуйтесь, сказал я, оставляя заранее прикупленную соску пива. Давайте я Вас сфотографирую.
Кажется, он обрадовался последнему предложению больше, чем пиву: застыл, позируя, в строгом виде, с кнутом в руке.
Теперь, по прошествии многих лет, я, вспоминая ту поездку, и не зная адреса, по которому можно было бы выслать фотку, с ужасом думаю: Уж не обманул ли я его немножко, как когда-то мой отец?
Яблоко от яблони не далеко падает...