В вихре времени Главы 19 и 20

Глава девятнадцатая


У Пешкова было важное дело — отнести на конспиративную квартиру чемодан с листовками, полученный накануне от надёжного человека в трактире на Остоженке. Правда, в его надёжности Санька засомневался: уж больно сытно и спокойно тот выглядел, да и после встречи Санька заметил, что за ним следят. Еле вывернулся: перескочил через забор в глухом тупике и приземлился в рыхлый сугроб. Куртка стала белой, но так даже лучше — будто переоделся.
Однако сегодня, выходя с чемоданом из квартиры, Пешков опять увидел усатую рожу шпика. Он вздохнул: придётся взять извозчика и ехать на Театральную в Александровский пассаж. Там легче потеряться, хоть это будет изрядный крюк для него.
Санька мог бы уже научить начинающих революционеров, как определить — следят за тобой или нет? Во-первых, если чьё-то лицо показалось знакомым — не сомневайся, точно следят. Обычно шпики переодевают пиджаки, куртки, картузы, поэтому надо смотреть на туфли и штаны — эту часть гардероба не меняют. Во-вторых, можно спрятаться за углом и понаблюдать: не стал ли кто метаться или бегать? Но это стоит делать только в крайнем случае, ведь так выдаёшь, что знаешь о слежке.
Лучше затеряться в больших магазинах: заговорить с барышней и предложить донести сумки до пролётки, а может, и прокатиться вместе с ней. Или, наоборот, посочувствовать толстой мамаше, которая не справляется с капризным младенцем, взять его на руки и пойти дальше с ними по Пассажу. Охранка в таком случае пребывала в недоумении — стоит ли следить дальше?
Сейчас за Санькиной пролёткой небыстро ехала вторая, в которой сидел шпик в мышином пальто и дурацком крестьянском картузе.
"Убегу от него через другой выход в Пассаже," — решил Санька. Так он и сделал: незаметно юркнул в лавку готового платья, а когда преследователь-недотёпа заметался, выскочил через второй выход.
Пешков благополучно доставил чемодан на конспиративную квартиру и поехал на курсы. Дело было сделано, но что-то неприятное шевелилось в душе. Он стал анализировать своё состояние и понял, что неприятность имеет конкретную фамилию — Елагин. Его уроки о силе русского оружия в войне с Наполеоном внесли сумятицу в головы Санькиных подопечных. На прошлом занятии по марксизму рабочие вдруг засомневались, что все цари — предатели народа и убийцы. Задавали неудобные вопросы, на которые он не сразу нашёлся, что ответить. Пришлось мямлить, что были разные правители, но плохих всё-таки больше...
Нет, уроки истории Елагина надо прекращать. Кроме того, его благородие не даёт подступиться к Рябушинской. Товарищ Сивцов уже спрашивает, смог ли Санька её завербовать, но как он завербует, если едва успевает перекинуться парой слов на переменах! А вечером Елагин всегда сопровождает её домой.
Значит, надо срочно действовать. Первое, что пришло на ум — написать записку с угрозой.
Ещё вчера вечером он попросил Варвару переписать текст, который долго сочинял: "Уведомляю Вас, Ваше благородие, что сии курсы являются неблагонадёжными, и преподаватели находятся под надзором полиции. Если Вы не хотите потерять место в гимназии, где работаете на благо Отечества и за хорошую зарплату, советую Вам оставить Пречистенские курсы. В противном случае Вашему директору Недачеву придётся отреагировать самым неблагожелательным образом на Ваши революционные взгляды, о которых он обязательно узнает. Ваш доброжелатель."
Теперь осталось подбросить записку Елагину.

Пешков приехал на Пречистенку и прошёл к кабинету истории. Санька оставил письмо на учительском столе и придавил красным кирпичом для острастки. Его занятия арифметики начнутся позже, поэтому Пешков быстро вышел из школы и пошёл в ближайший трактир, чтобы зайти в здание позже Елагина. Попив кваса с хлебом, он, сгорая от любопытства на реакцию недруга, вошёл в здание.
Урок истории закончился, рабочие с разговорами, не торопясь, выходили из класса. Пешков пошёл к своему кабинету мимо класса Елагина и увидел того с письмом в руках. Никого не замечая, Николай перечитывал текст, но страха в его лице не было. Санька давно уже заметил, что по лицу его благородия вообще трудно что-либо определить. Тут Елагин заметил Саньку и махнул ему листком.
— Александр Григорьевич, — насмешливо начал он, — благодарю за предупреждение!
— Какое предупреждение? — от неожиданности осипшим голосом спросил Пешков и остановился. Он почувствовал, что предательски краснеет.
— О, какой вы скромный и любезный, господин Пешков, такое письмо заботливое написали, за мою карьеру тревожитесь, — продолжал издеваться Елагин, — я и не знал, что вы мой доброжелатель!
Пешков почувствовал, что любые слова будут бесполезными — этот гад разгадал его. Он быстрым шагом прошёл в свой кабинет и от злости громко хлопнул дверью. Это был провал.

Поздно вечером состоялось собрание ячейки партии, куда входил товарищ Сивцов, пожилой рабочий Калиниченко — участник революции пятого года, учитель литературы Митрофанов, он — Пешков и член РСДРП Николай Иванович Бухарин, который иногда приезжал проверить обстановку и работу марксистских кружков. Удивительно было то, что Николай Иванович оказался совсем молодым мужчиной, лет двадцати пяти. Но о нём ходили легенды, как о человеке, который мужественно сражался против царского режима и уже успел посидеть в тюрьме. Бухарин вёл себя важно, словно человек солидного возраста. Голос не повышал, но, зная, какое место занимает в партии большевиков этот товарищ, возражать никто не смел.
Заседание проходило в опустевшей школе поздно вечером. Сторож по просьбе Сивцова дал ключ, и они заперлись изнутри.
В классе плотно завесили шторы, и заговорщики расселись словно ученики. В роли учителя выступал Бухарин. Пешков слушал и не слышал громкие лозунги, которые обязательно предваряли подобные заседания. Мысли о Елагине не давали ему покоя.
— Вы слушаете меня, товарищ Пешков?
Санька вздрогнул.
— Конечно, товарищ Бухарин, — словно двоечник пролепетал он.
— Я ещё раз призываю агитировать в наши ряды больше состоятельных людей, которые помогут партии выпускать литературу, подкупать охранку и планировать операции, которые принесут нам большие средства. Мы нуждаемся и в именитых фамилиях, дабы подорвать буржуазный класс изнутри. Есть у вас такие?
Товарищ Сивцов поднял руку.
— Разрешите, товарищ Бухарин? — когда тот кивнул, Сивцов продолжил:
— К нам пришли преподаватели из Медведниковской гимназии. Например, Елагин Николай Константинович. Его фамилия довольна известна...
— Да, да, отлично. Вы думаете, сможете завербовать этого господина?
— Я в этом сомневаюсь, товарищ Бухарин! Он не поддаётся агитации, — неожиданно для себя выкрикнул Пешков, перебивая Сивцова.
Тот оторопело посмотрел на него. Удивлённо поднял брови и товарищ Бухарин.
— Вы уверены в такой оценке, товарищ Пешка?
— Да, уверен. Он похож на анархиста, а такие не хотят никому подчиняться, любят делать по-своему.
— Гм, ну что же... Я советую всё-таки попробовать. Есть разные способы давления: убеждение, шантаж, в конце концов, найдите близких ему людей и попробуйте через них. Что я вас учу? Вы и сами знаете.
— Знаем, товарищ Бухарин, — подобострастно поддакнул Сивцов, — всё сделаем.
— Ну и отлично, — Бухарин посмотрел на часы.— Продолжайте, товарищи, а мне пора.
Когда Бухарин ушёл, Санька с жаром стал доказывать, что на Елагина нет управы.
— Товарищ Сивцов, он преподаёт чёрт знает что на уроках истории! К Рябушинской не подпускает, а запугать его не получается.
Вячеслав Михайлович нахмурился, задумавшись.
— А может его отдубасить как следует? — предложил рабочий, показав большой волосатый кулак.
— Не знаю, не знаю... Пока попробуем другой метод. Все свободны, кроме товарища Митрофанова.
Санька вместе с рабочим встали из-за стола. Мужик тяжело зашагал домой, а Саньке было любопытно, как Сивцов придумает справиться с Елагиным, и он вернулся. Товарищ Сивцов остановился на полуслове, когда увидел Саньку, но не выгнал, а продолжил разговор.
— Вы сообщите полицейским о неблагонадёжности Елагина?
— А зачем это нам? Какая в том выгода? — спросил Митрофанов, почёсывая затылок.
— Он будет опасаться, а значит, будет возможность его шантажировать увольнением из гимназии. Вы же знаете, можно подбросить листовки или ещё как-нибудь скомпрометировать, если откажется сотрудничать. Саня, ты сможешь ему это объяснить? — повернулся к Пешкову Вячеслав Михайлович.
— Да не будет он слушать! Этот крендель себе на уме! Зря вы его приняли.
— Ладно, ладно, посмотрим. А ты всё-таки понаблюдай за Елагиным, может, он по-другому запоёт после приглашения в полицию. Дело за вами, товарищ Митрофанов.
Тот кивнул, пожал своими длинными пальцами руки Сивцову и Саньке и ушёл.
"Хитрый журавль, —подумал Пешков, брезгливо вытирая влажную руку после рукопожатия Митрофанова, — и у нас получает деньги, и в охранке, небось, платят..."
Санька уже не верил, что на Елагина подействуют угрозы: Николай не испугался револьвера тогда, в поезде, и вряд ли испугается шантажа.
"Родился Никита нам на волокиту...— с досадой думал он, с трудом обходя лужи из мокрого снега, — но где-то должно быть у него слабое место?"
Внезапно нога поехала в сторону, и Санька упал. От удара головой словно что-то щёлкнуло в уме, Пешков хлопнул рукой по колену — он понял, как надо действовать!



Глава двадцатая


Утро было суматошным. Николай ругал себя, что опять поздно лёг накануне и проспал. Он сбегал по лестнице и никак не мог попасть в рукава пальто, поэтому чуть не воткнулся в грязную грудь дворника Захара, который поджидал его.
— Ваша благородь, а я к вам, — хитро улыбнулся он.
— Чего опять? — нетерпеливо спросил Николай.
— Дак опять письмо-с, я уж почтальону обещал лично в руки-с передать.
— Понравилось тебе чаевые получать, смотрю, — рассеянно сказал Николай, доставая монетку для мужика.
На улице он крикнул извозчика и уже в санях с нетерпением разорвал бумагу. Николай чувствовал, что внутри его ждёт неприятное извещение. Так и есть: "Явиться в ближайшее охранное отделение 25 ноября сего года к восьми часам вечера".
"Что им от меня надо? Разве я шпион или революционер?" После слова "революционер" внезапно появилась тяжесть в груди:
"А-а, спохватились господа полицейские, что я стал преподавателем на Пречистенке.... Но почему именно я? Там же много других..."
Николай не знал за собой никакой вины, работал там только ради Маши. В последнее время между ними словно кошка пробежала — когда ему удавалось встретить её после курсов, они ехали домой как чужие. Маша упорно не желала поддерживать разговор, будто Николай стал ей неприятен, и она терпит его провожания только из-за отца. Дома он не находил себе места, переживая наступившее охлаждение. Неужели какие-то идейные разногласия могут их поссорить? Но сколько он не пытался с ней об этом заговорить, Мария не желала идти на откровенность...
Он невидящим взглядом смотрел на мелькающих прохожих, на дома, на предновогоднюю рекламу... Так кто его преследует, и кому он мешает?
Долго гадать не пришлось. Ну конечно, — Пешкову! Это же Пешков написал ту дурацкую записку! Санька или боялся, что Николай на него донесёт за прошлые разбойные "подвиги", или... это связано с Марией — Пешков пытался завязать с ней дружбу, но Елагин, встречая каждый раз её после уроков, не давал Саньке возможности с ней даже поговорить.
"Вот оно... И чем мне грозит этот вызов в охранку? Да чем бы ни грозил, я не уступлю."

Охранное отделение находилось в Гнездниковском переулке. Извозчик остановился у двухэтажного здания зеленоватого цвета, которое в другой день показалось бы Николаю совершенно обыкновенным, но в этот вечер оно выглядело для него неприятным: тёмный вход, плохо освещённая передняя, из которой вели несколько дверей... В дальнем правом углу виднелась причудливо-кривая лестница наверх. Из того же угла терялся в темноте узкий коридор.
Николаю казалось, что его поджидают у самого порога, но никого не было. Наконец, некто в штатском вышел из одной двери и спросил, по какому он вопросу? Узнав, что вызван повесткой, показал на лестницу в углу:
— Вам туда, извольте подняться на второй этаж.
Елагин кивнул и стал подниматься по скрипучим ступеням. Наверху был всего один кабинет, двери которого были открыты нараспашку, словно дверца в мышеловку. Он подошёл и постучал по деревянному косяку, привлекая внимание офицера в синем генеральском мундире. Тот сидел за письменным столом и сосредоточенно читал бумаги.
— Добрый вечер, вы позволите?
Полицейский оказался плотным мужчиной с абсолютно седой головой. Умные глаза смотрели внимательно и дружелюбно, так что Николай даже на секунду забыл, где он находится.
— Господин Елагин, я полагаю? Проходите, проходите. Генерал Заварзин Глеб Глебович, имею честь представиться...
Николай кивнул и огляделся, куда бы сесть.
— Прошу вас, присаживайтесь.
Заварзин указал на кресло возле круглого чайного столика.
— Вы не против, если мы почаёвничаем?
Елагин утвердительно кивнул и сел в предложенное кресло. На столе уже стояли две чашки и расписанный гжелью чайник. Радушный жандарм собственноручно разлил чай.
— Ну-с, не будем тянуть кота за хвост, Николай Константинович, — после двух глотков начал полицейский, — от нашего сотрудника мы получили донесение, где говорится, что вы преподаёте на Пречистенских курсах, увлекаетесь марксизмом и сочувствуете революционерам.
Он поставил чашку и пытливо посмотрел на Елагина. Николай тоже отпил чай, соображая, что ответить на эту тираду.
— Я, действительно, преподаю на этих злосчастных курсах, читал Маркса и иногда сочувствую революционерам, но не принимал никакого участия в противоправной деятельности, Глеб Глебович.
— Похвально, что вы так откровенны. Но ваше слово про сочувствие звучит весьма опасно.... Да-с.
Заварзин встал и прошёл к письменному столу. Он взял листок, вероятно, с доносом, и зачитал: "Елагин Н.К. участвовал в заседании марксистского кружка, которое состоялось на прошлой неделе под руководством Бухарина Н.И. Взял на себя обязательство подготовить прокламацию против премьер-министра Столыпина, а также выступал за создание боевой организации для борьбы с царским режимом."
— Что скажете, господин Елагин?
— Если у господина доносчика имеются доказательства, — пожал плечами Николай, — пусть их предоставит. Я не обязан ничего доказывать.
Генерал задумчиво произнёс:
— Может, вы и правы, Николай Константинович, только ваше слово против слова нашего агента. Кому мы должны больше верить?
— А почему вы связываетесь с такими подлыми людишками, которые соврут — недорого возьмут? — не выдержал Николай, чувствуя, что начинает кипятиться, — создаётся впечатление, у вас тоже не самые благородные намерения, и вам всё равно, кого упрятать за решётку?
Жандарм снова заходил по кабинету взад и вперёд. Наконец, он остановился и с болью в голосе заговорил:
— Вы думаете, мы не понимаем, с кем имеем дело? А вы осознаёте, против кого мы боремся? Мы выступаем против сильного, организованного и опытного противника, который получает деньги и от российских граждан, и из-за границы, где спят и видят, чтобы Российская империя приказала долго жить. У нашего противника огромное преимущество: он не стесняет себя никакими законоположениями, ставит себя вне закона, тогда как охранительный аппарат власти должен действовать строго в рамках закона. Вот поэтому мы вынуждены верить и доносам. Вы понимаете меня?
— Я понимаю вас, господин Заварзин, но утверждаю, что не вёл революционной деятельности и не принимал участия в марксистских кружках, — терпеливо повторил Николай.
— А вы имеете отношение к Елагину, в честь которого назван остров в Петербурге? — вдруг изменил тему полицейский.
— Да, это мой далёкий предок, — с удивлением ответил Николай.
— Я слышал, он был любимцем Екатерины второй. Да-с, а как вы относитесь к монархии, позвольте спросить?
— Я по убеждениям — анархист,— усмехнулся Николай,— и к власти отношусь лояльно до тех пор, пока она не мешает жить по совести. Помните, как у Пушкина: "Отчёта не давать, себе лишь самому служить и угождать; для власти, для ливреи не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи..."
— Пушкин — это хорошо... — рассеянно проговорил офицер, — скажите, а вы не желаете с нами сотрудничать? — Николай решительно встал, но Заварзин предупредительно поднял руку, — Это могло бы вас избавить от непредсказуемых последствий таковых доносов. Допустим, сейчас я вам поверю, но в дальнейшем должен буду отреагировать. И второй раз вам могут грозить неприятности: увольнение из гимназии, а может, и тюремное заключение.
— Извините, господин Заварзин, фискалом никогда не был и не собираюсь становиться таковым. Что будет, то и будет, против себя не пойду.
— Ну что же, так я, впрочем, и думал, — грустно заключил жандарм, — порядочные люди редко с нами сотрудничают. Честь имею, господин Елагин, я вас больше не задерживаю.
Николай слегка поклонился и вышел из кабинета. Ему даже жалко стало этого умного господина, но не настолько, чтобы помогать в его деятельности.
На улице шёл снег. Крупные мягкие хлопья сразу осели на пальто и шляпе, так что Николай подозревал, что к дому он подъедет в виде снеговика. Что ж, день закончился неплохо, а что будет дальше? Бог ведает.