Бессмертный рассказ

                "Что написано пером, не вырубишь топором."


Каждое утро Виктор Семёныч складывал диван, приоткрывал бельевой ящик и сбрасывал туда собранную постель. Вечером, перед сном, проделывал эти упражнения в обратном порядке. Сегодня поймал себя на мысли, что совершает эти однообразные действия каждый день на протяжении многих лет. Жизнь после выхода на пенсию стала до обидного быстротечной. Вот же - он только что проснулся, наступило утро, и вот опять стемнело - пора ложиться спать...
Ничего особо интересного в его стареющей жизни давно не случалось. Но каждой новой весне был несказанно рад. Она рефлекторно встряхивала его, и вместе с природой он, как ее неотрывная часть, оживлялся и освежался тоже.
Ему приятно было, видеть, как к началу лета резко подрастали молодые, посаженные им, деревца в саду. С жадностью наблюдал, как за каждую весну заметно прибавляли в росте пихты - растущие ветви приобретали более светлый окрас, так что легко было определить, что они вытягивались сантиметров на двадцать. Хотелось ему, чтобы деревья поскорее разрастались и, чтобы у него поселились всякие птицы, белки и ежики, как в лесу. А пока в саду вольготно копались куры. Вот это всё радовало, а то, что за каждую такую весну приходилось платить одним годом жизни - огорчало. Ничего не поделаешь - еще в утробе матери он, очумело вырываясь на свободу, "подписал" такой договор. У него не было другого выхода!
С годами, чего-то плохого он ждал не столько снаружи, сколько изнутри. Не может же всегда все работать безотказно в его изношенном организме...

И вот, в один прекрасный день Семёныч заболел. А денек, действительно, был хороший - безоблачный, суетливый... И на тебе, захворал: схватило поясницу, обуяла лень. В пятницу сходил в поликлинику. Врач предположил, что это серьезно и направил на обследование.
За зиму ушли в мир иной от ковида двое знакомых, его ровесников, два Николая. Неужели это конец? Старик запаниковал. До понедельника было два дня - нужно было собраться с мыслями, привести в порядок дела. В двух километрах от его пятиэтажки стоял, построенный им, летний дачный домик с банькой и курятником. Там-то он и выращивал лес из плодовых деревьев, сосен, туй, можжевельника... Всю зиму прогуливался до туда, чистил дорожки от снежных сугробов. Особое внимание уделял чистоте тропинки от курятника к теплице. Он приучил шесть курочек, которых держал исключительно для яиц, в солнечные зимние дни гуськом ходить через весь двор в теплицу, где было днем на много теплее. В мороз, когда те боялись даже высунуться из-за предстоящего трудного перехода, Семёныч брал птиц на руки и переносил туда всех, по очереди. Вечером приходил, чтобы унести обратно. С трудом проворачивался ключ в дверном замке. Он долго стачивал напильником уголок, чтобы облегчить женщинам доступ в курятник, на случай, если его, Семёныча, вдруг не станет, или он сляжет надолго в больничку.
Нельзя так жить дальше, - размышлял он, подсыпая в кормушку воробьям и, приблудившейся синичке, семечки. Пора отвыкать постепенно от каждодневной суеты, привыкать к вечности, чтобы она не застала тебя врасплох, не бояться ее. Но сосредоточиться на ней сложно - лезут в голову всякие мысли, мешаются.
Вечером, когда никого не было дома, раздвинув диван, он достал постель, расстелил ее и стал готовить себя к тому, чтобы поймать и как-то ощутить неуловимую вечность мира и конечность своего бытия.
Семёныч выпил сто грамм, выключил телевизор, свет, лег и представил, что ничего вокруг нет. Ни-че-го!

С кухни шел едва уловимый запах поджаренной на ужин рыбы. Старик встал, решительно плотно прикрыл комнатные двери и снова прилег.
Давеча, с утра, ходил рыбалить на реку. Там никого и не звука. Только поплавок при закидывании говорил - "плюк"и затихал. Но вот он легонько попрыгал по водной глади и нырнул. Тут уж Семёныч, в миг, напрягаясь, хватался за удочку и, вытягивая невидимую добычу, впадал в первобытное состояние радости...

В тишине услышал тиканье настенных часов в коридоре. Вспомнил, как в глубоком детстве взбирался по узкой, крутой, скрипучей лестнице на второй этаж старого дедушкиного дома, чтобы заночевать возле теплой печки-барабана. Лежал и смотрел, как в потемках пучок света от фар, проезжавших мимо машин, таинственно расползался по стене и исчезал. Сладко засыпая, он часто слышал доносившийся снизу тихий, размеренный, но настойчивый бой старинных часов: Спать. Спать. Спать...Семёныч пошаркал в коридор, вынул батарейку из часов и снова лег.

Несмотря на позднее время, в квартире у Алехиных, что двумя этажами выше, забренчало пианино - похоже девчонка решила закрепить гаммы... Когда Виктор гостил лет сорок назад у сестры в одном Марийском поселке, та, как из под палки, заставляла одиннадцатилетнюю дочь, преуспевающую в алгебре, учиться играть. Не будешь играть, кричала она в сердцах на подростка - выброшу пианино с балкона. Семёныч усмехнулся, вспомнив эти слова, и представив, как хрупкая женщина несет на балкон двухсоткилограммовый инструмент, чтобы выкинуть. А потом, почему-то вспомнил, как несколько лет назад, поссорившиеся на пятом этаже супруги, стали выбрасывать из окна вещи, и как электрочайник, летящий в свободном падении, помял крышу его, стоящего под окном автомобиля... Но вот через несколько минут все стихло, и снова воцарилась мертвая тишина.

В уголочке окна из-за облачка проявилась полная луна. Семёныч вспомнил, как мама, указывая ему на темные пятна на луне, говорила, будто они всем напоминают женщину с коромыслом. Сейчас такие ассоциации не возможны,- улыбнулся про себя старик. Коромысло… Мало, кто знает вообще, что это такое и для чего! Мама клала коромысло на плечи, вешала на крючки два ведра с простиранным бельём и несла его на речку, к проруби, полоскать в чистой студеной воде. Маленький Семёныч помогал нести корзину. Как-то пришла с реки с синяком под глазом - не поделили с какой-то строптивой бабой место у проруби. Семёныч привстал, прикрыл шторой луну, оставив часть звездного неба.

Вот она - тишина и бесконечность. Как ничтожны мы в этой Вселенной! Мы взялись ниоткуда и уйдем в никуда...- думал старик,- и вспомнил, как такое же звездное небо светило ему сто лет назад в Ялте. Обычно он приезжал туда «дикарем» и постоянно за недорого поселялся у одной старушки. В тот раз свободных мест не оказалось.
- Через два дня, хлопчик, освободится одна кровать в сарайке, а пока заночуй на двуспальной кровати под кипарисом - предложила хозяйка. Семёныч помнил, как необыкновенно было тогда засыпать, уткнувшись в небо, в теплую южную ночь, под убаюкивающую болтовню сверчков, а утром спускаться к морю и обласкиваться в его волнах! Старик, кряхтя, встал с дивана и тщательно, без щелей, надвинул на звезды темные шторы.

Кромешную тьму и гробовую тишину нарушил едва различимый лай собаки. - Вот, собака,- раздраженно выругался старик и тут же вспомнил про свою верную болонку, Зайку. Тогда он еще не был женат. Как же она была рада, когда он приходил с работы! С каким восторженным лаем каждый раз встречала его! Никто, впоследствии, ни жена, ни дети не могли его постоянно так любить, как она, и не видеть в нем никаких недостатков, и безудержно ему радоваться!

Семёныч натянул на себя одеяло, с головой спрятавшись от всего. Начал было уже чувствовать вечность, как вдруг, из образовавшейся щели под одеялом, снизу, слева, подуло свежестью. Старик поправил одеяло. Все. Теперь - все. Вот оно - НИ-ЧЕ-ГО! Только он, Семёныч, тяжело дышит под одеялом...

Надо сократить число вдохов и выдохов и дышать поверхностно, по методу Бутейко, подумал и затих. Некстати представил, как студентом ехал, после каникул, на учебу в Свердловск. Общий вагон поезда был забит пассажирами. Ехать приходилось всю ночь. Кто-то успевал забраться с вечера на верхнюю полку и уже боялся спуститься – вертелся, как вошь на сковородке, но держал лежачее место. А студент Семёныч с удовольствием сидел тогда внизу, касаясь плечами незнакомых девушек. Для него, скромного, не целованного парня, не знавшего еще их так близко, было необыкновенно приятно так сидеть. Старик вспомнил, как, «засыпая», где-то в глубине ночи, положил голову на твердый стол, где рядом, щекоча его, приятно пахнущими волосами, склонилась голова девушки. И неважно было - красивая она или нет. Он всю ночь слушал ее легкое дыхание, вдыхал запах волос и кожи лица. Возможно - она что-то чувствовала тоже. Иногда их дыхание непроизвольно учащалось, углублялось и они мечтательно сопели.

Семёныч внезапно сбросил одеяло, резко встал. Отдышался, открыл шторы, распахнул окно, зажег свет, включил телевизор!
Малость полегчало. Отработалась поясница.

Может, вечность - это не тишина и не темнота вовсе? Может, это все, что он сделал, посадил, построил, родил, написал...?! В этом вечность людского бытия?!

Подумав так, он не сразу, но сел за стол и стал писать свой очередной, возможно, дурацкий, но, несомненно, бессмертный рассказ!