Забытые часы

  НА ПОСТУ

      Будучи на рабочем месте, Григорий Федорович начал утро вторника по обычаю, с заводки ручных часов. Его наградные командирские часы, раз в неделю да следовало подводить, их он сверял с настенными курантами, те в свою очередь раз в месяц приходилось настраивать, ориентируясь на радио. В другой раз он стал замечать, часы начали отставать, на три, а порой и на пять минут, что с его работой не мало.

      Он быстро выработал систему, каждый вторник проверял их и подкручивал, именно вторник на неделе был самым менее загруженным днем. Поглядев на календарь, он оторвал листик, прочитал о событиях вчерашнего дня в далеком социалистическом прошлом, и скомкав отрывок, отправил его в урну. Затем, мужчина покрутил ручку приемника, словил волну, где-то отдаленно зазвучала музыка, глядя на головку регулятора громкости он прищурился, про себя отметив: «звучать-то однако, должно громче». Потеребив указательным пальцем в ухе, он вновь прислушался, заключив — «дело дрянь». Полгода назад у него ухудшился слух, он разумеется никому не сказал, ни дома ни на работе, так как это означало одно, ежечасный выход на пенсию. Конечно же, в его планы это не входило.

      Включив пружинную плиту, он приподнял наполовину наполненный подчерненный чайник, и надвинул его на раскалившуюся конфорку. Пока вода дойдет до нужной кондиции, у него по расписанию проверка усов. Остановившись перед зеркальцем, приделанном к вешалке для телогреек, он потянул с гвоздя ножницы, висящие на засаленной полочке, и старательно остриг сильно выбившиеся волоски седых усов. После, возвратив зеленые ножницы на место, он снял с полочки флакончик с тройным одеколоном, вдыхая аромат, он смазал им усы, напоследок расчесав волосы на голове.

      Удовлетворенно кряхтя, он снял парующий чайник с плитки, поднес его к устланному газетами столу и опустил на кусок бакелитовой фанеры. Из-за пыльного стекла навесной полки, он вынул банку с заваркой, извлек коробочку с рафинадом и граненный стакан с серебряным подстаканником.

      — Да, были времена! — произнес он, глядя на чеканку подстаканника.

      Сыпнув щепотку заварки, он кинул в чашку три кубика сахару, подумал немного, и кинул еще два. Затем залил стакан кипятком и накрыл сверху блюдцем, желая заварить содержимое как следует.

      Старик вынул из-под стола табурет, затем подошел к двери и взяв брошенную ранее сумку-торбу, извлек из нее пакет с булками, предусмотрительно и бережно завернутый дочкой.

      Усевшись за стол, он положил булочки перед собой. Окно слепило его солнечными бликами, он протянул могучую руку и задернул шторку. Далее мужчина потянулся за журналом с расписанием поездов. Ближайший поезд, который должен проезжать через него М-ва — Б-к, очень скоро, в течении сорока минут, затем почти одновременно по четвертой линии Кра-к — Н-ль.

      Отложив график, все еще обдумывая свои дальнейшие задачи, он потер друг о друга ладони, снял со стакана блюдце, с которого на стол тут-же стекли капли осевшего пара. Дуя в стакан, он осторожно отпил, довольно зашевелив усами. Помешивая чай ложечкой, он сделал еще глоток. Отложив журнал, он вынул из выдвижного ящичка стола газету — «Вечерний город», газета была за прошлую неделю, купить свежую прессу времени не хватало.

      Вскоре оставив на столе пустой стакан и газету, он убрал оставшиеся булочки в шкафчик, сгреб с тумбы шапку, подкинул в буржуйку дров и закрыв поддувало вышел на улицу, на ходу поправляя и застегивая телогрейку он поспешил на станцию, нужно было согласовать рабочий порядок с начальством, по какой-то причине, рация перестала связывать с диспетчером.

  ДЕНЬ ПРОИСШЕСТВИЙ

      В морозном воздухе стоял легкий туман изморози. Зима выдалась суровой, как полагается, холодной и снежной, снегопад порой длился по несколько дней. Федоровичу отчего-то казалось, что этой зиме не будет конца. С вечера потянуло поземку, мелкие крупинки бежали по шпалам, тонкими нитями тянулись вдоль рельсового полотна.

      Он заступил на дежурство в ночную смену, график сместился, заболевшая накануне Нина Аркадьевна не смогла выйти, по утру его заменил Володя, а теперь он вновь вышел в ночь.

      Сегодня уже был вторник следующей недели, день выдался суетливым, он забыл даже сверить часы. Еще эта чертова дворняга Жучка, жившая в роще за путями, по обеду неслась как одурелая к переезду, где по привычке, работники подкармливали бездомных собак, и угодила под отправляющийся состав, чудом не отрезало лапу, а вот хвоста лишилась.

      К этому времени Григорий уже был на переезде, и оттащил ее к ветеринару, с ним в помощь отправился молодой практикант Антон. Вроде псина, а возни сколько было, кровищи на снегу. Спасли, не бросишь ведь скотину в беде, живое, все одно как человек.

      Жучку положили в угол на принесенную кем-то из рабочих старую шубу, и она мирно спала под снотворным. Старик грелся у печи приоткрыв поддувало, сегодня он пил чай с лимоном и мятой, дочь заварила ему в термосе. Мяту она собирала у бабы Лоры летом, теперь они пили прекрасный чай.

      Натянув поверх шапки наушники, он тут-же погрузился в вакуум, поглядев график, он сверился с часами на руке и застегнув синие пуговицы телогрейки, нащупал в карманах перчатки.

      Наушники он начал одевать с недавних пор, дабы не отморозить уши, такая нынче устоялась погода. Широкие с поролоновой подушечкой, они спасали старческие уши и без того плохо обогревающиеся, слабо бегущей кровью, правда, после того как он их одевал, он ничего более не слышал вокруг, хотя по сути, что ему слушать, в путях он ориентировался как дома. Идущие поезда он встречал фонариком, да немым жестом.

      Выйдя на улицу, он запер дверь, голой рукой сунул ключ в карман и убедившись, что он упал именно на дно кармана, а не мимо, он натянул перчатки. Снег около постовой будки был утоптан, местами уже намело сугробы, а ветер усилился. Будучи уже в перчатках, руки все еще чувствовали обжигающий холод, который успел охладить их, пока он замыкал дверь.

      Сквозь стену снега и пелену морозного тумана, пробивались тусклые головки фонарей, он же зажег свой переносной фонарь, с одной стороны который горел красным, с другой бело-лунным свечением. Мужчина устремился вниз по тропе, спускаясь к рельсовой дороге.

      Метрах в ста двадцати от переезда, Федорович обнаружил кое-какие неполадки: «опять хулиганье принялось за свое», — он сделал пометку в блокноте.

      Видимость была не более пятнадцати метров, казалось рельсы уходят в никуда, еще снег то и дело бил в глаза, заставляя постоянно моргать. Поглядев в утопающую даль, он шагнул ей навстречу.

      Следующей остановкой стал дорожный светофор, у него он пригнулся, опустил свой фонарь и вынул из-за пазухи график обхода, сверился, нужно было проверить участок отмеченный начальником дистанции.

      Метель похоже усиливалась, мерцающие в свете фонаря снежинки, смешались с туманным паром в одно сплошное марево, в сумраке свет фонарей едва пробивался сквозь эту пелену. Его фонарь освещал пространство перед собой, не более чем на пару метров.

      Он вновь поглядел на часы, через десять минут прибытие, к этому моменту, ему необходимо находится у переезда. Ускорившись, Григорий Федорович покрепче сжал ручку фонаря, ступая на снежные шапки, все нарастающие у краев шпал.

      Между путями, местами оставался все еще оголенный крупный щебень, он то и дело поглядывал в сторону, разглядывая тот путь, по которому должен двигаться локомотив. В один момент ему померещилось, будто в мареве лежит темный предмет, сильно выделяющийся на фоне снега и выступающей рельсы.

      Поспешив в ту сторону, он обнаружил мертвецки пьяного человека, на рельсах распластался бугай в черной шубе и костюмных брюках, огромный живот выпирал как бугор, сам он, лежал раскинув в стороны руки и ноги с остро торчащими носками туфель.

      — Эй, скотина, вставай, чего развалился?! — потеребил он о брюхо крупного мужика, тот громко храпел. –Вставай тюлень, застынешь дрянь, что за день? — но тот не шелохнулся.

      Тогда, пожилой мужчина попытался стащить здоровяка с путей. Крепыш был весом за сотню, что даже для крепкого деда, оказалось непростой задачей. Федорович начинал нервничать, он поглядел на часы, поезд пребывает минут через семь, он пнул пьяницу ногой, тот что-то пробурчал. Вынув график, мужчина сверился с часами, так и есть не более семи минут. Он потер уши, поправил шапку и натянул наушники обратно. В этот момент зашипела треском рация, из динамика послышался голос, но он не услышал, шумы вьюги заглушали динамик, да и наушники напрочь отстранили его от внешних звуков.

      Он нагнулся к мужику, пошлепал того по щекам и начал тереть ладонями уши.

      — Вставай твою мать, поезд идет! — прохрипел дед. Хватая тучного мужика под руки, он попытался его тащить. Тот вроде как очнулся, зашевелился и, сам упершись ногами в рельсы, оттолкнулся, общими усилиями они сдвинулись на пол метра.

      — Вот, вот! — воскликнул Федорович. –Давай еще, дурило!

      — А, о-о-о, куда-т… — что-то невнятное, пытался донести толстяк.

      В стороне прозвучал гудок, звучание которого большей частью поглотила пелена непогоды. Федорович его не слыхал, от напряжения у него и без того шумело и звенело в ушах.

      — Давай еще, нажми дрянь, раздавит же к чертям! — проревел он, чувствуя, еще немного и сил у него не останется.

      Пьяный видимо услышал его, и вновь посодействовал своему спасению, в очередной раз отталкиваясь ногами от дороги. Надрывно дыша, он все-таки стащил пьяного мужика с пути, бросил мычащего простофилю на снег, отряхиваясь он поспешил к упавшему набок фонарю. Подняв его, он обнаружил что проронил рацию, поглядел на часы, у него оставалось не более пяти минут, Федорович выругался, и огляделся.

      Рацию он проронил на том месте где лежал пьяный бычок, старик сделал несколько шагов, ступил на дорогу и наклонился к прибору связи.

      Надрывно дыша он потянулся и ухватил станцию за антенну, в это момент у него сильно прихватила спина. Все тело пронзила острая боль, так что он с трудом разогнулся, в голове стрельнуло от напряжения. «Похоже сорвал спину» — промелькнуло у старика.

      Он не сразу ощутил стук поезда, длинный гудок еле прорвался сквозь наушники. Нужно было доложить о происшествии, событие выбило его из колеи, только сейчас он понял, что все еще стоит на путях, настигшая так внезапно боль, спутала его мысли.

      Повернувшись вбок, он занес ногу, краем глаза увидев свет, это была фара, быстро сокращающего дистанцию тепловоза. Он услышал сигнал, ноги словно приросли, он сделал шаг, который растянулся длинной в вечность, он ощутил эту знакомую дрожь, стук идущий от земли. Поезд гудел и визжал тормозами, прежде чем Федорович осознал ситуацию, думая: «еще пара минут-то есть», тепловоз снес старика, здоровая махина остановилась лишь спустя минуту.

  СОН

      За окном угрюмо опускался снег, так медленно что казалось вот-вот и снежинки зависнут в воздухе. Все застыло в немом молчании, как и жизнь в их квартире, после настигшего семью горя.

      Проводить Григория Федоровича собралось немало людей. Похороны прошли тихо, будто ничего и не было. Дома, все никак не могли поверить в произошедшее. Такая нелепость. На небольшой кухне за столом подле окна сидела Люда, ее мама Лена, и бабушка. Они пили чай, большей частью слушая тиканье настенных часов, изредка кто-то из них нарушал молчание.

      — Никак не могу понять, чтоб Гриша не увидел, и не услышал поезд. Быть того не может! — поди сотый раз проговорила мама.

      — И я не пойму, папа ведь всю жизнь проработал на дороге… — чувствуя, как подступают слезы, проговорила Люда, будто ждала от окружающих ответа, из-за чего так вышло.

      — Да, беда какая! — пробормотала старушка, мать Елены Анатольевны.

      Люда отвернулась к окну, глядя на улицу сквозь кружевную гардину, приятно пахнущую свежестью порошка, в доме у них всегда было чисто. Пускай жили они не богато, но порядок любили, к вещам относились бережно. Как никак, а квартира их была обставлена мебелью, уже конечно устаревшей, но хорошей, в серванте имелась и дорогая посуда, горный хрусталь, наборы столового серебра и прочих предметов роскоши. Не без стараний покойного хозяина, кое-что он добыл по блату, что-то получил за заслуги. Как-то раз, он привез целых шесть добротных мягких стульев, насколько помнила Люда, он тогда говорил — что они чехословацкого завода, импортные можно сказать, редкие стулья. Спустя год, он раздобыл и письменный стол очень добротный, за которым она отучилась в школе, а теперь заканчивала институт. Это сейчас, те времена остались лишь в памяти, но в то время это был отдельный разговор. Таков был их отец, добытчик, все в дом.

      Отныне она не могла подолгу находится в квартире, куда ни глянь все напоминает об отце. Вот фотографии в коридоре на стене, на полке у зеркала прихожей его портсигар, когда-то он курил. Даже ковер на стене в зале и тот, отец привез с Баку. На черно-белом телевизоре, подаренном коллегами маленький поезд с гравировкой, отмечали юбилей железнодорожников. В его комнату она старалась не входить, но и не могла в течении дня пройти чтоб хоть раз, но не заглянуть туда, там она ощущала его дух, тут у него был своего рода кабинет-мастерская, в комнате он слушал музыку, у него стоял бобинный магнитофон, над кроватью висели полки с магнитными пленками музыкальные сборники, стены украшали портреты Высоцкого, и других исполнителей, тут он что-то постоянно паял, пилил напильником. Вот и сейчас она прошлась по комнате, присела на стул, перевернула страницы книги, отложила ее в сторону. Душа сжалась, и она вышла, прикрыв дверь.

      Заскочив в сапоги, она сняла с вешалки светло-коричневый пуховик, заправила в него руки, застегнула пуговицы и в довершение обмотала шею вязанным шарфом, затем сунула в карман шапку, на голову же накинула капюшон. Сгребла с прихожей ключи, и тихонько вышла в подъезд, мягко притворив за собой дверь.

      Малолюдный бульвар Пушкина, серый день, черные стволы деревьев и хмурые стены, все нагоняло тоску и скуку. Под ногами чавкал грязный снег, задавленный бесконечно топчущимися тротуаром подошвами и каблуками туфлей, сапог, ботинок.

      Навстречу безучастные лица, каждый в себе, с серьезным выражением физиономии, бежит перебирая ногами, мыслями они где-то далеко, как и она. Кто-то окликнул кого-то, а ей почудилось будто отец позвал ее. Она вздрогнула, обернувшись увидала через дорогу парня, тот звал идущую по ее стороне девицу.

      Люда поправила шапку натягивая ее посильнее, остановившись напротив гастронома с зеркальными стеклами, она заправила выбившиеся пряди светло-золотистых волос, и зашагала дальше.

      Позднее она позвонила в дверь подруге, и остаток дня провела в ее компании. Домой возвратилась ближе к девяти вечера, от ужина отказалась, по-быстрому приняла душ и поплелась в спальню. Из кухни доносился шепот бабушки и матери, они еще некоторое время пили чай, разговаривали, она же провалилась в беспокойный сон, эпизоды которого сменяли друг друга, без какой-либо связи и логической последовательности.

      — Люда, Людочка, ну как ты? — раздался голос за спиной, слегка хрипящий, но такой родной, это папа говорил с ней.

      Она резко обернулась, на улице было темно, снег похоже растаял, но под ногами был сухой асфальт, видимо осушенный бесконечными сквозняками. И сейчас переулком тянул ветерок, но не холодный как обычно, а легкий, по-весеннему теплый.

      Отец выглядывал из чернеющего проема подъездной двери. Она все никак не могла узнать, этот дом с чернеющими рамами окон, хотя по ощущениям место было ей знакомо.

      — У меня все хорошо Люд, домой мне уже нельзя, но у меня тут одно дело, мне бы только знать время! — последние слова отец произнес очень громко.

      — Сейчас, конечно! — она суетливо полезла в сумочку, пытаясь собраться с мыслями и вспомнить, куда засунула свои наручные часики. –Пап, а твои часы где? — спросила она, вспомнив, что у отца всегда при себе наручные часы.

      Она слышала голос папы, но непонятный грохот уже вырывал ее из сна, и последних слов разобрать она не смогла. Не расслышала, что он ответил. В окно светило солнце, шум исходил с улицы, у дороги работал подъемный кран, что-то чинили электрики, копошась на столбе. Раздвигая шторы она вспомнила обрывки сна. Открыв форточку, она ощутила лицом свежий воздух декабрьского утра.

      — Доброе утро Люд. Как ты моя девочка? — перекидывая со сковороды в тарелку блин, улыбнулась бабушка, своими подрагивающими руками, не теряя ловкости, она умело орудовала у плиты.

      — Нормально бабуль! — живо ответила девушка. –Папа снился, сказал — у него все хорошо, все спрашивал который час! Люда налила из графина воды.

      — Нормально значит, Григорий Федорович, голубчик ты наш. Ну дай Бог. Царствие тебе небесное! — бабушка подошла к окну и перекрестилась.

      В двери показалась мама, женщина подошла к столу, уперлась в него ладонями. –До сих пор не верится! Вот как сон все это, сижу утром, пью кофе и кажется, слышу, он по ступеням подымается. Шаркает около двери, жду, когда повернется ключ, жду, а сама понимаю, что все, нет его больше… Мать отвернулась в сторону, стихла. Люда молча надвинула на плиту чайник и зажгла конфорку.

      Где-то за стенкой играла довольно мелодичная музыка, в ихней квартире, как и положено, который день царила тишина. Радио на кухне молчало, в зале прикрытый скатертью пылился телевизор.

      Люда съездила в институт, домой возвратилась ближе к вечеру.

      — Такое ощущение, будто отец все еще здесь. Прямо вот ощущаю его присутствие, — сидя за ужином говорила дочь.

      — У меня тоже такое чувство! — отвечала мать.

      Мало того, спустя несколько дней, ночью они слышали, как по коридору кто-то ходил, но как оказалось, никто из них не вставал и не выходил из своих комнат.

      — Нужно на кладбище съездить, помянуть. После сосредоточенных размышлений заявила бабушка.

      — Мам, ездили ведь, все как положено! — пожала плечами Елена Анатолиевна, она сидела за столом и сжимала обеими руками чашку.

      — Еще нужно, значит! — настояла бабушка. От этих разговоров, у Люды на голове зашевелились волосы. Отставив пустую тарелку с остатками масла, после домашних пельменей, девушка подтянула чай.

      В небе кружилось голодное воронье, от пронизывающего ветра, на оградах и крестах извивались черные ленты, подрагивали венки. Они посидели у могилки, зажгли церковную свечу, помянули отца и вскоре собрались уходить.

      К автобусу шли молча, небо было таким, будто вот-вот сорвется снег. Но осадков не было уже несколько дней, так что ветер размел наметенные неделей ранее сугробы. В частых выбоинах белели лишь редкие остатки пуха, опоясывая торчащие камни и застывшие комья земли. Там, где ранее был снег, оголился отполированный подошвами лед.

  ТРЕВОЖНЫЙ ВЕЧЕР

      Отложив книгу в сторону, Люда затянула халат потуже и прошлась коридором. Из зала доносилось прерывистое дыхание спящей матери, бабушка сегодня поехала к деду на дачу, у них за городом имелось хозяйство, которое нельзя было оставить без присмотра, а потому старик находился там постоянно.

      Дожидаясь пока закипит чайник, она залила себе в чашку заваренной в маленьком заварном чайничке заварки и бросила горсть той самой мяты, глядя в окошко, присела на стул. В сумерках улица, как и небо приобрела синеватый оттенок, под окнами проехал автобус, следом такси, зеленая Волга с шашкой. Она встала со стула и подошла к печке, приподняла крышку чайника, наблюдая как со дна начал отходить осадок, вода стремительно нагревалась.

      Поместив крышку на место, девушка подошла к висящему у двери зеркалу. Поглядела на себя, в отражении она видела свое бледное, но красивое лицо, под глазами проступили синяки, поправив копну светло-рыжих волос, она нащупала в кармане халата резинку и обхватив косу затянула ее в пучок. Разгладив ладонями щеки, вздохнув, она сняла с плиты кипящий чайник. Налив кипяток, она вернула чайник на место и сыпнув несколько ложек сахара, взяла чашку с блюдцем со стола, выключив в комнате свет она побрела в спальню, осторожно ступая, чтоб не обжечься и не пролить чай. У комнаты отца она на мгновенье задержалась, закрыла глаза и неожиданно для себя представила, как он сидит там и перебирает пленки. Но это было в ее фантазии, в реальности вокруг царила тишина. Погладив свободной рукой дверь, удерживая в левой руке блюдце, она вошла в свою комнату.

      Здесь тускло горел абажур светильника, поставив чай на небольшой журнальный столик, она одернула шторы и открыла форточку. Потянувшись, девушка окинула взглядом унылую стенку рыжего оттенка, и устало опустилась в кресло. Ножки тут-же отозвались стуком упершись в пол, даже это мгновение вернуло к тому дню, когда отец тащил кресло по ступеням, привезя из магазина, в день какой-то собой премии. Всячески отнекиваясь от помощи, кряхтя, он тащил его на пятый этаж, даже не поцарапав.

      Отхлебнув чаю, она нащупала закладку и распахнула книгу. Отставив чашку на маленькую полочку торшера, под абажуром, она вновь предалась чтению, мысли ее углубились в вымышленный мир Уэллса. Она перелистывала страницы, глаза сосредоточенно бежали по строкам, но вскоре она начала кивать головой вниз, пальцы все медленнее перебирали страницы, и еще спустя пару минут она уснула.

      Чай остался не тронутым, светильник продолжил разливать рыжий свет сквозь тканевую головку. Врываясь в приоткрытую форточку, ветер пускал в комнату свои волны, взамен выдавливая наружу частичку тепла, которая слабым паром устремлялась в звездное небо.

      Ночное пробуждение было тревожным, она замерзла от наполнившего помещение холода. Вмиг будто колеса поезда, застучало сердце.

      — Ой-ой, Гриша! — послышались крики матери.

      «Видимо у матери случилась очередная истерика», — решила девушка и поспешила в коридор. Шлепая босыми ногами по полу, она толкнула дверь в зал.

      — Мама, я здесь! — Люда застала мать сидящей на стуле, она была очень бледной, и держала руку у сердца. –Мамочка что такое?

      — Отец твой, был здесь! — она ткнула пальцем на сервант. Голос ее дрожал, как и лиловые губы, глаза же налились сапфировым блеском, как ни странно, с годами они не утратили своей чистоты.

      — Это был сон мам, папа мне тоже снился! — Люда подошла к маме и погладила ее по плечам.

      — Нет дочь, не сон. Я уже не спала, собралась в туалет, а тут он, в проходе стоит, говорит: –Что же вы Лена, работать мне как? –руку показывает, я испугалась, отпрянула и свет включила, он тут-же исчез… Всхлипывая рассказала женщина, слушая мать, Люда потирала немеющий затылок.

      — Успокойся мам, это сказывается стресс. Принести тебе воды? — не дожидаясь ответа, дочь вышла в коридор и застыла на месте.

      Входная дверь в квартиру была открыта, она еле пошевелила губами:

      — Ты дверь открывала?

      — Она, чт-т-то открыт-та? — то ли всхлипывая, то ли заикаясь спросила женщина.

      — Открыта! — Люда лично запирала дверь на ночь, а перед сном проверяла. Подрагивающими пальцами, она еле провернула в замочной скважине ключ. Девушка ощутила приливы страха, беспощадно пронизывающие грудь. Похоже к ним наведался призрак, и это был отец, она его не боялась, просто само понимание такого явления, заставило внутри все трепетать.

      — Я не трогала дверь, Люд! — покачиваясь мать вышла из комнаты.

      — Ничего, пойдем выпьем чайку лучше, ничего страшного не произошло, это ведь наш папка! — говорила Люда, перед тем как войти на кухню, она покосилась на входную дверь и ее передернуло.

      Пока грелся чайник, Люда накапала матери Корвалол. Оставшуюся половину ночи, они провели на кухне, на их улице лишь в их окне до утра горел свет. Не спавши всю ночь, они отправились по делам, мать после двухнедельного отпуска, который брала на время похорон поехала на работу, а Людмила направилась в университет.

      После обеда возвращаясь домой, по пути она впервые за долгое время любовалась появившемуся солнцу, искры которого сверкали на сосульках, пестрили на иголках инея покрывшего ветви деревьев. Зимняя сказка отвлекла ее от рутины, так безжалостно внесшей свои коррективы, в их размеренную и спокойную жизнь. Самое страшное во всем этом, как ей казалось — это то, что со временем все уляжется, и они будут жить дальше, жизнью в которой от отца остались только воспоминания, и несколько черно-белых фотографий.

      Она глубоко вдохнула морозный воздух, проглатывая подкативший грустный ком, и поправила шапку прикрывая уши.

  ВИЗИТ

      Глаза смыкались, рыжий свет сквозь абажур действовал не хуже снотворного. В какой-то момент под веками понеслись слайды сновидений. Проскакивали обрывки фраз, какой-то треск, гул и стук. Стук оказался более стойким и навязчивым, если гул с шипением накатывал волнами, то твердый стук донесся в очередной раз вполне четко, пробиваясь сквозь пелену прочих звуков.

      Она дернулась и проснулась, стук повторился, так мог стучать только отец, это она поняла по характеру ударов в деревянную дверь. Внутри оборвалось, она приподнялась, вслушиваясь в ночную тишь. Она ожидала что мать откроет, но в коридоре не было никакого движения.

      Люда поднялась с кресла, накинув халат девушка неуверенно вышла в коридор. На кухне заурчал холодильник, дверь в комнату мамы была прикрыта, она хотела было ей постучать, как вдруг щелкнул замок входной двери, на пороге стоял отец.

      Мужчина будто светился в каком-то свечении, черты его лица и тела были четкими, он расплылся в улыбке:

      — Что же вы Людочка, я без часов как без рук, работать никак не могу, поезда встречать нужно!

      Она смотрела на отца широко раскрытыми глазами, как вдруг он начал исчезать, поблек, дверь скрипнула, неспешно распахнулась еще шире, а затем закрылась с едва слышимым щелчком замочной сердцевины.

      В ушах у нее до сих пор звучал голос отца: «Что же вы Людочка?.. Поезда встречать нужно!»

      Туман развеялся, когда она уже оказалась в своей комнате, от произошедшего ей сделалось плохо, она более не могла твердо стоять на ослабших ногах и опустилась на край дивана. Она понимала, их посещает покойный отец, она пыталась проанализировать сказанное им.

      Ее тело брал озноб, она просидела с тревогой на душе до самого утра. Под утро усталость навалилась на молодое тело тяжким грузом, с первым светом хотя бы отступили ночные тревоги, из коридора донеслась возня проснувшейся матери.

      — Доброе утро мам! — тихо поздоровалась она.

      — Привет Люда, кофе сварим?! — тоже тихонько спросила мать.

      — Давай… Папа снова приходил…

      — Ты видела? — изумилась мать, так и застыв у печи, с эмалированной туркой в руках.

      — Да. Он сказал, что мы не даем ему работать. Так как он не может встречать поезда.

      — Это немыслимо, похоже мы сходим с ума! — покачала головой женщина, она повернулась к кухонному столу, и опустив руки на столешницу, отложила посудину в сторону.

      — Нет-нет! Это все по-настоящему мам, он приходит к нам, и я думаю, его что-то беспокоит…

      В коридоре раздался звонок домашнего телефона, мать все еще бледнея лицом пошла брать трубку. Звонила бабушка, через час она собиралась приехать. Чувствуя тяжесть в голове, Люда дозвонилась подруге из института, и попросила предупредить что не придет, ей не здоровилось. Зашторив окна, она прилегла на кровать и быстро уснула.

      И снова отец. Он стоял посреди пустой комнаты, лицо мужчины было тревожно, все время он бросал взгляды на пустеющее запястье, где обычно носил часы. Затем он открыл свой дорожный планшет, из него вынул график движения поездов, проведя пальцем по какой-то отметке, он вздохнул и подошел к окну, с которого открывался вид на железнодорожную станцию, там толпились фигуры людей, станция ей была незнакома, да и людей разглядеть не удавалось, размытые фигуры, они заходили в зеленые вагоны, другие выходили.

      Проснулась она от шума голосов в прихожей, это бабушка с мамой что-то довольно живо обсуждали. Встав с постели Людмила подошла к зеркалу и причесалась, затянув пояс халата на узел, она вышла в коридор.

      — Привет ба!

      — Приветик внучка, — улыбнулась женщина, присаживаясь на табурет около кухонного шкафа.

      За чаем, девчата поделились с пожилой женщиной своими видениями.

      — Господь всемогущий, — крестилась женщина, окая и тяжело вздыхая. –Леночка, Люда, девочки, а вы часы ему с собой положили?

      Вмиг на кухне повисла тишина, было слышно, как за окном на ветвях попискивают снегири. Женщины переглянулись, Елена Анатольевна встала из-за стола, чуть не пролив чай она поставила чашку на стол и вышла в коридор, затем вошла в зал.

      — Часы… — задумчиво протянула Люда. –А что, такое может быть ба? — испуганно спросила внучка. –Я не помню, чтоб мы клали ему часы, расческу да, кошелек, ручку его перьевую, а часы нет… — Неужто забыли?!

      — Конечно, ой мамочка, конечно забыли! — в комнату вбежала встревоженная мать. –Я их в сумке потеряла, за подкладкой!

      — Нужно с батюшкой переговорить, — отчеканила бабушка, недолго думая, они засобирались.

  ОБРЯД

      День, когда они отправились в церковь, запечатлелся в ее памяти навсегда. Они долго беседовали с батюшкой, купили свечи, поставили их, затем читали молитвы данные духовным наставником, а после его консультации, последовали наставлениям и отправились на кладбище.

      — Привет пап, как ты? — трогая крест, спросила Люда.

      — Как тут наш Григорий Федорович, принесли мы тебе что ты просишь, так что Гришка, будь спокоен.

      Бабушка тоже погладила крест, Люда выкопала в холмике могилки углубление. Мама держала в руке лампадку, бабушка помогла зажечь свечу. Вскоре, у креста стояла свеча, стакан с водкой накрытый ломтем черного хлеба, и пакетик с конфетами.

      — Все папочка, часы сам заведешь! — сглотнув подкатывающий к горлу ком, проговорила Люда, веки ее глаз, как и щеки с губами подрагивали. Она едва сдерживалась чтоб не зарыдать. Внезапный порыв ветра растрепал ее волосы, она опустила в ямку часы, завернутые в платок и засыпала их землей. Утрамбовав хорошенько землю, она еще раз присыпала ее, напоследок притрусив сухой, рыхлой землей, чтоб никто не догадался там копаться.

      Громко каркая, над их головами пролетела необычно крупная черная ворона с серыми боками.

      — Дочки, подходите, помянем батеньку! — старушка накрыла на столике у соседней могилки, расположив все на застеленной газете, свой стол они еще не успели установить.

      С того самого дня, они ощутили спокойствие, тревоги будто растворились, в их доме воцарилось умиротворение, как в прежние времена. Теперь, вспоминая отца их души не болели, дни, когда он был рядом они вспоминали с теплом.

      За окном оживала весна, Люда готовилась защищать диплом, уже в конце августа, ее ждала первая командировка по направлению института, на север страны, новая жизнь, интересная и полная эмоций, новых знакомств и счастливых лет.