Пятница, тринадцатое

"Слънчев бряг" пился легко и ложился мягко, хоть с мясом, хоть с нарезанными сырыми овощами или аджапсандалом, с сациви или хачапури. Во всех киосках вокруг Сумского рынка его было полно, от пола и до потолка. Мы всегда брали одну-две бутылки. Выпив, приходилось бежать добирать. Это было несложно, во-первых, рядом, а во-вторых, приятно было раструсить съеденное и выпитое. Ноги слушались, острота ума не исчезала, полмиллиона карбованцев было на кармане, отчего бы не добрать и не вдохнуть харьковского летнего воздуха. Как знать, получится ли ещё когда-нибудь? Полмиллиона были хорошие деньги, - можно было купить не только поллитра этого болгарского брэнди, но ещё и несколько беляшей на закуску. Беляши мы не брали, у нас была своя еда, поэтому из полумиллиона оставалось ещё тысяч двести.

Собирались у Яника, моего кузена, гурманствовали и выпивали. Яник с семьей и родителями тоже уезжали. Решили ехать вместе. Квартира его уже была продана, последние недели доживали на съемной. Время отсчитывало обратный ход. Ничего не оставалось, как заливать счастье "Слънчевым брягом". Марина, его жена, готовила что-нибудь этакое, мы тоже приносили с собой вкусненькое, садились за стол, обсуждали, планировали, ели, пили, после спорили. Засиживались за полночь. Домой шли пешком.

От рынка вверх по Маяковского до Сумской и дальше к центру. Это район моего детства, где мне был знаком каждый закоулок. Я, кажется, помнил звук эха в любой из подворотен, на спор бы шел с закрытыми глазами, не спотыкаясь. Мои любимые в детстве "Культтовары". Здесь я купил танк, вымолив у бабушки три рубля. Шикарный танк, Т-34. Такой во всём дворе был только у Славки Гаркаленко. Теперь и у меня. И вот я шел уже в другую квартиру, в другом районе, по местам своего детства. Июль, душная асфальтовая ночь. Ощущение юга. Каштаны выстроились вдоль Сумской. Пятипалые их листья прячут свет желтых фонарей. Кто-то ещё сидит в кафе, влюбленные парочки шепчутся на остановках и в нишах домов. Шумные веселые компании смеются неугомонно. Поздний троллейбус с гулом проезжает, развозя последних пассажиров. Такси с желтыми и зелеными огоньками снуют в обе стороны. Иду, молчу, любуюсь, а в голове прежние вопросы - куда и зачем? Ах, да, забыл. Просто попробовать, а там видно будет. За полчаса неспешного шага подходим к центру. На колокольне Успенского собора куранты бьют полвину второго ночи. Минус ещё один день до часа икс.

Он наступил в пятницу, тринадцатого. Мы уезжали автобусом от станции метро Свердлова. Чудный жаркий солнечный вечер, точнее, вторая половина дня, я думаю, часа три пополудни. Автобус интуристовский "Икарус" с тонированными окнами. Огромное скопление народа всех национальностей. В автобус просеивались евреи и отъезжающие члены их семей, провожающих был "Ноев Ковчег". Одни плакали, другие смеялись, обещали друг другу встретиться, как можно скорее вновь, передавали приветы тем, кто уже там. Кто-то рассказывал анекдоты, слушатели натужно смеялись. В общем, ничего весёлого. Что хорошего в расставании, кроме образовывающейся пустоты. После похорон её заливают водкой. А здесь ни похорон, ни водки. В общем, все расселись, нас пересчитали, и мы поехали. Я сидел у окна, уткнувшись в него, жадно смотрел на убогонькие дома первого ряда у шоссе в Песочине, на высоченную облупившуюся трубу Песочинской ТЭЦ, на прохожих мужиков, девок, пацанов. Выжженная солнцем трава у обочин шоссе, на скамейках у заборов сидели бабы, лузгали семечки, рядом паслись и скреблись куры. Не успели отъехать и десяти километров, народ зашевелился, достал припасенное, в салоне запахло котлетами с огурцами и зеленым луком. За окном мелькали поля подсолнухов, уходящие за горизонт, хутора и проселочные дороги в обрамлении пирамидальных тополей. Ком стоял у меня в горле. Тридцать один год я прожил здесь и только теперь осознавал глубину моего прорастания в Отечество. Ехал и успокаивал себя, думая - ладно, это сейчас так, завтра новый день, и всё будет иначе. Иные места-иное восприятие. В общем, я не ошибся. Ночь нас застала в Киеве, Харьков уже казался несколько эфемерным. К вечеру следующего дня мы были на границе.

Украинская граница это такой карамболь, где с одного удара хотят попасть во все лузы, здесь время подчинено сиюминутному заработку, вернее не заработку, конечно, а "тяглу", как говорят на Украине. Сшибить свой куш пытаются все, от сотрудников погранслужбы, таможни до местных затрапезных дядек в майках-алкоголичках, тапочках и засаленных трениках с оттянутыми коленями.
- Пива кому треба, сігарети, морозиво, - заглядывали они поминутно в стоявший в очереди автобус. За окном происходило Броуновское движение - тысячи людей сновали из стороны в сторону, вдоль дороги стояли киоски, и из каждого на всю мощь неслась музыка. Шашлыки жарились здесь же на мангалах.
- Купуємо пірожки, беляши, лімонад, холодне пиво. Поміняю гроші. Є злоті, марки, доляры. Вам шо? Марки? Почекайте, зараз у кума пійду візьму. Є парфюм, дешевше, ніж в Дьюті фрі, беріть, будь ласка. Гарантовано Франція.
Так, спустя несколько часов, мы подъехали к шлагбауму погранзоны.

За ним начинался следующий, более высокий уровень отъема денег. Не столь уже добровольный для путешественников, а скорее добровольно-принудительный. Водитель закрыл дверь, всех рассадил по местам и по громкой связи объявил, что есть смысл каждому сдать по пять долларов на быстрое прохождение границы баз шмона, обойтись, так сказать, одним паспортным контролем без таможенного досмотра и не проводить здесь последующие двадцать четыре часа. Решение было принято. Через пять минут с суммой двести пятьдесят долларов он исчез в недрах таможенного терминала. Вернулся скоро, минут через десять, сказав, что обещали пропустить быстро, но для соблюдения режима все-таки проверят кого-нибудь из пассажиров. Я думаю, не сложно догадаться, что этим кем-то оказался я. Меня вывели, заставили выгрузить багаж, поверхностно, глядя по сторонам, перелопатили содержимое чемоданов, наконец процедили сквозь зубы: "Можете загружать". Через пять минут автобус тронулся и проехал огромную нечитаемую надпись - Rzeczpospolita Polska*. Рядом красовался щит с коронованным орлом-альбиносом на красном фоне. Спустя полминуты мы остановились у польского терминала. В салон вошли пограничники, и я себя почувствовал за границей. Наши хамовитые жлобы мне стали вдруг своими, родными. Причины такого восприятия я определить не мог. Вероятно меня раздражало сочетание букв -пш-, которыми злоупотребляли поляки, общаясь между собой. Пассажиры требовали скинутъся еще по пятерочке и ехать дальше, однако этого не понадобилось. Через час мы выехали. Над нами нависла черная польская ночь.

Где-нибудь на  хуторах, близ Люблина или Радома, ночь так же тиха, как и украинская, так же прозрачно небо, звёзды блещут. Луна тоненькой скибкой горит серебром, освещая белокаменный костёл. И всё же само сознание того, что это не Украина и люди здесь говорят иначе, заставляло воспринимать тихие, спящие среди ночи деревни и хутора, совсем чужими. Мне до них не было никакого дела.

Под утро мы свернули с шоссе и въехали в Краков. Остановились, водители решили отдохнуть. Светало. Утро было холодным туманным. Вдали силуэтом обозначался Вавель. Он являлся в тумане все чётче, стала видимой прорисовка башен. Я любовался пейзажем, таким красивым, и таким мне чужим. Польша маленькая страна, при желании её можно проехать всю вдоль и поперек не останавливаясь и не справляя нужду. Мы же ехали медленно и к вечеру достигли Болеславца - симпатичного немецкого городка, отданного после войны полякам, в бывшей когда-то немецкой земле Силезии. Там нас ждал ночлег. Водители не торопились, мы тоже. Утром следующего дня мы отправились в путь и уже через час были на польско-немецкой границе. Мне запомнился один момент, который стал для меня во многом определяющим. Здесь, у терминала границы, я понял, что никогда не вживусь и не стану членом немецкого общества, причем по двум причинам - во-первых, не хочу, а  во-вторых, не смогу. И вот почему: к соседнему терминалу подъехал немецкий молоковоз фирмы Mueller Milch. Это была по сути огромная фура с прицепом - две металлические цистерны. Они были чисты и надраяны до блеска, до зеркального блеска. Я, сидя у окна, видел в цистернах своё отражение. Глядя на себя в молоковозе, я понял, что, если и приживусь здесь, то только отчасти. Соблюдать порядок в такой степени я не смогу. Эта цистерна, будь она неладна, повергла меня в уныние. Мы въехали в Германию.

Был воскресный солнечный полдень. Добравшись по автобану к месту нашего назначения, городку Мееране, я был повергнут в уныние вторично - на улицах ни единого жителя, ни единого пешехода. Закрыто всё. Город мёртвых. Адрес общежития у меня был, но как доехать к нему, у кого спросить? На улицах нет никого в обозримом в любую сторону пространстве. Пришлось остановиться. Я вышел, позвонил кому-то по домофону и начал изъясняться на смеси английского и немецкого. Никто меня не понимал, я, разумеется, тоже. Позвонил другому, третьему. Из подъезда стали вываливать любопытствующие. Я им протягивал листок с предписанием и напечатанным в нём адресом черным по белому на чистом немецком языке. Мне стали наперебой объяснять. По жестикуляции я понял, что нам ехать неблизко, да и попетлять придется изрядно. И тут, о чудо, очко от моего уныния отыграл некий таксист. Он, проезжая мимо, увидел столь необычную сцену - толпу из пяти-шести человек на улице провинциалъного городка, остановился и, поняв в чем дело, великодушно объявил - садитесь в автобус и следуйте за мной, я поеду впереди.
Минут через десять мы были у общежития. Удовлетворю любопытство читателя - таксист не взял ни копейки, Б-г мой, ни пфеннига.

Общежитие представляло из себя небольшой двухэтажный корпус, видимо, бывший детский сад и тут же рядом, особняк, тоже используемый под нужды переселенцев, который, как позже я узнал, последние именовали "Замком". Между ними был дворик с несколькими скамейками. На одной из них у раскрытого окна сидела женщина, очень зрелого возраста, невысокая, килограммов на девяносто пять нетто, с нечесаной головой, в кокетливо расстегнутом снизу халатике, из которого были видны необъятные бёдра с заметным варикозом. Уголки рта её украшали черные усики. Кроме нее взрослых во дворе не было.
- Не подскажете, где можно найти администрацию общежития? - обратился я к ней.
Не ответив, она повернулась и крикнула в открытое окно:
- Фима, тут молодой человек спрашивает за фрау Швиндт, ты не знаешь, она тут?
Фима что-то ответил.
- Сейчас он ей скажет, она выйдет до вас и заберет. А вы откуда? - поинтересовалась она.
- Из Харькова.
- Ааа, а мы с-под Винницы. Вас наверное в замке поселят?
- Во дворце, - ответил я с уверенностью.




* Ржечпосполита Полска - Республика Польша