Мира, где мы 25. Танцоры под луной

Сначала появилась музыка. Фред не понимал, откуда она звучала. Она понемногу пробуждала его; он начал ощущать свое дыхание, он почувствовал свое тело. Он начал видеть: он стоял в белом поле, а над ним было белое небо. Река поседела, но текла по-прежнему, и по-прежнему же была теплой. Даже теплее, чем в лесу.
 
А невидимки все звенели, звенели, и зачарованный юноша мог теперь различать их слова: о тишине пели они и об уюте, о возвращении после странствий длинною в жизнь. Они говорили: нет больше печалей и мучений, скорбей и разлук. Они смеялись и шептали про мир покоя. Я здесь, говорил кто-то тихо и нежно, и мне здесь хорошо; приходи ко мне, и мы будем вечно счастливы!..
 
Юноша помнил, что когда-то, и кто-то, и где-то говорил то же, и было хорошо; только когда, и кто, и где?
 
Музыка становилась все громче и громче, и наконец появились они. Они ли создали музыку? Музыка ли создала их?
 
Шесть женщин. Они были в желтых платьях, желтых перчатках и желтых шляпках, за ними летели желтые шлейфы. Незнакомки скрывали лица за желтыми карнавальными масками и несли желтые огни.
 
Они замкнули Фреда в круг, желтый, как вдруг взошедшая луна. Юноша попытался вырваться, но не смог сделать шага. Закричать тоже не получалось — а впрочем, не было и смысла.
 
Вновь зазвучала музыка — а может, играла она все время, а Фред просто не замечал? — и танцоры медленно двинулись. Они приседали — словно кланялись кому-то — и останавливались иногда, начинали вдруг двигаться в обратную сторону. Фонари покачивались в руках, и золотой свет, не создающий теней, блестел на перчатках.
 
Юноша не мог пошевелиться. Он, белый, становился одним целым с белым полем. Он почти чувствовал, как врастал в землю.
 
Танцовщицы, не переставая улыбаться, кружились, и их платья летели. Фред чувствовал взгляды из-под масок, и — он не видел этого, но знал — глаза, конечно, тоже были желтыми. Кошачьими. Как луна.
 
Сколько кружились они? Нет солнца, только вечная луна. Сколько стоял недвижимо странник? Нет времени, только вечный танец.
 
Фонари горели, а вокруг темнело медленно. Луна бросала свет, но тени не появлялись, и только ночь царила кругом, томная, мягкая ночь.
 
Покачивались огни, то ли ласково, то ли насмешливо. Фред чувствовал их руки, ласковые и ласкавшие; лучи оставляли на его теле теплые поцелуи.
 
Кольцо заснуло, перестало биться. Зачем идти, если можно отдаться теплу, дать странному томлению овладеть телом?.. Если ночь вечна, если вечен сон?..
 
Догорали фонари; не рыдали они, не цеплялись за жизнь, но принимали смерть спокойно, как в дреме. Ночь неспешно закрывала желтый глаз.
 
Земля отпустила Фреда, но он не двинулся. Что-то окутало все тело, ослабило, разлилось внутри.
 
Погасли огни, и стало темно. Бесконечный танец разорвался, и первая, старшая, девушка подошла к страннику. Он почувствовал бархатные руки на шее, и по всему телу прошла искра. Танцовщица провела кончиками пальцев по щеке Фреда; юноша взохнул невольно, и вздох превратился в стон.
 
Вторая женщина незаметно размотала шарф и отбросила его. Фред не заметил. Она сняла кольцо и отбросила его, беспомощное, усыпленное, прочь. Один за другим она откидывала амулеты, а Фред чувствовал лишь прикосновения тонких пальцев к шее...
 
Алые губы коснулись уха странника. Танцовщица прошептала свое имя; Фред повторил, и оно показалось ему самым сладким на свете. Мари Жанна Бекю. Он повторял его снова и снова, и Мари, Мари Жанна Бекю, смеялась ласково.
 
Третья помогла юноше снять свитер — на локте порвано, кто-то пытался зашить, но нитки разошлись. Фред стоял босой, с голой грудью, но холодно ему не было. Мари положила тонкие руки на плечи юноши, нежно провела невидимые линии от его шеи до ладоней. По телу странника прошла дрожь.
 
Наверно, нужно было обнять танцовщицу, положить руки на ее тонкую талию; но отчего-то Фред не мог себя заставить. И он стоял, и принимал ласки, но сам не двигался.
 
Он был уже весь нагой, но не замечал этого. Мари медленно расстегнула пояс, и платье тут же обвисло. Она развязала хитрый узелок на груди, подалась вперед, и один рукав скользнул с плеча. Ее кожа была чисто-белая, удивительно нежная.
 
Юноша, поколебавшись секунду, поднял руки и коснулся плечей танцовщицы. Он повел ладонями по ним, затем перешел на острые лопатки. Развязал первый узел на ее платье.
 
Пятеро других женщин стояли в стороне.
 
— Феодора, — обратилась одна к подруге, думая, что Фред не слышит. — Послушай, этот бедный юноша такой худой.
 
— Он шел в Темное царство, Вероника Франко, — был ответ. — Его счастье, что он спасен.
 
Темное царство. Что это? Почему таким знакомым кажется это название? Странник попытался выбросить его из головы, но не мог. Он замер, зажав в руках складку платья.
 
Ждало ли его там, в Темном царстве, что-то лучше Мари? Почему он шел туда? Он забыл. Он не понимал.
 
Танцовщица удивленно и едва ли не обиженно подняла глаза. Платье почти уже не прикрывало ее грудь, оно готово было уже упасть, осталось совсем немного — один узелок; так чего же испугался этот юноша?
 
Но все — и женщины, и погасшие фонари, и полуголая Мари, и особенно он сам — все показалось Фреду отвратительно пошлым.
 
А где кольцо? Было кольцо. Какое? Зачем? Что-то висело на его шее. Теперь он не чувствал этого.
 
Юноша упал на колени и начал подбирать амулеты. Лента, камень и расческа. Откуда они? Он не помнил. Но они должны быть. Женщины смотрели на него, полубезумного, с ужасом.
 
Кольцо исчезло, чем бы оно ни было.  Его не было. Исчезло, испарилось, потерялось, погибло, погибло, погибло!.. И вместе с ним она — кто она? — исчезла, испарилась, потерялась, погибла, погибла, погибла!..
 
Кто? Она — лучше Мари. Она — запертая. Она — образ которой ускользал, хотя был рядом. Она… Она…
 
Она — просто потерянная испуганная девушка — стояла посреди незнакомой улицы. Доносился отовсюду шум машин, кто-то засмеялся громко в одном из окон; а она стояла, чуть не плача, и не знала, куда ей идти.
 
«Солнце! Солнце!» — кричала она так, словно видела чудо из чудес.
 
Ей было все равно, что ее длинные волосы запутались и что на них грязь; ей было все равно, что ее одежда помялась и испачкалась; ей было все равно, что ее обувь и носки были все мокрые. Она смеялась. Она стучала зубами от холода — и смеялась!..
 
Белое сияние лилось от ее рук, лица, шеи, пробивалось через одежду.
 
Она ничего не говорила, но зато крепко-крепко прижалась к юноше. Так прижимаются только те, которые любят ни за что, просто так.
 
Она сказала: дом будет еще роднее, когда вернешься из дальних земель.
 
Она стояла окруженная светом; ветер целовал ее черные волосы, ивы гладили ее белые плечи, волны ласкались к ее тонким ногам.
 
Приняв свою судьбу, приняла она и скорбь.
 
— Мира!.. — крикнул Фред, не помня себя.
 
Небо! Он дал одурманить себя, он забыл свой свет! Как слеп он был, как глуп! Если бы не случайность, то…
 
То они бы оба погибли.
 
Фред схватил белую рубашку — белая длинная рубашка, откуда она здесь? — надел ее и кинулся прочь. К реке. К белой-белой, седой реке. Бесполезно искать кольцо, бесполезно пытаться вернуть свою одежду. Даже шарф нужно оставить.
 
Он уже на самой границе Темного царства. Нельзя медлить.

 
Шесть хищных птиц, шесть желтых орлиц над рекой кружатся. Сами собой камни в кривых лапах появляются, и кидают их злодейки в юношу; берегись, Фред, каменный дождь с неба сыпется!
 
Странник, закрывая голову от страшного града, побежал, спотыкаясь, дальше — по колено в воде.
 
Земля ухнула из-под ног, и Фред упал. Вынырнул, поймал ртом воздух, поплыл, било по спине и голове, вода взрывалась от каменных бомб, было больно, кровь становилась частью реки, птицы кричали.
 
Казалось, юноше отсекли голову: не было видно ни тела, ни рук, а только голову, отчего-то не умершую. Она моргала, и дышала, и говорила что-то.
 
А камни все летели, взрывали воду. Удар — Фред исчез. Боль, и белизна реки, и тепло, и хочется вдохнуть, но воздуха нет, и есть только липкая теплая вода, и она заполняет тело, и делает это тело частью себя.
 
Орлицы покружились немного и улетели.
 
Никто не вынырнул.
 
Исчезло кольцо.
 
Исчезли поля.
 
Только река текла.