Мира, где мы 24. Путь через лес

Фред решил уйти утром, рано-рано утром, пока все остальные еще не встали.
 
Он спустился — как хорошо, что он помнил, на какие ступеньки наступать! — и тихо пошел в коридору. Юноша знал: Альберт не доверял бродяге, и спал чутко, и услышал бы любой скрип.
 
Но дом вспомнил Фреда и подчинился ему.

 
Юноша выскользнул во двор. Яблоня приоткрыла глаз, но, верно, подумала, что это маленький Фредерик вышел зачем-то. Она не знала, что он давно вырос.
 
Спи, мама, и лучше не знай, чем стал твой сын. Я прощаю тебе страх и молчание, я знаю — ты хотела как лучше; но я больше не вернусь. Благодаря тебе я не верил, что меня могут защитить, и считал ложью рассказы о материнской любви.
 
Спи, отец, и лучше не знай, чем стал твой сын. Я прощаю тебе жестокость и холод, я знаю — ты хотел как лучше; но я больше не вернусь. Благодаря тебе я возненавидел свое тело и свои чувства, я едва не сломал свою жизнь.
 
Как долго был я связан вашими путами! Как долго я подчинялся вам! Но теперь я говорю: ваши слова — ложь.
 
Я могу плакать, и я остаюсь мужчиной.
 
Я могу быть слабым, и я остаюсь мужчиной.
 
Я могу верить в чудеса, и я остаюсь мужчиной.
 
Я могу мыть полы и готовить, и я остаюсь мужчиной.
 
Потому что сперва я — человек. Мне может быть больно, страшно, грустно. Я могу мечтать, надеяться, верить. Я могу проиграть, устать, отступить.
 
Жестокость не делает меня мужчиной.
 
Сила не делает меня мужчиной.
 
Ненависть не делает меня мужчиной.
 
Потому что сперва я — человек. Я не должен делать больно другим. Я не хочу, чтобы другие плакали. Я не хочу, чтобы меня боялись.
 
Я понял это только сейчас, а ведь это так просто. Двадцать четыре года я жил, ослепленный вами. Но теперь я все вижу, и вижу ясно.
 
Так прощайте, бедные, слепые люди! Я жил с вами во тьме; и как же повезло мне встретить свет! Не будь Миры, я бы потонул в пучине пустых ожиданий, сгинул в болоте ненужного стыда.

…Мира!
 
Нужно было спешить. Фред оглянулся в последний раз на холм и увидел, что дом исчез. Растаял ли, как сон?
 
Не весь; на шее у странника висели три амулета. На первой нитке был камень с дырочкой, на второй — игрушечная расческа, на третьей — обрезок синей ленты.
 
Теперь-то Фред узнал, куда они делись. Тогда, в детстве, он долго искал их — свои обереги на счастье — но нашел только черный ножик. Решил, что это отец забыл когда-то на полке.
 
А потом мальчик вырос, и вернулся обратно домой, и поменял нож на обереги, чтобы потом мальчик снова вырос, и снова вернулся, и снова поменял…
 
Юноша не знал, зачем он взял эти амулеты. На счастье, на память, на удачу. Он почувствовал, что должен их взять.

 
Кольцо тянуло нетепеливо. Оно не знало, что это был за дом; оно устало ждать. Вперед, только вперед, в темные земли! Уже немного осталось! Ну же, храбрый человек, иди же!..
 
И правда, вокруг мрачнело. За спиной остался нормальный лес; словно черная трава выросла. Золотистая хвоя почти исчезла под темным ковром. Чернота забиралась на деревья и даже хотела, казалось, броситься на путника.
 
Но Фред уже не боялся ни леса, ни темноты. Самая тяжелая битва была еще впереди, но он готов встретиться с собственной тенью. Что уж говорить о чащах и дорогах! Разве они могли испугать странника?
 
Юноша шел через черный лес. Тьма сползала по стволам и сгибала ветки так, что те стонали от боли. Вздувались блестящие, как нефть, пузыри, и лопались, сливаясь опять с тьмой. Чернота затянула само небо, и царила ночь. Пахло смертью и холодом. Нездоровым холодом, могильным.
 
Фред увязал в аспидном болоте. Он уже весь был черный, но не обращал на это внимания. Только кольцо, которое спряталось под одеждой, блестело по-прежнему. Оно боялось выглянуть и просто билось в кофту.
 
Юноша устал. Казалось, холодная трясина налипала на босые ноги, и каждый шаг давался все с большим трудом.
 
Но он дойдет, обязательно дойдет. Не может не дойти. Не имеет права.
 
Не было конца лесу. Наверное, совсем близко была настоящая ночь. Скоро проснется — уже начал просыпаться — странный мир невидимок, и они будут топтать и стонать, шуршать и ухать. Людям останется лишь зажмуриться, закрыть уши и лежать не двигаясь; сначала еще будет ничего, а затем все, кто рядом, заснут, оставив несчастных один на один с темнотой…
 
Но разве Фред боялся? Пусть рядом нет никого, пусть он один на многие километры кругом; он не испугается. Он пройдет. Никакой лес не вечен.
 
Вот раздался треск — ветка ли это, или дикий зверь, или и вовсе послышалось? Нет, повторился; кто идет? Невольно Фред замер. Страх нашел-таки щель, прокрался-таки в сердце.
 
Оно приходит сюда каждую ночь. Это его поляна, и оно приходит сюда каждую ночь. Оно приходит сюда, а песни его заунывны и полны неясной человеку тоски. Но что будет делать оно, увидев, что его дом осквернили люди?..
 
Фред вышел прямо на него. Сначала он принял то, что сидело посреди леса, за холм, но потом увидел похожие на два огромных бревна руки. Оно вздымало их в бессильной тоске, но они, отяжелевшие отчего-то, падали. От него пахло весенней землей. Может, это и не шерсть вовсе была, как сначала подумал Фред, а трава?..
 
Юноша долго слушал его песню; оно так и не заметило человека. Оно не знало, что кто-то плачет от его песни. Нет, Фред не понял, о чем она, но слышал ее великую скорбь. Бродяга почему-то подумал, что оно не тронет его, даже если заметит, и страх исчез. Так иногда бывает во сне.
 
Тихо он побрел дальше. Оно так и осталось среди деревьев, и его песня еще долго доносилась до странника. Или она продолжала звучать лишь в сердце?..
 
А вот протяжный стон разнесся по лесу. Она похожа на лису, но она черная и огромная. Она кормит своих детенышей — их трое, они живут под корнями столетнего дуба и питаются только птичьей кровью. Их мать ловит сов по ночам, а узнать ее можно только по белым, как луна, глазам.
 
И Фред удивился: зачем бояться ее, если она ничего не делает людям? Она тенью скользнула перед ним и даже, кажется, задела хвостом; только вот она была вся из тумана, и ее прикосновение почти не чувствовалось. Юноша не успел толком рассмотреть ее, а она уже скрылась — черная в черном лесу.
 
Донесся запах реки, по-чудесному родной в этом могильном воздухе. Вода пахла по-прежнему. Как в той жизни.
 
А вот шуршание: они выходят из реки. Они все белые, как пена, и ростом чуть больше детской ладони. Они сначала принимают Фреда за великана и пугаются, а потом злятся. Они хотят убить чужестранца. Скоро в него вонзятся осколки ракушек и острые камни…
 
С ними бесполезно было разговаривать: они ненавидели все человеческие языки, какие только есть в мире. А Фред уже слышал бренчание оружия и крики воинов.
 
Юноша скинул рюкзак – иначе не убежать – и побежал, и бежалось ему удивительно легко, словно и не было никакого болота под ногами. Или впрямь таяла чернота?..
 
Он все бежал, хотя должен был смертельно устать, и смеялся, хотя страх пытался догнать его, а кольцо сверкало, хотя ни одного огня не горело кругом. Он бежал в темноте, но ни разу не упал и не споткнулся. Исчез запах болота, и осталась лишь река, река, река; Фред чувствовал, что бежит по теплому отчего-то песку.
 
Потонули во мраке деревья и травы, небо и земля, исчезло все вокруг, и юноша бежал по пустоте. Не было больше ни песка, ни реки. Пропали все запахи и все звуки. Фред перестал чувствовать даже самого себя. Он не знал даже, есть ли у него тело, и касается ли одежда его кожи, и двигаются ли его ноги, и дышит ли он