Экскурсия

Поздний бархатный май. Вечернее солнце, и балкон настежь, и занавеска едва колышется, а я стою в дверях и вижу все разом.
Грубо сколоченный, отливающий черным блеском стеллаж, забитый книгами снизу доверху, стол, густо потравленный кузбасслаком, двадцать пятые колонки, вороненный Арктур с блестящим тонармом и красным глазком стробоскопа, струбциной прихваченную лампу на раскладном подпружиненном штативе, выпуклый, малиновой кожей перетянутый стул с аккуратно подвернутыми уголками, зеленый диван-раскладушка из комиссионки, итальянскую, женских форм гитару, немецкую люстру под знаменитый хрусталь, подернутый абстрактным штрихом бежевый палас и гэдээровские блатные обои.

Балкон идет на улицу Тимирязева и с четвертого этажа подробно просматриваются и двухуровневая крыша кинотеатра Пушкина, и вертикальный памятник голове Самуила Моисеевича, и даже высокие окна ателье Элегант. Там, у Цвиллинга, летом семьдесят шестого Леха Симонов азартно наяривая себя по ляжкам исполнит "Heart Of The Country" со знаменитого альбома "Ram", чем сразит наповал, ибо у него выйдет круче, гораздо круче, чем у Поля и Линды, и мир в который раз перевернется в лучшую сторону.

Перед кинотеатром улица раздваивается, и вдоль нижней ветки живет наш дом. Четырехэтажный, высокими потолками, покато-угольной крышей, крытой гремучим кровельным железом, с огромным под сушку белья чердаком и ржаво-подрагивающей пожарной лестницей, зависшей в опасной близости кухонного окна.
На первом столовка - сивая, мерзко-пахучая и невообразимо поганая, родной детсад с манной кашей, киселем комками, показами глупостей и томительным сончасом, детская библиотека, где втайне от родителей, украдкой сидя за далеким столом жадно проглочу запрещенную не помню по какой причине "Одиссею капитана Блада", большая арка с дежурной бочкой кваса - говорили, что на дне обитают длиннющие белые черви, которых при промывке отдирают специальным крюком, а еще Загс, где женюсь первый и слава богу предпоследний раз.

Двор начинался клумбой. Большой, шестиугольной, с длинными лавочками по разным сторонам. Дальше футбольное поле и горка - высоченная, метра три с половиной с длинным пологим спуском. Зимой к ней пристраивали желоб. Утаптывали снег, лепили бортики, выкладывали разворот, поднимали вынос и заливали. До кондиции. Ладно, на дощечках, еще туда-сюда и можно выжить без спецподготовки, вот на санках искусство.
Однажды докатался, скелетон. Придя домой обнаружил кровь. Сначала не понял, оказалось словил чужие полозья и не заметил как пробил задницу. В двух местах и мать выдала весь артикул. Йод, повязки, столбняк, травмпункт.

Клумба, беседка, верстак, теннисный стол, детский сад и белье на просушку. Обратная сторона столовки, клубящийся пар, облезшая кирпичная пристройка, подвал с ржавой кровлей, разбитые деревянные ящики один на другой и шумные грузчики с папиросами.
Светлая, дугой, лепниной, парадная арка, выходящая на тихую, почти мистическую- застать там машину было огромной удачей, тополиную Пушкина.

Детский парк с Ильичом в мавзолее, горсад, где отец катал на финских санях и парк культуры, куда возил дед на троллейбусе. Кинотеатр Пушкина, гастроном, пожарка и памятник Ленину.

Мама, что такое вождь?

Пространства росли и в конце концов возник центр, как целое "близко" - место, ограниченное четырьмя шумными улицами. Остальное оставалось в "далеко" и туда надо долго ехать на трамвае. Или троллейбусе. Вокзал, парк и кладбище.

Взрослые называли близкое городом. Собственно, как и далекое, куда только на трамвае. То есть "близко" и "далеко" на трамвае и есть город.
Постепенно "близко" и "далеко" сливались. Первое росло, второе сокращалось. Близкими стали школа, дворец пионеров и Алое поле. При этом "далеко" и "близко" не были геометрией - линией, окружностью или прямой.
Школа - это близко, а что-нибудь на равном расстоянии, река к примеру, оставалось далекой. Зимним утром, когда темно, холодно, неохота вставать и надо надевать кучу всего, школа представлялась в страшном далеко. Или магазины "Молоко", "Хлеб", в отличии от "Детского мира" и кафе-кулинарии, где продавали пирожное Картошку. Автоматы с газировкой, кинотеатр и киоски с мороженным находились в непосредственной близости всегда - это тебе не портфель с уроками, но главное, слова. И те, кто близко, и те, кто далеко, утверждали, что живут в Челябинске.
Долго в тайне оставались водохранилище, плотина, первое озеро, аэропорт, Смолино, политехнический, но со временем проявились и предстали во всей красе.

То есть, город - это близко и далеко плюс невидимое существующее. Ленинский район с тысячей заводов или Металлургический с одним, но гигантом.
Когда по телевизору показывали Москву, Ленинград или Нью-Йорк сразу было понятно, другое. Высота, ширина, скорость, количества. Кардинально. Или на берегу моря. Одесса, Владивосток, не спутаешь, порт и корабли.
В невидимой части оставались заводы - сумрачные, железные, прокопченные. Огороженные и отгороженные. Таинственно манили, будоражили названия - Вторчермет, Гипротяжмаш, Трубопрокатный, Строммашина, Кузнечно-прессовый,Семьдесят восьмой, Автоматно-механический. Казалось, там за высокими стенами происходит очень важное, гигантское и захватывающее. Война и космос.

Или частный сектор. По воскресениям ходили на базар. Мимо маленьких деревянных домишек с низко посаженными окнами, дощатых ворот, калиток с табличкой "Осторожно, злая собака" и водонапорных колонок, у которых женщины набирали ведра, и из которых почему-то запрещали пить. Зимой окна разукрашивали ватой, посыпанной серпантином, искусственными елочками, игрушками и фигурками деда Мороза, а на стекла клеили маленькие снежинки из бумаги или фольги. Иногда из-за забора доносился собачий лай, а на открытых форточках частенько заседали кошки.
Изнутри увижу позднее - печку, дрова, низкие потолки, дощатое удобство во дворе и сарайки. Но главное, обособленность и отсутствие города - полное, очевидное, ошарашивающее. Свой, маленький мир, особый быт и непонятный уклад.
Нарубить дров, разжечь печку, затопить баньку, сходить в погреб, натаскать воды, разгрести снег, поправить забор, покормить цыплят или кроликов. Зала, сени, циновки и подпол. Тусклый свет, прохладная сырость, неизвестные, но шибающие в нос запахи, обилие обрезанных по голенище валенок. Тулупы, обитая войлоком дверь, вязанные коврики, грубо беленые потолки, собачья конура с цепным псом неподалеку и курицы, вальяжно расхаживающие по двору.

Шли года, город расколдовывался, обрастал подробностями - мистическое убывало, а рациональное росло. В жизнь прочно вошли музыка и спорт, учеба и развлечения, художественные мастерские и научные лаборатории. С самого рождения и по сей день ощущаю привилегию - город будто знал, ждал, хотел, чтобы я появился на свет именно здесь, в центре и именно тогда, в шестьдесят первом, чтобы рос здоровым и счастливым, занимался спортом и музыкой, учился и творил, чтоб много друзей и лучшие в мире учителя.
Место исполнения судьбы.