Грааль и Цензор. Часть 5. Здесь время превращается

Первый "Парсифаль" Вагнера в России в 1913 году (продолжение)


ЧАСТЬ 5.
ЗДЕСЬ ВРЕМЯ ПРЕВРАЩАЕТСЯ В ПРОСТРАНСТВО (12)

На сцене за опущенным занавесом, куда Толстой и Ребров отправились по окончании премьеры выразить благодарность Шереметьеву,  собрались все артисты спектакля. Фелия Литвин и Николай Куклин в обнимку позировали перед объективом знаменитому фотографу-репортёру Карлу Булле (13). Внезапно прима обернулась и закричала на одну из стоявших рядом исполнительниц партии дев-цветов:

- Ах, ты, негодница, что ты вытворяешь?! Вы только посмотрите, она отрезала ножницами лоскуток от моей фаты! Я, конечно, понимаю, что это настоящий символ артистического счастья, но, увольте, если каждая из вас захочет отрезать по кусочку, то в следующем спектакле мне придётся петь нагой!

- Дорогая Фелия Васильевна, успокойтесь, – подоспевший  граф Шереметьев начал целовать руки певицы, – пусть отрезают, сколько им угодно! Я и сам не прочь заполучить лоскуток! Мы завтра же пошьем по новой фате для каждого следующего спектакля.

- А Вы проказник, граф, – Литвин подняла свои большие глаза на дирижёра и полным мольбы шепотом вопросила, – Вы довольны?

- Фелия Васильевна, Вы были неповторимы. Я ещё должен осознать, что именно я пережил сегодня вечером, но знаю одно: благодаря Вашему блестящему таланту и прекрасному голосу мы очистили душу публики!..

- И не спорьте со мной, я знаю, как лучше, - раздался издалека громкий бас Сергея Сергеевича Татищева, приближавшегося к Толстову и Реброву, наблюдавшим за трогательным диалогом маэстро и примы. Начальник Главного управления по делам печати, речь и походка которого свидетельствовали о том, что большую часть третьего акта тот провёл в буфете,  тянул за собой худощавого мужчину средних лет в дорогом костюме, с ермолкой на голове, в пенсне, с короткой бородкой и густыми усами. – Вот, господа, знакомьтесь! В тот момент, когда все чествуют исполнителей, одаривших нас музыкой «Парсифаля», мне кажется абсолютно справедливым обратить внимание и на тех, кто донёс до нас поэтику вагнеровской мистерии!

Толстой заметил, как присутствовавшие на сцене стали подступать к появившейся паре, а Татищев тем временем продолжил, указывая на человека, которого чуть ли не силой привёл с собой:

- Господа, позвольте представить: Виктор Павлович Коломийцов! Кто бы мог подумать, что юрист по образованию превратится в самого уважаемого переводчика либретто опер Рихарда Вагнера и в завсегдатая Байройтского фестиваля, а потом станет автором русского текста «Парсифаля», который вы сегодня исполняли!

Когда аплодисменты собравшихся стихли, Сергей Татищев указал рукой на Толстого:

- Не стесняйтесь, граф, подходите ближе. Господа, это Михаил Алексеевич Толстой, цензор. Он сделал всё возможное, чтобы Виктор Павлович при переложении либретто не упустил ни одной важной детали, задуманной самим Рихардом Вагнером!

Певцы по-доброму рассмеялись. Михаил, смутившись и от их весёлого смеха, и оттого, что до сих пор не удосужился лично познакомиться с переводчиком,протянул руку Коломийцеву, и они вдвоём начали принимать поздравления от кокетничающей Литвин (Кундри), искренне улыбающегося Куклина (Парсифаля), благодарного Ильина (Клингзора) и стеснительного Григорьева (Амфортаса). Исполнитель партии Гурнеманца Селиванов поклонился и с усмешкой произнёс: «Мою роль, господин цензор, Вы могли бы и подсократить, а то добрая часть зала благородно похрапывала в такт продолжительной истории о Граале»…

- Так вот вы какие, мастера слова! Всегда мечтала побеседовать с вами, – промолвила подошедшая к Коломийцову незнакомая Толстому серьёзного вида молодая женщина.

- Кто это, Сергей? – шёпотом спросил Михаил, обернувшись к Реброву.

- Ты её знаешь под псевдонимом "Святослав Свириденко". София Александровна Свиридова, автор многочисленных трудов о Рихарде Вагнере, собственной персоной, – тихо проговорил Ребров.

- Уважаемая София Александровна, – обратился к даме Толстой, – не имел чести ранее быть знакомым лично, но мы с моим коллегой и другом Сергеем всю прошлую неделю до хрипоты в горле обсуждали Вашу брошюру «Парсифаль» в конторе Управления по делам печати. Сегодняшний спектакль, и особенно юные девы-цветы, – Михаил широко улыбнулся стоящим неподалёку актрисам, – убедили меня в Вашей мысли о том, что вагнеровская мистерия имеет общечеловеческое значение…

- Господа, я тронута тем, что ваше учреждение не только запрещает, но и обсуждает, и, в конце концов, одобряет шедевры, крайне необходимые людям для духовного обогащения. А сейчас, позвольте, я скажу всем собравшимся: сегодняшний день – большой праздник и для вас, и для меня. Я полжизни посвятила творчеству Вагнера, и признаю, что каждый из вас проделал громадный труд. Александр Дмитриевич, Вы так серьёзно и чутко погрузились в эту бесконечно богатую и сложную партитуру! Безграничная благодарность Вам и всей Вашей труппе от человека, любящего вагнеровское искусство!

- София Александровна, – поклонился Шереметьев, – все здесь присутствующие сделали это в первую очередь для таких поклонников музыки Вагнера, как Вы, но не только. Я надеюсь, что после представления русской публике «Парсифаля» наш петербургский круг вагнерианцев пополнится новыми членами. Кстати, я приветствую первого «новобранца». Добро пожаловать, граф Михаил Алексеевич! Приглашаю всех ко мне в особняк на ужин в честь Вагнера, как только мы завершим запланированные представления в Народном Доме.

И он повысил голос, чтобы услышали все:

- Я искренне благодарю каждого за ваш вклад в первое в истории Российской империи сценическое исполнение «Парсифаля» и напоминаю, что очередная репетиция состоится завтра в полдень!

После чего граф подошёл к Толстому и прошептал: «Михаил Алексеевич, я слышал за пультом ваше «Toi, Toi, Toi!», спасибо. Кажется, всё получилось. Извините, что не приглашаю Вас сегодня, я совсем обессилел и эмоционально выдохся. Приходите к нам на неделе, пожалуйста. Мой дом всегда гостеприимно открыт для Вас».

- Вот так оно обычно и бывает, – заворчал Ребров, когда они с Толстым покидали Народный Дом, – все обращают внимание на мастера, но никто не замечает подмастерья, фактически сделавшего работу…

- Сергей, если ты о том, что Татищев уделил мне больше внимания, нежели тебе, то не стоит волноваться: по-моему, наш руководитель хорошо отпраздновал российскую премьеру «Парсифаля» в театральном буфете задолго до её завершения. А вот министр вообще не пришёл за кулисы и не сказал нам ни слова!

- Ладно, не бери в голову, я своё место знаю. А по поводу нашего министра: ты хоть раз слышал, чтобы он говорил о ком-нибудь, кроме как о самом себе? Сегодня он и так превзошёл себя, уделив в антракте пару минут твоему увлечению Вагнером… Кстати, у меня родилась идея: давай отпустим экипаж и прогуляемся пешком по заснеженному Троицкому мосту, как Вагнер полвека назад? Там недалеко мой дом на Моховой. Зайдём ко мне, угощу тебя шампанским. Бьюсь об заклад, ты не гулял по ночному городу с тех пор, как последний раз бегал на свидание с Мари!

По пути Сергей рассказывал другу о том, как в 1863 году Рихард Вагнер приезжал с гастролями в Санкт-Петербург, заработал огромный гонорар за свои концерты и увёз из России сумку, туго набитую денежными купюрами. К тому времени уже всемирно известный композитор завершал работу над тетралогией «Кольцо нибелунга» и надеялся, что Великая княгиня Елена Павловна станет спонсором задуманной грандиозной постановки. Увы, княгиня не удостоила его согласием.

- Расстроился наш Маэстро, сильно расстроился, – завершил своё повествование Ребров. – Но для него, в конце концов, всё вышло к лучшему. Совсем скоро встретил он на своём пути ангела-хранителя с тугим кошельком – баварского короля Людвига, построил на его деньги театр в Байройте, и там представил публике сначала «Кольцо», а потом и «Парсифаля». А повернись история иначе, глядишь, весь мир приезжал бы слушать «Парсифаля» к нам, куда-нибудь под Гатчину!

Михаил вспомнил прочитанную в конторской библиотеке «Мою жизнь» Вагнера и представил себе композитора, гуляющего, как и они сейчас с Сергеем, на мосту через обледенелую Неву, закрывая руками лицо от пронизывающего, мокрого ветра. Укутанный во взятую напрокат шубу, он бродил по морозному, заснеженному городу, наслаждаясь восторженным приёмом, устроенным ему русской публикой, и не понимал, как эти замечательные люди могут жить в таком ужасном климате. Великая княгиня Елена пленила его, и Вагнер искренне жалел о том, что она не решилась превратить Петербург в его новую Родину, в его творческое пристанище; он грустил, что больше никогда не увидит самую милую и приятную княгиню, которую когда-либо знал.

Тем временем Сергей продолжал:

- Помнишь, Михаил, как-то ранним утром полгода назад ты просто поставил меня в тупик вопросом, можно ли верить композитору, заявляющему, что он хочет превратить театр в Храм Искусства. Твой вопрос не оставлял меня всё это время. Хоть я обожаю Вагнера, но его слова про Храм походили на… как же это модное явление называется за границей?.. Вспомнил, «маркетинг»! Я думал, что это такая реклама фестивальному дому в Байройте. Сегодня же я засомневался. В «Парсифале» Вагнер рассказал нам о том, что путь к Святому Граалю найдет не просто ищущий дорогу, а открывший душу для божественной любви, и предложил нам всем испытать нечто подобное: открыть своё сердце не только для звуков, но и для идей его мистерии. А это уже искусство самой высшей пробы! Так что мой запоздалый ответ тебе, Михаил: не только можно, но и нужно! Но вот мы и подошли к моему дому, смотри, слуги открывают двери парадной. Поднимайся в гостиную на втором этаже!

В просторной комнате на инкрустированном столике стоял гипсовый бюст Рихарда Вагнера, судя по технике исполнения – итальянский. Рядом с ним красовались несколько бутылок Saint-Pe;ray, любимого шампанского композитора.

- Ну что, оценил? – засмеялся Ребров, вошедший в гостиную с венецианскими бокалами в руках. – Я отправил слуг спать, а извозчика попросил ждать тебя, пока мы не обсудим премьеру. Открывай бутылку! Скоро подоспеет закуска в вагнеровском стиле – лосось и икра, их наш Маэстро жаловал, когда впервые приехал в Российскую империю, в Ригу в далёком 1837 году нищим юношей. Ничего не скажешь – бедствовал!

- За нашего любимого композитора! - друзья подняли бокалы, признав, что мистерия произвела на обоих неизгладимое, потрясающее впечатление.

Ребров сравнил сегодняшнее исполнение с концертным, которое он слушал несколько лет назад, и заключил, что Шереметьев правильно поступил, расширив состав оркестра, музыка звучала очень достойно. Постановка режиссёров Арбенина и Гецевич показалась и Сергею, и Михаилу местами провинциальной, но всё же она всколыхнула в душах зрителей самые прекрасные чувства, иначе премьера не вызвала бы столь бурных оваций.

- А что ты скажешь о спектакле, – серьёзно промолвил Толстой после очередного бокала, – не как вагнерианец Сергей Ребров, а как цензор?

- Лучше, Михаил, не спрашивай. Служебный долг – единственное, что не даёт мне полностью удовлетвориться сегодняшним событием. Скажи, находишь ли ты приемлемым способ, которым режиссёры показали преображение Парсифаля в третьем действии?

- Несомненно. На мой взгляд, это режиссёрское решение помогло понять основную идею мистерии как нельзя лучше. Разве можно придумать более уместный ход, нежели представить на сцене Парсифаля внешне подобным Христу? Сразу становится понятным, что герой оперы постиг сострадание – именно поэтому он вернул святое копьё в Храм Грааля, исцелил Амфортаса и избавил Кундри от вечных мук. В таком образе Парсифаль гораздо больше подходит на роль короля Грааля, нежели Амфортас в своей короне и царских одеждах.

- По-вагнеровски ты прав, Михаил, но боюсь я, очень боюсь, как бы такой постановкой на грани дозволенного Шереметьев не накликал на себя беду, а на «Парсифаля» – запрет.  Задумайся над моими словами, я об этом давно говорил, когда ты только начинал цензурировать либретто: Парсифаль, словно с иконы списанный, настоящее таинство причастия на сцене – не каждый русский человек воспримет это как метафору. Обязательно найдутся те, кто поймёт происходящее на сцене буквально и оскорбится. Наперёд ты этого не узнаешь, никак не сможешь заранее влезть в душу к каждому зрителю, только постфактум. Поэтому и установлены цензурные правила, чтобы предупредить возможные волнения. Вот увидишь, будут ещё и самые обиженные, кричащие о грубом нарушении Цензурного Устава. Как обычно, окажется, что эти оперу в глаза не видели, даже не знали о её существовании, и судят лишь по слухам и сплетням. Я не сомневаюсь, что уже завтра первый русский «Парсифаль» будет обсуждаться всей столицей. Поэтому давай сегодня ещё раз выпьем за Вагнера, порадуемся нашему празднику, а завтра обсудим с Шереметьевым, что можно сделать, чтобы петербургская публика и дальше могла наслаждаться последним творением Маэстро.

- Сергей, «Парсифаль» подарил мне столько необычных встреч с музыкой и с интересными людьми, я чувствую себя по-настоящему счастливым. А самое нежданное знакомство – с тобой. Слушаю тебя и понимаю, что, хоть и вижу тебя почти ежедневно, до сегодняшнего вечера я совсем тебя не знал.

- Так и я рад заново узнать тебя, романтик! Поэтому давай на посошок за знакомство и за ощущение счастья!

Михаил вернулся домой уже под утро. Мари и дети сладко спали. Толстой обрадовался тому, что детская спальня вновь вернулась к жизни – Николая и Александра отпустили из Пажеского корпуса на рождественские каникулы. Михаил поцеловал сыновей и подумал: скоро мальчишки подрастут, и он познакомит их с «Парсифалем».


ПРИМЕЧАНИЯ:

(12)  Zum Raum wird hier  die Zeit (нем.) – слова Гурнеманца, обращённые к Парсифалю по пути в Храм Грааля. Несколько шагов к Храму по лесной тропе показались Парсифалю вечностью. В действительности, Парсифаль остался практически на том же самом месте, но его душа стала свидетелем трансформации обычного леса в Святой Храм, время перенесло его в другое пространство, само время превратилось в пространство.

(13)  Знаменитый фотохудожник, владелец самого известного в то время фотоателье на Невском проспекте, 54.