Тростипупка

По отгибу карниза тренькают пальцы заунывного бесцветного дождя. Бело-рыжая кошка Мушка лижет бок на подоконнике возле будильника. Циферблат вяло меняет фосфорные секунды. Мушка думает, что её хозяйка сегодня ведёт себя странно и вообще всё в доме - мимо обычного ритма.

Хозяйка Римма Терентьевна уже вернулась со своего хлебокомбината, но вместо того, чтобы покормить Мушку, валяется на диване кверху задом прямо в сапогах, чего раньше себе не позволяла. От Риммы пахнет сдобным тестом и водкой, помадой и косметикой. Тушь оставляет на щеках размытые косые дорожки. И что она вопит?

- Лёха-сука, развяжи меня! Ай, больно! Ай, не могу!

И как-то с особой плаксивой ноткой, на выдохе, по-детски:

- Ну чё-о-о-о?…

Хозяйка Мушки бранится и хнычет в пространство, не обращая внимания на кошку. Римма Терентьевна крупная как айсберг, волосы её спутаны, свитер неприлично задран. Облипающие лосины прострелены поперёк ягодиц острыми лучами трусов. В детстве сын Вовка называл блестящие мамины лосины то «сластины», то «блестины».

Таких «сластин» у Риммы несколько пар: есть трикотажные малиновые, есть полосатые пурпурно-сиреневые, есть легкомысленные леопардовые и вот эти, ослепительно-чёрные. Чёрные – самые тугие, под ними отчётливо проступают парусные контуры нижнего белья. Весь день пружинистый спандекс тайно жмёт Римме в паху, в коленках, в икрах, вид у него боевой, соблазнительный, практичный. Чёрные «блестины» универсально подходят к любой кофточке и любым сапогам. Зад и бёдра у Замятиной рыхловаты, но обтягивающая ткань возвращает им упругость и блеск, женские ляжки звенят как самолётное крыло.

- Носов, подлец-наглец-стервец! – Римма извивается на диване мясистым тюком, вращает заплывшими глазами, потрясает задницей в «сластинах», просторной как ангар. – Хватит дуреть, не смешно! Верни меня как была! Ты чего творишь, я тебя в ментуру сдам! Ну чё-о-о-о…

- Сначала достань! – отвечают из-за стены с набитым ртом. – Чо такая злючая?

На кухне хлопает крышка хлебницы, звенит ложка – там жадно ест суп чужой, но смутно знакомый кошке Мушке человек. Глаз у него дикий, нездоровый, на плече - грязная сумка электрика, от него разит папиросами, перегаром и немытым телом. Когда-то давно этот тип жил вместе с хозяйкой, они вместе спали, ели, ругались, занимались сексом. Кошка его всегда тайно недолюбливала.

Потом сожитель хозяйки исчез и Мушка надеялась, что навсегда. Но сегодня он опять ворвался к ним, застал пышную Римму врасплох, повалил на диван. Схватил за волосы, заломил руки. Хохоча, крепко стянул её синей лентой по рукам и ногам, отчего Римма стала похожа на перемотанную ручку старой ножовки, висящей на крыльце.

Скрученная хозяйка тычется носом в подушки, локти торчат из-за спины, напоминая формой гнутый скрипичный ключ. Тонким кошачьим обонянием Мушка слышит, как от Риммы несёт злостью, потом, сырым спандексом и продуктами женского возбуждения, но подойти не решается.

Непонятно всё это. Фыркнув, кошка продолжает умываться, изредка поглядывая то на окно, то на лежащую потную хозяйку.

***

Пьяная Римма Замятина жутко соскучилась по своим рукам. Распластавшись на диване, она тоскует по своим локтям, запястьям и ладоням. Руки у неё крепкие, красивые и умелые, ими можно мыть посуду, полоть огород, пришивать пуговицы. Чистить овощи, натягивать и снимать колготки, чесать ляжки, пудрить нос, забивать гвозди… Её руки совсем рядом, но больше ей не принадлежат. Их как будто нет.

Руки Риммы Терентьевны туго связаны за спину синей изолентой. Вывернуты, загнуты, неподвижно упакованы, спутаны в кистях и локтях. Тридцать восемь лет они служили хозяйке, а теперь словно ушли в принудительный отпуск, забастовали, отказываются подчиняться. От тугих петель кисти опухают и болят. Толстые женские ноги в лосинах свинцово сверкают, будто натёртые карандашным грифелем.

- Носов, падла-зараза-козлина! Отпусти, хватит издеваться! – тут же в голосе Риммы проскакивают нотки заботливой хозяйки. – Хоть бы сапоги дал снять, а то прямо в них завалил, натоптали… мыто же в избе.

- Сначала достань! – тупо повторяют с кухни и хихикают.

Слюна пьяной женщины плещется через губу. Растопырив пальцы, Римма ловит воздух перекошенным ртом в размазанной лиловой помаде. Её связали впервые в жизни. И где? В собственном доме. И кто? Бывший пропойца-муж!

Это было бы нелепо, если бы не было так мучительно и противно. Связанная женщина выглядит жалко, сексуально и непримиримо одновременно. Грузная попа колышется цирковым шатром на ветру, на тесно обтянутой полиамидной заднице очерчиваются две ягодичных складки. Линия плавок полуостровом обхватывает самую сдобную часть женской мякоти. Края трусов впиваются в мясо как бритвенные лезвия, заставляя Римму психовать и бесцельно грызть подушку. Бело-рыжая кошка Мушка щурится на неё с подоконника.

Руки! Верните мне руки! В носу, подмышках и трусах Замятиной всё склеилось, свербит от пота. Пальцы ног раскисли в душных сапогах. Обесцвеченная чёлка приклеилась к бровям. По щеке ползёт вязкая капля, будто жучок перебирает лапками. Спелёнатая изолентой женщина яростно колотится головой о диван, убивая вредную помеху. Щёки горят от выпитой недавно водки. В широких бёдрах Замятиной зудко и жарко, хочется раздвинуть ноги, проветрить тело в липкой слюде эластика, но щиколотки тоже грубо и толсто связаны изолентой – Лёха израсходовал на неё целых три катушки. Под весом пленницы диван скрипит и проседает рыхлым весенним сугробом.

- Надоело, больно! – Римма надсадно морщится, елозит пышной грудью, скрипит лосинами и изоляционной лентой. – Пусти-и-и, ворюга! Развяжи-и-и! Раскручь меня, гнида!

- Лежи давай! – огрызаются с кухни с набитым ртом. – Может, я соскучился по тебе, Зяма?

Это из прошлой жизни – в хорошем настроении Носов дразнил свою Замятину Зямой, а ещё Римчиком и Репкой. Поддразнивал её за сдобные формы, щёлкал по пухлому упругому животику:

- Репка, когда икру отмечешь?

Серьга в ухе цепляется за воротник свитера, мочка уха опасно натягивается – связанная Замятина матерится, застывает с головой набок. Из-за кухонной переборки доносится чавканье: Лёха-подлец отыскал вчерашний суп, трескает прямо из кастрюли, прикусывая салом и хлебом. Нашёл у Риммы в холодильнике полбутылки вина, выпил через край. На плите посвистывает чайник.

- Да что это такое? – Замятиной хочется реветь от собственного бессилия и ненависти к своему угнетателю. – Он ещё и чаи гонять собрался? Охамел Носов, как у себя дома!

Пьяную Римму душат обида и злоба. Она тоскует по своим связанным рукам, по свободе. Особенно бесит, что приходится лежать на чистом диване в уличных сапогах и пачкать парадное покрывало, расшитое лилиями. Пытаясь пристроить связанные толстые ноги повыше, Замятина неловко кладёт их на подлокотник. Бывший сожитель Лёха без спросу ворвался в дом, хозяйничает, тащит из холодильника еду, скрутил её как последнюю… как там выражался в детстве Вовка?

Комбайн сын называл «комбанатор», лосины «сластинами», а в школе Вовка услышал и переврал слово «проститутка». Подошёл к мамке дома и спросил:

- Мама, кто такая «тростипупка»? Можно Аньку так назвать?

Римма отпустила сыну родительского подзатыльника, но потехи было на весь вечер. Теперь она лежит, спутанная изолентой как пресловутая «тростипупка в сластинах» из второсортного фильма о половых девиациях. В паху пузырится пот, из промежности пахнет кипящим жиром и подпорченным йогуртом. Римма сопрела и расползлась студнем. Она готова отдать всё на свете за свои руки и ноги. Спрессованное одеждой, бельём и лентами тело ломит и ноет, будто по нему промчалась татарская конница.

Не понадеявшись на клейкую ленту, Лёха кое-где связал её концы на локтях, запястьях и лодыжках своей подопечной. Пока толстая Римма барахталась, узелки стянулись в маленькие твёрдые камушки. В голове вертится кусок старой песни «Плачет девушка в автомате… вся в слезах и губной помаде». Перемазанная слезами, слюной и помадой женщина неловко щупает синие скрутки на своих кистях, пробует вслепую подковырнуть ногтем какой-то узел, но он слишком туг.

«Только ножницами можно взять! – уныло понимает Римма. – Ножницы в комоде, но как добраться до комода? Это же надо умудриться встать, доскакать на каблуках. Как открыть ящик, если руки за спину связаны?… И по полу ещё больше натопчу… да и этот сукин сын не пустит».

Руки, отдайте мои руки! Пленница в высоких сапогах пробует извернуться боком, сесть на диване, но между ног что-то упруго натягивается, вонзается в клитор, там взрывается облако боли – и Римма, глухо взвизгнув, оставляет свою попытку.

- Носов, отпусти меня! Что ты за сука такая? – женщина в блестящем спандексе утыкается в подушку потным лбом. – Попросил бы по-людски – так бы вынесла пожрать!

Ответом ей хмыканье и сопение – бывшему мужу не до связанной бабы, он набивает пузо. От злости пленница трезвеет быстрее обычного. Осторожно вертит взлохмаченной головой: кажется, серёжка отцепилась от свитера, и на том спасибо. Эластичные лосины на ляжках шипят пролитым квасом. Трусики приклеились к промежности словно кляп.

***

Бывший муж Лёха Носов подкараулил Римму в кустах у крылечка, когда та вернулась с хлебокомбината – усталая после многочасового дежурства у тесторазделочного агрегата, такая же горячая, липкая, неповоротливая, как и её машина. Едва Замятина отперла дверь, Лёха был тут как тут. Ворвался следом, напал сзади, приложив головой о косяк.

- Не много ли вас, не надо ли нас, Римчик? А ну, встречай гостя!

- Ай, кто тут? А-а-а!...

Борьба была короткой. После смены Римма хлебнула с подругами водочки, пришла расслабленной и квёлой, скребла в замке ключом, мурлыча бессвязную песенку, а упавший с неба Лёха был зол и трезв. Повис на шее, вцепился, повалил, спугнув подбежавшую к ногам кошку… Кошка прыснула на окно, а тучная Римма Терентьевна и ахнуть не успела, как ей заломили локти, скрутили и швырнули на диван в чём была: акриловом свитере, лосинах, сапогах.

- Лежать, не малахтаться! – ржал над ухом Лёха. – Не хотела подобру, получи по-плохому!

Оседлав экс-жену, вынул из неразлучной сумки синюю катушку изоленты. Сквозь алкогольный дурман до Риммы не сразу дошло, что Лёха её связывает. Потом она приняла это за часть какой-то глупой игры – ведь Носов, хоть и бывший, но не совсем чужой. Окутанная запахом духов и пота, Замятина нескладно ворочалась под всадником, кусала покрывало за лилии, в лицо ей падали слипшиеся волосы, ноги косолапо подвернулись носками внутрь.

Даже сквозь собственный крик вопящая Римма слышала, как потрескивает от напряжения под свитером лифчик, как гудит изолента, которой Лёха плотно сматывает ей кисти. Руки супруге он вяжет профессионально и крепко, будто сращивает два повреждённых кабеля. Лента впивается до косточек, закупоривая вены. Придерживая Римму коленками, Носов подсовывает ленту ей под живот, пропускает через локти, туго пеленает плечи, сдобные треугольники подмышек...

- Ну чё-о-о-о?... – повторяет женщина как заведённая. – Придурок, ты чё-о-о-о?

Скрутив бывшую супругу, превратив её в жирный малоподвижный свёрток, Лёха запер дверь и побежал греметь чашками в холодильнике. Видно, давно не жравши.

В доме стало тихо, слышны только дыхание обездвиженной хозяйки да звуки пиршества на кухне. Дом Замятиной разделён на две половины, но в соседней никто не живёт, на скорую подмогу рассчитывать нечего. Лёха Носов наверняка об этом знал.

***

Жарко и трудно лежать связанной в собственной квартире, если вы усталая выпившая Римма Терентьевна Замятина весом сто два килограмма, если на вас плотная одежда, а бельё прильнуло к телу как обёртка прилипает к леденцу. Плотный оранжевый свитер с белым орнаментом обтягивает Римме бульдозерную грудь. Ляжки в лосинах-сластинах толсты и упруги, похожи на двух лоснящихся барсуков. В искристом спандексе женские бёдра мерцают на свету, по ним мечутся маслянистые блики. Кажется, тронь их пальцем – и палец завязнет в них, словно в свежем меду.

Синие петли глубоко втиснулись в складки большого грузного тела. Больнее всего внизу живота: может, случайно, а может, умышленно мерзавец Лёха пропустил ей тройную ленту между ног и завертел сложным узлом, соединив со скрюченными запястьями – словно надел на жену трусики с синей каймой.

Уздечка в промежности выполняет карательную функцию. Натянутая до звона, она опоясывает Римме талию, спускается вниз и впивается ей в лобок. Пленница чуть не плачет: шлея жёстко защемила ей интимные аксессуары, её дамские снасти и прелести. Стоит Римме шелохнуть связанными назад руками, как узел раздирает разбухшее лоно сквозь бельё, кусает его злой собакой, неимоверно режет половые губы и заставляет подвывать от боли.

«Если бы не петля в трусах, давно бы развязалась! – измученно думает Римма. – Ну… или хотя бы попробовала».

Болит челюсть, куда её стукнул Лёха, когда пыталась сопротивляться. Всё произошло почти молниеносно. Римма не ждала визита бывшего. Связанная, не успевшая снять сапог, Замятина походит на располневшую русалку, сверкающую чешуёй и выброшенную на берег. Ляжки в синтетических лосинах сверкают железным панцирем. От тугой и гладкой лайкры, кажется, даже пуля отскочит.

Замятина пробует ворочаться так и эдак, пружины дивана тарахтят под нею мелким стрёкотом. Лосины визжат между ног, сквозь них проступают крылья трусов – чёткие и резкие, словно отчёркнутые циркулем. В женском паху мокро, тесно, душно.

***

Набив утробу и сыто рыгая, Лёха возвращается с кухни. После расставания с Риммой он сильно опустился. Опух, стал грязен, под ногтями чёрная кайма, серая олимпийка сто лет не видала стирки, штаны в каких-то пятнах.

- Ты воняешь, - Лёха насмешливо зажимает нос – сначала себе, потом лежащей экс-супруге. – Обоссалась от радости, что ли?

Римма дёргает головой на подушке, уворачиваясь от руки. Увернуться не получается – она связанная, беспомощная, вымотанная и толстая.

- На себя посмотри – хуже бича стал, оторвыш! Пусти помыться – и не буду вонять! Я же со смены, восемь часов в цеху отстояла! Развяжи, чего придумал? Зачем это?

Удивительно меняются отношения двух людей, если один из них связан. В другое время, наверное, Носов сразу бы изнасиловал бывшую жену, однако сейчас озабочен чем-то посерьёзнее.

- Нажрался, ублюдок? – Римма отчаянно царапает петли изоленты за спиной. – За этим и ворвался?

- Нет, - Носов усаживается на стул, смотрит в окно, потом на связанную жену. – Дело есть на миллион, Зяма. Дай денег взаймы? Мне надо смыться, срочно.

Римма Терентьевна выдаёт такой непечатный ответ, что даже кошка Мушка на подоконнике прижимает уши и топорщит шерсть.

- А квартиру тебе не отписать, сука? И были бы деньги – не дала бы! Иди у своей шлюхи Клестовой проси!

- Римка, я же не просто так, - говорит Лёха. – Мне наличка нужна, возьми золотишко в залог?

Порывшись в кармане, бомжеватый Носов достаёт две пары серёжек, цепочку с кулоном, перстни и ещё какие-то цацки. Если это не фальшивка, то магазинная цена ювелирки впятеро больше.

- Откуда у тебя золото, босяк? – Римма испуганно косится в чумазую ладонь бывшего мужа. – Ворованное ведь? Сто пудов ворованное!

- Да, - легко соглашается Носов, подкинув серьги на ладони. – Бес меня попутал, Римка. Чистый бес! Рассказать?

Мушка и связанная хозяйка слушают признание Лёхи. Пару дней назад ему подкинули по старой памяти шабашку: проложить новую электропроводку в доме, вмонтировать модную подсветку и всё такое. Носов честно взялся за дело, однако к исходу дня заметил в шкафу шкатулочку с драгоценностями.

Шкатулочка выглядела забытой и заброшенной, словно к ней давно не прикасались. Ну и не сдержался электрик: тайком от хозяев отсыпал себе несколько побрякушек, понадеявшись, что хозяева быстро не хватятся.

- А они хватились? – догадывается Римма. – Идиот ты, Носов, идиотом и помрёшь! Чья была хата?

Лёха хмурится: сказать бабе или нет? На ладони по-прежнему блестят серьги-цепочки.

- У Чебиковых на хате я шабашил. У них столько бабла – офигеешь! Даже унитаз – и тот как из Эрмитажа, с золочёной росписью!

Несмотря на вес, Римма подпрыгивает на животе.

- Мать етти, как тебя туда пустили только, косорылого? Это ж зять начальника милиции!

- Сам знаю! – огрызается Лёха. – Но чего уж теперь… Короче, не пофартило мне, едва я ушёл, они и хватились в тот же день. Шум, гам, меня – в розыск. Хотел я скинуть это барахло одному кенту, но тот как прознал о шухере – сразу и соскочил, мудак ушастый. Скрываюсь я, поняла? Два дня в лесу прожил не евши.

- А ко мне-то чего вломился? Связал, скрутил… шёл бы мимо!

Сквозь плотную ткань блестящих лосин бумажно просвечивает кожа, будто солнце выглядывает в разрывах чёрной дымки. По крутым изгибам пышных бёдер дорожками бегут блики. Без привычных рук и ног Римма ослабла, упала духом, нет сил даже попробовать сесть. Руки женщины забраны за спину, крепко схвачены плетями изоленты. Ею же обмотаны Римме необъятная трёхъярусная грудь и талия, заплывшая жирком.

- Римка, - просит Носов. - Дай денег на первое время – и уйду! Уеду, хрен найдут. Всё золото тебе оставлю!

- На черта оно мне, ворованное? Меня Чебиковым подставить хочешь?

- Есть вариант! – похоже, Лёха всё продумал. – Если не хочешь палиться – сдай им его сама. Скажешь: на дороге нашла… хоть что придумай! Тебе ещё и откупного дадут за находку, а я уже далеко буду!

- Нет! Не надо мне твоих побрякушек. Развяжи меня, тварь, и пошёл отсюда!

***

С Лёхой они прожили шесть лет в прежнем селе Ендулово. Почти супруги, хоть и без регистрации. В Ендулово разведённая Замятина работала в сельской кафешке – бутерброды, водка, пиво. Где водка, там и мужички. Носов был частым клиентом заведения. Римма в малиновой помаде стояла за прилавком сочно и пышно, сверкала ляжками из-под юбки и считала себя почти идеалом. Фамильярничать с собой не позволяла, но и недотрогу не строила.

Носов заказывал стакан водки и салат с ветчиной, смотрел на барменшу влюблёнными шальными глазами и декламировал самодельные частушки:

- Не любите, парни,стройных, 
А любите поварих!
Водки море, хавки море,
Жопы хватит на троих!

Посетители хохотали, Римма грозила из-за стойки крепким кулаком:

- Не выражайся в заведении, рифмоплёт! И я не повар, а бармен!

Крепость Замятиной Лёха взял без штурма за одну неделю. Поухаживал, попоил шампанским после смены, поплясали, потёрлись друг об друга… потом наутро проснулись в одной койке, посмеялись, опохмелились. Тогда впервые за два года Римма почувствовала себя сексуально удовлетворённой – здесь Носов не подкачал. Ну и сошлись с Лёхой на постоянку, вроде терпимо.

По характеру Носов вздорный, вороватый, похабный, но мужичок пробивной и нахальный, с головой и руками. Подвизался электриком там и сям, шабашки брал по электрической части, даже собственное ИП электромонтёрское грозился открыть, да платить за «крышу» и налоги показалось слишком дорого. Плюнул и сказал, что свободным художником – лучше.

Нигде Лёха не расстаётся с затасканной брезентовой сумкой, где носит набор электрика: пассатижи, приборы, отвёртки, бокорезы, куски проводов, зажимы, клеммы, клейкая лента. Это лёхина кормилица и поилица. Жить он переехал к Римме, в примаки. Числилась за Носовым комнатёнка где-то в общежитии ПМК, многократно арестованная за долги, с отключенным за неуплату электричеством и тараканами. Свет Лёха заново сделал себе сам – кинул нелегальную линию – но навещал свою берлогу редко.

- Я птица вольная, - говорил, хлопая по сумке. – Где шапку бросил, там и дом, а ремесло пропасть не даст.

Шесть лет сосуществовали Римма с Носовым – когда в мире, когда в драке. Было бы лучше, если б Носов в запой не уходил. Тринадцатилетний сын Вовка со «вторым папкой» не ладил и мамку за эту связь осуждал, но Римма надеялась – стерпится-слюбится.

Не стерпелось. Год назад Носов загулял, запил, спутался с потаскухой Алёнкой Клестовой из другой деревни, потом и на Вовку руку поднял. Без лишних слов Замятина выбросила ему чемоданы за дверь, отправила сына в армию и уехала жить за полста километров от Ендулово – в родительский дом, в Кирилловское. Устроилась на Кирилловский хлебозавод, посменно дежурит у тесторазделочной машины.

Успокоила нервы, отъелась, округлилась. Красится как хочет, причёски делает, тесные юбочки носит. О Лёхе не жалеет нисколько: был мужик и нет мужика. Пока Вовка в армии служит, ей и одной неплохо. Огород, работа, телик. Не чаяла Римма встретить Носова в Кирилловском. Трепали, будто он на север подался, на заработки, а оказалось – никуда не уехал и беспробудно пил.

Лёха попался ей на улице позавчера. Римма не знала, что он уже скрывается от милиции. Подошёл к бывшей жене на окраине села: чёрный, оплывший, с заискивающей ухмылочкой.

- Здоров, Римчик! – сказал Носов развязно. – В память о бывшей дружбе – займи денег, а? Очень надо!

Обежал взглядом Замятину с головы до ног – обтянутый свитером корпус, выступающие шпангоуты лифчика, округлые ляжки в чёрном нейлоне, миловидное лицо.

- Цветёшь и пахнешь, - добавил. – Займи под залог, верну через месяц!

- Какой у тебя залог, у алкаша? – сказала Римма. – Нету денег, проходи мимо. Хоть бы умылся, стыдоба!

Лёха и вправду был мят и жалок, словно ночевал в угольнице. Римма помнила, что в кошельке у неё пара тысячных и одна мятая сотня. Сунуть сотню этому гундосому? Как противен он, как зарос и вонюч!...

- Сколько тебе? – решила сжалиться. – Сотку дать могу, не больше.

- Десять тыщ! – не моргнул Носов. – А лучше – пятнарик!

Римма ушам своим не поверила. Если в душе у неё и шевельнулась жалость к опустившемуся бывшему, то теперь испарилась бесследно.

- Вовсе охренел, наглое рыло? Пшёл с дороги!

Лёха не уступал, приставал, хватал за толстый обтянутый локоть:

- Римка, дай! Выручи! Ты мне больше должна! Я же помню, как ты у меня деньги с кошелька таскала, пока спал!

Замятина оторопела от такого неприкрытого нахальства. Нашёл, чем попрекнуть! Было дело, таскала деньги у пьяного Лёхи, когда с шабашек приходил, но ведь ради дела брала: на прокорм семьи, на свет, на газ… Всё в общий котёл шло.

- Ничо я тебе не должна, ублюдок! Жрал да пил, в чистое одевался, да ишо предъявляет! – грохотала Римма на весь проулок. - Отвали, пока не врезала!

Отшвырнула грязного Лёху, пошла прочь тяжёлой корабельной поступью. Носов ещё некоторое время плёлся сзади, ныл и угрожал, но связываться с Риммой в открытую побоялся: баба она сильная, весу много, по сусалам съездит – зубов не соберёшь.

Впереди на улице замаячили другие люди, Носов ругнулся сквозь зубы и ускользнул в кусты. Кражу он совершил в Ендулово, однако в Кирилловском светиться тоже небезопасно: полиция и длинные языки везде есть. 

***

Зато теперь Лёха подстерёг непокорную супругу, выследил и отыгрался. Связал Римму, запер дверь на ключ, отъедается и наслаждается моментом. Да ещё и ворованное золото подсовывает!

Между ног, стянутых лосинами и изолентой, кипят невидимые процессы. Там всё булькает, хлюпает, увлажняется. Исходит терпким паром, животной слизью, сердится и стонет. От Замятиной пахнет как от лесопилки: свежесрезанной елью, жаром механизмов, тягучей смазкой, липкими смолами.

- Носов, развяжи мне трусы! – надсаживается Римма. – Раскручь меня! Больно же, чего придумал?

Подбрасывая на ладони краденое золото, Лёха смотрит на пухлую толстую бывшую жену, из ушей которой скоро повалит дым. В паху у Замятиной горячо и липко, будто там раздавили вишнёвый пирог.

- Это я в шведской порнухе видал! – ухмыляется Носов. – Потаскуху в гараже заломали, наручники надели, и мокрое место эспандером резиновым стянули! Трусы верности, гы-гы-гы! Ух, она голосила там, прям как ты!

Такого фильма Замятина не видела, но откуда-то смутно помнит другое порно. Там толстая женщина с бритыми висками, в лакированных сапогах и с кляпом жила на цепи возле каменной стены. У неё были собачья будка-клетка и миска. Хозяин драл женщину-собаку плёткой, засовывал в рот резиновый мячик, приковывал к стене наручниками. Арестантка лакала из миски суп без помощи рук, сосала хозяину член и на досуге чесала спину о кирпичи, обдирая кожу. Её лицо при этом ничего не выражало.

Кто бы знал, как досадно и мучительно валяться связанной колбасой! Поплывшая тушь пополам с потом разъедают Римме глаза. Влагалище всмятку передавлено врезающимися путами, и только клейкие нейлоновые лосины-сластины сверкают и хрустят как ни в чём не бывало.

- Ну чо, по рукам? – Носов слегка пинает жену в свинцово-чёрную ляжку. – Зяма, займи мне тыщ двадцать, а с цацками делай что хочешь! Хочешь – Чебиковым верни, хочешь – в ломбард городской загони, когда всё уляжется. 

- Рехнулся? – связанная супруга яростно мотает кудлатой головой. – Краденое скупать не стану, не проси! А денег в доме нету, кто мне их оставил? Нету!

***

Не добившись ничего от упрямой бабы, Носов спрятал золотые цацки, злобно роется по дому – выворотил из шкафа бельё, перетряхнул посуду в поисках мифической денежной заначки. В кошельке у Риммы денег нашлось совсем мало, но чувствует Лёха: есть у бывшей запас. Он шесть лет с Римкой жил, все её повадки знает! Должна быть у Замятиной закладка на чёрный день, обязательно должна!

- Дашь бабки – развяжу и уйду, - Лёха наугад хватает с полок фотоальбомы, перелистывает и бросает на пол. – Лучше признайся, Зяма, а то такой бардак устрою!... Если сам найду – хуже будет!

За Лёхой следят две пары глаз – кошка с подоконника и пленная Римма с дивана. Нычка у Риммы действительно есть, просто Носов не там ищет. Хоть Замятина и живёт одна, но деньги на виду не хранит. В кошельке среди бумажек спрятана банковская карточка, куда отложена пятьдесят одна тысяча – на посылки Вовке в армию и денежные переводы. И этих денег мерзавцу Носову не видать никогда.

- Ко мне гулеван сейчас придёт, понял? – в изнеможении сочиняет Римма. - Башку тебе оторвёт, поганка!

- Гулева-а-ан? – Лёха на секунду задумывается – верит и не верит. – Уже завела кого-то? Кто такой, Зяма? Как звать? Я на Кирилловском всех знаю!

Как назло, одуревшая от жары и связанности Римма не может вспомнить ни одного мужского имени! Не может, хоть убей. Вот засада! И выпаливает первое попавшееся:

- Он тоже Лёха… как и ты, козёл.

Запнулась, вышло неубедительно. Напрягшийся было Носов сразу расслабился, громко шлёпнул связанную по колоссальной ягодице.

- Врёшь, Репка. Я всегда вижу, если врёшь. Гулевана у тебя нет. А бабло у тебя есть, верняк. Дай денег? Или…

- Что «или»?... – Римма до последнего пытается сохранить лицо, хотя оно залито потом, слюной и тушью. – Раскручь меня, наглец! Сапоги мешают, руки затекли.

- Или есть у меня один приборчик… - неопределённо тянет Лёха. – Расскажешь. Запоёшь. Он тут будет в самый тык.

Приборчик? Римма ощущает, как предательски дрожат поджилки, как мокнут и хлюпают трусики, перепитанные телесными оттоками. Она всегда панически боялась электричества. 

- Ты чего удумал? Ты что?

***

Кошка Мушка смотрит на происходящее из-за горшка с цветами. Нет, положительно все люди – чокнутые! Сумасшедший вечер продолжается, в комнате стоят вой, крик, матерщина. Бывший хозяин уселся верхом на Римму, сложил ей ноги пополам и выудил из бездонной торбы четвёртую катушку изоленты. Деловито приматывает хозяйке сапоги к рукам за спиной.

Толстая Римма Терентьевна выгнулась мучительным бубликом, сыплет слюной, свитер почти лопается на груди.

- Куда? Куда-а-а меня загнул? Больно же! Ну чё-о-о-о?...

- А денег дашь? - Лёха попеременно спутывает ей лодыжки и связанные назад кисти в один узел, налегает всем весом. - Это ещё не больно, Зяма! Ох и разжирела ты, мать, за этот год!

После изгнания Лёхи из семейных кущ Римма действительно поправилась, прибавила телесной сладости ниже и выше пояса, вокруг поплывшей талии отложился «спасательный круг» нежного женского жира. Лифчики Замятиной теперь на размер больше. Трусики тоже пора обновлять: в старых плавках её заднице стало слишком тесно, неуютно и потно.

«Завтра же куплю себе новые трусы! – думает Римма. – Десять пар! Хватит щемиться в этих узеньких, сдавило всё как прессом, даже ходить больно!»

Этот кусочек липкой материи стал для Риммы проклятием. Он пилит и грызёт её, словно деловитый злобный зверёк. Он стиснул её женские части до скрипа и боли. Это выводит из себя. Это страшно возбуждает. А Римма даже не в силах шевельнуть задом, чтобы утихомирить свои впившиеся трусики!

Лёха заваливает Римму со стянутыми конечностями набок – она переворачивается, словно плотный тюк с опилками. Под завёрнутым подолом свитера туго обрисован влажный лобок в спандексе. Носов с усмешкой распутывает провода какого-то прибора.

- Сейчас, Зяма, будет чума! Или передумаешь, дашь денег? Где они у тебя? Если на карте лежат, то код говори!

Распутать бы склеенные руки и ноги, задушить мокрыми «сластинами» непрошеного гостя Лёху – и в баньку бы сейчас! Содрать тяжёлую одежду, пропитаться горячим паром. Раскинуться на скамейке, выпустив на волю свои неподъёмные груди. Рвать и тереть себя мочалкой, чтобы пена брызгала меж пальцев радужными хлопьями, прочесать себе все тайные уголки и запретные зоны, затёкшие от эластика и соляной сырости. Тереть что есть мочи, пока кожа не начнёт отливать розовым светом, пока не растают на ней отпечатки бельевых резинок, лифчика и рубчатый оттиск свитера между грудей. 

- Носок, хватит дуреть! Нету денег! Отпускай меня!

Нависающая сверху небритая рожа багровеет. Римма знает, что «Носок» для него смертельное оскорбление, но ей уже всё равно.

- За Носка ответишь, шалава! Держи, пасть поганая!

Не глядя Носов сгребает с комода пёстрые женские шмотки, скатывает их в тряпичный тампон, словно лепит снежок. Ай! Римма чувствует его цепкие пальцы под нижней челюстью, непроизвольно распахивает рот и получает в глотку кляп из лифчика, атласных трусов и серых колготок. На языке и дёснах появляется вискозный вкус, смешанный с запахом женской промежности, пота и ещё чего-то вязкого, горького, нечистого.

- Ыыыылвлвырыыл! 

Выгнутая животом вперёд, Римма корчится на боку, руки и ноги стянуты сзади. Вращая глазами, наблюдает, как Носов готовит её к пытке. Запечатав пленнице рот, Лёха подцепляет к Римме синие и красные провода с зажимами на концах. Первый металлический «крокодильчик» присоединяет к покрасневшему уху Замятиной, вторым – прищемляет губу чуть ниже кляпа. Третий «крокодильчик» впивается в Римму между ног – сквозь мокрые чёрные текучие «сластины-блестины».

- Вот так-то, - Носов крутит какие-то ручки на приборе. – А ну, Репка, проверим фазу?

- Вылылывылыррр!

Носову невдомёк, что связанная жена хрипит и пучит глаза вовсе не от боли. Или не совсем от боли. Как ни взвинчен Лёха, но побоялся дать сильный ток на уши и промежность бывшей супруги – чёрт её знает, возьмёт и скопытится, толстая туша! В довесок к квартирной краже только трупа ему не хватало.

Лёха дал в провода минимум напряжения и теперь в организме Риммы рождаются невиданные ощущения. В местах присоединения зажимов – в мочке уха, губе и паху – бегут назойливые спазмы, будто Римму дёргает за ниточки злобный кукловод. Слабые электрические импульсы толчками бьют пленницу в половые органы сквозь трусы и лосины, заставляют их вжиматься в низ живота, отдаются в промежности и узком пространстве меж ягодиц.

Сладко и яростно мычит Римма в кляп от тупой боли в гениталиях и губах. Её интимные части внезапно раскрыли лепестки, липко хлюпают и текут от насильственной стимуляции, в трусики потихоньку капает тягучий женский эликсир.

- Покажешь, где бабки, Зяма? – слышится рядом. – Если согласна – моргни три раза! Колись, тростипупка, а то ещё ток прибавлю!

Какие бабки? Какое «моргни»? Где она вообще? Связанной Римме совсем не до этого. Изнемогая от стыда, чесотки и вспышек в нервных окончаниях, возбуждённая женщина бессильно трясётся на диване с парадным покрывалом, расшитым лилиями. Хрустит туго натянутый на груди свитер, искрятся на свету мокрые полупрозрачные «сластины», а по закоулкам её тела мечется неведомый сумасшедший танцор, заставляющий икать, захлёбываться и дрожать мелкой дрожью.

- Ыыыылвлвырыыл! 

- Дашь бабки? Последний раз спрашиваю! Иначе – дам ток на полную мощность!

Лёха на пределе. Планируя налёт на квартиру бывшей, он рассчитывал обтяпать всё по-быстрому: связать Римку-Репку, нахаваться от пуза, набрать продуктов на дорожку, припугнуть её слегка, выдоить деньжат – и свалить из Кирилловского поближе к городу, затеряться в дачных посёлках, где его никакая ментовка не отыщет.

К сожалению, бывшая жёнушка, эта растолстевшая тростипупка в чёрных «блестинах» по-прежнему упряма как осёл. Вот что жадность с людьми делает! Лежит перед ним, разбросав волосы и закатив глаза, бултыхает ведёрными сиськами, скручена изолентой с ног до головы, воняет как свиноматка на ферме – и ни в какую не хочет делиться деньгами. Будто Лёха миллионы у неё просит!

На всякий случай Носов проверяет силу напряжения – прикасается к оголённому зажиму на ухе пленницы. Ток небольшой, но ощутимый. Лёха знает, что чувствительность к электричеству у него пониженная. На своём веку он без ущерба для здоровья столько раз попадал под напряжение – менее выносливый человек давно бы обуглился по самые тапки, а Носову всё нипочём!

Электрик Носов нетерпеливо смотрит то на прибор, то на выгнутую жертву в синих путах. Не сидеть же с ней до утра! Добавить ток или нет? Вдруг для Римки эта доза – край, ведь электроды и так прицеплены к самым что ни на есть уязвимым бабьим местам?…

- Римка, ты заколебала! Сейчас шарахну тебе так, что глаза выпадут, поняла? Дай денег, зараза! Ты слышишь меня?

***

От долгого лежания в духоте нейлоновые лосины страшно стянули Римме гениталии, ляжки и зад. Это хуже всякой пытки. Лосины идеально гладкие, будто отлиты из огнеупорного чёрного стекла, но теперь повсюду в них что-то щекочется, мешает, колет… кажется, нейлон завинчен натуго, как слесарные тисы, противно защемил мокрое потное мясо, сдавил кожу и мышцы. Трусы мокрым лепестком приклеились к заду, вонзились как лопата в жирный чернозём, руки ноют от изоленты, в недрах грудей кипит и пузырится вулканическое озеро.

- Зяма, ты меня слышишь? Если скажешь, где бабки – моргни три раза!

Когда-то Римма смотрела в цирке выступление иллюзионистов. Фокусник в цилиндре крепко связывал верёвкой молодую ассистентку в прозрачном синем платье, тонкую как фитилёк. Опутывал девчонку по рукам и ногам, бросал в сундук и запирал на громадный замок. Затем звучали фанфары – и ассистентка выходила из-за кулис, совершенно свободная, да ещё и в другом платье, уже алого цвета. Забавный фокус. А вот у Риммы ничего не получается. Сколько ни скоблит себя за спиной связанными пальчиками, ей лишь больно отдаётся в промежности, перевитой лентами крест-накрест, как новогодняя посылочка.

Был как-то у них с Лёхой в совместной жизни половой эксперимент. Мылись они в бане в старом доме в Ендулово, дурачились, боролись. В банном чаду худой Лёха походил на чёрта – жилистый, юркий, на груди старая татуировка: штурвал и русалка, память о морфлоте. Пухлая Римма в полумраке смахивала на белую и голую луну с холмами грудей и кратером пупка.

Во время борьбы Носов в шутку завалил пышную сожительницу на лавку животом, привязал к ней полотенцами за подмышки, руки, ноги. Прыгнул сверху, прихватил за волосы на загривке – и вошёл до упора! Будто железная кочерга ворвалась в распаренные женские внутренности, раздула кузнечный горн, опалила волосы на лобке и уши изнутри. Жаркая боль кинулась Римме под рёбра, в основание черепа, в кончики пальцев. Римма задёргала привязанными руками, заорала на всю баню: ей стало стыдно, неприятно, страшно.

- Слазь! Слазь с меня и отпусти! Не надо так! Не на-а-а…

- Нормально, Зяма! – весело рычал сзади Лёха, качая невидимый кузнечный мех. – А хочешь, трусья в рот засунем, а?

Лёху бы не остановить, но звериный мамкин крик услышал сын из дома. Вовка выбежал под двери, тарабанить стал – думал, случилось что у мамки с отчимом. Пришлось Лёхе оргию прервать. Надулся, слез с подруги, рывком освободил ей стянутые руки, швырнул полотенце на вешалку.

- Эх ты… тростипупка. Одно слово – неженка.

Сейчас Римма напоминает блестящий и кипящий шар, облитый акрилом и капроном. Красные и синие провода уходят в пах, мозолят губы и мочку уха. Под кляпом бурлит слюна, ресницы слиплись от пота и косметики. Напрягая спину, Римма пробует слегка кататься по дивану, её тело разбухло, вспотело, мышцы ноют от тугих стяжек и неудобного положения. Локти затекли, крепкий слой изоленты давит на живот, бунтующие соски больно упираются в изнанку лифчика, будто надеются проделать в нём дыру.

Носов снова включает в приборе ток. Электрический разряд в промежности опять будоражит и вспарывает пленнице интимные женские компоненты, по скорченному телу несутся судороги, они лишают Римму последних сил и заставляют глухо подвывать от муки, усталости и распалённого полового желания, которое нечем удовлетворить. В её плавки обрушивается очередная волна женского мучительного наслаждения – она в очередной раз кончила от пытки электротоком…

- Дай бабки! – нудит Носов. - Скажи пин-код, Зяма! Всё равно же у тебя есть, я знаю! Моргни три раза – и выключу шарманку, слышишь?

У Риммы нет сил моргать. Изредка она напрягает локти и колени, чтобы выиграть хотя бы несколько сантиметров у тугой изоленты, попробовать разорвать её. Увы, Лёха скрутил пленницу крепко - ни одна стяжка не даёт слабины, а электрическое разноголосие опять пронизывает невольнице каждую клеточку тела – её ослепляет очередной дикий оргазм. Наверное, тысячный по счёту.

- Ну и пахнет от тебя, Римка! – повторяет незадачливый палач Носов. – Ты обкончалась, что ли, или как? Вот шлюха! Дай денег по-хорошему – и уйду!

Когда Лёха только ворвался к Римме, он был голоден и свиреп. Но сейчас он сыт и злоба его притупилась. Носов не рискует добавлять напряжение – держит его на минимуме, боясь, что Римке прихватит сердце. Он не может понять, отчего она воет – от боли или от удовольствия? Может, связанная и жалкая Замятина просто смеётся над ним втихомолку? Но проверить это невозможно.

Тупик, кругом тупик и нескладуха. Эх, повернуть бы время вспять! Не позарься Лёха на золотые цацки в чужой хате – и ничего бы не было. А теперь он квартирный вор и зять начальника милиции Чебиков его ищет, роет землю, его холёная жена рвёт и мечет из-за пары украденных серёжек.

Обложили Носова со всех сторон. Скупщик Выра соскочил, не стал брать палёнку. Да ещё и Римка-сучка ломаной копейки не даёт. Воняет, рычит, верещит под разрядами тока, но скорее задавится, чем бывшему мужу уступит. Зря Лёха всё это затеял…

***

Толстые ноги связанной Риммы блестят от лосин-сластин, будто залитые тёмным воском. Наряд очень гладкий и эротичный, но долго лежать в нём неподвижной в страшной духоте – это чересчур! Под шёлком и тесным капроном несутся за горизонт целые океаны пота. Они досаждают и беспокоят женщину в подмышках, боках, межгрудье. Пот хлюпает между пальцами ног, бурлит под лопатками, коленями и ягодицами.

Диван под пленницей отяжелел от сырости. Римма Терентьевна сжимает за спиной кулаки, обхваченные изолентой. Её мутит от кляпа из несвежих трусиков и собственного сексуального запаха. От постоянной стимуляции электрическим током соски вздыбились, проступили через свитер двумя ядерными кнопками, кожа вокруг сосков сморщилась и затвердела, как цветочный бутон после внезапных заморозков.

- Денег дашь?

- Вылылывылыррр!

Римма мычит, жуёт кляп, беспомощно дёргает руками и ногами. Она изнывает от пота и жары, от пытки проводами и от слишком тесных трусиков, спрятанных под лосинами. Пленница чувствует себя одним раскалённым ядром, покрытым тончайшей оболочкой пота, лосин и акрила. Это ядро переполнено сексуальным желанием, болью и энергией. Под спандексом шипит и переливается вулканическая лава. Кажется, если тронуть сейчас Замятину лёгким пёрышком между ног – липкие лосины-блестины разорвутся вдребезги от внутреннего давления и женская плоть хлынет на постель.

От долгого плена и пытки у Риммы чешутся глаза, онемел язык, прижатый кляпом, болят от напряжения соски, а под лосинами и свитером зудит так жутко, будто она никогда в жизни не мылась. Ужасно свербит между жирных ягодиц, сдавленных тесными трусиками, и просто неимоверно ноет в интимном месте, захлебнувшемся собственными соками и смазками.

«Если меня хотя бы тронуть между ног – я взорвусь как бомба! – Римма сглатывает горячую слюну пополам с помадой. – Разлечусь на микроскопические частицы! Ни один мужик со мной такого не делал, но Лёха со своим прибором – это что-то новенькое! Я сейчас умру от возбуждения прямо на этом мокром диване, в сапогах, в изоленте и с проводом между ляжек! Давно бы изнасиловала себя сама… но как? как? как?…»

- Зяма, будь ты человеком? – Лёха уже почти просит. - Скажи код от карты, дай хоть сколько-нибудь?

По самым скромным подсчётам, на Римму намотано около тридцати метров изоленты. Каждая стяжка скреплена в пучок ещё одной поперечной лентой, превращённая в «восьмёрку», чтобы не ослабла. Эти «восьмёрки» глубоко впиваются в мышцы, не рвутся и не сползают, как ни крутись!

Ленты, просунутые между ляжек, эти «трусы верности» с синей каймой, больно вонзаются Римме в сокровенные места и не позволяют делать необдуманных резких движений. Каждый раз, вздрагивая от удара тока, Римма Терентьевна убеждается, что с такой стяжкой в паху особо не повоюешь. От боли она пускает пузыри из-под кляпа. Электрический ток хлещет её сквозь трусики, жалит в ухо и в губы, доставляя неприятные ощущения и какое-то извращённое удовольствие. Будто кто-то хватает её между ног тонкими костлявыми пальцами.

- Зяма, дай денег, а то башку оторву! И тебе, и кошке!

- Флылвлылылффылы!

***

В доме тихо. Лёха ушёл. Отцепил от Замятиной свои адские провода, психанул и ушёл, прихватив свою верную сумку и пакет еды, собранной на кухне у Риммы: консервы, хлеб, пачку макарон, пластиковую банку чая.

На прощание Лёха великодушно отвязал жертве ноги от рук, надрезал изоленту на связанных запястьях Риммы. Не до конца, наполовину.

- Если постараешься – дальше разорвёшь сама, Зяма. Твою банковскую карточку я заберу, сам бабки сниму, без пин-кода. Я и забыл, там же по одной штуке без кода снимать можно. Держи, оставлю тебе одно колечко за беспокойство, так и быть. Не поминай лихом.

Бросив колечко на тумбочку, Лёха Носов исчез, словно его и не было. Бело-рыжая кошка Мушка всё так же лижет бок на подоконнике возле будильника. Циферблат вяло меняет фосфорные секунды.

Римма Замятина глодает и мнёт дёснами кляп из трусов и колготок. Кляп из нижнего белья – что может быть противнее? Она пытается выплюнуть унизительную затычку, но ком материи сидит во рту слишком плотно, он вдвое разбух от жара и слюны. Невольница трётся лицом о диван. Петли на руках ослабли, но витки синей изоленты в паху всё так же терзают Римму между ягодиц, раздутые соски под оранжевым свитером готовы лопнуть, сдавленный бюст разбух от прилива крови и стонет от нагрузки.

Разъярённая собственным бессилием, Римма крутится на спине, пробует ползти, загребая пятками, сама не зная куда. Глухо хрипит в тряпичный тампон. Ей жалко своих стянутых грудей, жалко натёртого паха, жалко крепко связанных рук. Она представляет, насколько ничтожно сейчас выглядит. Вряд ли кто-то сейчас узнал бы всегда приличную Римму Терентьевну в этой связанной растрёпанной самке - потной, мокрой, пахнущей бессилием, слипшимися лосинами и множеством испытанных электрических оргазмов…

Наконец женщина выплёвывает бельевой ком, её рот перепачкан слюной и лиловой помадой. У помады и слюны солоноватый привкус копчёной рыбы и дыма. Белые атласные трусики, служившие кляпом, тоже имеют солоноватый и пряный вкус.

Осмелевшая Мушка спрыгивает с окна на диван, трётся об искристые ноги хозяйки в чёрных «сластинах». Римма хрипит, кашляет, возится, смотрит на кошку с пьяным умилением.

- Заждалась, Мушка?… Щас, погоди, развяжусь – покормлю. Давно у меня такого секса не было, аж диван насквозь сырой. Вроде и больно, а вроде и до самых печёнок пробирает! А Носов-то дурак! Ой, дурак! Где хитрый, а тут облажался как щенок!

***

Лёха унёс не ту карточку. Вместо карты с заначкой он по ошибке нашёл в кошельке у Риммы другую, где было всего-то девятьсот рублей. Его задержали через два дня – при попытке обокрасть кассу фруктово-овощного киоска.

Оставленное Лёхой краденое кольцо Римма выбросила за околицей Кирилловского – от греха подальше.
 

(использована иллюстрация из открытого доступа)