По дороге к Солнцу

По дороге к Солнцу

  Предисловие.

Посвящается Марии, Виктории, Артуру, Вячеславу, Алексею и Илане.

  Я долго хранил в своём столе и не хотел ни с кем делить эти наброски жизни, которые так раньше любил коллекционировать, с той же любовью смотрит энтомолог на пауков в банке. Считаю, что время пришло. Попрошу воспринимать это как блевотину чьего-то больного разума, который под напором реальности до последнего сопротивлялся, чтобы не рассыпаться снова в прах и стравливал лишнее на листы. 

  Глава 1. Прошлое лето.
На дворе были десятые годы третьего тысячелетия, и человечество огромными, семимильными шагами шло вперёд: военный конфликты на почве этнической неприязни, управляемые экономические кризисы, эпидемии, пандемии, неконтролируемое размножение, дальнейшая откачка последних ресурсов из матушки-Земли и, конечно же, разработка ультра-стильных и мощных телефонов и планшетов.
  Город пульсировал транспортом в такт светофорам, люди спешили по очень важным делам, которые всенепременнейше нужно успеть, а я, стоя у витрины магазина, с интересом изучал чудо последней коллекции моды, натянутое на манекен неопределённого пола, и никак не мог для себя решить, ошибся ли человек с размером брюк, одев столь узкие и короткие, либо ошиблись мои родители, зачав меня не в самую подходящую эпоху.
  На улице стоял май. Гормоны нещадно лупили по мозгам, выводя из состояния зимне-сезонной апатии. Девчонки, начиная от двенадцати, задрали юбки выше ушей, парни, отрастив за зиму чёлки, сбрили всё с висков и затылков, круто зализались гелем, и все вышли на охоту друг на друга.
  Как только температура поднялась выше минимума, и пальцы перестали примерзать к металлу, оживились и уличные музыканты. И уже ничто: ни проливные дожди, ни ураганные ветры, коими так славится наш город, не могли остановить их в попытке криво исполнить какую-нибудь незатейливую песенку. Материальные сборы, сравнимые со среднемесячной зарплатой не последнего клерка, служили неплохой мотивацией, чтобы хоть и изредка, но попадать в ноты.
  Одним словом: весна! И для неискушенного глаза заезжего командировочного работяги или туриста с периферии вышеописанное в купе рисовало картину что ни на есть благостную, располагающую к веселью и приключениям. Не исключен был алкогольный треш для тех кто помоложе и краткосрочный роман для людей среднего возраста. А для совсем пожилых, кого романы не интересовали уже в принципе, ни на стороне, нигде, в силу общей физиологической усталости организма, были отмыты от сюрпризов птичек, отреставрированы и свеже покрашены исторические памятники, в театрах обновлялись программы, а в некоторые куплены номерки нового образца, взамен пошарпанных прошлогодних. В меню даже самых захудалых кафе пестрили непонятные словечки – не так в обращение входили европейские блюда, как входили слова: не оладушки с какао, а чоко-пан-кейки, не творожный торт, а чиз-кейк, не непонятная отвертка из остатков вчерашней вечеринки, а бум-коктейль очередной. На одной из площадей города я, вытянувшись во все свои исполинские два с плюсом метра, старался подставить на обогрев нашему светилу каждый сантиметр тела незакрытый одеждой. Как и полагается в подобные моменты, я жмурился и дымил наикрепчайшей сигаретой, что только смог найти в арсенале табачных лавок. В отличие от жизни города в моей не происходило ничего, и занимался я тем, чем так любят заниматься все бездельники: созерцал действительность, не испытывая и толики моральных терзаний, что не принимаю непосредственного участия в жизни общества и не помогаю катиться шарику по направлению в тартарары ещё быстрее, чем он делает это сейчас. Как говорится: «Не трогай – целее будет».
  На повестке дня, впрочем,  имелся один несущественный вопрос: поиск н-ного количества квадратных метров по стоимости гораздо дешевле среднерыночной в связи с худым карманом. Идеальным исходом данной затеи являлась аренда комнаты у одинокого пенсионера Божьего-одуванчика, кои сдают своё честно-нажитое непосильным трудом не столько ради валютной отдачи, сколько для разбавления скучного быта подробностями чужого жития. Там же где обитал я, а именно у одного наивного знакомого, пустившего старого друга на «пару» дней, находиться становилось просто невозможно. Вот уже третью неделю он отправлял меня каждую пятницу на поиски жилья. Виной тому была, естественно, не наскучившая компания в виде моей персоны, а новоиспеченная пассия. Молодая, широкобедрая, охочая до близости как коты в это время года. Моё же частое нахождение в их скромной обители несколько их смущало и не давало страсти раскрыться всеми цветами радуги. Одного дня в неделю для погружения в её - страсти пучину было явно недостаточно – ребята от этого нервничали, градус накала рос буквально по экспоненте, отношения со знакомым трещали по швам, скоро должна была грянуть буря, мне требовалась срочная эвакуация, пора было это признать.
  Найти квартиру в мегаполисе не составляет труда. Только ленивый не взял ипотеку и не окупает её, заселив пару-тройку студентов, чтобы в будущем, после того, как отмоет мебель от пива, спермы и прочих биологических следов, благополучно оставить отпрыскам. Конечно, это не верх человеческой предприимчивости, в наше время встречаются куда более экономически экзальтированные персонажи, этакие Фонвизины двадцать первого века, покупающие гектары леса за бутылку водки, но не будем о них.
  Первое место, значащееся в моём по-старинке заполненном чернилами блокноте, уводило далеко на окраину, в районы алко- и нарко- криминализованные, где в подвалах ночами продают, а бывает и дают в долг горячительное на основе двадцать четыре на семь, подъезды исписаны нелестными отзывами о какой-нибудь Саше, телефон, как правило, прилагается, а в магазинах побольше, в супермаркетах, например, бабушки устраивают утренние баталии с применением подручных средств в виде клюшек за залежавшиеся товары со скидкой вполцены.
  Вторая локация – историческая часть города: консьержи, высокие потолки, клопы и спившиеся академики, постоянное бибиканье за окном, флёр прошлого с поправкой на круто вывороченную временем картину быта.
  И последней записью в списке значился спальный сектор новостроек, куда я, собственно, сразу и направился. Чисто, свежо, хорошо, и, пускай, в некоторых местах ещё не готовы дороги, что во время сезона дождей осенью сильно осложняет путь домой, превращая его в гонки по бездорожью, но остальное с лихвой покрывало данное неудобство.
  Вечером в районе двадцати с небольшим с десятком пакетов с барахлом, уныло валяющимся под накрапывающей моросью, я мило вёл диалог с оператором грузоперевозок, машина коего должна была подъехать уж полчаса как… «… Загруженность дорог центральной части города, аварии, в следствии пробки и прочие непреодолимые препятствия, вдруг возникшие на пути водителя..», - описывала совершенно монотонно на том конце линии девушка Валя. Проходящие люди косились на мой скарб, а я дышал влажным от дождя дымом под нескончаемый монолог Валентины в ожидании появления в арке спасительного экипажа.
  - Классная гитара! – оценил мимо проходящий «гопник», нетвердо передвигающийся на своих двоих.
  - Дааа, - протянул я, нащупывая баллончик в кармане толстовки.
  - Играешь? – по-деловому поинтересовался он.
  - Играю, - подтвердил я его догадку.
  - Я тоже играю, - как-то немного потерянно изрёк он, продолжая покачиваться на месте.
  - И как? – поинтересовался уже я, наблюдая за «глубоким» мыслительным процессом, что отражался на лице собеседника с каждой новой вводной.
  - Да никак! – и его вырвало рядом с моими пакетами. Что брызги содержимого его желудка попали на них, а возможно и глубже, я даже думать не хотел. Сделав несколько шагов в темноту в полу-присядку и, чуть не упав, он всё-таки совладал с равновесием и поспешно скрылся из виду.
  Наконец дождавшись приезда машины, уже вымокший до нитки и успевший проклясть не только Валю, водителя, директора компании и несколько колен в его роду, дошёл до праотцов, я грузно плыхнулся на сиденье и громко хлопнул дверью. Водитель, сначала должным образом не оценивший ситуации, а после всё-таки уловив некоторую эмоциональную раскаченность, буквально вытекающую из меня осязаемой массой и уже заполнившую кабину автомобиля доверху, решил не обострять и приоткрыл окно, мол, покури, успокойся, виноват, понимаю.
  Этот день навечно впечатался в мою память – последний день безделья. Как давно это было. Ещё пару месяцев после я сопротивлялся и отказывался принимать действительность во всей красе, а краса её заключалась в том, что приходилось перебиваться любой работой, которую только найдешь или предложат немногочисленные знакомые, оплачивать множество счетов, и каждый день, ложась спать, переживать за завтрашний, ведь если завтра не сыграет хоть что-нибудь, если опоздаешь на встречу, не понравишься новому начальнику, клиенту, пришедшей проверке, забудешь про кредитку, не застанешь на собеседовании того или иного человека, это выльется в пренеприятнейший ворох событий. И приходится входить в этот ритм и бежать. Сначала нехотя, потом, поймав темп, испытывая от достигнутых мини-целей в виде времени обработки звонка, доставки заказа, процента отмен и замен в чеке, доступности, количества опозданий, некий суррогат удовольствия, KPI-показатели и KPI-победы. А как только добегаешь до определенного «сейва» и окончательно становишься уверен в этом «завтра», укрываясь одеялом и ворочаясь с бока на бок в третьем часу ночи, ловишь за хвост мысль, что прячется от тебя всё это время, прячется годами, где-то в подкорке то одного, то другого полушария. Эта мысль – послевкусие твоей прожитой жизни, серое, словно от разварившейся гречневой каши на воде. И все эти милые вещицы, которые отзывались эндорфиновым откликом в момент их приобретения, все эти блага цивилизации казались нужным, стоящим. Пустоту пытаются заполнить не только вещами, но и людьми, регистрируются на сайтах знакомств, ищут возлюбленных, создают семьи, словно другой человек на это способен, заполнить эту метафизическую дыру. Гонятся в постройке семьи, дачи, рождении сыновей, посадке деревьев, погашении ипотеки, устройстве в университеты и на работы чад, покупке машин ненаглядной любовнице. Эта куча «нужно», что разбросаны по нашим карманам и жизням напоминаниями. Они шепчут нам, они правят нас, они живут нами. Добровольная служба людям и вещам, не потому что ты не заметил, как они все повисли на тебе, а некоторые впаялись, деффузировали, став частью, просто твоего времени слишком много для тебя одного, просто ты не знаешь, что с собой делать.
  Семейная жизнь не складывалась, от слова «совсем», рабочие интрижки, романы на несколько недель, глубокий минет в исполнении ночных бабочек, не более. 
  Ещё несколько лет, есть крыша над головой, весёлая, ещё пока любимая девчонка, рыжая соседка под боком с кошкой, что пытается в очередной и очередной раз наладить свою жизнь. На дворе осень, вы работаете в поте лица, на Новогодние планируете поехать отдохнуть в ближнее зарубежье к соседям в Европу, например к тем же финнам в их уютные домики. Ты незаметно откладываешь на предложение, и вот ЭТО уж точно должно стать тем, чего так рьяно не хватало.
  Месяцы летят быстро, не успеваешь оглядываться. Они заполнены домашними хлопотами, вечеринками на выходных со знакомыми, тяжелыми понедельниками и походами после получки по торгово-развлекательным центрам. Есть мотивация, частичку которой ты даже можешь потрогать или ущипнуть, а она рассмеётся тебе в ответ.
  - … Это или это? – уже распалённая азартом шопинга спрашивает она, показывая совершенно однотипные платья.
  - Не знаю, а самой, что больше нравится? – опасаясь дать не тот ответ, игриво наклоняешь голову на её манер.
  - Нууу, - затягивает она, - тебе совсем всё равно? – Пока тебе ещё всё это нравится, пока ты ещё можешь искренне ей улыбаться.
  В вашем гнездышке к празднику появляется камин, склеенный из ватмана с золотистым веночком над ним, множество картин снеговичков, приколотых в хаотике на игло-жопки, различная мишура, налепленная начиная от кухонных шкафчиков и заканчивая длинной напольной лампой. На стеклах, покрытых искусственным снегом, проступают узоры и сетка огоньков гирлянд, что делает ваше окно самым ярким в доме, вечерами, когда возвращаешься с работы, смотришь на эту инсталляцию света. Ветви живой ёлки, которую вы наряжали так увлеченно, к Рождеству уже не выдержали веса шаров и прогнулись.
  Вы искренне смеётесь друг с другом, балуясь как дети в ванной, когда один из вас смывает голову, а второй из бутылки подливает ещё шампуня поверх шторки. Вы ругаетесь вдрызг из-за мелочей: некупленного мороженого, косметики и использованных ватных дисков, вечно разбросанных по всей квартире.
  Время идёт, гормональный фон выравнивается, и вот ты уже не смеешься в тысячный раз отвечая на вопрос: «Это или это?», и вот ты уже смотришь на других, и вот ты уже сомневаешься в реальности происходящего. И опять споришь с очевидным, ещё пару месяцев двигаясь по инерции и закрываясь от ненужных, подлых мыслей, что нарвался на очередной мираж, как с теми вещицами, разбросанными по квартире. И ты уходишь.
  Снова пара месяцев и встреча выпускников – не удалось отвертеться. Всем по двадцать пять, кто-то стал хорошим специалистом, кто-то нет, кто-то реализовал себя в бизнесе, парочка прогорела, основная же масса женилась, и весь вечер проходит в весёлой трескотне молодых мам, обсуждающих своих детей и мужей, показывающих фото и хором умиляющихся. Мужчины смотрят на сие действо со скепсисом и чтоб окончательно не заскучать ведут беседы о работе, машинах, футбольных матчах. А ты относишься со скепсисом даже к разговорам мужчин.
  Мутируешь во что-то холодно-рептильное.
  Утро надцатого мартобря. Всё по Бродскому, конечно вряд ли он был такой невротик…
  Холодно, и в автобусе то ли от нечего делать, то ли, пытаясь оживить посеревшее воспоминание, дуешь на окно, оно даже не оттаивает, скалишься. В лабирантах города оживление – все спешат в никуда. Оно поспешно принимает в свои крепкие, липкие объятия следующего и следующего. Больная фантазия искажает и так не сулящую ничего хорошего картину мира в формы эзотерические и отвратные. Выжженные ненавистью глаза закрыты, чтобы в них никто не заглянул. Вот там то, на фоне мата из соседних автобусов на светофоре, вперемешку с ором рок-музыканта из наушников сидящего сзади парня, там, в темноте глазниц пытаешься в сотый раз разглядеть себя. Получается так себе, и ты злишься, злишься ещё больше, злишься постоянно, на всех!
  Жизнь идёт всё быстрее. Щелчки пальцев не успевают отмерять годы. Ты уже продукт третьего тысячелетия: питаешься негативом окружающих, «тролля» их в интернете на работе, оргазмами случайных связей, фаст-фудом и хрустом носовых перегородок, если удаётся зацепиться за конфликт на столько, чтобы дошло до рукоприкладства, энергетиками вперемешку с алкоголем, новостями общественной жизни – абсолютная всеядность. Тяжелый затуманенный взгляд, неприглядный внешний вид. Сквозь годы наружу проступает сущность, и она оказывается совсем не тем, что бы хотели воспитать родители. Жажда гореть заживо всё боле и более распаляется внутри. На теле проступают татуировки, они всегда на нём были, просто видны стали с течением времени, словно лакмусовую бумагу окунули в кислоту. Огромный сгусток ярости вибрирует в унисон кровотоку, вместе с ним пульсируют зрачки.
  На работе знакомый социофоб описывал дом мечты: он далеко-далеко от цивилизации, спрятан в сотнях гектаров вековых деревьев. Большой, просторный, светлый. В нём тихо, спокойно, а территория обнесена высоким забором с колючей проволокой, если бы было возможно, утверждал тот, был бы ров с крокодилами и самонаводящиеся пушки, что испепеляют в прах каждого, кто подойдёт слишком близко. Понять его несложно, многие грезят желанием отгородиться от мира, создав свой маленький и комфортный внутри, и защищать его, защищать всеми возможными.
  Снова несколько месяцев на автопилоте: много сигарет, похмельных рабочих дней, и вот очередное лето. Новостная лента пестрит сотнями фотографий знакомых на отдыхе. Все хвастают подтянутыми телами, над которыми работали с прошлого года. Пропущенные через редакторы, претенденты на первые страницы глянца, их улыбки безупречны.
  Дела заставляют спешить, средний социальный статус позволяет чувствовать себя свободнее. Путешествие по старушке-Европе не принесло ожидаемой эмоциональной отдачи, пара статичных фото архитектуры на долгой выдержке, красующихся в ящике письменного стола, с забытыми выцветшими чернилами дневников на пожелтевших страницах, канцелярией и парой мотков скотча, они даже не выложены на обозрение общественности в «сетке», никому нахрен не интересно…

  Глава 2. Бессонница.
На столе бардак: кончились скрепки, из полного мусорного ведра, когда его задеваешь ногой, вываливается помаранная скомканная бумага с кучей ненужного напечатанного на ней, кроме тебя никто и не разберется, пустой степлер валяется на боку вторую неделю, покрывшись сверху слоем из крошек, оберток конфет, шоколадок и отклеившихся от монитора  стикеров с напоминаниями о чём-то, безусловно, важном. В фоновом режиме работает радио, и это единственное, что даёт иллюзию умиротворения – закрываешь глаза, откидываешься на спинку стула и стараешься забыть обо всём. В такие моменты, бывает, забегает начальник, и приходится отдуваться, почему прохлаждаешься на рабочем месте, но все прекрасно знают, что тебя не уволят – ты незаменим, ты не человек, ты механизм, обточенный так, что каждая неровность, выпуклость и борозда оставили на тебе пазы под себя - вы с системой одно целое. От кофе и табака ближе к часам пяти начинается слабый тремор рук и появляется тревожность, уходишь из офиса последним и, нагнувшись впритык к замочной скважине, ловишь себя на мысли, что окончательно превратился в офисного червя.
  Телевизор не работает, на кухне потрескивает быстро-блюдо в микроволновке, и потрескивает уголек сигареты – тишина, долгожданная, необходимая, любимая тишина, покой, пусть и временный. А завтра встать на шестом будильнике и с чувством безграничной обреченности снова идти на работу. Ехать в метро, потому что машина на штраф-стоянке, и с утра уже мечтать о вечере. Пытаясь заслониться от долетающих обрывков разговоров окружающих, вслушиваться в гул движущихся вагонов.
  Тебе тридцать: ты образован, неплохо одет, не обременен отношениями и мёртв. У тебя есть машина, пара небольших потребительских и наличных кредитов, пред-пред-идущий айфон и ещё куча «штук» современности, но они тебе тоже не интересны, как и всё вокруг. Ты уверен, что в один из многочисленных дней, стоящих на репите, последняя твоя мысль не добежит до пункта «Б» из пункта «А», окончательно потерявшись в рутине размеренности, и будет уже абсолютно не важно, как доживать эту жизнь. Безусловных ориентиров нет, как и не видно берега, хорошо хоть, что не штормит – спасать подобное ты бы точно не стал. Знакомые лезут с советами и подкладывают под тебя тридцатилетних дам, которым, так же как и тебе, уже все равно, что делать. К Новому году дела обещают совсем испортиться, все проявляют лишнюю заботу и зазывают в гости, а ты? – А что ты? Ты хочешь наряжать маленькую декоративную искусственную ёлочку на столе на кухне, варить глинтвейн и слушать Синатру. А потом, посмотрев, как гаснут последние фейерверки, заснуть самым чудесным в мире сном, и, действительно, больше всех на свете ждать чуда, не верить,,, но ждать всё равно.
  Соседка по лестничной клетке, живущая в квартире напротив, всегда печёт что-то невероятно душистое, слышишь аромат сдобных булочек, как только оказываешься на этаже. К ней на праздники приезжают внуки, и постоянный ор, приглушенный стенами, вперемешку с её шуточным ворчанием это то, от чего можно не прятаться. Каждый год около сотни человек желает тебе чего-то непонятно-эфимерного в социальных сетях. Аналогично они поступают и на твой День рождения, и на другие даты, высвечивающиеся напоминаниями. Их поздравления не долетают до сердца, они сумбурны, полны ошибок, однотипны, поздравления этих детей за стеной, которых так тщетно пытается успокоить старушка, звучат на порядок выше. Все новогодние каникулы проходят в твоей уютной конуре: горячий чай дымит на столе; в очках, с прической а-ля чокнутый профессор ходишь из угла в угол, листая книгу за книгой. Ещё совсем недавно – лет пять-шесть назад, они затягивали тебя в свои миры целиком, а теперь это скорее привычка, она ещё спасает частично от пустоты, притаившейся в каждом тёмном углу. Твои бумажные «обереги» и твоя нескончаемая «мантра», слетающая с их страниц. Телефон молчит, изредка, раз или два в неделю, тебе звонят родственники, приторно-заботливо интересуясь делами. Зачем они это делают? – Непонятно. Вы настолько различны, настолько отстоите друг от друга, что разговор не склеить ни чем: ни бытовыми проблемами, ни рабочими моментами, даже крепкая доза алкоголя не способна перекинуть мостик через эту пропасть непонимания.
  А после праздников снова на работу. Темнота на улице, темнота в углах квартиры, темнота в каждом закоулке твоей души. Мимолётом сквозь тебя пролетают мысли, это случается всё реже, со временем они приобрели злокачественный характер, так что каждая вспарывает сознание, как телесное, нанесенное тупым предметом. Субботним утром ты встаешь и выходишь на работу. И лишь при подъезде к бизнес-центру инерция тебя отпускает, и приходит понимание, что сегодня выходной день.
  В такой час на улицах ещё никого нет, только полу-люди, вымотанные донельзя, юродивые внутренностью и одетые под стать, куда-то уже идут. Холодно. «Люди выгнали Бога, выживают как могут…» В качестве анестезии обычно применяют алкоголь, «обкидаться» им до невозможности и выблевать душу с остатками чувств наружу. Некоторые, кто посмелее, используют тяжелые наркотики или выходят в окно. Остальные спасаются дебильными хобби, и так увлекаются предметом, что готовы онанировать на него сутками. А ты? – А что ты? – Ты хочешь сладкого, горячего кофе,,, во всяком случае сейчас и обязательно пару пышек. На руках обрезанные на пальцах перчатки, да и вообще, не похож на офисного планктона, скорее на бомжа или хипстера, этих друг от друга не отличить.
  Жизнь течёт еле-еле, даже секундная стрелка в кафе ползёт паскудно-медленно. В углу, на криво-присобаченной подставке, расположился телевизор, и на нём в беззвучном режиме идёт очередной сериал. Детали мелькают в беспорядке, вот лакированные, затертые на носках ботинки одного из посетителей, вот оставшаяся висеть с лета клейкая лента с примерно десятком мух под потолком, пол с кашей из мокрого снега, грязи и реагентов, монетка крутится на подносе, не желая останавливаться. Растворяешься окончательно в этой какофонии.
- Схема метро, компьютерная помощь, схема метро, схема метро.
  - Скидка на такси, такси – скидка, скидка на такси, такси – скидка.
  - Сим-карты без оформления, - дорога домой.
  Снег крупными хлопьями падает за стеклом, вечер или ночь. Редкие машины проезжают по шоссе. Снегоуборщики плетутся один за другим в «спящем» режиме. Закуриваешь, открываешь окно, холод стелется покрывалом по полу, густой дым прорезается светом фонарей и домашних ламп, в нём искрят снежинки – момент замирает. «Наверное, это ты будешь помнить потом», - думаешь ты, все эти мимолетные мгновения. Некоторые сразу кажутся такими, для других нужно время: каждого в детстве одевали в некрасивую, ненавистную шапку, одевали сквозь слезы и сопли, с криком, а после, когда тех, кто одевал, уже нет, ты оглядываешься и видишь бубнящего что-то родителя, терпеливо, но неуклонно натягивающего на плачущего тебя эту шапку, и улыбаешься.
  Под ногами трётся кот, выклянчивая то ли ласки, то ли еды, ничего не добившись, запрыгивает на подоконник и садится рядом смотреть в окно.
  Звонок будит с ранья – ещё один родственник почил из этого мира. «Да», - говоришь ты, «соболезную», - говоришь ты, «обязательно буду».
  Шумит чайник, яйца трещат на сковороде, хрустит солонка с перцем в твоих руках. В следующий четверг нужно быть на другом конце страны, и, стоя у могилы, с постной рожей рассказывать, как дорог тебе был этот человек, как будет его не хватать нам всем, и сколько же всего он мог ещё сделать,  «если бы не пил как собака», - добавляет внутренний голос, а ты его затыкаешь.
  «…Я знал его с малых лет. Всегда с улыбкой встречал он меня в гости. И не было ни одного раза, когда он в чем-то отказывал. Он был хорошим семьянином, я всегда завидовал его крепкой, дружной семье. Он не забывал добра, а за своё добро никогда ничего не требовал взамен и сильно злился, если Вы всё-таки пытались его отблагодарить. Много можно сказать про него хорошего. Для меня он был одним из примеров мужчины, отца, Человека. Мне будет не хватать его, его мудрых советов…» - лицо кирпичом, а прощальное напутствие звучит так, что стороннему наблюдателю может показаться взаправду, что хоронят кого-то путного. Церемония проходит без эксцессов. Родственники отправляются поминать усопшего, а ты, попрощавшись, возвращаешься наблюдать, как два пропитых вурдалака со средневековыми кирками и лопатами наперевес спешно засыпают промерзшей землей аляпово-красный с черной лентой гроб. Им непонятно, почему ты вернулся – чувствуешь, как исподлобья они шарятся взглядами по шерстяному плащу.
  Поезд стучит о рельсы. Купе. Напротив пожилой дядечка, скорее всего инженер со стажем в несколько десятков лет. Кольцо на пальце, две синих вмятины от очков на переносице, стеклянные глаза, борода с крошками в ней, волосы из ушей и носа, седина и залысины, крупный, мясистый, с «мамоном», полагающимся всем в таком возрасте и с историями, похожими одна на другую. Разговор льется по купе вместе с коньком в стаканы с чаем: положение дел в стране, в целом, в частности, в промышленности, общемировая геополитика, бюрократия, казусы на производстве, курьезы быта, из одной темы он мутирует в другую и следующую. За окном мелькают бесконечной чередой железнодорожные столбы, леса, вымирающие деревни, поля снега, за тучами прячется луна.
  « … Вот ещё один случай был. В старые времена дело приключилось. Были бы на вахте в тайге, а тогда люди привычку имели вместе всем собираться. В общем, пошли мы в лес за орешками. С утра, значит,  приготовились, ну», - тут он пожевывает пухлые, влажные губы, и, чуть улыбаясь, - «Взяли конечно!», - и взгляд загорается неестественным, шальным светом, - «Вмазали перед автобусом. На ход ноги, как говорится. В автобус сели и вмазали естественно, по пути вмазали ещё конечно. Приехали, вмазали и пошли в лес. Приходим, глядь! А колотушки* забыли! Что делать?! Решили всё это дело обдумать – вмазали. И поступило предложение, так как нас двадцать здоровых мужиков, долго кота за яйца не тянуть, а повалить деревце среднего росту, обтесать его, оставив сучья. Таран сделать решили. Сказано – сделано, по ходу момента пили. Пили все. Пили не раз. И вот, изрядно набравшись уже, взяли в руки мы этот таран, кедр приметили и на раз побежали на него. А кедр тот на склоне небольшом находился, скорость мы приличную из-за этого набрали. И перед самым столкновением у первой пары бежавшей, а это были инженеры Петренко и Алатыченко, сдают нервы, и они отворачивают, представляете?!» - выпучив глаза, ожидая ответной реакции, перегибается он через стол и замирает.
- Да уж, - выдавливаю из себя, наверное, это его «хит», ишь, как раздухарился.
  - Скорость нарастает. Алатыченко кричит: «Только не отпускайте! Только не отпускайте, а то все ноги переломает!» – поднимается паника, бежим. Видим, дорога поперёк, а на дороге «буханка» стоит. Водитель не реагирует на наше приближение, мы ему орём, мол, заводись, трогай. Матами, в форме грубейшей, но, уверен, понять нас было можно. А тот испужался видимо, ну сами подумайте, двадцать архаровцев с раскрасневшимися мордами из леса с бревном на тебя бегут?! – МХАТовская пауза, - пробили машину насквозь! – махает рукой и хрипит истерическим смехом, заходясь кашлем. На сколько могу, поддерживаю бедолагу и смеюсь.
  Вглядываясь в себя, ищу те узловые точки, что могли привести к запаху миазмов этого старика, те, что поставили меня вместе с поездом на эти рельсы. Вот десяток лет назад я с длинными волосами играю в парке на гитаре, а после оказываюсь в вытрезвителе. Вот позже уже с короткими мандражирую перед сдачей экзамена. Вот с короткими и грязными довольный вылезаю из палатки к какому-то озеру и пахну костром. Это ли они? Они привели меня сюда? Делаю глоток остывшего приторного чая, пересиливаю себя и проталкивая его внутрь, чтобы не выблевать вместе с охрененными историями этого деда.
  Рано, часов в семь, запиликал будильник, сомкнутые негой очи разлепить нелегко и, повернувшись на другой бок, обидевшись на машину бездушную, что покоя не дает с утра спозаранку, попытался дальше давать «храпаку», но не тут-то было: заиграла «мультимедийка», «заплясал» телефон на столе – один ноль в пользу техники, пришлось встать. Сквозь шторы пробивается свет, щурюсь, тянусь, всеми силами борюсь, чтобы не лечь обратно, как только угомоню всю эту взбесившуюся электронику.  «Идти работать, меня уволят, идти работать», - читаю одну из «мантр» себе под нос по пути в ванную. Соскоблить щетину, начистить «бивни», облиться дешевой туалетной водой, насильно влить в себя кофе на голодный желудок, через день повторить. Можно ли представить, что разыщется то, что заставит меня просыпаться? Апатия, депрессия и ненависть к ближнему. А что Вы хотели от человека в такую рань?
Работа не обременительна. Скоро дойдем до того, что в определенный момент кнопки будем нажимать, и даже не знать, какой функционал они за собой несут. «Прогресс!» - ликует молодежь. Старики молчат, наблюдая, как эти прирученные обезьянки мучаются в недоумении столкнувшись с чем-либо ламповым или механическим, с дисковым телефоном, например. Мне фиолетовы что те, что другие – живу, потому что живу, жду последней зари. Чем больше думаешь,

* - колотушки https://ru.wikipedia.org/wiki/()

тем более ответов находишь, и более в разы вопросов появляется. «А как иначе?» - спрашиваю
себя, стоя на перекрестке, но загорается зеленый, и одномоментно сзади кто-то жмёт на клаксон
и орёт, оглядываюсь, чтобы увидеть раскрасневшееся от натуги крика лицо, вот оно, значит можно, он точно для себя всё решил.
  Вовремя на работе, вовремя на планерке, вовремя вставляю фразы о поднятии чего-то там, конечно же, в интересах компании. Протянуть в интернете до вечера и ехать обратно. Понедельник всегда такой, навевает удрученное состояние, если ты работаешь пятидневку.
  «Повестка дня…» - ехал домой и вертел в голове мыслями вокруг этого выражения. «Что у нас на повестке дня?» - говорит наш шеф, и все сразу прячут глаза, как нашкодившие дети. Повестка дня обозначает, что нужно чем-то заниматься, а мы так этого не любим. Мы любим смех, жару и мороженое, кто-то предпочитает вещи посильнее, но как ни крути, мороженое любят все. А работать? Вы любите работать? – Я нет, да и в офисе таких не встречал, даже директора-начальство хоть и суетят, много бегая и много исполняя, но исключительно преодолевая себя, мечтая на выходные, отключив телефоны, накатить пятьдесят под музыку и в тишине. «Если ничего не делать, ничего и не будет!» - махая пальцем перед носом, с нахмуренными бровями поучительно говорил мне дед, а я смотрел на него и не мог понять, зачем что-то должно быть? – На этот вопрос мне так никто и не ответил, просто должно и всё.
Вечер. До десяти осталось пятнадцать минут. Все скопом сметают  различный алкоголь в бутылках всевозможных форм, размеров и окраса, беру кефир, корм для кота, мороженое и пельмени. Сегодня, уставившись в экран, буду это есть, а потом разум окончательно запутается в после полуночных мыслях и отключится. Люблю спать, странные, трудно запоминаемые сны, неотъемлемая часть моего существования.
  Соседи решили поругаться:
  - Ты приходишь ночью, через два дня, мобильник отключен, а я, как дура, маюсь хожу! Чего я только не передумала, пока ты бухал и непонятно с кем трахался! – кричит она и начинает плакать. Он что-то говорит, пытается успокоить, но видно не выходит или от него пахнет другой, и она снова кричит. Кричит, чтоб не трогал своими грязными руками, что ей мерзко, что она ненавидит его, а он снова пытается отбрехаться. Бокал или кружка, не знаю, разбивается о стену, сажусь на постель. Какие-никакие девяносто тысяч за квадратный метр, в рекламе красовался доброжелательный сосед с белоснежной улыбкой, на деле очередной бокал летит в стену.
  Я бы занялся спортом и бегал с утра под ритмично отбивающую дробью басов по барабанной перепонке музыку, но слишком ленив, спортивной ходьбой хожу только до холодильника и обратно до постели либо дивана.
  Во внутреннем коридоре хлопнула дверь. Скандал переместился в следующую локацию. Взаимные обвинения, слезы, дрязги:
  - Вы дадите поспать или нет?! – кричит недовольный c площадки. И в правду, чего разошлись, он так ждал вечера, как и мы все, чтобы в своей уютной норе отдохнуть от ненужного, а тут они со своими проблемами, пусть решают их в другое время, когда его нет дома. Всем плевать, что с тобой происходит, да и сам ты не больно заинтересован своей судьбой.
  На экране погода, напрягаю слух, прибавляю громкость, можно подумать, что куда-то собрался идти. Не знаю, зачем я это делаю, просто делаю и всё.
  - Динамика и инновации, - говорит реклама, представляя на обозрение очередную симпатичную машинку, - стиль, движение, - уверенный мужчина продолжает. Чего не хватает,  так это движения, тут ты верно подметил, друг.
  Утренние новости рассказывают, что сегодня пройдет празднество, посвященное какой-то дате. Оно состоится на одной из площадей города, и, к моей радости, администрация постаралась устроить всё по высшему разряду, пригласив даже несколько второсортных актеров, чья карьера уже лет десять как ушла далеко в закат. Чтобы окончательно не тронуться от бессонницы и трудовых будней, возьму отгул и пойду.
  Ни одной тучки, как и было обещано всезнающим метеорологом в очках. В машине душно, а пробка не даёт достаточно разогнаться, чтобы эту духоту прогнать из салона. Капля за каплей конденсируется на моей футболке. Та в свою очередь меняет цвет с белого на серый.
  - Ну едь! Едь! – говорю я замешковавшемуся водителю спереди и жму на сигнал. Тот поворачивается и, жестикулируя, горячо отвечает, показывая средний палец. Звука нет, заднее стекло пропускает лишь картинку, оставляя додумать его диалог самому.
  Листаю радиостанции в поиске голоса диктора. Ловлю. Тот бодро рассказывает какой же это замечательный денёк, и, знаете, пока его слышу, я ему верю. Не хотел бы такую работу, меня не хватит и на пять минут задорной болтовни. Однажды, на свадьбе знакомого, тамада спонтанно, обычно они предупреждают гостей, чтоб не вышел конфуз, попросил сказать пару слов напутствия молодым. Я не нашёлся достать из себя пожеланий – тамаде пришлось договаривать всё за меня, и это для человека, которого знал, а что сказать всем этим людям на месте диджея, застрявшим в пробке?
  Кто-то невнимательный подтирает задний бампер другого в районе фары – обидно. Обидно не доехать десятка минут до дома и ждать наряд дорожно-транспортной полиции весь день, пока они пробиваются сквозь заторы, чтобы нехотя потом составить протокол. Участники аварии договариваются «полюбовно» разойтись, безвыходность ситуации способствует скорейшему разрешению этого маленького недоразумения, перспектива, что маячит несколькими часами ожидания, не устраивает ни одну из сторон.
  - А сейчас о ситуации на дорогах, - рапортует радио. Навигатор горит бордовым, но метр за метром приближаюсь к месту долгожданного празднества.
  Вы были хоть раз на карнавале на подобие тех, что происходят в Рио-де-Жанейро? Мне бы хотелось там побывать, интересно, там действительно так, как показывают по ТВ? Или снова картинка, что подается, излишне гипертрофирована? Пару лет назад ходил на футбольный матч, туда меня затянул товарищ по работе. Он «болеет» футболом и искренне расстраивается, когда его команда проигрывает, даже когда не делает ставок на исход матчей. По ящику смотреть за игрой куда лучше считаю, на стадионе всю игру приходилось вглядываться, что же там, на поле происходит. Знакомый хлопал меня по плечу, восторгался в моменты, многозначительно ахал, а я ничего не понимал, словно Незнайка в солнечном городе. Когда отец в детстве брал меня с собой на подобные матчи, дух единства захватывал, а теперь? – А что теперь? – Как на необитаемом острове, благо ещё мячик «Wilson»* себе не завел, который понимает и с которым поговорить можно.
  Припарковаться, естественно, негде, полчаса кручусь, а после, плюнув, оставляю машину чуть ли не на газоне.
  Семьи с детьми, студенты парочками, туристы, организаторы с озабоченным видом ищут что-то за трибуной. На сцене представитель администрации объясняет народу, что это за праздник и как важно помнить… После «помнить» идёт многозначительная пауза, все становятся подчёркнуто серьезными, как на похоронах моего родственника. Одни лишь дети вертят головами в непонимании и не прикидываются, что в курсе всех дел. Этот год объявлен годом культуры. В его начале на мероприятии примерно такого же уровня вышел очередной начальник и в трехминутном диалоге, раз двадцать повторив слова: культура, культурная культура, закончил
нокаутирующей фразой: «Был рад видеть Ваши лицы!» - сорвались овации, и он довольный своим

* отсылка к фильму «Изгой» с Томом Хэнксом
выступлением, передал микрофон дальше.
  Под музыку актёр, одетый в народный костюм, с раскрасневшимся почему-то носом, с большим фиолетовым, грубо вырезанным из куска ткани цветком, воткнутым в шапку, нелепо пытается исполнить то ли гопака, то ли «Барыню боярыню». Дети хлопают в ладоши, родители стараются смотреть на них. Я бы тоже держал в фокусе что-то более потребное, но оного не имеется, здесь всё выглядит так убого.
  Под вечер семьи покидают площадь, и их место занимают разогретые алкоголем молодые. Веселье распаляется с новой силой, становлюсь в этой толпе слишком инороден и решаю ретироваться тоже.
  Дома всё так же пусто и тихо, но это своя родная тишина, свои родные стены без всех несуразиц внешнего мира, до сих пор не научился справляться с чувством «испанского» стыда, как будто ответственен за подобное.
  Новый день, старые мысли. Ванна, телек, завтрак. Через день повторить. Свобода быть болтиком системы. Мне не светит повышение не потому что я плохой работник, нет, а потому что лучшего на моё место не найти. Если быстро промотать как в фильме моё время, то можно увидеть, как я, сидя за столом, толстею, лысею и нажимаю на кнопки клавиатуры. Ничего не случится, не будет круто-закрученного сюжета «Бойцовского клуба», моё альтер-эго тихо сгниёт смердящим куском мяса запертое в этом теле вместе со мной. Те, кто находит в обыденности чудо, врут, в ней нет ничего волшебного.
  Мой руководитель жужжит в трубку о важности чего-то там. «Да», - соглашаюсь я, «конечно», - говорю я ему, «понял», - это очень важно. На моей памяти вся его карьера. У него есть семья, имущество, два высших образования и любовница. Смотря на его огромный автомобиль, офисные открывают рты, нахваливают и даже заявляют, что в планах взять подобное, планы улетучиваются так же быстро, как джип исчезает за поворотом на паркинг. Мне безразличны как достижения босса, так и треп сослуживцев, приоритеты или их отсутствие – всё одно, я люблю сны и мороженое, они у меня есть, а большее пусть достается другим, тем кто видит смысл в большем. Факс съедает отчет, а значит, работа выполнена, и можно пить кофе и болтать.  Около аппарата человек семь таких же бездельников. Неприкасаемые - не от того что работа слишком сложна, нет, просто мало кто отважится сесть на подобное дерьмо-место. Нас терпит начальство, нас терпит обычный персонал, мы завсегдатаи офиса, как тот админ в грязном, засаленном свитере, что работает у вас уже лет десять, чинит принтеры девчонкам из бухгалтерии, настраивает вай-фай в новых офисных помещениях, а ты не знаешь, как его зовут.
  - Как насчёт вечера? – интересуется один из нас.
  - Можно. Сразу? – поддерживают его.
  - Ну да. Или у тебя есть дела? – после работы наметилась пьянка в местном баре. Будет много алкоголя, а потом половина будет блевать дальше чем видит, а другую половину выгонит охрана. Что-то в этом духе. «Повеселиться» – по-моему, это так называется. Есть маленький шанс, что кого-то изобьют или на худой конец он получит хотя бы легкую пощечину, это называется «влипнуть в историю». Её будут пересказывать около недели - после повторить.
  Чтобы не быть «белой вороной» среди «белых ворон» приходится ходить с ними. Я тот парень, что весь вечер молчит, а потом ни с того, ни с сего доносит тебя до дома, когда ты напиваешься, без имени, без облика, какой-то парень.
  В среду в заведении безлюдно, мы тоже не прибавляем атмосфере ни толики колорита. Кто-то чавкает за соседним столом, спертый воздух полуподвала мешается с сигаретным дымом, постукивание бокалов и приборов, мелькающая цветами плазма и приглушенная музыка из трещащей колонки.
  - ... А она мне заявляет, мол, в прошлом месяце было на три рабочих дня меньше, поэтому так выходит, - о работе на отдыхе, об отдыхе на работе. По экрану бегают футболисты в полосатых майках, это не первый и не второй дивизион – дворовая техника, почти полностью пустые трибуны.
  - … А мне кажется, что лучше всё-таки самому накопить, такая переплата… - девочка официантка курсирует между столиками, собирая посуду и ёжики-пепельницы на поднос. Когда она пролетает мимо нашего, показываю что нужно повторить, её взгляд ни на ком не задерживается, тут нет претендентов даже на роль парня на одну ночь.
  - Понравилась?! – пихает меня в бок и искусственно, излишне громко интересуется один из наших, и весь стол гогочет как стадо кретинов.
  - Просил повторить, - отмахиваюсь я от ненужной темы.
  - Да ладно, видели мы, как ты на неё смотрел, могу познакомить, - подначивает он меня.
  - Прекращай, она молоденькая совсем.
  - Так такую и надо, ты посмотри на эту задницу, - и шесть пар глаз сверлят юбку-карандаш бедной девушки, у кого-то открыт рот, кто-то прикусил губу – меня снова окатывает стыдом с ног до головы.
  - Слышала бы тебя твоя жена, - пытаюсь хоть как-то урезонить я этих животных, того и гляди кто-нибудь ущипнет её не удержавшись или шлепнёт.
  - Моей жене тридцать семь, мужик! Ты представляешь?! – оживляется он, - Всё обвисшие, покрыто апельсиновой коркой, а дырка такая после второй, что я туда руку могу засунуть! – и теперь его уже кто-то хлопает по плечу.
  - Завязывай, теперь у меня неделю не встанет, - все снова смеются.
  - А по мне самое то, - добавляет ещё один и, чтоб картина была совсем маслом, засовывает два пальца в соус для сухариков, а потом их облизывает. Все фукают, отклоняются от него, а соус отходит ему в единоличное пользование на весь оставшийся вечер.
  Я думаю, если бы эта девушка знала, от нападок каких идиотов избавил её, была бы она чисто по-человечески благодарна?
  Пустеет третий бокал и, попрощавшись, я откланиваюсь. Завтра мне должны сказать, что рано ушёл, и там такое было…
  Без пятнадцати десять, как и все беру алкоголь, бутылка большая и тёмная. «Завтра прийти вовремя не получится», - говорит она мне, я не спорю.
  За стенкой мирятся соседи, время нули, она неестественно громко стонет, спинка кровати чуть постукивает вялым темпом. Форточка без сетки и в квартиру налетела на свет мошкара. Её не много, единственный источник – ящик, вот муха ползает по глазам актрисы из ночного сериала, вот изо рта актера выползает другая.
  Проснуться ночью с кружкой недопитого пойла в руке, встать с кресла, опрокинуть бутылку с остатками на ковер, испугать кота, затекшей, аморфной массой плестись в кровать, уставиться немигающим взглядом в потолок и изучать его под шипение профилактики на канале.
  За весь год просыпал четыре раза. Первый после новогодних, второй после двадцать третьего февраля, третий после дня рождения и сегодня. Уже час как должен быть в офисе, а на телефоне ни одного пропущенного. Плетусь в ванную, в стекле рослый, обросший щетиной толстяк с начинающимися залысинами, пухлые губы, светлые, серо-металлические глаза, пальцы сардельки привычно хватают тюбик и щетку. Голова гудит похмельем, и если бы была возможность остаться дома, всенепременнейше так и сделал, но от тоски здесь можно сдохнуть.
  - Будешь делать то, что должен и не спрашивать зачем, - говорю я себе.
  По букве закона на метро нужно ехать … проворачиваю ключ зажигания. На дороге относительно свободно, движение достаточно быстрое, чтобы добраться за пятнадцать минут – на пять минут раньше начальства. По лестнице пришлось бежать и на планерке от меня несло потом. Некоторые корчили гримасы недовольства наверное, я клевал носом, добирая минуты сна, так необходимые мне сейчас.
  В коридоре меня догоняет девочка – новенький менеджер средней руки смежного отдела:
  - Стойте! – повелительно обращается она ко мне, - Что с Вами?! Что за внешний вид?!
  - … - молчу и смотрю на неё. Аккуратная прическа, косметика в несколько слоёв, гармонично подобранные под цвет платья туфли нежно-кремового оттенка, грамотно выбранные украшения – безупречный внешний вид, чтобы сотворить с собой подобное, нужно проснуться чуть ли не в шесть, обидно видеть антипода в виде меня, который к тому же ещё и нагло дрыхнет. 
  - Ничего не хотите сказать?! – не отводя взгляда, собрав нарисованные бровки, задирает она ноту чуть выше.
  - Нет, не хочу, - спокойно, но выговаривая каждую букву, отвечаю я ей, мягко намекая, что подобная постановка вопроса крайне нежелательна.
  - Вы ужасно выглядите! – не замечает она моей реакции и продолжает, - А запах?! Это недопустимо!
  - Девочка, - обрываю её, - Что ты от меня хочешь? – у меня нет времени на выяснение отношений, мне просто нужен мой кабинет и дешёвый аппаратный кофе, чтобы прийти в себя.
  - Да кто ты такой, чтобы мне тыкать?! – орёт она на весь коридор.
  - Пожалуйся моему боссу, окей? – говорю я, отворачиваясь, и хочу уйти, когда она хватает меня за плечо.
  - Куда ты пошёл?! Ты! – все образования, корпоративная этика и прочий напуск слетают вмиг. Тихонечко, чтобы не переломать эти хрупкие косточки, подтаскиваю её к себе:
  - Слушай, если ты ещё раз сделаешь что-то подобное, ещё раз ко мне прикоснешься или заверещишь, поимею тебя прямо в коридоре, всё понятно? - тем же обыденным тоном высказываю своё недовольство, обильно обдавая её амбре в виде перегара. Красотка, естественно, пугается, теперь должна побежать к начальству. Три, два, один, отпускаю, и она летит с низкого старта сразу же к моему непосредственному начальнику.
  Через час уже у него. Выслушиваю: «… что он меня уволит нахрен, если буду ругаться ещё с кем-либо». «Понял», - говорю я, «не повторится», - подтверждаю я, «конечно же, нет».
  А после рабочего дня на подземной парковке два ухоженных метро-сексуала пытаются на меня «наехать».
  - Слышь, любезный! – выходит артистично один из-за столба, вероятно, пока они меня ждали, он успел примериться, чтобы сделать это максимально эффектно.
  Нащупываю в кармане баллончик перцовой аэрозоли.
  - Вы, думаю, из-за подруги пришли? Простите, не хотел, чтоб всё так вышло, - как должно делать виноватому в подобных ситуациях, извиняюсь перед ними, немного насупившись.
  - А что ты с ней такой смелый, а?! – резко подбегает второй поменьше. Чувствую опасность, мне кажется, что ещё мгновение, и он ударит, и с ходу заливаю его.
  - Ааа! Сука! Ааа!
  - Я звоню в полицию! – достав телефон, верещу как ненормальный. Это срабатывает, оставив товарища, первый делает «лыжи».
  - Ну что, заступник? Что скажешь? – уже спокойно открывая дверь авто, спрашиваю минуту назад так «петушившегося» молодчика.
  - Тебе капец! Ты понял?! Тебе капец! – всё не затыкается заступник, растирая руками глаза.
  - В полицию сдать тебя за нападение? – с интонацией своего отца, когда он отсчитывал меня за провинности, спрашиваю.
  - Ты знаешь кто мои родители?! Попробуй! – может и в правду «блатной», может врёт, такое время, что не разобрать ничего. Лезть на рожон не стоит, я просто хочу доехать до дома.
  Спал из-за этого инцидента очень неспокойно, «ссыкатно», Господа, очень «ссыкатно»! Право имею, но всё равно как тварь дрожу. Такого раздавить раз плюнуть, никто и не вспомнит, просто после вечеринки окажешься не дома, куда я тебя обычно доводил, просто парень, без имени, без облика, какой-то парень, останешься в гостях или ещё где, да на моё дерьмо-место придётся кого нового брать.
  Мои мешки под глазами таких размеров, что в них можно вынести что-нибудь из компании, пару моноблоков, украденный телефон, ксерокс, секретаршу.
  Печатающий принтер и звонки мерно отсчитывают секунду за секундой день. Четверг. Делопроизводство в разгаре. Инициативные, каждый с надеждой в глазах на пост, как минимум, генерального, а то и в тройку лидеров Форбс войти, проносятся мимо меня, идущего за очередной чашкой кофе.
  - На тебя, говорят, вчера пытались напасть, - оказывается из ниоткуда один из моих псевдо-друзей рядом, так, что внутри я немного вздрагиваю.
  - Что? А, ну да, пытались … - нажимаю кнопку уровня сахара.
  - И как? – в его голосе столько предвкушения, что, несмотря на состояние, я просто обязан поведать ему эпичную историю о Георгии и Драконе.
  - Да никак, как приехали, так и уехали, - поднимаю пластиковую стенку и достаю ароматную жидкость непонятного цвета, уже через пару секунд после этого аппарат неприятно пищит, извещая, что я могу это сделать. Прихлёбываю, чтобы не обжечь горло, - Два педика ухоженных… - Добавляю я. И знакомый усмехается и скалится. Не зная его, можно подумать, что он смелый волк, из того же теста, который по достоинству оценил моей отпор наглецам. На деле он такой же педрила, как и они,,, да и я тоже.
  - Если что в следующий раз меня набери, - твердо говорит он мне.
  - Конечно. Спасибо. Буду знать, - немного кивая, отвечаю, как будто это что-то значит.
  Плохая звукоизоляция не даёт мне покоя - в смежном помещении один из «вышестоящих» распекает трудовой люд. Если бы не врожденный нездоровый уровень безразличия был бы сейчас тоже начальником. Возможно, вышел бы образцовый тиран под стать этим, а может и лучше. Моё пластилиновое сознание заполняет любую форму, которую ему предоставят. Отсутствие мотивов – вот мой порыв, в нём весь я. Стоит ли гореть на работе, если ничего не светит. Стоит ли бороться, если даже от самой достойной битвы на твой век сердце не бьётся чаще? Стоит ли нарушать покой безумца, если не знаешь, в какую сторону качнется его сломанный психоэмоциональный маятник?  Знаю, если бы я был супер-героем, я бы был Человек-вопрос.
  В кабинет забегает один из коллег:
  - Привет, нужна пятьсот тридцать первая, за прошлый вторник, - весь на взводе, готовый нестись сломя голову дальше сразу же, как найдет нужное, еле стоит на месте.
  - Сейчас, - выдержав паузу, грузно поднимаюсь из-за стола и начинаю копошиться в десятках папок в шкафу, чтобы чем-то забить затянувшееся молчание, спрашиваю, - А в сам вторник ваши не забирали? – Хотя железно знаю, что нет, фон поможет пережить нам этот момент менее болезненно.
  - Честно, без понятия! Такой бардак в отделе, чёрт ногу сломит! Ещё и реестр форм завели на прошлой неделе, мол, может быть поможет. Пока его заполняли, да всю макулатуру за предыдущие периоды поднимали, половина документов куда-то потерялась! – Вываливает он. Под чёткий ритм его причитаний нахожу нужное.
  - Да уж, - с постной миной, на ноте сочувствия отдаю форму.
  - Дааа, - растягивает и он, выхватывает бумажку и пропадает так же резко, как материализовался.
  В магазине после работы встречаю знакомого. Он в старом, не виделись десяток лет, на лице признаки алкогольной водянки, мертвый взгляд. Мы долго болтаем о быте, о знакомых – не отмахиваюсь от него, я такой же как он, даже чуть хуже, ведь у него хватает духа откровенно спиваться и не притворяться, что всё хорошо в отличие от меня. Хотя, может быть он просто слабак и пьёт вовсе не из-за несовершенства мира, апатии и фрустрации и бессоницы, я бы пил именно поэтому.
  Немного расскажу Вам о бессоннице. Ведь время три часа ночи. А значит, пора сесть за кухонный стол, закурить сотенную сигарету и, глядя в экран, шоркать потрескавшейся капиллярной сеткой по буквам, пытаясь уловить смысл. Моя воспаленная голова бурлит образами, то, что ношу в себе, яростно ищет выход, мечется от нейрона к нейрону. Всё трещит и перемыкает внутри. И пока кот благополучно дрыхнет у меня под ногами, в моих глазах проносятся века и эпохи, которых не было, разворачиваются былые и будущие войны, прогорает красота мира полотнами художников, культуры по капле синтезируются от примитивных мифологических до максимально развитых интегральных. Багаж знаний, не тех, что приобрёл, а которые всегда были, это странно звучит, но уверен, что они во мне, разрывает сущность. Он огромным потенциалом пульсирует, словно сгусток энергии, давит на виски. Мне нужно найти выход, а в сложившейся ситуации его нет, я потерпел крах, отчаянно пытаясь удержать мой разъеденный разум, растекаюсь словно мороженое по этому сраному стулу. Каждый день изо дня в день я сажусь на него и слушаю эту сраную тишину, ожидая, что может быть сегодня что-то изменится, что придёт волшебная драная фея, взмахнет волшебной палочкой, и я проснусь счастливым и полным сил, готовым к жизни, как все, без провалов в отделах кратковременной памяти, хоть с намеком, хотя бы с намеком на нормальный гормональный фон! И пусть он будет давать мне лишь тень эмоций, но даже этого было бы достаточно. Не веду продуктивную деятельность в это время – абсолютно никчемное потребление «мусорной» информации с просторов сети, вот досуг на эти часы, переполнен образами прошлого, происходящего, грядущего. В короткий миг можно построить громаду-здание из наслоений смыслов и также быстро сносить этаж за этажом дико хохоча над самой сутью смысла. Это гребаная шизофрения, сумасшествие! Просто начну нести этот бред вслух и люди, наконец, поймут, что мне пришёл полный ****ец и упекут в дурдом, где я буду с такими же поехавшими спорить, кто из нас больше псих, те, что снаружи, или мои соседи по койко-месту. Хотя может и не самый худший вариант, возможно, там представится случай отдохнуть под каким-нибудь галоперидолом. Если начинаю жаловаться среди друзей и коллег, слышу кучу потрясающих советов, вся эта домашняя «кухня» на манер чая с ромашкой, мёда, пары ложек алкоголя и ещё куча бесполезного дерьма, физические нагрузки, прочее. Грубое медикаментозное вмешательство, ценой которого будет потеря части личности, есть альтернатива этой клетке, но не озвучиваю подобного, да и какая разница, что я озвучиваю?! – Им откровенно плевать, им просто нравится слушать свой постоянный, нудный, всезнающий бубнеж, это единственная причина из-за чего они открывают рот. Завуалированный онанизм и ничего более, цивилизация конченых дрочеров: любой статус, любое приобретение или поездка тут же становятся предметом гордости и достоянием общественности в социальных сетях. И тебе могут начать рассказывать о том, что мало спать это плохо, а потом, перекинувшись на свою бабушку и снова перепрыгнув на другую тему, задвигать веселую историю жизни. Ух ты, мужик! Это именно то, что я хотел, история про укусившую тебя в поездке медузу, когда ты перепил и купался там, где купаться нельзя, и то, что ты не спал два дня, явно поможет мне во всем разобраться! Гребаный ты мудак! Спасибо! И раньше у меня хотя бы были силы посылать этих кретинов в разные стороны, кому куда больше нравилось, а теперь даже на это их не осталось. Всё что мог, преодолел, да вышел весь. Меня вбрасывает сквозь двери всё в новую и новую сцену жизни словно пустую, фарфоровую куклу.
  Глава 3.
  Мара.

  Свинцовые тучи, листья, разметаемые ураганным ветром, все в шарфах и с зонтами, но никто их не открывает, чтобы порыв не вывернул металлическую внутренность наружу. Запершись на все замки, проваливаешься в кресло, небытие обволакивает тело и разум. В щель свистит непогода, тихий голос диктора рассказывает о чём-то.
  Детали выверены с точностью швейцарского механизма: качественный кофе в медной турке вместе с хорошим табачком, скрученным на состаренной машинке; с хозяйкой ателье, что расположилось через перекресток, вы ведёте незатейливые беседы о погоде и мелочах жизни города; продуманная сигнализация на авто, чтоб метку* не перехватили; интерьер в красных тонах, с пятнами торшеров и ламп теплого света; мебель с доводкой; множество полезных и нужных приложений на гаджете, чтобы максимально быстро ориентироваться в пространстве жизни.
  Кота, что раньше составлял компанию, уже нет, и всё равно временами слышу, как кто-то мяукает, это похоже на фантомные боли или на псевдо-вибрацию мобильного телефона в кармане джинс, бульон реальности, воспоминаний и когнитивных искажений.
  Идут тридцатые годы третьего тысячелетия. Я укрылся от века цифровизации за ширмой анонимности. Не зарегистрирован в сетях, не прошел биометрию, живу на отшибе города и получаю небольшой дивиденд наличными, стараясь избегать улиц с оживленным движением транспорта, а также публичных мест. До сих пор отправлял бы и письма почтой, сейчас это скорее уже попало бы под какую-нибудь форму фетиша, но писать просто некому. Лайф-стайл корпорации формируют свои экосистемы, у каждой есть по десятку сервисов, чтобы покрыть все ваши потребности: виртуальная карта, где хранить деньги, служба заказа такси, еды, вещей, навигаторы и онлайн-школы. Алгоритмы таргетированной рекламы нежно ползают по вашим запросам в кэше памяти, анализируя, что в следующий раз предложить. Максимальная прозрачность жизни, и к ней уже все привыкли, когда-то люди стеснялись искать порно через прямой доступ, использовали режимы «инкогнито», сейчас над таким закомплексованным человеком лишь посмеются. Теперь в этой нише отчаянные маргиналы, кому нравится откровенное снаф-видео или что-то ещё более тёмное. Футуристы прошлого не ошибались, всё именно так, как они и предрекали, жизнь стала ещё быстрее, чем была раньше, интернет протянулся синапсами огромного сверх-существа в виде коллективного разума по планете, а истина утонула в «белом шуме» абсурда теорий заговора, плоской земли, ВИЧ-диссидентства и анти-прививочников. Что же касается культуры, то её убили рейтинги, кому интересен среднестатистический персонаж на живом шоу? Кому интересен блоггер, не плещущий харизмой через край? Лишь самое теперь может удовлетворить общество потребления, не важно какое самое: худшее, лучшее, красивое, уродливое, важно одно – самое. Мир разросся четырехмерной тригонометрией во что-то глобально-уродливое, и это точно не золотой век кибер-панка, о котором мечтали студенты-технари, читая взахлеб Уильяма Гибсона**.
  - Так Макиато или Капучино? – раздражено спрашивает бариста из микро-кафе, открывшегося у моего дома. Он в шоке, ведь я попросил «просто кофе».
  - Покрепче какой-нибудь, - продолжаю ломать комедию.
  - Они все крепкие, мужчина, - ещё чуть-чуть и он должен взорваться от такой гремучести,

* метка автомобиля – электронный сигнал автомобильной системы для разблокировки машины. Современные способы угона автомобиля предполагают перехват метки с помощью код-граббера.
** Уильям Гибсон – писатель-фантаст, считается основателем стиля киберпанк


вроде взрослый человек, а как будто бы из лесу вышел, не знаю, как кофе называется. Он столько
учился их различать, думаю, что около месяца, возможно, два, убедил себя, что все должны
любить и разбираться теперь вместе с ним в этом чудесном напитке, а тут такой рудимент к ним заходит.
  - Ну, вот и дай самый крепкий, что непонятного, - требовательно говорю я ему, и он сдается. Фыркнув, идёт нервно прессовать кофе в холдер.
  Рассчитавшись бумажными деньгами для максимальной аутентичности с кроманьонцем, забрав чашку, довольный делаю глоток и приподнимаю, кивая ему, он закатывает глаза.
  Раньше на этом месте была парикмахерская, именно парикмахерская не барбер-шоп, та, в которой вас могут ударить, если вы крутите головой, где было всего три вида стрижек: бокс, полубокс и модельная, а цены не менялись десятками лет. Сейчас такое не в ходу, одно за одним исчезают заведения, где присутствовал подобный колорит старого мира, а на их место приходят брендированные, светящие неоном ламп гипер-реальные. Лайф-стайл, этим всё сказано. Конечно же, я бы хотел жить не в корпокративном мире, меня бы вполне устроила не эта анти-утопия на Хаксловский манер, а что-то более приемлемое, где мы всё-таки покорили около световые перелёты или хотя бы чуть больше увлеклись кибернетикой или биомеханикой.
  Скворчит яичница с беконом, вечер. По ТВ документальная программа про море, на небольшой ярко-белой глянцевой яхте на фоне носового хромированного релинга, бликующего на солнце, даёт интервью мужчина, голос за кадром сообщает: « … Нейл знает, он издал книгу, когда они нашли судно с затонувшим грузом вина. Теперь он эксперт по бутылкам…». Матерюсь, переключаю.
  Сковорода стояла неровно на конфорке, и бакелитовая ручка немного нагрелась, небольшой ожог и адреналин с ним связанный приводит в чувство - вот, что нужно, чтобы гнетущие, сгнившие, почерневшие от времени мысли перестали ползать из правого в левое, закорачивая сознание. В послеполуночное время под гремящее лязгами звуков из автомобильной акустики лечу по трассе. И пусть не до и не завтра легче не будет, но сейчас на душе тихо, хотя бы в этот момент не напоминаю себе нейронную бомбу, готовую детонировать срывом от любой мелочи. И со временем это вошло в привычку, как те дневники, что писал раньше, как те книги, как хруст переносиц, как всё то, что лежит в коробке моих амулетов от пустоты.
  В этом, наверное, и есть смысл хобби – побег. Сбежать от того, что тебе не нравится к тому, что тебя, по крайней мере, устраивает, либо, в идеальном исполнении, что ты любишь. Не каждому, конечно, дано найти что-то подобное, но люди говорят, что стараться искать надо. В моём случае в этот раз найдено это было случайно, так что спасибо Нейлу, эксперту по бутылкам, если бы не тупость данной передачи и моё раздражение, вряд ли бы я обжегся при каких-то других обстоятельствах.
  Самолет опаздывает, и ты вынужден коротать часы, сидя в душном зале ожидания, запертый со всеми. Утро началось сегодня слишком рано, и безумно хочется спать - клюешь носом, но рядом начинают хрустеть полиэтиленом и в сотенный раз перебирать вещи в своей клади. Вздыхаешь. Вспоминаешь, как было хорошо эти две недели: солнце, соленый бриз, крики птиц, но главное - долгожданная, всепроникающая тишина. Вот что теперь для тебя счастье, а когда-то ты думал, что оно выглядит совершенно по-другому. Тогда деревья казались большими, люди добрее, а дел было на несколько порядков меньше, теперь само пространство-время требует постоянного участия, обязательно деятельного. И пусть оно конечно не непонятная суета на манер рефлексии дамы с багажом, которая до сих пор не прекратила заниматься чертовой компоновкой, но и жизни бьющей ключом, ты в нём (участии) не видишь – рутина. Все становится рутиной, если долго им заниматься. Любое дело, каким бы захватывающим поначалу оно не казалось, с годами затирается и перестает блестеть, и мы вместе с ним.
  Сидя с такими мыслями, хмуришь лоб и пристально вглядываешься в шов плитки на полу. Это не кризис среднего возраста, у тебя есть всё и даже больше, ты пожизненно доказал себе, что чего-то, да стоишь, и тебе вторит финансовая свобода в виде движимого и недвижимого имущества, твоего дела, они говорят, что есть ведь, есть чем гордиться! – Но ты уставшим взглядом, вперившись в этот шов, сидишь и дышишь так, будто тебе не сорок, а все шестьдесят.
  Как сбежать от этих мыслей? Как только дверь в квартире закрывается на ключ, и ты остаешься один, реальность огромными железобетонными прутьями валится со всех сторон, сокращая объемы.
  Насколько различны эти две жизни?! Эта карнавальная эстетика для других, где мы гладко выбриты, свежи и полны сил для новых свершений - Мир без границ, Мир возможностей и перспектив, светящий яркой рекламой, блестящий лоском волос, бликами отполированных ботинок, машин, часов, украшений. И жизнь вторая, где ты размазан и обессилен настолько, что даже встать с постели не можешь, а главное, даже не понимаешь, зачем тебе это.
  Упрямая воля, по-военному ультимативная, требующая немедленного выбора и движения как воздуха затащила тебя туда, где ты есть, и ты так надеялся, что она спасет, пускай не тело, но душу от увядания. Но в остатке ты сидишь в этом аэропорту и уже начинаешь злиться на эту дамочку, на диспетчеров, на погоду.
  - Да, Господи, хватит уже! Прошу Вас! – говоришь ей, пересаживаясь на другое место, она непонимающим, испуганным взглядом провожает тебя и как только оказывается за пределом радиуса поражения, что-то говорит тебе в спину… Да и плевать.
  Нужно в бар, на часах девять - рановато для алкоголя, но без него у окружающих есть большой шанс, говоря по-русски, «нарваться».
  - Коньячку сто.
  - Простите, но мы не продаем алкоголь до десяти часов, - надменно чеканит девочка за стойкой, не отрывая взгляда от своих дел в смартфоне.
  - Вы, что тут?! Совсем ахерели все?! – срывается у тебя с губ. И это начало конца, теперь каждое слово будет лишь раскручивать твой гнев, - Сначала Ваш самолет не прилетает вовремя! Теперь ты мне еще говоришь, что Вы что-то не продаете?! - секунду висит эхо твоего возгласа, наступает тишина, а спиной чувствуешь пару десятков глаз зевак.
  - Простите, это правило компании, - оправдывается она, тон резко поменялся, теперь её взгляд полон сострадания и нежности, как при глубоком горловом минете. Тон всегда резко меняется, когда разговор приобретает ненужные обороты, - Могу Вам предложить холодную газировку?
  - Давай газировку, Компания,- та быстро и нервно исполняет. Писк оплаты карты.
  На мгновение всем показалось, что что-то будет, но нет, ничего не было, лишь звук открывающейся бутылки, и ты снова садишься ждать самолета…
  Прошло две недели, а в городе всё также дождливо. Серое, пасмурное небо грузно висит над домами, лишь врезывающиеся в него местами небоскребы, способны верхними этажами пробиться сквозь мглу.
  - Вы не забыли, что в следующем месяце произойдёт индексация по аренде? – твой арендатор не мог про это забыть. Платежи в твой карман одна из ощутимых статей расходов его предприятия, а значит, что за каждую единицу маржи, съедаемой этой статьёй, он трижды проклял тебя ещё неделю назад, а тем более за предстоящий подъём оплаты.
  - Нет, конечно же, нет, - натянуто отвечает он.
  - Хорошо. Как в целом у Вас дела? Идут? – этот вопрос ты стараешься задавать два раза в год, не чаще, он дежурный, как и почти всё в твоём деловом лексиконе, его функция – социальная смазка, и пусть эффективность подобного не так высока, как, например, у алкоголя, но ты считаешь, что даже небольшой намёк на эмпатию с твоей стороны, как арендодателя, лучше, чем её полное отсутствие.
  - В целом неплохо. Работаем, - так же «штатно» отвечают тебе. И вы киваете друг другу головами.
  Вряд ли у бизнесменов может быть сердце, лишь одно стоит во главе угла – полезная отдача, плевать, что это будет: деньги, необходимый человеческий ресурс в виде связей, потенциального кадрового ресурса, новых клиентов, заказчиков, что-то ещё, всё это цифры, так или иначе. Здесь нет места чувствам, нет места чему-то иному кроме обрядовой вежливости, и так со своим партнером вы и поступаете, лишь знаки уважения, не более.
  Объектов недвижимости немного – всего три, после каждого ты заезжаешь, чтобы оставить деньги от предыдущего, домой, не стоит лишний раз рисковать, даже если кто-то случайно узнает о столь незначительных суммах, даже эти суммы, наличные, нигде неучтенные, могут ввести обывателя в искушение, чтобы он попытался совершить грабёж. К сожалению, обыватель так устроен, и не нужно его винить за это, обыватель голоден и импульсивен, словно малолетка социопат. А значит, «Береженого Бог бережёт», - сказала монашка, натягивая второй презерватив на свечку. И пусть то, что могло бы занять несколько часов, растягивается на весь день, но нет лишнего риска, который здесь абсолютно не нужен.
  Проезжая по центру, замечаешь в примкнувшем к улице переулке парочку подозрительно что-то выискивающую под водостоком. Нервно озираются по сторонам, сверяются с картинкой на телефоне и снова шуршат под железом в поиске заветного «клада». Химические наркотики вытравили из подростков зачатки последней интеллигенции. Больше нет недопонятого андеграунда с нуарными, пессимистичными взглядами на систему, нет ламповых психонавтов, что из раза в раз правят своё сознание в поисках ответов, нет никого. Лишь животные, коим синтетика с нескольких приёмов грубо выжигает все центры удовольствия, оставляя их в таких переулках, жалких, без намёка на протест посредством саморазрушения, глупых оборванцев.
  Вечереет. То тут, то там раздаются возгласы из сутолоки отдыхающих, что густою толпой высыпали, словно ночная мошка, на свет витрин баров, клубов и ресторанов. Завтра утром проспект будет завален одноразовыми стаканчиками и такими же одноразовыми, пластиковыми людьми, но это будет завтра, а сейчас они пытаются удивить хостес своими уникальными импровизациями при посадке за столик, официантов при заказе блюд.
  Нужно выехать на трассу – там удастся спрятаться от всего этого.
  Как это случилось? – Непонятно. Бесспорно погодные условия сыграли свою роль, да и мудак, что ехал также быстро как и я… Не было визга тормозов, испуга, осознания жизни в крайнем моменте перед ударом, просто металл стал мягким и начал перемешиваться с пластиком приборной панели, стеклом, изоляцией проводов и органикой наших тел. Мне в очередной раз повезло, стойка безопасности, что от удара вылетела кинетическим снарядом и прошила насквозь всё, что вставало у неё на пути, вырвала всего лишь кусок косых мышц с селезенкой, раздробив и забрав с собой пару ребёр, но оставила ювелирно нетронутыми левые легкое и почку. Остальное, что доставали из меня, не нанесло какого-то тотального урона.
  Многие при наступлении крайних обстоятельств, глубинно переосмысляют жизнь, кто-то начинает ценить простые радости, кто-то диаметрально противоположно понимает, что разменивался по мелочам, а теперь с приходом осознания конечности существования будет больше уделять внимания чему-то монументальному. Мне не досталось ни тех и ни других переживаний, лишь пара сотен грамм металла структурированного под искусственные ребра, и бонусом несколько порций боли во время извлечения из груды деформированного автомобиля, до, после операции и на период реабилитации.
  Стучащая молотком в висках венозная кровь, кажется ещё чуть-чуть, и она брызнет фонтаном в потолок, сердце колотится под двести. Это не соревнование по тяжелой атлетике, это я в своём травмированном теле из последних сил пытаюсь удержать ярость, чтобы не сорваться в очередной раз на тренера по восстановлению. Мне нет до него никакого дела, я сам справлюсь со всеми трудностями, но социальные органы назначили мне и ему в обязанность сделать это вдвоём, и теперь мы заперты в этой ситуации. Единственное, что мне нужно, чтобы он заткнулся, заткнулся и сел в угол на какой-нибудь лечебно-реабилитационный стул. А он так увлечен рассказом про своих бывших пациентов, что даже не замечает, как мои зрачки становятся всё больше и больше. В левом кармане халата нож для яблок, он всегда там лежит, и если всё-таки замолчать, то можно услышать, как он кричит, что нужно воткнуть его в шею этому дурачку, пока его болтовню не заглушат булькающие звуки аорты. Скулы сведены, скрипит стекло зубов, желваки ходят туда-сюда. Спрятать, спрятать себя. Закрываю глаза и набираю в грудь воздуха. Как там говорили на сеансах по йоге: «вдыхаем через затылок, выдыхаем через гениталии». Но легче не становится, ни на сеансах по йоге, ни сейчас. Переполнен желчью, и ей нужен выход, она бродит во мне, отравляя внутренность, бежит с кровью по телу, разливаясь в образы жестокости. От этого нет спасения, этот зов не купируется, моя сущность настойчиво требует пищи. Иногда, когда становится совсем нестерпимо, я нахожу куклу для битья, это временно снимает «абстинентный» синдром. Необходим приз – зажравшийся чиновник, бесконтрольный, аморал педофил с чернущей душой, такой бы зашёл как горячий пирожок, но его пока нет. Не отказался  бы «перекусить» даже различного рода «падалью»: продавцом наркотиков, насильником, черным риелтором, теми, чьи души безобразны, но недостаточно. Но я здесь, в пространстве семь на семь с этим вечно позитивным молодым человеком, который прогоняет любое моё действие, через призму самовосприятия как неполноценного в результате травмы. Ему кажется, что я переживаю, что я подавлен, что я злюсь именно из-за аварии, что виню себя. И он наивно пытается мне помочь.
  Из-за небольших, но терпимых болей вернулась бессонница в худших её формах. В вязкой летней полутьме палаты тени приходят в движение. Кулаки сжали простыни, ровное дыхание, гул и похрустывание люминесцентных ламп в уборной. Моё нутро давит на стены, они в отместку отвечают тем же, пытаясь сжать меня. Дышу под счёт, это удержит от того, чтобы, поддавшись импульсу, резко не вскочить и не начать крушить всё вокруг, крича во всю глотку. Что со мной? – Я не знаю, я просто медленно схожу с ума. Смысл исчезает, реалии растворяются, наступит точка невозврата, когда любая граница будет стёрта, и я начну наливать суп не в тарелку, а прямо на стол, и искренне не буду понимать людей, утверждающих, что так делать нельзя. Сон, как же хочется спать, но заснуть невозможно! Лежишь и образы калейдоскопом скачут по подкорке каруселью бреда, и это не наркоманский, безобидный бред, наподобие маленькой игрушечной узкоколейки, где у паровозиков обезьяньи жопки, нет, только абсолютная сумятица времени и форм, только хардкор! «Нужно потерпеть, нужно потерпеть, нужно потерпеть», - говорю я себе, мокрая простынь трещит от натяжения. Вибрации от моих эмоций расходятся куда дальше этого помещения, мне кажется, что они настолько сильны, что ими спутники можно сбивать, мне кажется, что они более настоящие, чем многие люди, которых встречал. Залезть в тумбочку, закинуть в себя пару-другую сотню калорий. Пальцы пауками бегают по пачкам, бутылкам и приборам, перескакивают с одного на другое, ища нужное. Тени от фонарей прорезают комнату, и там, где глаз окончательно замылился к утру, с ними (тенями) что-то происходит вновь, может они и в правду тянутся ко мне, чтобы коснуться и убежать в угол, как это делал раньше кот. Через два с половиной часа я опять должен быть на ногах, это значит, что завтра будет очень паршивым, будет заполнено гневом. Но вечером всё изменится – есть небольшой шанс, что придя после очередных занятий, процедур, полдников, грохнусь в кровать и сразу засну мертвым сном, без образов, без бессонницы,  довольный и улыбающийся во все тридцать два этому заветному, темному, непроглядному неведению.
  - Можно мне сегодня побольше брокколи и кофе? – спрашиваю я на раздаче женщину неопределенной формы и возраста. Очередь из подбородков, сальный чепчик, могу поспорить, у неё есть пара золотых зубов, иначе мои стереотипы о таких дамах, будут порушены.
  - Нельзя, - просто и без доли эмоций отвечает она мне, смачно плюхнув в пластиковую тарелку жижу консистенции близкой к жидкой сметане и налив кофейный напиток цвета детской неожиданности.
  - Ну, хотя бы мяса не один кусок, а три? – заговорщицки чуть наклоняюсь я через стойку и понижаю интонацию.
  - Чего? – она непонимающим взглядом смотрит на меня, силясь осознать, идиот я или нахал. Мысль о шутке не мелькает в её мироощущении, это слишком сложная материя для таких механических действий как её день.
  - Да ничего, я тоже Вас люблю, дайте, сколько нужно, и пойду.
  Общая столовая хирургии напоминает лепрозорий. Косые, хромые, перевязанные, собранные по кускам ковыляют до своих столов, принимая невероятные усилия, чтобы не опрокинуть по дороге поднос с яствами от нашего щедрого министерства здоровья. Съев пару ложек этой бурды и подумав, решаю для себя, что первым в моём списке будет не аморал-политик-продавец наркотиков-педофил, а составитель этого меню, ведь он либо был фашистом, либо у него напрочь отсутствуют вкусовые рецепторы, а он так никому за всю жизнь в этом и не признался.
  На столах синтетические скатерти в примитивный узор крестиком, большая часть декора в синем цвете, видимо, кто-то всерьез решил, что этот цвет успокаивает или что-то вроде того. Солонки со слипшимися в них солью и перцем, большое, высокое деревянное окно рассохлось, и уже не представляется возможным покрасить его раму так, чтобы это было хоть сколько-нибудь эстетично.  Через пару столов со мной сидит бывший мотоциклист, его защита оказалась всё же качественной, поэтому, влетев на ста двадцати по касательной в бок не заметившего его водителя, что начал перестроение с крайнего правого в средний ряд, его не разобрало на атомы и другие отдельные составляющие, а лишь раздробило конечности, да оторвало пару органов внутри. Он идёт на поправку, конечно, ещё предстоит научиться пользоваться протезами. Тем более бионических и продвинутых пока не выдают, так что нужно будет ещё собрать через фонд или посредством смс круглую сумму на что-то более функциональное, но факт остаётся фактом, жизнь продолжается, пусть и с некоторыми ограничениями. К нему в первую неделю ходила жена или просто дама сердца без официального оформления, пыталась смириться с изменениями, что за собой принесла невнимательность виновника происшествия, но после перестала – не смогла. И я её не виню, легко говорить, что кто-то кому-то что-то должен, не смотря ни на что, гораздо тяжелее в действительности оказаться в подобных обстоятельствах. Единственными посетителями, что навещали меня за этот месяц, были мои арендаторы.
  В воздухе висит запах лекарств, слышен стук звенящих склянок и хирургической стали, бьющей о подносы с использованными инструментами. Персонал носится из помещения в помещение, мелькая в палатах, коридорах, кабинетах, забитых стульями с порванной, потрескавшейся дерматиновой обивкой и высыпающимся содержимым в виде истлевшего поролона, с годами превратившегося в песок. Всё завалено бинтами, марлей, ватой и медикаментами, грубо сваренными и выкрашенными шкафами со стеклянными дверьми, что вечером закрывают на замок и оклеивают пластилиновой пломбой с торчащим шпагатом из крупной листовой полыни. Они (персонал) проводят осмотры, делают уколы, перевязки, ворчат на больных, что неприлично открыто курят в туалетах, на ходячих, которые по карте должны пару дней ещё оставаться лежачими, чтобы не разошлись швы.
  Внимательно изучаю аспирантку на посту нашего этажа. Её кипячёно-белый выглаженный халат, аккуратно убранные под такую же, сверкающую белизной шапочку волосы, выдают в ней ответственного работника. В руке она держит не казённую ручку, а свою, принесённую с собой на работу из дома. Даже через десяток метров видно, как она прилежно выводит букву за буквой, заполняя груду журналов, рассыпанную ворохом по столу - старается. У нас есть электронные свидетельства о рождении, паспорта, налоговые документы, медицинские полисы, трудовые книжки, сертификаты и дипломы об образовании, но мы продолжаем дублировать всё на бумагу. Электронный документооборот здесь, это когда ты распечатываешь бумажку, чтобы подписать, и засовываешь обратно в сканер. Вырубленные акры лесов, сотни километров площадей, отравленных отходами целлюлозной промышленности, эту привычку прошлого столетия мы пронесем с собой на несколько поколений вперёд, пока, наконец, не поймём, ЧТО мы натворили только здесь, в этой единственной сфере,,, а сколько их кроме.
  Дабы не думать, как грустно полярным мишкам от того, сколь быстро тают снега Арктики, решаю тоже дохнуть дыма в клозете. И едва лишь отправленная угарным газом кровь пробегает по сосудам, эти размышления уходят далеко в подкорку.
  - Ещё один подход и заканчиваем, - воодушевленно восклицает тренер, довольный прогрессом, что показываю в течение минувших пары недель.
  - Мне что-то нехорошо, сделаем паузу, - говорю ему, чтобы он отвязался хотя бы на пару минут. Его гипер-забота никуда не делась, но в постоянном тесном контакте я освоил пару примитивных трюков, с помощью которых удаётся контролировать её значения.
  - Окей, всё нормально? – участливо спрашивает и начинает сканировать меня глазами, будто обладает рентгеновским зрением как супер-мен и может моментально определить, что со мной в данный момент происходит.
  - Нет-нет, всё здорово, просто нужен перерыв, - и окончательно убедившись в отсутствии каких-то крайних отклонений в ходе тренировки, он тут же утыкается в мобильный – интернет-трафик «стынет» уже около часа. Лайки, ретвиты, осколки чужих мнений и жизней, пропущенные через сотни фильтров, разбросанные привлекательно и ненавязчиво, но так, чтобы в случае отклика, дать максимальное дофаминовое подкрепление, и никакой, даже самый сильный наркотик не сравнится с подобным – участием в жизни огромного комьюнити под названием интернет-сообщество. Эмоциональные приманки, расставленные в лучших традициях минно-подрывного дела. И это не Зигмундовские штучки в виде фаллической акцентуации, снова Эдвард, приведший в наш мир таких демонов как PR-компании, глубинные манипуляции общественным сознанием, разработавший само понятие контрольных групп, и чёрт знает что ещё. Ох, как по сравнению с ним Фрейд был наивен. Его прямой кокаиновый мир, где всё подчиняется элементарному скрытому подсознательному, не стоял даже близко с многослойным, но арифметически точным  Бернейсовским, где каждый Ваш мотив инкомпилирован ещё в младенчестве массовой культурой. Где мультики, которые Вам показывают, задают модель правильного гендерного поведения и прогнаны через цензуру на данное свойство влияния на психику через всё те же контрольные группы. Где вокруг произведения художников надстраивается целая империя продажи поделок, аксессуаров и сувениров, и именно сквозь эту призму рассматривается то или иное творение, когда его принимают к производству.
  Тренер нервно скроллит новостную ленту, и она откликается, бомбардируя его симпатическую нервную систему раз за разом. Квази-реальные образы вещей, людей, стиля жизни, более настоящие, чем само настоящее, симулякры высших порядков, разобранные до самых мельчайших деталей, а далее реконструированные с убедительностью нового уровня, с изъятием всего токсического, смачно-приправленные красками, детализированные д’онельзя. Бодрийяр* не ошибся, как и все остальные.
  Здесь пахнет потом и железом свернувшейся крови, даже хлорка, кою с излишком добавляет при мытье клининговый персонал, не смогла вытравить этот душок. Легкий сквозняк раскачал гимнастические кольца, и теперь они чуть стучат друг об друга глухим звуком прессованного дерева. Со двора доносятся крики резвящейся ребятни. Медленно, но неуклонно по надбровным дугам на веки ползёт дрёма, в которую я имею шанс провалиться.
  - Ну что? Ещё подход? - обращаюсь я к моему инструктору, дабы быстрее закончить и не упустить момент провалиться в негу.
  - А? Да, конечно, - выходит он из состояния кибер-стазиса, растерянно оглядываясь по сторонам, как будто находится здесь впервые.
Предобеденный час. Душно. Грузная муха туго летит сквозь вязкую атмосферу помещения. Время почти остановились, как будто кто-то наклонил часы, и песку-времени стало тяжело пересыпаться сквозь сейчас из будущего в прошлое. За последние несколько недель мне так и не удалось нормально поспать. Чувствую, как идёт обострение, словно рыбак с хижиной на берегу моря понял, что надвигается цунами: его не видно, но уже исчезли чайки, ушла рыба, лишь редкий едва различимый шелест волн.
  Записаться к психотерапевту, обязательно, списать всё на посттравматическое стрессовое расстройство, на боли, на внутренние переживания, на что угодно, но получить снотворные или антидепрессанты, самостоятельно удерживать эти энергии я более не способен, весь запас сил ушёл на послеоперационное восстановление и недосып.
  - Сюда, - двери открываются и на носилках вкатывают что-то аморфное, замотанное почти везде, по дороге из операционной бинты уже успели напитать бледно-розового. Несколько трубок систем тянутся к штативу на колесиках, что в хвосте этой процессии тащит последний из её участников.
  - Давайте ближе к окну, тут посвежее, - говорит кто-то.
  - ДТП? - не отводя взгляда от этой мумии, узнаю у вошедших.
  - Угу, легковая с грузовиком, лоб в лоб, двадцать часов собирали, но стабильный, даже без реанимации. Проснётся – будет буянить, у него в аварии двое детей и жена, имей в виду, - диктует мне равнодушно один из них. Если верить статистике среди хирургов не часто встретишь верующего, все сплошь и рядом атеисты, и тому есть причины, они не видят бабочек в животе, если только не достают оттуда железные, не застают потерю веса при клинической смерти, да и когда фиксируют биологическую тоже. Всё, с чем приходится им иметь дело, лишь материя в формах преимущественно жидкого или чего-то непонятного склизкого, дурно пахнущего. Их мало волнуют внутренние переживания данного субъекта и его личная катастрофа, их цели строго определены в рамках постановки его на ноги, если эти ноги вообще остались, и борьбы за сохранение пульса, им абсолютно не важны обстоятельства произошедшего, степень вины. Мы чем-то с ними похожи, всё также продолжаю изучать его, и после того, как все выходят из палаты – дерьмо случается.
  В час или два ночи глубокая анестезия начинает выветриваться и заставляет извиваться моего соседа точно куколку тутового шелкопряда. Он стонет, машет головой в разные стороны. Не дожидаясь, когда вместе с пробуждением придут флеш-бэки трагедии, зову дежурного врача. Тот увеличивает дозу в капельнице, и через некоторое время блеянье и шорохи прекращаются. Крепкие морфиновые объятия укрывают бедолагу, как теплое пуховое одеяло. А мне всё никак не заснуть, и единственное о чём могу думать: разбудит ли его отсутствие обезболивающего, если

* Жан Бодрийя;р — французский социолог, культуролог и философ-постмодернист. Одна из написанных книг «Симуляции и Симулякры».
переставлю катетер себе, хотя бы на десяток минут.
  - Как сегодня себя чувствуете? – сухо уточняет мой психотерапевт, ни один из мускулов на его лице ни выражает и доли эмпатии. Он переворачивает тонкий, чуть толще папиросной бумаги хрустящий лист, с записями предыдущей встречи, закончившейся буквально только что, и начинает скоблить стержнем, заполняя строки опросника.
  - Паршиво, док, очень паршиво, - немного потупившись, уставился я в его затёртые броги. Ручка продолжает царапать бумагу и невозможно громко скрежещет.
  - Спите? – всё также скупо, продолжает он, не поднимая взгляда.
  - Пытаюсь, но ничего не выходит. Я очень устал, - говорю я жалостливо, как будто сейчас расплачусь.
  - Мысли о суициде? – рваный, волнистый почерк закрасил очередной пункт.
  - Нет, док.
  - Приступы неконтролируемой агрессии? – меняет позу с ноги на ногу, устраиваясь поудобнее.
  «Да, сукин сын, да! Просто выпиши мне чертовы таблетки!»
  - Нет-нет, что Вы, - отрицательно качаю я головой, поджав губы.
  - Знаете, я, наверное, назначу Вам снотворное и антидепрессанты, - поднимает он, наконец, взгляд на меня. Серые безжизненные глаза смотрят насквозь.
  - Что со мной, док? – немного съеживаясь, спрашиваю у него.
  - У Вас обычное ПТСР, - задумавшись о чём-то своём, а потом, вернувшись, отмахивается он от меня, словно от залетевшего в форточку комара.
  - ПТС, что? – ломаю комедию, как в кофейне, давая ему почувствовать всю степень превосходства над таким маленьким мной.
  - Посттравматическое стрессовое расстройство, не переживайте, это лечится, - на автомате отвечает он, снова погружаясь в записи. Молчание затягивается. Он заканчивает заполнение анкет с диагнозом, вынимает из внутреннего нагрудного кармана пиджака с шёлковой подкладкой цвета индиго в фрактальный рисунок небольшую прошитую книгу рецептов с отрывными корешками, и принимается теперь за неё. Я терпеливо жду, пока эти манипуляции с чернилами закончатся.
  Это наша последняя встреча, вряд ли он когда-нибудь вспомнит меня, в огромной череде вечно-сменяющихся пациентов, проходящих сотнями за месяц через него, я что-то бесформенное – пятно Роршаха. И отношение ко мне соответствующее. Медикаментозная помощь это единственное, что может дать такой врач, о вовлеченности в процесс, психологической поддержке, стандартном человеческом отношении говорить не приходится - хорошо, что я фейковый пациент.
  Со звуком треска отрывающейся бумаги я немного привстаю и протягиваю руку, чтобы попрощаться и забрать рецепт, её вяло пожимают и вкладывают небольшой лист, испещренный знаками, будто на эльфийском.
  Август, закатные лучи солнца уже потеряли былую силу, их позолота мягко рассыпалась по припаркованным автомобилям. Работяги, отработавшие свои жопа-часы, уныло плетутся мимо автобусной остановки, кто-то уткнулся в телефон и лениво водит большим пальцем по экрану вверх-вниз, кто-то уже держит в руке откупоренную бутылку и сквозь хмурые черты лица проступает что-то отдаленно напоминающее удовлетворение, некоторые негромко переговариваются о делах насущных. Вихри ветра создают у поребрика подобие мини-торнадо из дорожной пыли, смятых фантиков, окурков и целлофана. Кручу в руках пузырёк с таблетками, купленный в больничной аптеке, в ожидании нужного пригородного маршрута домой. Пара часов и станет понятно, смогут ли мне помочь эти малыши в неравном бою за сон и реальность.
  По дороге в автобусе наблюдаю, как один из пассажиров пытается незаметно снять на камеру смартфона у женщины под юбкой, и здесь уже не стыд, а гнев обдаёт жаром. Интересно, как далеко он зашёл в своих фантазиях, не начал ли претворять их в жизнь? Отсняв «материал», он спешно отходит к окну, жадно озирается и начинает просматривать запечатлённое. Взгляд горящий безумием, иссушенное душевной болезнью тело, жилистый, долговязый, в давно нестиранной одежде с жирными пятнами на ней – он живёт один.
  Когда он выходит на остановке вместе со мной, начинаю благодарить его величество случай – шанс моего «перекуса» только что возрос в разы. Провожаю до предполагаемого места проживания, а после возвращаюсь на привычный маршрут. Это в паре кварталов от моего комплекса, что-то вроде зданий для обслуживающего персонала. Администрация строек раньше такое практиковала, сооружался не только основной объект, но вместе с ним вокруг возводились жилища классом ниже, которые выдавались самым инициативным, тем, что будут его поддерживать в дальнейшем. Подобие эко-системы, и это приносило свои плоды, мотивация рабочих повышалась – им представлялась возможность пусть не овладеть целиком, но неким образом прикоснуться к прекрасному, им давали шанс на скромный кусочек рабочего счастья. После сдачи и введения в строй площадей, они же потом и становились консьержами, электриками, охранниками, продавцами. Так продолжалось, пока не сменилось поколение, ведь их дети уже не горели желанием кому-то прислуживать, с жизнью легче, чем семидесятичасовая рабочая неделя, которую пропустили через себя их родители, чтобы они могли быть лучше, чтобы они могли себе больше позволить, с этой жизнью пришёл комфорт, а с ним непонятный нарциссизм. К отпрыскам прорвался этот социальный вирус, который говорил, что они не рабы, что никто никому ничего не должен, что все свободны, что каждый индивидуален и по-своему хорош, а, значит, всякий достоин лучшего. И всё было впитано, все эти идеи, точнее лозунги. И на выходе мы получили огромную массу несчастных, они требовали то, что им никогда не принадлежало, они хотели быть теми, кем никогда не являлись, никто не разъяснил этим наивным людям, что делать, противоречия раздирали на части, а самостоятельно их решить они не могли. Все их ожидания ни на чём не основывались: они не были образованнее, сообразительнее, ловчей, конкурентнее в целом, нет, им внушили, что они таковыми являются, безосновательно. Реклама, фильмы, из каждого рупора доносилось одно: ты уникальный, ты замечательный, ты самый-самый. И они слепо в это верили.
  В Индии люди придерживаются кармической модели мира. Одним из постулатов данной модели является тезис, что наша душа заперта в определенном круге, преодоление которого и есть урок нашей жизни. Считается, что вырвавшись на новый уровень понимания, мы растём как в личностном, так и духовном плане. Если же этого не происходит, то мы раз за разом от младенчества до старости сталкиваемся с одной и той же картиной в репите, которая преподносится нам в формах каждый раз жестче предыдущей, пока не будет усвоена или следующий виток событий не раздавит нас окончательно. Убежать от этого невозможно, невозможно спрятаться, ты пришёл именно за этим. Иногда наблюдал подобное в жизни, или притягиваю факты «за уши» под псевдо-теории, ведь идея того, что у каждого есть своего рода предназначение, миссия мне импонирует. Человеку так важно найти точку отсчёта, чтобы раскинуть свои координатные плоскости, и эта мировоззренческая модель даёт надежду, что это осуществимо. Конечно, можно поспорить, пессимистично кричать про очередной суррогат веры, коих мы выдумали сотни и тысячи за свою историю, чтобы нам не было так одиноко и грустно посреди этой бесконечно-холодной пустыни космоса, раскинувшейся на миллиарды световых лет. Вера, как и наука, даёт этот шанс объяснить своё существование, и мы так хотим это сделать, в этой вселенной, переполненной смыслами! Также упорно, как ищем через свои телескопы что-то сущее, неделимое, элементарное, так и ищем в своих душах этот свет. Нам страшно представить, что ответа может не быть, что мы здесь беспричинно, что всё это гигантский абсурд, хоть и со своими законами. Ведь тогда, то движение, та жажда, которой мы так все больны, не более чем агония, бесполезная, никому ненужная. Что, если нет той точки отсчёта, которая задаёт «тон»? Что нам останется делать?! Я очень надеюсь, что наши мудрые праотцы в те далекие времена, когда только выходили из колыбели цивилизации, решили эти вопросы. Во всяком случае, о них определённо стоило поразмыслить. Сейчас, в двадцать первом веке, когда всё уже решено, когда вектор развития давно выбран, когда механизм организации раскручен на таких оборотах, что с хрустом перемалывает любое, встающее на пути, уже вряд ли получится найти стоп-слово. Теперь мы говорим о новом этапе эволюции человека, о единении с планетой посредством нейро-сетей, о четвёртой промышленной революции, и всё это не так уж и плохо. Но когда я вижу подобных несчастных, как этот переломанный автобусный «репортер», коих так много и так часто крошат жернова прогресса, мне кажется, что от бездонной непроходящей тоски те тысячи лет, мы водрузили флаги надежды и пошли, рассчитывая, что под ногами идущего появится путь,,, и заблудились.
  Открываю дверь, петли приветствуют меня скрипом, из-за спины в хибару просачивается ветер, приводя её внутренность в движение, проходит по книгам, открытым где-то в середине произведения, смахивает прах, что покрыл за время моего отсутствия предметы мебели, полки и технику, колышет шторы, хлопает дверью в ванной на втором этаже. Впускаю следующего гостя, зажигая свет, и этот разгоняет по углам вечерний сумрак, что ползал по квартире змеёй. Безмолвие не хочет покидать мои пенаты, чувствую давление на барабанные перепонки в несколько атмосфер, приходится включить радио на кухне, чтобы древние, забытые мотивы пианино и саксофона джазовой музыки прогнали этот вакуум подальше.
  Сковорода стреляет жиром от готовящегося бекона, чайник бурлит крупными пузырями, немного подпрыгивая на подложке, звучно чиркаю о тёрку спичкой, и бертолетовая соль с серой и киноварью вспыхивают, извергая густые клубы химического дыма, сочно тяну трубку, прокуренную, покрытую сеткой потрескавшегося лака с пожеванным мундштуком. Если бы я был кот, думаю, что начал мурлыкать от эстетического переживания момента.
  Рассчитываю, что столь умиротворяющая атмосфера совместно с крошечными бойцами, что выписал мне психотерапевт, отправят меня в страну Морфея словно гиперлуп.
  Забыл отключить будильник, что стоял на пробуждение для утренних процедур в виде уколов в больнице, и полшестого меня поднимает из кровати его неприятное пиликанье. «Боже», - говорю я себе, - «Когда-нибудь это обязательно кончится». Но сегодня не такой плохой день как обычно, ведь можно немного «пошалить» с тем фото-маньяком.
  Это не первая моя «охота» и даже не десятая. Я точно знаю, что нужно делать и как. Этому меня научили Правители. Они денно и нощно заботятся о нас, смотря сквозь лупу за нашими запросами в поисковиках, социальных сетях, ласково шаря в кэше браузеров, анализируют траты по расчётным счетам. Они гуляют с нами по улице, узнавая в толпе по соответствию анатомических черт лица через линзы наблюдения, и бьют тревогу, если, в каком-нибудь месте массового скопления людей, вдруг опознают на Вашем лице «маску смерти»*. Ездят с Вами на машине, составляя трекинг маршрута по государственным номерам. И я поступаю также – наблюдаю.
  Мне досконально известно расположение системы «Умный город»**, находящейся в нашем районе. Глухими переулками, пробираюсь, через грязь, использованные кондомы,

* Маска смерти – характерное мимические признаки на лице человека, решившегося на массовое убийство. Является одним из маркеров для превентивного предотвращения преступления.
** Умный город – система камер видео-фиксации правонарушений, применяющаяся в РФ.

стараясь не наступить во что-нибудь более неприглядное. С собой пара китайских камер. Они помещены этим трудолюбивым народом в высокопрочный корпус, защищённый по стандарту IP-68, так что можно не опасаться, что ливни или банальная повышенная влажность, доберутся до их микропроцессоров, и процедуру придётся повторять вновь. Их мне привёз аноним, заложив закладкой вместе с сим-картами. Они куплены за крипто-валюту, которую ещё несколько раз пропустили через микшеры. Антенны с усиленными возможностями приёма сигнала. Отправка информации на облачный сервер, расположенный в другой стране, а управление им через виртуальный компьютер, подключение к которому происходит пробросом нескольких VPN-мостов. Установив дополнительно ещё два глаза, в довесок к тем, которыми изобилует «Умный город», ретируюсь. Теперь они в режиме онлайн будут пару дней отправлять мне множество видео-отчётов, как только в углу их обзора окажется что-то большее, чем кошка или собака. Если же активные перемещения отсутствуют, и мои «дозорные» скучают в режиме ожидания, то проживут около пяти суток.
  Наигравшись в шпиона. Возвращаюсь домой и, хорошенько позавтракав наспех, сажусь изучать социальные сети, где может быть зарегистрирован данный персонаж. Всё через тот же виртуальный компьютер. Новые аккаунты, сервисы получения мгновенных смс-сообщений для регистрации, всё в духе Бондианы. Все записи на старой, доброй бумаге, когда дело будет сделано, её пожрёт пламя.
  Этот мужчина есть почти везде в информационном пространстве. Множество групп, граничащих с этикой морали: порно с молоденькими, blood-play и трамплинг  БДСМ, около-снаф, показные изнасилования. И это лишь то, что он не стесняется прятать от глаза наблюдателя, все основные «блюда», скорее всего, глубже: в закрытых группах с контентом на платных сайтах, в «красных» комнатах и чатах зашифрованных мессенджеров. Он радикально высказывается по отношению к женщинам на своей стене, боится вступать в открытые споры с мужчинами. Типичный низкофункциональный социопат из неполной семьи. Традиционные взгляды в виде гендерного превосходства. Он считает, что женщины постоянно провоцируют мужчин, что женщины нечисты, что их нужно наказывать. Возможно религиозный догматик. В пубертате не справился со своими комплексами, а сексуальное желание никуда не делось, пришлось возвести целую систему мер и противовесов, чтобы объяснить самому себе, почему это плохо. Но система эта так неорганична, в ней столько прорех, что подобная клетка не способна сдержать истинных позывов, а значит, лишь вопрос времени, когда похоть окончательно перебродит внутри в самые дикие образы и попросится наружу. Это как вешать навесные замки на дверь, когда слышишь тяжелую поступь приближения огромного монстра, он выбьет дверь, а не будет подбирать отмычку.
  Чем глубже я погружаюсь в его личность, тем больше разочаровываюсь. Примитивный, запутавшийся ребенок, пусть и обладающий определённым опасным потенциалом. Мне бы хотелось найти что-то развитое. Вряд ли удастся отыскать собственное подобие или похлеще, мы слишком адаптивны и социализированы, мы умеем прятаться и мимикрировать под кого угодно: тихие библиотекари, ответственные высококвалифицированные хирурги и психологи, бизнесмены и политики, мы – симулякры людей, и наши образы обычной жизни, проработаны с гораздо большим тщанием, чем над своими трудится обыватель. И лишь крайнее обострение или случайность могут заставить нас выйти в свет. Как с Тедом*, когда всё его окружение было в перманентном шоке от количества жертв, жестокости деталей убийств, он был тотально безумен, и уже не смог больше хранить свой «маленький» секрет.
  Но одного желания мало, для того чтобы «полакомиться» моим «оператором». Забавно

* Тед Банди – известный американский серийный убийца.
наблюдать изнутри эту пищевую цепочку, люди часто называют себя сверххищниками, таковыми не являясь. Людей убивают социопаты, и вряд ли их можно назвать людьми, их нутро явственно отличается. У них, конечно, пальму первенства иногда перехватывают наши меньшие братья из природной фауны, как тот леопард*, что в двадцатом веке на протяжении восьми лет смог удачно поохотиться на сто двадцать пять человек и с ловкостью обходил все ловушки, расставленные на него. А на социопатов охотимся мы, и если их души это души покалеченных, то в нашем случае там пусто. Моё правило – только хищники, и если этот человек переступил черту или переступит, пока я наблюдаю за ним, то с удовольствием «закушу», но если окажется, что на данный момент этот «фрукт» ещё не созрел, мне придётся отойти в сторону. Не то, чтобы это какой-то кодекс, который как молоко матери впитывают все маньяки или нам читают перед сном в детстве что-то подобное вместо сказок. Нет никакого закрытого общества, встреч на манер собраний алкоголиков, где мы рассказываем друг другу обо всех тяжестях и переживаниях, выпавших на нашу нелегкую долю, просто я для себя когда-то решил, что будет так.
 
  Глава 4.
  Вивисекция.

  - Не надо, пожалуйста, не надо, а, а! – старается кричать он как можно громче, в надежде, что стены окажутся излишне тонкими, и кто-то его услышит.
  Он точно знает к кому он попал и прекрасно понимает, что его ждёт целый аттракцион боли. Адреналина в комнате так много, что на языке остается неприятный горьковатый привкус.
  - Просто сдайте меня в полицию, я болен, болен! – разорвал уже себе наручниками все запястья, а ведь мы даже ещё не начали. Беру бинты и старательно перевязываю поврежденные места.
  - Успокойся, друг, всё хорошо, - баюкаю его, чтобы лишний раз не дергался.
  - Пожалуйста, пожалуйста, прошу Вас! – истошно кричит мне в лицо, пытается вырваться, дергаясь на столе.
  Он оказался чудовищем.
  Камеры ничего не заметили. И хотя и была куча маркеров в виде оголенной ненависти в сети, но пришлось повозиться. Я подключился к его вай-фаю, не так, чтобы прям дистанционно и как хакер, сидя дома и через командную строку – на это не способен. Но дедовским способом, находясь в радиусе ста метров, и всё также мне помогали «игрушки» китайского производства. Вряд ли кому будут интересны технические аспекты подключения, гораздо занимательнее, что было найдено на его ноутбуке. Кроме ожидаемой коллекции варварской, даже по моим меркам, расчленёнки, кучи натурального снафа и прочего стандартного набора больного ублюдка, отыскалась спрятанная далеко в каталогах системы папка с архивом на пароле. Это был обычный ZIP-файл, достать содержимое из которого не составляет труда, но моему подопечному показалось, что этого необходимо и достаточно, чтобы себя защитить. «Сувениры» - гигантская проблема многих из его породы, ведь так хочется иногда вспомнить старое, отдаться ностальгии, заняться онанизмом, особенно в дни наибольшего одиночества.
  Видео начиналось на середине действа, где грязная молодая девочка в тёмном полуподвале, очень просила отпустить её к маме. Глаза полные ужаса, удары, секс. Записи обрывались и начинались вновь, действующие лица-девочки менялись, я насчитал девять. На вид им было от семи до одиннадцати, андрогинный вид ещё не получившего вторичных признаков ребенка, взгляд полный отчаяния.
  Испытываю ли я к нему после увиденного толику ненависти, злости, отвращения? – Нет. Скорее жалость, и именно от осознания факта, что, наконец, прекращаю его мучения, возможно,

*Леопард из Рудрапраяга — самец индийского леопарда, убивший и съевший по меньшей мере 125 человек в районе округа Рудрапраяг (на территории современного индийского штата Уттаракханд) с 1918 года по 14 апреля 1926 года.


мне посчастливится испытать мимолетное наслаждение от происходящего. Но это необходимость, я погашу свою жажду, а он получит покой, это честная сделка. Многих отправляли в деревню летом, и говорю не о чистом воздухе и бабушкиных блинах на жирной домашней сметане, а о хозяйстве. Когда взрослые решают, что ты уже сам справишься с подготовкой продуктов к обеду, и идут с тобой или отправляют самостоятельно, принести курицу или кролика. Поначалу не понимаешь, что происходит, «как я могу?» - удивляешься ты, «они ведь живые», - и все смотрят на тебя с укоризной. Это и есть обряд инициации, ты должен сделать так, чтобы они были пригодны в пищу, ты должен их умертвить. Мне легко далось это занятие. Рука не колебалась, занося маленький, как будто специально сделанный для детей, топорик, для отрубания голов птицам. К некоторым это приходит не сразу, они мажут, доставляя животным лишь большие страдания. И вот те, кто в первый раз бился в истерике, проклиная заставляющих совершать подобное зверство, говорящих, что в жизни не прикоснутся к мясу и ножам, с чьей помощью это мясо и добывается, холоднокровно, смотря свинье прямо в глаза, загоняют огромный двадцати сантиметровый кусок металла ей в сердце или горло в честь какого-нибудь праздника по прошествии пары лет. Я подмечал их ошибки, считал, что могу сделать лучше, но старался лишний раз не вызываться, чтобы не привлекать внимания старших, уже тогда мне было ясно, что со мной не всё ладно. Это выражалось во многом, мне было тяжело до определенного времени общаться с людьми, эти неудобные паузы, они чувствовали исходящую от меня угрозу интуитивно – архистрах опасности. Есть несколько, прописанных прям в геномах: страх хищников, насекомых, темноты, приобретенный много позже страх высоты, когда наши предки с наступлением одного из ледниковых периодов, пытались ещё лазать по веткам, но те были так хрупки, что многие срывались и разбивались в лепешку. Когда вырастаешь, осваиваешь, как работать с собой - я научился отвлекать их внимание прямой коммуникацией, невербально, отвлекать так, что вместо того, чтобы наэлектризовывать волосы на холке, их неуютное ощущение уходило далеко-далеко, за границы возможностей сенсорного восприятия.
  У каждого есть обряд. У меня свой. Считаю, что души этих заблудших, нуждаются в очищении. И лишь огонь может очистить золото от примеси. Не буквально, я не собираюсь палить ему пятки как во времена святой инквизиции или что-то в этом духе. Я хочу привести его к последней точке его жизни тем же ребенком, коим он был когда-то, пока не заплутал, а для этого нужно снять весь груз его изуверства. И лучшего средства, чем боль, в таком деле не существует. Ногти, пальцы, рассечение мышц, а затем и сухожилий на ступнях. Обязательные жгуты от потери крови, физиологические растворы, адреналин напрямую в сердце при потере сознания. Потом те же манипуляции я проделываю с руками, медленно раскрываю его, словно красивейший цветок пиона. Далее небольшой перерыв, чтобы он вернулся в чувства. По ходу процесса мы много говорим, сначала он верещит, просит пощады, но чем дальше мы продвигаемся, тем его речь становится рассудительнее, взвешенной, прозрачной.
  - Думаете, они могли бы меня простить? – поворачивает он ко мне голову, я сбоку от него копаюсь в инструментах, ища хирургическую пилу Джильи для радикального удаления конечностей.
  - Простить? Нет, не смогли бы, а ты бы смог? – смотрю я в его красные, зарёванные глаза.
  - Нет, не смог бы, я пытался, но у меня не получилось, - ещё одна слеза медленно катится по переносице.
  - Ничего, не переживай, всё будет хорошо, - подхожу я к нему и глажу по голове. Другая рука сжимает пилу.
  Руки, ноги на уровне бедра. Снова делаем паузу. Приходится влить в него изотонический раствор крепче физиологического обычного, его сил почти не осталось, а нам так много предстоит ещё сделать.
  - Пожалуйста, убей меня, я всё понял, я не могу больше, убей меня, пожалуйста, - стонет он еле слышно.
  - Тихо, тихо, мой хороший, потерпи, нам немножко осталось, - тут я, конечно, ему вру. На десерт я оставил только лучшее, главное, чтобы выдержало сердце. Обычно, когда начинаешь с конечностей, при переходе к туловищу основная часть болевого импульса рассеяна, и они доживают до кульминации, я пробовал и обратный вариант, но из-за испуга и большого количества окончаний это давало такой эффект, что они резко «катапультировались», не снося шоковой нагрузки, оставляя меня в расстроенных чувствах убирать это всё за собой.
  Снимаю верхний слой эпителия и, наконец, добираюсь до грудной клетки, я распахну её, отпустив его в лучший мир, если он существует, словно окуклившуюся бабочку. Может быть, тот ад, через который он здесь прошёл, ляжет на противоположную чашу весов уродства его души. Закончив работать электрическими инструментами, засовываю кисти рук в образовавшееся отверстие, и начинаю резко дергать в противоположные стороны, на второй раз ребра начинают глухо хрустеть, на третий и четвертый расстояние между половинками груди начинает увеличиваться: двадцать, тридцать сантиметров, он хрипит последний раз. Это уже был не тот извращенец, коего я встретил пару месяцев назад в автобусе, сегодня он родился заново, родился, чтобы умереть…
  Я не ем органы своих жертв, не сношаюсь с их препарированными телами, не имею каких-то иных сексуальных отклонений, нет иллюзий, что являюсь каким-нибудь санитаром леса, нет комплекса Бога, мании величия. Мне просто иногда нужно убить человека, чтобы чувствовать себя мужчиной. Мог бы убивать их моментально, но считаю, что быстрой смерти они просто-напросто не заслужили, такие не должны уходить во сне от старости и пуля или удушение совершенно не подходят. Они обязаны мучиться.
  В моей биографии не было ни одной невинной «травоядной» жертвы. И я надеюсь, что так и останется.
  А дальше рутинная уборка. Мытьё полов, инструмента, упаковка тела, санитарная обработка хлоркой, известью, второй круг мытья. Не изобретаю велосипед и здесь: не коллекционирую трупы у себя в саду, используя их как рассаду, не оставляю их части на память, не делаю видео-фиксации действа, просто отвожу и выкидываю в реку, предварительно набив мешок достаточным количеством камней. Может они и всплывают через несколько лет, когда раки или другие падальщики прогрызают достаточные отверстия, чтобы тело высвободилось, но течение в том месте настолько сильное, а места такие дикие, что всё это моментально бесследно уносит.
  Цифровые следы также удаляются, выбрасываются камеры, флешки, сим-карты, что стояли в них, больше на тот сервер и удалённый компьютер я никогда не зайду. Когда убеждаюсь на круге седьмом, что избавился от всего ненужного, приходит время камина. Устраиваюсь поудобнее перед ним, подкидываю парочку дров, наливаю себе стаканчик чего-нибудь торжественного односолодового и, как минимум, восемнадцатилетнего, раскуриваюсь и, сжигая последние записи о моей «охоте», довольный наблюдаю, как плюются искрами, чуть отсыревшие дрова. Сегодня я засну крепким сном без таблеток.

  Глава 5.
  Геката.

  - Я вам ещё раз повторяю, ошибки быть не может! – повышает голос женщина в окне. Очередной день какого-то года, пытаюсь выяснить, как могло произойти, что осенью одной из статей оплаты коммунальных платежей значится уборка снега, но меня отказываются слушать и хоть как-то воспринимать.
  -  То есть это нормально? Правильно я Вас понял? – трясу счетами, призывая голос разума в это заведение этим движением.
  - Да, мужчина, да! Если у Вас всё, проходите, Вы задерживаете очередь! – явно начал надоедать работнику с вопросами.
  Очередь и в правду образовалась. Многие уже недовольно вздыхают, кто-то стучит об пол носком туфель или ботинок, самые пожилые открыто ворчат, не стесняясь моего присутствия.
  - Слушайте, дайте мне нормальное объяснение! На улице сентябрь, нет снега! – уровнем чуть тише, чем раньше отвечали мне, пытаюсь привести работницу в чувства, всё же повышая голос в отместку.
  -  А, Вы, почему на меня кричите?! – задирает тон ещё больше прежнего и удивляется, как будто бы всё это время не она, а я ей хамил и горланил.
  - Да потому что это какой-то сюрр! Выгляните в окно! Нет снега! – очередь жадно облизывается, предвкушая полномасштабный скандал, все затаили внимание, впитывая каждую искорку конфликта.
  - И что?! Это даёт Вам право орать?! – совершенно уходя в свои переживания, отвлекается она от основного вопроса нашей «милой» беседы, - Я просто охрану сейчас позову и всё! Понятно?! – ставит точку.
  «Люди…», - думаю про себя.
  - Понятно, большое спасибо, - стравливаю обжигающе разогретый воздух от подавленной агрессии, словно внутри произошел имплозивный* взрыв.
  - Следующий! – победеносно, что закладывает уши, будто бы находишься на высоте, объявляет дама. Очередь оживляется, люди продвигаются вперед, тут же забыв, что намечалась склока.
  Останавливаюсь на крыльце, закуриваю.
  - А Вы молодец, - обернувшись, вижу, как мне улыбается рыжая девушка, ей чуть к тридцати, веснушки бурно рассыпались по носу и щекам, ярко голубые глаза с подведёнными уголками.
  - Вы думаете? – криво ухмыляясь, вбирая пару кубометров едкого дыма в легкие.
  - Я ждала, что Вы не сдержитесь. Вообще, я болела за неё конечно, - всё так же радушно зубоскалясь, продолжает она издевательским тоном.
  - Нравится болеть за фаворитов? Не ожидал, что она так быстро начнёт угрожать красной кнопкой, - выдыхаю ядовитые клубы и повторяю вновь.
  - Конечно! Болеть за сильных проще - не нужно, например, переживать за исход, - живо откликается.
  - Не хотите выпить? – спрашиваю, смотря на часы.
  Она тоже сверяет время.
  - У Вас там будильник? Пьёте, начиная с трёх?
  - Нет, - смеюсь, - посмотрел убедиться, что всё-таки не совсем рано предлагаю подобное.
  - Ну, знаете, смотря, что Вы имеете в виду, вообще, конечно, рановато, мы ведь с вами знакомы ещё только пару минут.
  - Можете выпить кофе или чай, но мне определенно не помешает алкоголь сейчас.
  - Тяжело с ними бывает, не правда ли?
  Я на мгновение теряюсь, «она не может говорить на моём языке», - проносится в голове.
  - Кого имеете в виду? – настороженно уточняю.
  - Бюрократов-фаворитов, кого же ещё, - хихикает, - пойдёмте, Вам, видимо, и в правду стоит немного принять.
  Пустой вид заведения сильно в контрасте с возгласами и заливистым гоготаньем, раздающимся из нашего угла.
  - … Ага, а потом она тихонько приоткрыла шкаф, и пока её отец был на кухне, парень, словно человек-паук, как герой-любовник полез через окно в одних трусах. Вот таким, раскорячившимся в шпагате между перекрытиями, его, собственно, родитель, вышедший покурить на балкон,  и обнаружил. Был шокирован поведением дочки, но дотянуться до него уже не мог.
  - Слушай, ну, у самурая нет цели, только путь. Ситуация патовая конечно, но забавная. Мои все интрижки заканчивались приходом мужей в основном, а я, как видишь, мужчина не маленький. Так что мне всегда было неудобно, потому что на такого особо и не поругаешься даже.
  - То есть то, что тебя застали с чужой женщиной, в расчёт не бралось? Тебя интересовал только вопрос соблюдения этикета?
  - Ну да, мне вообще всегда казалось, что всякое следование ритуалу очень важн’о. Мы ведь знаем, что нужно злиться и буйствовать, если застаём партнера с любовником, это как неписаное правило. А что делать, если нельзя истерику устраивать? - Мы не в курсе, нет таких сценариев. Поэтому глупо начинают люди себя вести, несуразно.
  - В чём-то может ты и прав, - задумывается и бурлит, заканчивающимся молочным

* имплозивный взрыв – взрыв, направленный внутрь.
коктейлем, - Хотя, может быть это и интересно, попадать в необычные ситуации. А то, получается, что мы делаем всё в пределах правил, а ведь это ужасно утомляет.
  - В этих случаях, я бы много что отдал, чтобы избежать необычности, - посмеиваюсь, - вроде и так уже ему сделал плохо, в плане, поимел жену, так ещё и не поругаться на тебя, это как повторное унижение. Он спокойно бы на мне «душу отвёл», и может быть жили дальше долго и счастливо, а так осталась недосказанность какая-то.
  - Наверное же случалось, что и тумаков прилетало? – хитро прищуривает один глаз.
  - От мужей нет, в целом, да, конечно, множество раз. Убежать не могу – отдышка, приходится драться, а биться с отдышкой тоже тяжело.
  - Вот-вот, а ещё и куришь, и пьёшь, скоро тебя любая девчонка сможет побить, - и она карикатурно показывает свои миниатюрные кулачки, как делали это во время боя боксеры старой школы.
  - Ты права, с завтрашнего дня начинаю бегать и заниматься, - отпивая, говорю я.
  - Ну тебя.
  На циферблате шесть.
  - Поехали?
  - Куда? – удивляется она, чуть приосанивается и приподнимает бровь.
  - К тебе конечно, - отвечаю, щерясь.
  - Ой, всё, - машет рукой, - напился уже?
  Мы не спеша собираемся, болтая о чём-то очередном малозначительном, и разъезжаемся. Эта весёлая барышня, безусловно, скрасила мои часы. И пусть не совсем понимаю юмора, но легкость, что сегодня присутствовала, не часто посещает меня.
  И дни снова огромной вереницей потянулись друг за другом, как вагоны товарного поезда на переезде, гружёного железной рудой. Стараясь окончательно не увязнуть в густой клейковине времени, занимаюсь хоть чем-то: культурные мероприятия, пресса, научные журналы, художественная и техническая литература, сериалы и новинки кино, возвожу беседку во дворе, не смотря на уже по-осеннему холодную погоду.
  В здании торгово-развлекательного центра народа немного, он еле дышит проходимостью будней, чтоб окупить арендованные места, рекламные острова, и дожить до горячей пятнично-выходной распродажи. Сотрудники, готовя комплекс к очередному наплыву посетителей, неспешно расставляют товар, затыкая дырки сметённых витрин, кто-то словно сросшийся как с экзо-скелетом, на погрузчике виртуозно раскидывает с регалов, забитых под завязку, паллеты следующих партий техники, продуктов питания, хозяйственных товаров. Логистика высших порядков, каждая упаковка ватных дисков для снятия макияжа, каждая пара дешёвых проводных наушников бережно контролируется от этапа разработки концепта до доставки на полку. У всего есть артикул, дата выпуска, предполагаемая маржинальность, срок эскплуатации, годность. Здесь ненавидят ошибки, хоть и принимают их в расчёт, здесь производства подобно грибам вырастают за считанные недели, целые отрасли, патогенные, готовые принести в мир неотложные изменения, приходят в активное движение, как только обратная связь даёт им команду «фас» - всё на своём месте и в нужный момент. У штата те же свойства, его прогнали сотни раз через биг-дата анализ: цвет формы и расположение бейджа, набор приветствий и стандартных фраз работы с возражениями клиентов, расчёт критической нагрузки на человека без потерь на качество и количество производительности труда, протоколы на любую ситуацию, которая встречается на практике или может возникнуть в теории. Из людей постепенно вытравливают их главное свойство: быть людьми, разными, иррациональными, забавными мыслящими зверьками, что танцуют под солнцем, радуясь его приходу. Но чудовищем называют меня.
  - Добрый день, могу я чем-нибудь Вам помочь? – излишне бодро интересуется консультант, поймавший меня у стойки с цифровыми новинками.
  - Нет, спасибо большое, просто смотрю, - охлаждаю я его пыл. «Просто смотрю» - это метка отсутствия интереса, значит, я не покупатель, а случайный гость.
  - Хорошо, если у Вас возникнут вопросы - обращайтесь, - отчужденно произносит он десятитысячный раз, заученную фразу и отходит.
  Самый страшный день сурка, который только можно придумать, где он не только повторяется из раза в раз, но где невидимый кукловод, бестелесный, распределённый на площадь коллективного разума в тысячи должностей внутри компании, дёргает за ниточки, сжимая пространство свободы всё больше и больше регламентом вокруг тебя. И эта ловушка разомкнётся лишь однажды – когда ты сдохнешь.
  Меня занесло сюда случайно, захотелось вафельный стаканчик мороженого с шоколадной крошкой, а навигатор выдал место как ближайшее. Стараюсь избегать посещения подобного. А дальше рассеянное внимание начало прыгать по новаторским чудесам инженерной мысли, густым ассортиментом рассыпанным на стойках магазинов. Но вся эта рефлексия заставила сфокусироваться на предмете обожания в виде молочного чуда хладо-промышленности и бежать.
  Заводя машину, набираю её номер.
  - Слушай, не хочешь ещё пару часов провести за разговорами?
  - Что? Снова плохой день? – не успев поздороваться, подначивает меня.
  - Угу, готов устроить Колумбиану небольшую, нужна психологическая поддержка в виде весёлых историй на какие-нибудь отвлеченные темы.
  - Я работаю до пяти, сейчас скину адрес, заберёшь меня, и могу составить тебе на часок-другой компанию. Ты, надеюсь, не из тех, кто опаздывает?
  - Нет, скорее буду ждать тебя, пока ты там, наконец, соберёшься.
  - Окей, - протягивает в трубку.
  Сегодня мы решили устроить прогулку. В парке безлюдно, немного прохладно, северный ветер заставляет старательно кутаться поглубже в пальто.
  - Ужасный день, - сообщает она.
  - Почему?
  Пристально всматривается.
  - У тебя никогда не возникало желания на нервах, схватить ручку со стола и просто затыкать коллегу по работе ей? Вот настолько злая я сегодня была. Уф, как они меня все достали.
  - А, - чуть качаю головой понимающе, - нервный срыв – источник гигантских энергий или как забить чайным пакетиком человека до смерти.
  - Да-да, именно так, - оживляется.
  - Бывало, но стараюсь принимать людей такими, какие они есть.
  - Как объемно, и что это значит? Умничает тут…
  - Что воспринимаю людей со всеми их изъянами и недостатками. Если они меня не понимают, значит либо совсем не поймут, либо мне нужно попробовать как-то до них достучаться другим способом.
  - Ага, степлером по голове до них достучаться.
  - Ну, если другие способы исчерпаны, то и степлером, и расшивателем, даже сканер можно в ход пустить, когда будет уже лежать на полу в нокдауне.
  Мимо проходит пожилая женщина, её одежда так же стара, как и она, но выдержанный стиль, искусно расставленные нюансы в виде брошки, батистового шарфа, сережёк с рубином говорят о той, другой, что была десятки лет назад. Провожаю её взглядом.
  - Знакомая или просто нравятся опытные? – замечает моё любопытство к ней моя компания, не упуская возможности отпустить остроту.
  - Угадывается любопытная личность и путь, - стараюсь не вдаваться в подробности.
  - И что ты в ней заметил такого? Вижу лишь его (пути) скорое окончание, - со скепсисом спрашивает.
  - Не думаю, что тебе будет интересно, это не очень весело.
  - Не береги меня, вряд ли расскажешь что-то такое, что в корне изменит тотчас мою жизнь, перевернув взгляды с ног на голову.
  - Хорошо, мне показалось, что она пытается схватиться за прошлое, за свой образ, что остался где-то там, далеко, все эти акценты различных мелочей ей уже они не нужны сейчас, но она старательно их подбирает, выходя на улицу. А её память всё равно рассыпается, словно заброшенный дом. Вот она забыла, какого цвета туфли надела на выпускной, и на стенах облупилась краска, потом растворились черты лица её первого молодого человека, и сгнившие переборки треснули, провалившись вместе с крышей. И так будет продолжаться. Она сопротивляется этому, полагая, что таким образом, сохранив хотя бы какую-то малую толику, хотя бы одно воспоминание, воспоминание себя, но чёткое, не выцветшее, сможет победить в этой схватке. Мне показалось, в общем, что она цепляется за жизнь всеми возможными и не хочет её отпускать.
  Она долго молчит после моего монолога.
  - Знаешь, я бы тоже так делала. У тебя не было в семье никого в маразме?
  - Имеешь в виду склероз и прочее? Нет, не было, а почему ты спрашиваешь?
  - У меня была бабушка, она страдала каким-то дегенеративным заболеванием, медленно выживала из ума. И то, что ты описал,,, - замолкает ненадолго, собираясь, -  я была маленькой, лет семи, десяти может, не совсем вникала, что происходит. Лишь чувствовала, что она меняется. Её испуганные глаза, когда она просыпалась и не понимала, кто все люди, что её окружают, считала, что ей двадцать, что она живёт в другом месте. Представляешь, как страшно, когда ты просыпаешься в теле старика? Вот ты засыпала где-то, у тебя были знакомые, дела, была жизнь, а на следующее утро ты дряхлый и прикован к постели с уткой. Тебе дают какие-то таблетки, разговаривают как с ненормальным, ты пытаешься их прогнать, потому что они тебя пугают, а они кричат, плачут, заставляют что-то делать. Когда я стала старше и осознала, что с ней творилось, я начала бояться подобного, думаю, что нет ничего хуже, чем понимать, как твою личность разъедает, будто ржавчиной.
  - Согласен, это страшно. Значит хорошо, что они лишь в первые моменты могут прийти в себя. Имею в виду, что пара лет и это уже растение, овощ, пусть и напоминающий внешне человека. Так что агония длится недолго.
  - Пара лет это очень много.
  - Думаешь? А те, кто сражается с подобным всю жизнь? Наверное, их скорее можно ставить как крайний случай.
  - Не понимаю. Про кого ты?
  - Депрессивные, шизофреники, психопаты, аутики, да кто угодно, кому приходится преодолевать себя изо дня в день.
  - Не смотрела на это под таким углом, разве у них наблюдается что-то подобное?
  - Представь, у тебя есть определенный «бзик», например, считаешь, что седьмая галактическая колония через тебя пытается передать информацию президенту соседней страны. Естественно, когда ты в себе, то осознаешь, что это полнейший абсурд, и такого быть не может, и письма президенту почтой писать не нужно, и требовать от своего государства выделить для этого отдельный дипломатический канал тоже. Но чем старше становишься, тем больше прогрессирует болезнь, и сначала раздаётся внутренний шёпот, что подсказывает тебе, связывает воедино факты, что лежат предельно далеко друг от друга, в невообразимые цепочки. С каждым днём он становится убедительнее, в какой-то момент, ты всерьёз начинаешь полагать, что слышишь его, и для тебя это становится реальностью. Что-то вроде VR со спецэффектами, только на уровне поломки мозгов и гормонов, да и из игры выйти нельзя, она всё детальней с каждым твоим пробуждением. В таком состоянии нельзя находиться долго и не поверить, что это и есть настоящий мир, ты просто забудешь, какой он на самом деле. И вот ты уже звонишь на горячие линии, рассказываешь невероятные конспирологические теории, утверждаешь, что напрямую говоришь с представителем другой цивилизации и так далее. И именно это направление: ухода в какую-то синтезированную сломанным мозгом виртуальность, есть естественный ход твоего биологического развития, а сопротивление этому: врачи, таблетки, борьба на уровне физическом, ментальном, если угодно даже, есть для твоего тела ненатуральный путь, он тернист и длинною во всю твою жизнь. Так что, не знаю, я бы предпочёл помазать годик-другой стенки своими фекалиями, помочиться в бельевые шкафы и отойти, чем бороться за свою внутренность каждую минуту.
  - Ужас, пойдём лучше в магазин купим хлеба и будем кормить уточек?
  - Предупреждал, что не стоит начинать эту тему. Пошли.
  - Да уж, сама напросилась. Поставлю галочку в блокнотик, что нельзя с тобой поднимать подобного рода вопросы.
  По дороге решаем, что окончательно продрогли, и пора заканчивать сие мероприятие. Довожу её до дома. Мы не воркуем в машине под окнами её квартиры, не целуемся на прощанье, в воздухе не летает никакой двусмысленности. Мы похожи на старых товарищей, что отпускают сальные шуточки и пихают друг друга в бока.
  Еду домой сквозь мерцание фонарей трассы.
  Завтра будет следующее утро, которое скажет мне, что мир стал ещё безобразней, и мне придётся разбираться, так ли это, или хворь играет с рассудком в прятки. Бездна притягивает бездну.
  Ночью просыпаюсь от еле уловимого шума на лестнице – скрипнула одна из половиц. Не двигаюсь, чтобы не спугнуть нежданных гостей. Кто-то тихо пробирается по второму этажу, не могу разобрать звук, как будто бы маленькие когти стучат о паркет. В спальне нет ничего для эффективной защиты, над кроватью не висит полки с потайным отделением, где хранится дробовик, я не сплю с револьвером под подушкой, и даже нет пристёгнутого ножа к голени ноги поверх носка. Оценив интерьер, берусь рукой за железный урбанистичный светильник, он, навскидку, должен оказаться достаточно прочным, чтобы можно было им воспользоваться единожды в качестве оружия самозащиты. Дверь чуть приоткрывается, и в комнату входит мой ушедший кот. У него полностью белые глаза, от ушных раковин почти ничего не осталось, в паре мест облезлая шкура оголила кости таза и суставов. Он открывает рот, видимо мяукая, но я его не слышу.
  - Привет, мой родной, - говорю ему, улыбаясь, - что в этот раз? Ласки или еды?
  Он запрыгивает ко мне на постель, и в ноздри ударяет характерный сладкий запах, но не сопротивляюсь - очередной мой бред, и не важно, наяву ли он происходит, или до сих пор сплю, но этот потасканный сердяга мой друг. Чешу ему за ухом, стараясь не провалиться пальцами куда-то в шейные позвонки, он задирает хвост и покорно нагибает голову вперёд, чтобы мне было удобно.
  - Ложись, твой корм я, к сожалению, весь выкинул, но зато поспишь в тепле, - тот снова открывает рот и начинает устраиваться в ногах. Свернувшись клубочком, поднимает голову и внимательно глядит на меня, - спи, всё хорошо.
  Глубокий вдох, открываю глаза, солнце неохотно выползает из-за горизонта, окрашивая всё в пунцовый. Хороший сон, пусть и на грани кошмара. Удивительно во что моё бессознательное переработало наш с ней разговор.
  Пришло время навестить древних «демонов». Со мной что-то происходит. В этой перманентной войне, которую веду со своей внутренностью, начинаю нести слишком большие потери. Ставки неравны: у меня всего лишь воля и небольшой запас опыта, на её стороне главный козырь – время. Сущность, что настойчиво ищет выход, бывшая чудовищной изначально и изломанная потугами сопротивления, отливает всеми цветами бензиновой пленки. Я посадил её на сотни замков, чтобы сдержать натиск, но чувствую, как в утробе этого кокона-тюрьмы, ломается слой за слоем – и тюрьма эта на пороге предельно допустимой деформации. И скоро, судя по всему, мне нужно будет встретиться с моим нутром глаза в глаза. А значит, пора проведать ту с охоты, которую оставил в живых.
  Сейчас ей семьдесят два. Это милая, добросердечная бабуля, проживающая на периферии города. Она одинока, вышло, что детей так и не заимела. Любит животных, помогает находящемуся неподалёку питомнику для брошенных собак.
  Стучу в дверь, обитую дермантином, медные шляпки гвоздей и проволока, расчертили её ромбами, звонок, уже покрывшийся несколько слоями краски при плановых косметических ремонтах парадных, не работает.
  - Кто? – раздаётся из глубины приветливый тонкий голос.
  - Я, - отвечаю недружественно.
  Жизнь в помещении на мгновенье смолкает, а после слышны быстрые шаги, проворачивается пара замков, и в приоткрытом на цепочку проёме, показывается изрезанное глубокими морщинами лицо. Поблекшие со временем голубые, вечно мокрые глаза, острый нос, седые жидкие волосы, убранные на затылок в пучок.
  - Что тебе нужно? Мы обо всём договорились в прошлый раз. Правил я не нарушала, - переменив интонацию на совершенно формальную, изучает меня с опаской.
  - Я по другому вопросу, не переживай, нужен совет.
  - Что? Тебе от меня?! – усмехается, - И ты думаешь, что я в это поверю?! У нас был договор, - упрямо пытается продолжить, но прерываю её.
  - Знаю, что ты справилась и живёшь обычной жизнью. Я хочу узнать как! Открывай или придётся зайти самому!
  Замирает на несколько секунд, прикидывая возможные исходы.
  - Ладно, всё равно от тебя не спрятаться, - и, не спуская с меня взгляда, медленно стягивает цепочку. Держу пари, что в противоположной руке что-нибудь из легированной стали.
  - Только, прошу тебя, давай без эксцессов. Это навредит нам обоим. Хорошо? – примирительно предлагаю не обострять.
  - Ладно-ладно, - наконец успокаивается, - кровавая сцена с моим участием не то, как я бы хотела закончить жизнь, заходи, - распахивает она дверь, умело перехватывая ручку ножа, и следует на кухню по коридору, шаркая по вздувшемуся линолеуму, - Чай, кофе, что покрепче?
  - Что покрепче. Я воспользуюсь твоими тапочками?
  - Вряд ли найдётся твой размер, бери любые.
  Наше «знакомство» с ней состоялось девять зим назад. В одной из бесплатных газет, что раздают зазывалы на улицах, мне попалась статья с вопиющим случаем: на женщину преклонного возраста в арке набросился пьяный мужчина, хотел изнасиловать или ограбить, но та оказалась не из робкого десятка. Будучи изрядно поколоченной, получив ножевое, она отбилась от нападавшего и смогла применить его же оружие, нанеся несколько ударов, что оказались смертельными. Автор статьи рассуждал на тему превышения самообороны, оправдывая действия данной особы. Что-то не сходилось в истории, можете называть это чуйкой, но я нашёл несколько других уже интернет-изданий, которые взяли в больнице интервью у героини. На съемке было видно, какой дискомфорт ей доставляет этот свет софитов. Камеры и излишнее внимание явно не приносили удовольствия. И это была не стеснительность, которой обыватель объяснял себе неуклюжесть её жестов и слов. Пришлось представиться патологоанатому, что делал вскрытие неудавшегося разбойника, репортёром, заплатить неплохие по меркам тех лет деньги, чтобы получить отчёты. Он занимался аутопсией, как говорят, вполглаза, типичный случай для него, каждый день морги завалены тысячами таких тел, слишком много, чтобы заострять внимание на каждом. «Случайных» ударов было шесть: первый филигранно во внутреннюю сонную артерию под подбородок, повреждая дыхательные пути, второй между третьей и четвёртой парой ребер под углом продырявил левый желудочек и легочную вену сердца, всеми последующими она пыталась дотянуться до артерии бедра, но из-за возни не попадала. Тогда ещё не было всех этих «игрушек» современности в виде высокотехнологичных средств наблюдения, либо их цена зашкаливала и была сравнима со стоимостью апартаментов в центральном районе города, позволить себе подобное могли лишь избранные и элитные отделы силовых структур, приходилось справляться более консервативными методами слежки. После выписки она затихла на год, признаюсь, я было начал думать, что ошибся на её счёт. Но глухим осенним вечером вместо того, чтобы отправиться по своему обычному маршруту, идёт в гипермаркет, покупает там огромный тесак и едет в близлежащую область. Она играла со своими жертвами, заманивая безобидной внешностью, как наживкой, а далее жестоко с ними расправлялась в духе сцен Хичкока. И, безусловно, это были отбросы общества, но всё же это были люди, обычные люди, хоть и с криминальными наклонностями. За год надзора я успел подготовиться  к более чем «радушному» приёму. Но когда она очутилась на моём столе, её доводов оказалось достаточно, чтобы мы договорились. Биография пестрила жесткостью: пьющий отчим, инцест, издевательства в школе из-за закрытости, отчуждённость в университете, на работе, невозможность интеграции в социальную среду. Мы заключили соглашение: она будет убивать только подобных нам, либо не убивать вовсе, если не может до таких дотянуться. Но шестьдесят три не тот возраст, когда можешь быстро «перепрофилироваться» и освоить новые навыки «ловли». Около полутора лет она пыталась выслеживать кого-то, но ничего не выходило, а потом притихла на совсем.
  Пожелтевшая тканевая скатерть с рюшами, солонки специй и сахарница. Садится напротив.
  - Так, в чём дело? – спрашивает, наполняя бокал, а потом, задумавшись, - Пожалуй, тоже немножко, такой важный гость, - ёрничает и, привстав и сделав пару шагов, открывает кухонный гарнитур, доставая второй бокал.
  - Когда перестала охотиться, сразу ты не смирилась. Пробовала научиться заново, с учётом вводных, но у тебя не получалось, что произошло дальше?
  - Что произошло, что произошло, - пригубив, продолжает, - да ничего, поняла, что старая.
  - Только не говори мне, что этого хватило, чтобы отказаться. Должно быть что-то ещё.
  - Может быть твой стол?! – нетерпеливо произносит она.
  - Тебя лишь ограничили в действиях, но не лишили их полностью! Я уверен, что желание не могло сразу уйти! Помоги мне! Что было дальше?!
  - Пришлось искать что-то другое, я нашла это в заботе о животных, - безразлично говорит она.
  - В заботе о животных?! И тебе этого хватает?!
  - Иногда прикладываю руку в наказании жестоких хозяев, по Закону, это моё отдохновение.
  - Помогает? – спрашиваю участливо.
  - Дерьмо собачье! - опрокидывает бокал целиком, - Когда терпение лопнет, нарушу наш пакт о ненападении, и будь что будет! – и в её зрачках видны всполохи пламени.
  - Эх, ты, старая злыдня, - хохочу я в ответ, - так не виляй тогда, а говори прямо, - И несколько помедлив, продолжаю, - У меня проблема, я немного отличаюсь от тебя, но спросить больше просто не у кого. Моя,,, мой,,, аппетит сводит с ума. Ночью сегодня показалось, что даже галлюцинировал. У тебя было такое?
  - Да, иногда ко мне приходят те, что напали на меня. Они уже по-другому выглядят, если ты понимаешь, о чём я. Ещё? – предлагает, тряхнув бутылью.
  - Можно, - подталкиваю тару, чтобы ей не тянуться.
  - Мне не жутко с ними, если бы разговаривали, даже могли бы остаться на постоянной основе. А так только мычат и смотрят своими проваленными глазницами - тоска.
  - А если после них придёт что-то ещё?
  - И что же? Другие? Не мои? – усмехается, - Мне уже восьмой десяток, милок, имею право выжить из ума целиком и полностью.
  - Нет, то, что сидит в нас, если оно обретёт форму? – кручу посуду, коричневатая жидкость создаёт в ней воронку.
  - Мой шкаф со скелетами не такой большой, что не смогу подружиться с Буги-меном, который из него выберется. Сколько их было у тебя? Сотня?
  - Нет, около пятидесяти, но все были отборными, самые мерзкие души, которые только смог собрать.
  - Ты знал, что когда-нибудь за этими упырями придёт Хозяин, что спустил их с привязи, тут нечему удивляться, - заключает она, - И за тобой тоже, - добавляет, - Или считаешь, что у самого должен быть другой Хозяин или вообще не должно быть?
  - Думаю, что Хозяина нет. Мы просто случайно стали такими, каждый по своим причинам.
  - Если бы было так, дорогой, если бы было так. Ты просил совета у меня, он звучит следующим образом: не бойся Тьмы, если сам являешься Её частью.
 
  Глава 6.
  Тьма.
  - Мама! Пожалуйста! Нет! Мама! – надрывается мой сорок восьмой так громко, что приходится придумать для него импровизированный кляп.
  В этот раз я был крайне неосторожен, и скорее всего меня заметили. Срываюсь. Теперь иду на поводу у голода. Моё восприятие сжимается под напором сыплющихся фактов снаружи, домыслов изнутри, цветов и геометрии стен, звуков, флешбэков прошлого, видений, огромная неконтролируемая масса сминает отовсюду, и подозреваю, что под этим давлением не выйдет алмаза, как с графитом.
  Это уже не красивая церемония, как обычно бывало, горячечная прожорливость подталкивает к примитиву: варварской жестокости без намёка на манерность. Мясник, сорвавшийся с цепи, вот он я. Осталось немного и приду к каннибализму, но не уверен, что даже это утолит желание.
  Разделываю его словно животное на скотобойне, он хрипит и булькает, органы, прилипая к рукам, чавкают. Её внезапный звонок.
  - Готов меня забрать сегодня снова с работы? – Передо мной груда мяса.
  - Что? Опять плохой день? – сравниваю счёт во взаимных издёвках, и мяч оказывается на её стороне поля.
  - Более чем, - отвечает серьезно.
  - Заехать в то же время, и в то же место? – спрашиваю, умерив градус юмора.
  - Да, я наберу, как буду выходить.
  - Хорошо.
  Она появляется чуть раньше на проходной. Когда садится в машину, замечаю потекшую косметику и чуть припухшее после истерики лицо.
  - Что случилось? – стараясь выдержать ноту обеспокоенности, задаю резонный вопрос. Вижу на манжете моей рубашки пару капель крови, что пропустил, когда спешно собирался, и убираю руку, чтобы не заметила.
  - Мой начальник. Я справляюсь с работой, всё делаю правильно, но он решил, что можно кроме этого залезть мне под юбку, - чуть срывающимся от эмоций голосом, начинает она тараторить, - Сначала это было чем-то вроде игры: он флиртовал, а я мягко уходила от этого флирта. Потом повышал должностные обязанности, а я справлялась, чтобы лишний раз не идти к нему, и он не делал мне предложений, от которых не смогу отказаться. А сегодня с утра я сделала ошибку в выписках, и он зацепился за неё. Вызвал после обеда и поставил перед фактом, либо увольнение, либо я должна с ним переспать.
  - Нерадостные перспективы? И что теперь?
  - Теперь я здесь не работаю, - и она начинает рыдать, словно маленький ребёнок, взахлеб.
  - Тихо, тихо, - успокаиваю её так привычными мне словами. Утыкается мне в плечо, - Поехали куплю тебе мороженого, а? Ситуацию это мало поправит, но хотя бы поешь мороженого.
  - Поехали, - всхлипывает, - Почему мужчины такие козлы?!
  - Ну, не все, со мной, к примеру, у тебя есть шанс, кроме приставаний, ещё на бонус в виде эскимо, щербета или пломбира.
  - Дурак, - уже менее энергично, продолжает пускать сопли.
  Пока она успокаивается, молчим.
  - Возьмешь мне шоколадный стаканчик? - смотря широко открытыми красными заплаканными глазами, говорит она.
  - Возьму, будешь что-нибудь ещё, может?
  - Нет, только стаканчик.
  И в этот раз мы долго говорим в машине, улыбаемся друг другу, а потом едем к ней.
  Не помню, в какой именно момент того дня решил, что мне дозволено больше тех правил, что определил для себя. Тогда ли, когда она сокрушалась о потерянной работе и перспективах, или уже позже, в машине, или когда мы трахались у неё дома. Да и вряд ли это важно для кого-то кроме меня. Просто всегда пытался фиксировать ключевые места на карте своего бытия.
  Её начальник оказался перворазрядным негодяем. Его страсть не лежала в поле моих интересов и заключалась в нехитрых манипуляциях с женской частью коллектива для удовлетворения собственных потребностей. И привлекал его именно отказ. Красивая секретарша, что с первых дней трудоустройства знала, зачем она находится на рабочем месте, готовая к соитию в любое время и в любом месте, не вызывала в нём никакого живого интереса. Конечно, в отсутствие других альтернатив он пользовал и её в том числе, но основными «целями» становились молоденькие практикантки по направлению, сотрудницы, устроившиеся только что или пару месяцев назад, все те, кто, по его логике, были чисты, наивны и, некоторым образом, неиспорченны.
  Умер он быстро, мне показалось, что таким образом уравновешу несправедливое решение его убить. Период становится всё короче - сорок восьмой был пару недель назад.
  У Вас не бывает такого, что вот Вы живёте в своём устаканившемся мирке, где все относительно рутинно-спокойно, где Вы, если не знаете всех деталей, то хотя бы сохраняете право на дозированное получение информации и её усвоение. И в какой-нибудь обычный вторник в четыре часа картина начинает рушиться. Нет, внешне ничего не произошло: тот же ритм, окружающие люди, обстановка, просто Ваше сознание, переваривающее действительность глубинно-вариативно, неожиданно докапывается до какой-то отправной точки, что Вы начинаете смотреть на всё иначе, совершенно под другим, новым углом. Под углом неудобным, но являющимся или кажущимся таким настоящим. Не знаю, почему так происходит, и теперь перестал контролировать цикличность изменения взглядов, раньше ощущал близость перестройки, как эпилептик предстоящий припадок. Детали, так надуманно выстроенные, подогнанные под страсти, слабости, под личностный фасон в момент теряют блеск. Коррозия мировосприятия длинной в один взгляд. И найдутся кретины, что назовут это эволюцией сознания, начнут расхваливать подобное явление наперебой, но, по-моему, это путь в тишину.
  «Поломка» застала меня перед поездкой по арендным платежам – день был испорчен. Капля за каплей обстоятельства законом Мерфи* производили испорченной алхимической формулой нечто густое, чёрное, что разбегалось по кровотоку. «Главное – не сорваться», - говорю себе, а виски отдают эхом: «Сорваться-ваться-ваться». Постоянные красные сигналы светофора, грубят хамоватые водители, попадаю на камеру фото-регистрации с превышением скорости, охрана не пускает на входе, а девочка в бизнес-центре приносит отвратительный кофе.
  - Сегодня очень сильно тороплюсь, можно без предварительных ласк, - протягиваю руку, опоздавшему арендатору.
  - Да, хорошо, - без вопросов, уяснив указание, достает из внутреннего нагрудного кармана конверт и протягивает, - тут всё.
  - Отлично, до скорого, - мы спешно и небрежно ещё раз обмениваемся рукопожатиями и разбегаемся. Лучшее общение за сегодняшний день – люблю деловых людей, хотя я уже отзывался о них в данном ключе.
  Собрал все пробки, кондиционер под воздействием Мерфи отказался работать тоже, как и всё полотно реальности.
  - Полный бак! - выпаливаю заправщику, выхожу и с силой, нехилым хлопком закрываю дверь, иду оплачивать, делаю пару шагов, и он меня догоняет.
  - Простите, эта не работает, - его голос звучит так по-детски уязвимо, всю жизнь искусственно взращиваю и поддерживаю в себе качество не испытывать отвращения к слабым, но сейчас меня подташнивает, мне хочется свернуть его тонкую шею и освободить от этой роли жертвы.
  - Какая работает?! Ткни, пальцем! – предугадывая, что потеряется в словах, рычу на него.
  Тот показывает, а речевые навыки, предполагаемо, на несколько секунд потеряны – его словно обожгло или контузило от неприкрытой злости.
  Сажусь, с хрустом проворачиваю в личинке зажигания ключ, в секунду перегоняю на нужную колонку две тонны железа.
  Неаккуратность начала просачиваться и в текущие дела: не осторожничаю, заезжая каждый раз после приема платежей за съём недвижимости домой, и собираю на руках под вечер крупную сумму. Тот, что внутри, тот, чьим зубам во рту тесно, говорит мне: «Даже если кто-нибудь и захочет залезть тебе в карман, останется без конечности, они чувствуют, не волнуйся - никто не подойдет». И он прав, можете называть это флюидами, колебаниями энергий, невербальным посылом, можете называть это как угодно, но люди физически ощущают токсичность, что излучаю, будто радиоактивный элемент, это факт. Состояние ухудшается. Начинается внутренний подъем, ощущение около-дежавю, тонкий свистящий гул, что-то должно случиться, но что я не знаю. Мой поломанный организм семафорит мне всеми система, но это фальстарт, вокруг нет опасности, ничего не жду – та же обстановка, а на неё слой за слоем ложится норадреналиновая химия, коверкая восприятие происходящего. Общество знает атомные, ядерные бомбы, но не часто говорит о бомбах нейронных, таймер в которых взвела сама природа. День за днём мы носим это в себе, пока время щелчок за щелчком проворачивает нумерацию циферблата. Иногда что-то катализирует процесс – события, остающиеся непонятными никому, даже самим обладателям этого «подарка» судьбы. Счастливчикам из нас удается дожить до преклонных лет, так и не «рванув», сломать механизм, найти стопор, другие до последнего борются сами с собой и разрушают тело-носитель алкоголем, наркотиками, травмами, крайне рано сгорая. Но есть и «просветлённые», уверовавшие, что каждое семя должно принести свой плод и ставшие с этой адской машиной единым целым, готовящиеся заранее к моменту своей детонации, те, что обретают в этом миге самоцель – апогей их существования. Тремор рук усиливается, паника

*Зако;н Ме;рфи — шутливый философский принцип, который формулируется следующим образом: Если что-нибудь может пойти не так, оно пойдёт не так. Иностранный общий аналог русского «закона подлости»

нарастает, сворачиваю с дороги, и, встав на обочине на аварийке, ищу у себя в аптечке хотя бы настой валерьяны, но в ней пусто! «Блять!» - рявкаю и швыряю её о заднее стекло, она дохлой кошкой падает на сиденье, стряхиваю наваждение, мотая головой в стороны. «Блять, блять, хватит!» - колочу по рулю и салону, он хрустит, трескается пластик воздуходувов. Проезжающие мимо чуть оттормаживают, вглядываясь в действо. А черный человек продолжает дергать синапс за синапсом. Часто дышу, скрюченный, бросаю взгляд через дорогу, там алко-маркет, стоит дойти до него, но если по пути попадется хоть одна живая душа, утерпеть не смогу, жму на центральный замок, и внутри раздается хохот: «Ты серьезно думаешь, что это меня удержит? - Глупое, испуганное дитё». «Заткнись, заткнись!», - скулю я, стиснув зубы. «Мир давно сошёл с ума, а ты почему-то до сих пор сопротивляешься. Зачем? Все они давно мертвы. Прими, наконец, это. Все. От рождения. Так какая разница? Для кого эти потуги? Что ты пытаешься доказать?» Это как гипноз. Приходится его слушать, случилось, что мы делим одно тело на двоих, и если я что-то зеленое, пришедшее в мир несколько десятков лет назад, то он перебирался поломанным геномом по тушам тысячи раз – древний, оголённый, радикальный.
  Я заперся в доме на вечер и ночь, а насквозь проходили мысли таких энергий, что казалось, должны расщепить меня на молекулы. Всё кричало: «Убей! Мир уже сгорел, мы живём на его пепелище! Убей!» - Приступ острого бреда длинной в десяток часов.
  Смурое утро нависло над изможденным после трехчасового сна телом, силясь раздавить окончательно. Свет забытого ночника выцветшим лучом лезет в полузакрытые глаза. Мышцы ног и спины ломит как после хорошей драки, где пришлось «покувыркаться» с противником по земле. «Справился», - констатирую себе пережитое, но с опаской жду, что снова раздастся посторонний смех. Его нет – славно.
  Полуголая крона, раскачиваясь по ветру, ссыпает с себя остатки листьев, порывы причесывают жухлую траву то в одну, то в другую сторону, редкие люди уныло мелькают в общей панораме, гаркают собравшиеся у мусорного контейнера вороны. В приоткрытые ставни моментами пытается пробраться холод, донося до ушей звуки вместе со сквозняком. Природа, потрепанная буйством весенней и летней жизни, готовится к отдыху. В унисон с ней выжатый и разбитый вынимаю последние остатки сил, чтобы привести себя в чувства. Она замотается в покрывало из снега, а в марте или апреле воспрянет новыми красками, обновится, зажурчит ручьями, капелью, разольется половодьями, зажужжит насекомыми, закричит прилетевшими с юга птицами. Мне нужно «воспрянуть духом» чуть быстрее, примерно в течение пары часов. Мультивитаминная таблетка шипит в стакане, стреляя микро-брызгами, склонившись над ним и обхватив двумя руками, подставляю переносицу.
  Звонок в дверь.
  «Какого лешего?! Время семь!» - озираюсь, привстав, может быть показалось.
  Во второй раз зажимают кнопку и не отпускают, решив, что сплю.
  Взяв на манер моей старушки-веселушки кухонный тесак и заправив его за спину, со стаканом плетусь открывать.
  - Кто?! – спрашиваю звучным басом.
  - Открываем, полиция! – немного смято, но, не теряя инициативы, рапортует мне голос юнца по ту сторону.
  - Не вызывал, Вы ошиблись! – продолжаю в том же тембре. От усталости не осталось и следа, адреналин скакнул вместе с пульсом, сделав кровь на пару порядков жиже прежнего, стремительно соображаю, считая варианты развития действа. Последний? Предпоследний? Из-за кого они здесь?
  - Или открываете, или мы выломаем дверь! – с паузами, уже совсем неуверенно, извещают меня.
  - Я у глазка, покажите документы. Все! В том числе на обыск и прочее, раз хотите выламывать. Мой адвокат будет здесь через полчаса! – полный блеф, у меня нет адвоката, и тыкни мне хоть самописной бумажкой, не разберу, что она липовая.
  На крыльце парень лет двадцати с небольшим, коренастый, широкоплечий, сбитый. Он ожидал застать меня в трусах заспанного, что на автомате открывает дверь, а теперь приходится импровизировать,,, нам обоим.
  - Лейтенант М, двадцать второй отдел полиции, - недовольно открывает и моментально закрывает удостоверение, демонстрируя.
  - Я прочитать успеть должен был?! И что тебе нужно, Лейтенант М? – начинаю провоцировать его, будь у него хоть что-то, он бы давно пустил в ход, значит, пронесло, значит, лишь подозрения, жаль, об охоте на некоторое время придется забыть.
  - А мы уже с тобой на «ты» перешли?! – вспыхивает его эго, - Я сказал: «отворяй ворота», я тебе объясню, зачем я здесь!
  Он один, у него ничего нет, только мальчишеский максимализм и чувство превосходства, что дала ему «корочка». Резким движением распахиваю.
- Ну, давай! Объясняй, лейтенант! – от неожиданности чуть отступает, а рука тянется к кобуре, - Вали отсюда и приходи с документами, понятно? – он зло смотрит на меня несколько секунд, мозгуя, что делать дальше.
  - Теперь ты точно не отвертишься, понял меня, дружок? – и это правда, в его голосе вся решимость, с какой он займется делом, что есть на меня. Люди очень обидчивы.
  Не отвечая, начинаю, булькая, проглатывать воду с витаминами, на середине также без слов свободной рукой захлопываю дверь. Шагов не слышно, пока еще мнется на пороге, переваривая произошедшее, но скоро должен уяснить себе, что нужны бумаги, и в срочном порядке побежит их добывать. После вернётся с подмогой. «Что было с последним? Что было с последним? Вспоминай!» - все детали смазаны. «Телефон?» - выключен сразу на месте, с собой не взял. «Смарт-часы?» - снял и выкинул вместе с смартфоном. «Отпечатки?» - хорошие перчатки, да и в базах меня нет, чтобы идентифицировать. «Биологические следы?» - возможно волосы, но я заезжал забирать её на ту парковку, так что они объяснимы. «Камеры?» - в обзоре пары не был уверен. В тысячный раз прохожусь по своему «чек-листу» безопасности, в нём правила покупки предметов «охоты», локаций ритуала, эксплуатации подручного инвентаря, уборки дома. Были огрехи, но они некритичны, во всяком случае, мне очень хочется так думать. Листая в памяти календарём содеянное, то замедляю, останавливая, то мотаю быстрее, назад вперёд – нет, даже в момент эмоционального раздрая вёл себя позволительно неаккуратно, они ничего не найдут.
  Ближе к десяти, когда основная масса разошлась по любимым работам, университетам, детским садам и школам, а оставшиеся уже хоть чуть-чуть пробудились, провожая первых, выхожу во двор. На улице мерзко, мелкая морось хлещет по лицу, размазанная везде грязь, темные оттенки глубокой осени. Недоделанная беседка сиротливо прячется в принесённом мусоре, что кутает её, медленно собираясь вокруг. Бряцает калитка, часто стуча железной мембраной в проёме. Подойдя, закрываю на щеколду, что осталась открытой после ухода «дорогого» гостя. Лезу в карман за сигаретой и огнём. Думается плохо, слишком мрачно, чтобы мысли текли в созидательном русле. Папиросная бумага мокнет, сушится подбирающимся угольком, желтеет и сгорает. Откровенно не знаю, что делать, стою в прострации, давая непогоде забраться за воротник. У них всех есть хоть какие-то дела, а что есть у меня теперь? Когда точно знаю, что попал в фокус внимания, и запрещено заниматься основным родом своей деятельности? Что я теперь? – Ничто, я моя семидесяти двухлетняя «коллега» по несчастью, хоть чай к ней едь снова пей, да и почему бы и нет.
  Лестничная клетка усыпана бычками, выброшенными мимо банки с коричневой никотиновой жижей, бывшей водой, чтоб удобно было тушить, облупившейся штукатуркой, между вторым и третьим негромко переговариваются мужчина с женщиной, в засаленных, протертых обносках, замолкая, когда прохожу мимо. Куски потрескавшегося низкосортного кафеля хрустят под подошвами, отдавая эхом по стенам, когда поднимаюсь.
  Стучу.
  - Эко ты зачастил, - открывает она, уже абсолютно не удивляясь моему приходу, - что-то ты ещё пасмурнее, чем в прошлый раз. Али случилось чего? – ехидно расплывается в ухмылке.
  Показываю на пакет и, чуть дернув рукой, заставляю его издать характерный звон.
  - Серьезный аргумент, согласна, заходи, не стесняйся, - и она, всё также шаркая, скрывается в глубине коридора.
  … - Нужно было ожидать, что когда-нибудь сорвешься, мы не роботы, - выслушав мою трагическую историю, ворчит в ответ, - Что же тут поделаешь, либо ты найдешь применение своим силам, либо силы сами применятся, третьего не дано. Я как-то помню обострялась по молодости, давно это было, где-то на четвертом десятке. Время тяжелое, вокруг бардак перестроешный, никого ничего не волновало, так что пронесло, случись сейчас, ты бы меня вряд ли пожалел, пачками этих бесов по паркам вырезала. Эх, - машет рукой, - времечко.
  - До сих пор их бесами считаешь?
  - Ой, ладно, кто-то должен эту шваль чистить! Люди сами будут? – Да они корову не могут зарезать на стол, чтобы бургеров любимых своих поесть, а ты тут с моралями.
  - Так и не надо никого резать, ни корову, ни свинью, ни твоих приставателей парковых.
  - Не надо, не надо, а скольким девчонкам они жизни покалечили? Пускай?
  - Не знаю, может и не пускай вовсе, но мы то с тобой кто, чтобы судить об этом?
  - Кто-кто, Агния Барто! Как ребенок, ей Богу! Всю жизнь так было и будет – ничего с этим не поделаешь, устроено так, я хоть и старая, но тоже думала передумала на этот счет может и побольше твоего. Мы что ли звери самые? Вот скажи, у меня сосед был по прошлой квартире, он просто так взял и жену угробил, беспричинно - приревновал, он что ли лучше? В нас хоть логика есть, а в них? Они друг друга на войнах миллионами вырезали, как умалишенные, потому что земли им не хватало, друг друга голодом морят, из-за веры что устраивали, таким что ли хочешь быть? А правители их? – На убой растят, с пчелами на пасеке хозяин добрее, чем они со своими.
  - Разошлась ты конечно. Да даже если так, они хоть стараются к свету тянутся, а мы? Мы его от рождения не видели, не знаем, ими быть не сможем, всегда монстры, а они хоть отчасти только.
  - Да и больно надо, я лучше так, но честно. Вдоль и поперек эту жизнь прошла, и хороших, и плохих встречала, и по мне лучше хорошие плохие, чем плохие хорошие.
  - Тяжело мне после трех кружек слушать тебя.
  - Смейся над старой бабкой. Я, говорю, за то, чтобы были отъявленные подлецы, но которые не скрывают, что такие, чем все эти добряки, что за три серебряника не знамо что с тобой сделают.
  - Если бы все свою личину показали, страшно стало.
  - Ничего, привыкли б. Зато без всех этих игр в человечность.
  - Ну, вот они и воюют раз в сто лет, чтобы немного «пар подспустить», а потом снова нормальные.
  - Так и я про что? – Тянет если, так не делай вид, что не тянет, как есть скажи. Чем быстрее все вопросы проговоришь, тем и легче быстрее станет. А то, мы за Мир во всем мире, против всего плохого и за все хорошее, а потом бомбят друг друга.
  - Они люди, им свойственно ошибаться.
  - Ага, люди на блюде. Ошибаться в чем? Что нельзя просто так других убивать? Что нельзя столько страданий друг другу причинять? Что использовать так друг друга нельзя? - Тьфу. Знаешь, я лучше со своими уродцами, да не с этими.
  - Наш Мир не краше бы был: страх и ненависть - всё, что умеем. Разве достаточно? Ни тепла, ни других оттенков.
  - Про любови ещё мне песню заведи.
  - А что с ней не так? С любовью?
  - С ней всё так, да только где ты её видел то? Сколько лет землю топчу так и не встретила ни разу.
  - Так и зачем тогда?
  - Что зачем?
  - Всё.
  - А это я, милок, не знаю, и туда не лезу, в вопросы такие, мне своих забот хватает.
  - И получается не лезть? У меня не выходит.
  - На-ка, выпей лучше, горемыка. А я тебе пока байку одну расскажу, верить или нет, уже сам решай. Было это в бородатые года, я тогда в деревне жила ещё, у нас и скотина своя, и птица, и пашня. В четыре часа встаешь, да коров доить, потом к курям топаешь, а как солнце выглянуло только, ты его уже на поле встречаешь. И жила у нас девка одна, все на месте, как говорят, талия осиная, щеки румянцем светят, а смех какой заливистый, даже самые угрюмые улыбаться начинали, как слышали. Бойкая была баба, все успевала, энергия из неё как из фонтана била, все дела прямо горели в руках. Я ей завидовала сильно очень, больно с ней мы разные были. Как и полагается в таких случаях нашелся под стать парень, все на них смотрели, наглядеться не могли. Деток, думали, полный дом будет, да умрут, как в сказке, в один день. Съехались они, жили поначалу дружно, не ругались, часто гости к ним ходили, праздники устраивали, да зазывали всех, даже я на паре побывала, а я людей, ой, как не любила никогда. Но всё блекнет, и тут также, румянец начал со щек уходить, хиреть хозяйство начало, муж больше к стакану, а не к телесам её желание приложиться имел. И как-то к нам туристы заехали, что дома целиком снимают, и Содомы с Гоморрами в них устраивают. Она с суженым поругалась, за хлебом пошла, а тут они все в лоске – люди из другого Мира, машина, одежда, говор, Чёрт её возьми и дерни, с ними поехать. А там случилось уже, что случилось. Напоили, надругались. Он узнал, кому башку пробил, кого покалечил. Весь народ понял, даже не посадили его, живите дальше – забыть, да крепче им стать, да не потянули. Не смог он в себе задавить обиду, считал, что ведь сама пошла, ведь захотела, ведь понимала, что может случиться, винил. Так и разошлись, а все думали любови. Но разве про это они, говорят, пишут, поют, кино снимают? - Нет, совсем о другом. Из них один цельный человек из тысячи, из наших каждый, мы в своём желании откровенны, они двулики, мы в моменты до кончиков волос своими мыслями пропитаны, пусть и низкими, они высокими пытаются проникнуться, да до конца не могут никогда. Так кто честней? Мы или они? Скажи?
  - Ты забываешь, что у них выбор есть, поэтому они такие, у нас он отсутствует. Могут побороться, а могут сдаться. Могут одержимыми быть, а могут, поняв, что не тот ориентир, с пути сойти. А мы больше машины, чем живое. Я тебе тоже одну историю поведаю в ответ, с другой стороны. Ты не первая, кого оставлял под присмотром, был ещё один. Раскрылся поздно, к тридцати годам, и как часто бывает в таких случаях, жажда была его неуёмна, весь голод, что мучил с малых лет, он урывками восполнял, убивал пачками. Пять-десять-двадцать – попался. В его жизни было много всего, не был виноват, что такой. Я попытался объяснить «правила игры», он честно принял их и далее десять лет старался,,, а потом убил около восьми сразу. Когда лежал второй раз на столе, он проронил лишь одну фразу: «Рад, что хоть ты можешь заниматься любимым делом», его глаза светились, пока наблюдал, как его заживо свежуют.
  Моя собеседница замирает, переваривая сказанное, неудобная статичная поза, в которой осталась, говорит о глубоком мыслительном процессе.
  - Да, - на выдохе, говорит она через какое-то время, - я его понимаю. Я бы тоже хотела закончить так, приняв себя до конца.
  - Могу тебя обрадовать, - лукаво осклабился и внимательно наблюдаю, за теми изменениями, что должны сейчас произойти.
  - Что? – с недоверием косится на меня.
  - Ссылка окончена, делай, что хочешь – я не судья и не палач больше, теперь такой же как вы.
  - Не шути так, сейчас серьезно тебе говорю, а то выгоню, - испытующе держит на мне колючий взгляд.
  - Это не шутка. Договор расторгнут, мелким шрифтом ничего не прописывал, хочешь охотиться – действуй.
  И вижу, как зрачки расширяются и начинают полыхать безумием, что глубоко прятали по подвалам сознания. Протягивает мне огненной воды:
  - Тогда за тебя! - подмигивает.

  Глава 7.
  Заря.

  Ваза на столе лопается осколками, разбрасывая их в разные стороны. По дому прицельно стреляют, а я дышу полной грудью, улавливая каждый момент происходящего. Предметы быта, что один за другим шьют пули, притягивают на себя моё внимание: бок чайника загнулся, с образовавшейся на нём воронкой, звякнула ложка и резко ушла вверх к потолку, а рикошет глухо пробил стену. Паники больше нет, спокойно смотрю, как в хаосе исчезает мой мир. Поворачиваю голову, чтобы увидеть лежащий в коридоре на животе труп мужчины среднего возраста. Его лицо побелело, голова повернута ко мне, у него смоляные волосы и тонкий разрез губ. Через образовавшиеся просветы в двери от выстрелов солнце играет лучами с пылью и микро-частицами разлетевшихся вещей, поднятыми в воздух. И странно в такие моменты ощущать свободу, но это именно то, что сейчас чувствую, абсолютную, всепроникающую. Неспешно отползаю на второй этаж, кровь из пробитой печени сочится наружу и внутрь, а мысли становятся все более легкими и обрывочными, вот я где-то далеко снова с гитарой, вот мне вручают грамоту в офисе за отличные показатели, образ девушки, имя которой уже и не вспомнить, какое-то застолье у родственников. В комнату заходит мой кот, выглядит он ещё хуже, чем в прошлый раз:
  - Привет, заждался уже?
  Садится рядом и начинает умываться, время от времени посматривая на меня.
  - Он наверху! Без команды не подниматься! – доносятся голоса из прихожей, входную дверь сорвали с петель.
  - Будем надеяться, что они не станут реанимировать, да? – говорю я коту.
  Он соглашается, открывая рот впустую.
  Поднимаю руку и стягиваю пульт от телевизора с комода, зажатым в кулаке завожу за спину.
  - Идём-идём-идём! – грузные шаги людей, нацепивших на себя море защитной амуниции.
  - Руки на виду! Сдаться! Руки на виду! – горланит первый, что забегает со щитом, а я выбрасываю вперед пульт и нажимаю на кнопку выключения,,, 

  Глава 8.
  Грозовое облако.

  - Думаешь, не заметит? – пугливо озираясь, говорит первый. Рядом угол кирпичного дома, в вечернем сумраке притаилось две фигуры. Один из них, словно боясь потерять равновесие, держится за водосточную трубу, чуть выглядывая во двор.
  - Не заметит, если всё чисто сделаем. Я уверен, что это он, раз других способов не осталось, то придется делать так, - твёрдо отвечает второй, - пойдем к черному входу.
  И они немного карикатурно, сгорбив спины, осторожно пробираются вдоль стены к двери. Поднявшись на крыльцо, второй начинает копошиться у себя в карманах, извлекая оттуда загнутые в различные формы отмычки. Несколько минут проходят в гнетущем молчании, перебиваемом щелчками металла о металл. Далее ручка проворачивается по часовой, и люди исчезают в проёме.
  Когда глаза привыкают к темноте, они начинают оглядываться. Внутри относительный порядок, дорогой интерьер свидетельствует о материальном достатке жильца, а газеты, журналы и книги, разбросанные то тут, то там говорят в пользу его образованности.
  - Смотри, не наследи здесь, - полушепотом командует второй и стягивает ботинки, оставляя их на входе.
  Медленно, боясь нарушить покой помещения, крадутся сквозь комнаты, изучая обстановку. Им нужны пыльные вазы, стоящие на шкафах, которые скажут, что за них не заглядывают, телевизоры, телефоны, компьютеры - любая другая коммуникационная техника. Через пару часов всё будет нашпиговано электронными «ушами», все бумажные и электронные записи, которые только можно просмотреть, проверены, а следы нежданного визита, тщательно убраны. Также как и на дно его машины будет поставлен трекер на неодимовых магнитах, он расчертит карту перемещения объекта ещё более детально, чем это сделают по запросу сотовые операторы.
  Один из этих бравых ребят уверен, этот человек и не человек вовсе, он чудовище, умело скрывающиеся под маской добропорядочности от органов правосудия пару десятков лет. Он не ошибается. Ему ещё не приходилось таких ловить, он много про них слышал от старших коллег, читал в учебниках по криминалистике, смотрел в документальных фильмах, но глаза в глаза встретиться с этим явлением пришлось лишь недавно.
  Уходят тем же путем, что пришли, несколько раз проверив, не оставили ли что за собой.
  Пара месяцев прошло в тягостном ожидании, а новостей так и нет. Мужчина живет размеренно, изо дня в день повторяя привычный маршрут. Его состоятельность подтвердилась: немного сбережений и немного коммерческих помещений помогают ему чувствовать себя относительно свободно и не заниматься никакой трудовой деятельностью. В среду букинистический магазин в обязательном порядке, кино по понедельникам, но не всегда, иногда тир, раз в две-три недели носит одежду в прачечную через дорогу, иногда встречается с девушкой, с которой они то ли спят, то ли дружат. По ней нет тоже никакой информации: школа, институт, работа, работа, работа.
  Мокрый снег падает на капот авто, баюкая отбивающей монотонной дробью. Пятая чашка кофе из двадцати четырехчасовой закусочной неподалеку, ужасно крепкого – отдает горечью пережаренного зерна. Там, в сотне метров, на кухне за плотными шторами, окрашенными светом плафона в медовый, играет музыка прошлого века, он это слышит через гарнитуру. Жена уже заждалась дома – от неё пара пропущенных и пять сообщений, но если сейчас уехать, то можно пропустить что-то важное. Время от времени приходится заводить двигатель, но тепло не циркулирует в салоне по нужной траектории, чтобы согреть оледеневшие уже ноги. Прождав ещё около часа, не в силах больше терпеть этот собачий холод и тусклую обстановку, он плавно отъезжает, оставляя чистый от снега кусок дороги на обочине, тот быстро старается покрыть это место слоем, чтобы всё выглядело единообразно.
  На часах уже ближе к полуночи, залетает в квартиру на всех парах, немного взмокший, потрепанный, голодный и уставший.
  - Думала уже не дождусь тебя, - встречает его, протирая слипающиеся глаза, супруга, - ну, что, сыщик, ловится твой маньяк?
  Он энергично сбрасывает с себя одежду, стягивает неуклюже, чуть не падая, ботинки, стряхивая их в угол, они с глухим стуком приземляются на пол. Подходит к ней и целует в лоб:
  - Привет, солнце, ловится, от меня не уйдешь. Как твой день? Дети спят уже? – начинает сыпать он житейскими вопросами.
  - Спят, конечно, время видел, Пуаро? – с улыбкой отвечает ему, - Пойдем есть, остыло уже всё.
Они перемещаются на кухню, плюхнувшись на стул, он со звоном берёт приборы и начинает энергично уплетать еду, попутно наводя хаос, в виде брызг супа и крошек, густо сыплющихся на стол.
  - Если честно, - прекращает на секунду чавкать, но говорит с набитым ртом, - так, как живёт сейчас он – никто не живёт. Это фарс, спектакль, театр одного актера. Он как будто знает, что за ним следят. Он даже правил дорожного движения умудрился ни разу за эти месяцы не нарушить, мне два пришло!
  - Когда ты уже здесь будешь? – задаёт она риторический вопрос, подперев подбородок ладошками и смотря на него, - завтра на собрании в школе ты отдуваешься, не забыл?
  Он на несколько мгновений зависает, переключается, тянется к ней и снова целует:
  - Забыл, но теперь помню. Прости, что я у тебя такой.
  - Ой, знала, на что шла, завтра на родительское сходишь и прощу уж, ладно.
  И они несколько секунд ласково смотрят друг другу в глаза, любуясь.
  Квартира небольшая, но им всем хватает места, а ещё в ней живет то домашнее тепло, что обязательно должно присутствовать в любом жилище, чтобы оно из разряда помещения, превратилось в полноценный дом, это не батареи или электроприборы, это на уровне тонких вибраций и излучает их здесь каждый. Прихожая завалена обувью от совсем крошечных до великанских размеров; вешалка усыпана куртками, шарфами, шапками всех форм и расцветок, перепутанных петлями; в углу примостился миниатюрный желтый зонтик самой младшей. В детской горят звезды Млечного пути фосфором обоев по ночам, подсвечиваемые расположившимся на тумбе ночником. Жизнь не прекращается здесь ни на минуту: крики, сборы в детский сад, школу, работу, постоянная готовка, уборка с шумом гудящего пылесоса, перемежающегося ором детворы и старших, лишь изредка в глухие ночные часы к ним заглядывает покой.
  Он ворочается с бока на бок, пытаясь притереть к друг другу свои размышления об Иксе, но как только фокус внимания слабнет, они вновь и вновь рассыпаются, скатываясь в темноту черепа. Ещё несколько минут и он вместе с думами начинает проваливаться в воронку сна, сначала на периферии сознания, а потом и в сам анализ прорываются сюрреалистичные образы, а логика уходит на задний план. Рядом сопит вторая половинка, подумав, сколько же он теряет из-за работы, вычеркивая вот эту, безусловно, лучшую часть своей жизни, решает, что стоит проверить ту подругу Икса, в нём должно быть хоть что-то живое, он не может состоять весь из привычек и механики быта, хотя бы капля эмоций. На этом моменте он окончательно отпускает контроль, крепко обнимает свою женщину и проваливается в пустоту.
  Всё  завалено картоном папок и бумагой, высокие «башни» из них везде: стол, шкаф, в них частично погрузился копир. Кабинет небольшой, и из-за количества макулатуры на первый раз пришедших нападает приступ клаустрофобии, невольно содрогаешься от её объемов. На стене висит портрет Троцкого. Пожелтевший со временем потолок от никотина и характерный невыветриваемый запах. Днём здесь, конечно, не курят, но как только начальство уходит, участок начинает существовать по иным правилам. И кому-то эти правила могут не нравиться, ведь они далеки от тех, печатных, идеальных, недостижимых. Но здесь имеют дело с самыми худшими пороками душ. Здесь вечерами пьют, грязно ругаются матом и бьют, а на утро на столах появляются новые допросы, протоколы, признания, явки, дополняя стопки, что уже лежат по кабинетам.
  Он вызвал знакомую Икса на полдень, минутная стрелка вскарабкалась до бездвадцати – пора подготовить вопросы. В углу, на одном из черновиков он кудрявым и плотным почерком набрасывает фразы для беседы с ней. На момент уходит в себя, и память синтезирует рваный обрывок воспоминаний. Где-то на границе города, где каменные джунгли окраин переходят в сплошной лес, они с группой заходят в квартиру. Там ад – здоровый громила, перепил и в ярости берсерка зарубил всю семью, он вылетает на них с перекошенным от безумия лицом в коридор, держа топор в руке – пули режут пространство, на растянутой майке быстро рассыпаются дырки от них. Не сделав и шага, падает пустой формой. Никто не переживал, не сомневался – они убили бешеного зверя. Кровь долго сочилась из ран, мешая работать, и каждый, переступая через него, только злился.
  Несколько коротких постукиваний возвращают его обратно, дверь резко открывается, разряжая вакуум места, сквозняк колышет листы. Осторожно просунув голову внутрь, девушка интересуется:
  - Могу? Здрасти, - точные движения, открытый взгляд, рассыпанные по лицу веснушки, она лучится жизнью и интересом к ней.
  - Здравствуйте, заходите, - продолжая наблюдать, указывает на стул.
  - Надеюсь, что ничего серьезного, ведь так? Вы же не посадите меня? – устраиваясь, начинает сыпать вопросами и хихикает, - Простите, я, когда волнуюсь, всегда чушь несу, - и, наконец, сев и положив пальто себе на колени, она поднимает на него глаза.
  - А есть за что? Почему так говорите? – почти поддавшись её игривому тону, сдерживает улыбку.
  - Ой, ну Вы же знаете, что у нас, как говорится, был бы человек, а за что найдется, - прямо отвечает, ни на секунду не смущаясь его вопросу.
  - Плохое, конечно, у Вас представление об органах правопорядка. Да, - заключает он и переходит к основной теме, - Я позвал Вас сюда, чтобы поговорить о предыдущем месте работы. Возможно, Вы знаете, что директор компании бесследно пропал.
  - Да-да, знаю, не думаю, что смогу помочь Вам в его розыске, - берёт ручку со стола и начинает крутить в руках, закрываясь.
  - Это стандартная процедура, мы опрашиваем всех, кто был тем или иным образом с ним знаком, так что вопросов будет немного, формально, для протокола, чтобы восстановить хронологию последних его часов, когда его видели. Я примерно уже представляю картину, Ваши коллеги сказали, что в день его пропажи Вы уволились, это так?
  - Да, это так. Написала заявление по собственному желанию, - окончательно уходит в себя.
  - Не расскажите подробно, что произошло? – заметив, как ей неприятно, начинает он ковырять.
  - Нечего рассказывать, мне надоела это работа, решила уйти, - уже совсем неуверенно и бегло.
  - Присутствовали, может быть, более конкретные причины? Мне можно говорить как есть.
  Услышав, она поднимает, спрятанный на коленках взгляд:
  - Да. Были. Что директор козёл, - членораздельно, выдаёт она.
  - Что Вы имеете в виду? – немного опешив от подобной откровенности, уточняет.
  - То и имею. Он приставал ко мне! Ко всем, не верю, что Вы, опросив остальных, не в курсе происходившего! Если ему открутили яйца, я только рада, - заключает она, откидываясь на спинку стула и скрестив руки.
  - Так, давайте не превращать допрос в балаган. Расскажите всё по порядку и в нормальном ключе, хорошо? – с нажимом чеканит он.
  Она, немного приосанившись обратно, соглашается:
  - Хорошо. Тут нечего рассказывать, он принуждал меня к сексу, я отказалась, пришлось уйти.
  Отвлекшись и начав быстро набирать текст, он продолжает:
  - Каким образом? Физически, косвенно - используя положение, как-то ещё?
  - Я в тот день совершила ошибку, некритичную, но из-за которой компания потерпела ущерб, небольшой в масштабах организации, но гигантский по меркам работника. Он выкрутил ситуацию так, что близость будет платой за списание, как он назвал «образовавшейся неучтенной задолженности».
  - Что Вы ему на это ответили?
  - Я не могу озвучить, ничего хорошего. Как Вы знаете, я ушла в тот же день, - гордо и жестко.
  Не обращая внимания на эмоции, заполняет строку за строкой:
  - Вы упомянули, что  это был не первый случай. Это была обычная практика? Можете назвать мне ещё несколько фамилий?
  - Не буду, если они захотят Вам рассказать, сделают это сами.
  Повесив паузу, чтобы она подумала ещё раз над своим ответом, но, так и не дождавшись, чтобы она его изменила, продолжает:
  - Произошел конфликт, Вы пишите заявление, что было дальше? – и все эти «декорации», и весь этот разговор - подводка к основному блюду в меню - Иксу. Лишь незначительная часть беседы будет о нём, она должна затеряться в остальном: звуках, ощущениях присутствия в ситуации, моторике подписания документов после их оформления.
  - Ничего, меня забрал знакомый – Икс.
  - Икс? – нарочито безразлично произносит он.
  - Да, около семи мы уехали и были вместе до обеда следующего дня.
  - Кто он? – боясь выдать интерес, бросает на неё мимолетный взгляд.
  Она ушла в себя, пытается разобрать, вывести определение, кто же для неё Икс, ведь и сама не знает.
  - Он,,, мой,,, близкий знакомый, я не могу как-то охарактеризовать наши с ним отношения.
  - Что имеете в виду?
  - Мы не часто общаемся, мы не обо всем говорим, мы ни разу не показывали друг друга друзьям или ещё кому-то, странная связь. Даже не имею понятия, чем он занимается.
  Ещё пара аккуратных вопросов с подводкой к Иксу, не давших ничего кроме общих фраз, а дальше липовые в нескончаемом множестве. И его план бы сработал, если не одно но, Иксу хватило фамилии, чтобы его персонифицировать, все эти старания были напрасны.
  Отпустив её, снова погрузился в анализ. Есть мотив, есть исполнитель – нет данных, и взять их решительно негде. Чувствовал себя как паук в мокрой ванне, что пытается выбраться, пока хозяин квартиры не включил воду. Сколько до нового эксцесса? День? Неделя? Месяц? Или пока наблюдает, всё уже произошло? Осталась та старушка преклонного возраста, но какой в ней может быть толк? И всё же нужно попробовать. «Снова и снова проверяй» - только так удаётся проникнуть сквозь эту завесу неведенья, к той, потаённой жизни, так искусно скрытой. И сначала кажется, что ничего не меняется вовсе, что топчешься на месте, всматриваясь в эту пелену, вслушиваясь в гам, что звучит одним целым. Но наступает момент, и ты проваливаешься за границу, как сквозь лопнувшую плёнку, где видна картина без напуска, где слышна только нужная часть, где чёткие формы имеет лишь важное. И вот он уже набирает номер архива, чтобы поднять записи о ней.
  На следующий день на него смотрит тонкая папка биографии этой женщины, до уныния скучная, до безобразия короткая – тупик. Нависая над ней, прикрывает веки и чуть покачивается из стороны в сторону: «Думай, думай!» - говорит он себе.
  В кабинет беспардонно врывается штатный патологоанатом.
  - О, отдыхаешь? – снует он за шкаф, достаёт оттуда пепельницу, параллельно уже на скорости чиркая зажигалкой и прикуривая сигарету, - а у нас прыгун очередной, еле от асфальта соскребли, шестнадцатый этаж, рыбкой бульк – и он дымом от сигареты чертит в воздухе предполагаемую параболу полёта.
  - Не рано курить?! Четыре часа только, всё начальство здесь ещё, - строго спрашивает он.
  Тот как будто его не слышит:
  - Ничего понять не могли, семья, дети, нормальная работа, а сюда привезли, вскрыли – рак, неоперабельно. Решил, значит, не мучить никого. Как думаешь, прав? – и врач вперивается в него, не мигая.
  Он вздыхает и оставляет попытки призвать к порядку:
  - Не знаю. Что так, что так слёзы, а разве их посчитаешь?
  И опускается молчание, даже смог замедляет ход в этой тяжелой массе вопроса, до сих пор висящего в воздухе.
  - Вот и я не знаю, - тушит, сильно вминает бычок в керамику и убирает обратно на место, - вот дураки такого после себя не оставляют как он, я ведь бросать хотел, две недели держался, доктор бегает вниманием по обстановке, пытаясь зацепиться за какую-нибудь деталь, чтобы поставить это манипуляцией на фон. Замечает документы, над которыми сидел лейтенант, подходит и, сев на угол, начинает медленно перелистывать, - Был вчера один, молодой, перебрал с галлюциногенами, да и вышел с седьмого, ничего не дрогнуло, как будто, так и должно быть, сам виноват, бывает. А тут как кошки насрали, представляешь, что за выбор? И ты к нему осознанно подойти должен: боль, близких истерики, денег куча, ведь толкать будут делать химию, даже если и так всё понятно или раз и всё, - очередной лист медленно упал, и вдруг что-то переключается, - А что это у тебя за боец невидимого фронта? Нехило ей досталось, конечно, - и он поворачивает голову на бок, что ухо почти касается плеча, изучая.
  - О чём ты? – снова «почуяв запах дичи», чуть привстает следователь.
  - Ну, вот же, смотри! – к нему разворачивают на месте за угол схему тела человека с отметками, - колотое, - указательный палец ползёт по маршруту травм, - две пары ребер, челюсть, нос. И это не в двадцать, а в возрасте, когда уже шейку бедра пора ломать – сильно.
  Вот оно! Мысли начинают роиться, прореха открылась. Он встает и в несколько движений оказывается у шкафа, теперь его очередь тянуться за пепельницей.
  - Какой год? Цифровали тогда? – вопросы сжаты и без лишней обходительности, - Ну? Можно будет найти сведения? – в нетерпении подгоняет.
  - Начинали только, может быть и удастся. Кто она?
  - Без понятия. Если будут спрашивать, я уехал на вызов, заболел, кошка рожает, собака умерла, жена позвонила ребёнка из садика забрать, ври, как хочешь, но меня нет. Понял?
  - Да я к себе ушёл, у меня там ещё трое хладных, вообще тебя не видел сегодня, - безразлично отзывается коллега.
  - Вот и здорово.
  В запасе пара часов, чтобы успеть поднять материал, до завтра он не вытерпит, до завтра он замается, до завтра он взорвётся, ему нужны ответы!
  Из серверной здания реестра данных он выходил точно в минуту закрытия, весь лучась и имея вид человека, который точно что-то задумал.
  Пласт, что он вскопал, произвёл эффект разорвавшейся информационной бомбы, с отличием в том, что ударная волна шла в обратном направлении времени, реконструируя формы, события, вдыхая в них зацикленную жизнь, запечатленного момента.
  Она не учительница, она не старая знакомая, она такое же! Ещё один монстр! Это миссис Найф, про неё ему рассказывал ещё его отец, призрак, что вырезала по паркам десятки людей, вдруг пропавшая около десяти лет назад. Он посмотрел видео после нападения, на нём она тщётно прячет безумие, но объектив жадно записал каждое микро-выражение мимики, прогнать через нейро-скан её слова было проще простого. Ложь - каждое слово, ложь - каждый жест, ложь – вся она. А «защита»? – Со сноровкой хирурга она разделалась с псевдо-нападавшим, бедняга истёк кровью за считанные секунды.
  Ему повезло, этот случай вряд ли бы остался ждать его в массивах данных, если бы не попал на желтые страницы, а потому, во избежание дальнейших вопросов, было принято решение закрепить его в единицах и нулях навечно. Тогда так поступили из-за дилеммы разумного применения самообороны, на всякий случай, если ветер поменяется не в сторону Найф, чтобы можно было оперативно поднять хронологию и грамотно перетасовать в нужном порядке по поступившей команде, но этого не потребовалось, уже тогда на Найф смотрели как на безобидное существо в возрасте дожития. Что же говорить о настоящем? Идеальная маскировка  безобразной души – возраст.
  И дни ожили датами, в них жужжала наблюдательная техника, размещенная по сетке передвижения Найф. И снова он видел постановку, социальную мимикрию под члена общества: она ворчит на излишне разыгравшихся деток у парадной возле дороги и наставляет, что тут могут проехать машинки, она носит животным корма и лекарства, следит за чьим-то растением на лестничном пролёте, протирая от пыли, поливая, делая подкормки. Но чувство, что как только моргаешь, в момент отсутствия наблюдателя, можно увидеть иное – негатив фотопленки, на котором добрая улыбка превращается в плотоядный оскал, это чувство никуда не уходило больше.
  Нужна лакмусовая бумажка, нужен катализатор, их нужно вывести из состояния равновесия, они должны понять, что Мир людей знает о них, что Мир людей превратился для них в настоящую угрозу, ещё большую, чем был раньше. Объявление войны: «Вам не удастся спрятаться. Наказание необратимо». Икса он считал слишком опасным. Играясь со спичками, будь готов обжечься, а значит, целью должна стать Найф. Есть её трекинг, а локации идеально проходят через её любимые парки, смакует воспоминания под стрёкот вечерних птиц, гуляя по натоптанным дорожкам, освещенным тусклым светом уличных декораций.
  Его товарищ был человеком не рисковым, но которому всегда приходилось рисковать, и в какой-то очередной раз он просто привык. Всё также делал это нехотя, ворча и проклиная всё и вся, но делал. А может ли быть по-другому? – Такие как они не спрашивают подобного, есть долг, он их ведёт. И если нужно, значит нужно. Точка.
  - Идея, я тебе скажу, так себе конечно, - гыкнул друг, снимая форменную одежду и нацепляя на себя гражданскую спортивку, - если она, действительно, миссис Найф, ох, и джазу она нам может устроить, ты в курсе?
  - Читал. Одному, писали, она шею так вспорола, что на лампе фонаря брызги были.
  - Угу, вот и я о том же, - напарник утвердительно перезарядил пистолет и убрал за пояс.
  - Если что-то идёт не так - просто уходи, без геройства.
  - Какое тут геройство? Тут бы ноги унести.
  - Должна появиться через минут десять, осмотрись пока, глушусь.
  - Хорошо, - торопливо выскакивает из авто.
  Он гасит фары, достаёт из сумки камеру фиксации, хрустит ей, открывая дисплей, и начинает наводиться, подбирая режим. Нажав на кнопку тонировки лобового, проверяет, не ушёл ли фокус, убедившись, что камера закрепила настройки, останавливает двигатель машины, раздается треск застывающих в стекле без электричества нанитов, что его затемнили. Замирает в ожидании, смотря за «жертвой», тот по-деловому пинает камни на тропе и траву по краям, периодически оглядываясь. Коренастый, сбитый, похож на боксера-бандита из фильмов той, другой эпохи прошлого века, для полного набора в момент ограбления он должен достать нож-бабочку, и сходство станет стопроцентным. Ухмыльнувшись, следователь наводится на начало дорожки, мощённой булыжником. Через пару мгновений там появляется пятно ярких красок одежды.
  - Готовность, - сообщает он в гарнитуру.
  - Принято, - напарник скрывается, уходя в противоположную от Найф сторону.
  Медленно она продвигается по направлению к машине, когда до неё остаётся около сотни метров, на лице становится различима эта чуть заметная милая улыбка, спрятавшаяся в уголках губ, безжизненно серые глаза не выражают ничего кроме мудрости и покоя. Маленькая, будто игрушечная, иссушенная годами, как легко «клюнуть» на этот вид. Короткая, неспешная, размеренная поступь, шаркает о камни, не поднимая головы. Лишь когда число убитых перевалило за второй десяток, органы задумались о габаритах «охотника» и осознали, что имеют дело с компактной дамой, ростом около ста шестидесяти сантиметров, а не с огромным зверем. Места преступлений больше напоминали скотобойни старых эпох, внутренности, вся кровь тела, никто и подумать не мог, о миниатюрном исполнителе, на ум приходил лишь выродок-мясник.
  До контакта остается пару десятков метров.
  - Давай, - даёт он команду.
  И из-за поворота, оплетенного растянувшимся вдоль кустарником дерена, появляется его товарищ. Расстояние между ними сокращается, проходят мимо друг друга, начинают расходиться, напарник останавливается, деланно осматривается, симулируя, что оценивает обстановку, а дальше угрожающе рвано разворачивается и начинает её догонять со спины. Она не реагирует на звук его шагов, ковыляя в том же темпе. Он приближается, семь метров, пять, в этот момент чуть заметно, рука скользнула в сумочку, сзади этого не видно, и он не сбавляет хода.
  - Тише-тише, не спеши, - шепчет себе под нос лейтенант, но тот его не слышит, увлекшись. И теперь ему становится не по себе, сколько в ней осталось проворства? Как точно и быстро она атакует? Три метра, - Стой, стой, - чуть громче, но тот не сбавляет, - Стой! – и он с силой бьёт по клаксону, зажимая, тот неприятно оглашает всю округу своим сигналом, хлопают крылья взлетевшей с соседних деревьев птицы.
  Две фигуры остановились и смотрят на автомобиль. Бабушка быстро оценила обстановку, глаза блестят вызовом, всё с той же жуткой ухмылкой разворачивается и, не торопясь, продолжает свой путь, её чуть не слетевший образ покрывается маскировкой, словно хитиновым панцирем.
  - Садись в машину, - на выдохе произносит он в микрофон.
  В пабе людно – суббота. Звенит посуда, а многоголосая толпа разговаривает сама с собой на сотню тембров голосов. Они молча глотают пиво пинту за пинтой. Иногда поднимают поочерёдно руки, давая понять официантам, что стоит повторить.
  - Знаешь, нужно заканчивать, - начинает он и делает громадный глоток, - Вообще не игрушки, непонятно, что от них можно ожидать, слишком подготовленные, слишком острые.
 Товарищ согласно молчит, - Не хочу висеть на «доске почёта» на первом, - он имеет в виду портреты тех, кто погиб при исполнении, на них не смотрят, проходя, они напоминание о ставке в этой игре, слишком высокой. Да, по-другому было нельзя, только так: «Нет выше цели, чем служить людям», но всё равно все отводили глаза от голограмм, на которых застывшие в бесконечном подвиге.
  - Никто не хочет, - отвечает ему друг, - ты прав. Мы дали знать, что близко, это должно сдержать их, они не любят выходить на свет, будем надеяться, что этого хватит на пару лет, никто не мешает, потом к ним вернуться.
  И они тонут в остальной массе людей, теперь смешиваясь с ними, болтая о простых вещах, о планах и родных, о местах, что хотят посетить во время отпуска.
  Прошло несколько месяцев и Икс с Найф забылись в череде штатной «текучки»: воришки, грабители, домашние насильники. Отчёт за отчётом затирали события. Дома всё тоже наладилось, теперь он успевал туда почти вовремя, и, в сравнении с другими периодами, можно было утвердительно выдать это за работу над собой, да и, находясь там, был там в действительности, а не летал, как всегда, в своих умоизысканиях. Жена светилась, дети смеялись, и он тоже изредка, наслаждаясь происходящим. Посмотрел на часы, вспомнил про завтрак – пора.
  Напротив отдела уже более полувека существовала забегаловка, почти не меняясь, лишь апгрейды систем оплаты доходили до неё волнами, в остальном это было заведение абсолютно несовременного формата для своих, от которого чурались случайные туристы, попавшие в этот район, со стороны могло показаться, что упадок её доедает, но это было не так. Она пользовалась завидной популярностью служивых, им не было никакого дела до внешней оболочки, их интересовал так привычный им результат. Меню знали наизусть, и, конечно, можно было попросить его принести, но, весьма вероятно, что в ответ скорее адресно пошлют по имени.
  Примостившись в дальнем углу, подальше от коллег по «цеху», заказал себе кофе, яичницу с беконом и пару пышек, вытряхнул содержимое портфеля и начал копаться в делах, попутно оставляя отметки в блокноте. Материализовывается американо, от которого он тут же отпивает. С кухни приятно слышен запах мяса.
  - Привет, - раздаётся у него перед носом.
  Он опускает папку, чтобы посмотреть на подсевшего к нему, и его окатывает ужасом. Напротив него Икс, довольный собой и жмурящийся от солнца, бьющего ему прямо в глаза.
  - Что ты тут забыл?! - совладал он с эмоциями, не подав виду, что его застали врасплох.
  - Нам нужно поговорить, - меняется в лице собеседник, моментально сделавшись серьёзным, - Разговор будет неприятный, но необходимый, - Икс чуть подтягивает к себе стул, выпрямившись и кладет руки на стол, переплетая пальцы в замок.
  - Ты пришёл во всём признаться? Если нет, вали, - бросает он нетерпеливо, снова опуская голову в текст, как будто перед ним никого нет.
  - Хорошо, тогда это будет не беседа, а монолог с моей стороны. Тебе придется меня выслушать, - чуть вздохнув, говорит Икс, - вижу, ты сильно занят. Так вот, попрошу тебя быть занятым именно подобным, не лезть к нам, это вся моя просьба. Справишься?
  - А то что?! – вспыхивает следователь в гневе, - Скажи мне!
  - А то я вырежу всю твою большую семью, - тон не изменился, но вместо хрусталиков две гигантских тарелки расширившихся вмиг зрачков. Теперь лейтенант наконец оказался с бездной глаза в глаза, и интереса это уже не вызывает.
  От вида рука рефлекторно тянется к кобуре.
  Икс, заметив движение, фыркает:
  - Хочешь решить всё здесь? Ну, давай, я давно готов. Ты хоть понимаешь, как долго каждый из нас ждёт, что за ним придут?! Сиди смирно, это всё, что от тебя требуется.
  В этот момент к новому гостю подходит персонал, чуть разряжая обстановку:
  - Кофе, завтрак? – не обращая внимания на их битву взглядов, флегматично задаёт вопрос, на бейдже уже невозможно прочитать имя, так давно его не меняли, возможно, что даже несколько раз простирнули с халатом.
  - Нет-нет, спасибо, - в мгновение это нечто надевает «камуфляж», - проходил мимо, смотрю – знакомый, решил поздороваться, - добродушно расплывается в самой лучезарной улыбке, - мне уже пора. Доброго дня, - Икс подмигивает служивому.
  - Ты представляешь вообще себе?! – он энергично меряет пространство кабинета шагами два на два в каждую сторону, - Я убью его! Убью! Просто зайду после восьми, когда он, как всегда, дома и завалю! Ублюдок, он мне угрожать вздумал, мать его! – глотает большими объемами воздух разъярённый.
  - Слушай, мы сами их провоцировали, они начали защищаться, всё логично. Но это было только предупреждение, он мог не разговаривать с тобой, также выследить, как ты его, и в один из дней ты бы просто не вышел на работу, вместо этого пытается наладить связь, - призывает товарищ голос рассудка и успокаивая.
  -  И что мне с этим делать?! Что мне делать с этой информацией?! А если я отступлю, как уже это сделал, но ему почудится по весне на срыве где-то моя тень, и он всё-таки завалится ко мне в квартиру, что тогда?! Что если окончательно обострится, съев свой разум на обед, а поужинает уже нами?!
  - Брось, он уже вошёл в стадию затухания, ты много читал о психопатах, которые раскрывались после сорока?
  - Не много, но читал. Это не гарантия, тут есть лишь один выход, - изрекает он, не имея желания продолжать, этот вариант и самому ему не нравится.
  - Что?! Эскалация? Ты знаешь, кто он, предполагаешь, что он может «зайти в гости» в будущем, да у него уже в гараже наверняка висит расписания наших маршрутов и план действий на случай чрезвычайной ситуации, как тебе такая альтернатива?! Я пас, хочу долго и счастливо, а не коротко и геройски.
  - Возможно и так. Вполне возможно. Может быть, что и ещё одна копия заботливо распечатана для Найф.
  - Именно. Мы решили тогда, что хватит, считаю, что так всё и нужно оставить. Тем более, список его предполагаемых жертв, - товарищ заминается, - ты уверен, что эти люди не зря топтали Землю?
  - Что? О чём ты? – удивляется он.
  - Нелюди. Ему подобные.
  - Это ничего не меняет! Не говори ерунды, есть Правила, и Мир такой, потому что все их соблюдают, а мы следим за Порядком, исключений быть не может. То, что он каннибал и жрёт себе подобных, хорошего из него точно не делает.
  - Да не пытаюсь я оправдать его как-то, говорю, что, пока, во всяком случае, от него вреда немного. Ну, пришёл он с тобой поговорить, ну, озвучил, как со своей стороны «игру» понимает, теперь знаем зато, что сам он нападать точно не будет, пока не «поедет» окончательно, конечно, как ты говоришь. Значит, время есть, вернёмся к нему позже. Давай хоть мы не будем голову терять, я вот к чему. Нужно остыть.
  - Ты прав, - выдыхает, наконец, лейтенант, - просто, ты бы видел, заявился к нам в кафе! Наглая рожа!
  Они ещё немного обсуждают детали разговора, потом беседа уходит в постороннее русло, а ещё через полчаса из кабинета слышны только короткие фразы, коими перебрасываются во время работы, да как барабанят по высоким западующим буквам клавиатуры, заполняя рапорты.
  Участок кипит оживлением, в воздухе летают неуловимо нотки небольшой тревоги, но пробегающие собраны и даже пытаются отпускать остроты для разрядки атмосферы, в которой накапливается излишняя «статика» нервозности, причина проста – к ним через час должен приехать Визитёр. Аудиторы были другой породы, склада ума, поговаривали, что они и не живые вовсе, а выращивают их где-то в пробирках в подвалах специальных служб, на столько отличны они были от других, и так похожи друг на друга. Регламент пропитывал их до кончиков волос, он был основной их составной частью, если все состоят на шестьдесят или семьдесят процентов из воды, то эти состояли в первую очередь из каскадов уставов. Никаких личностных связей, каждый раз новый объект для проверки, отсутствие имен, должностей, ты не предложишь ему шоколадку, не улыбнешься виновато при небольшом недочёте, а он снисходительно не закроет на него глаза, не предложишь денег, и даже твой босс не сможет на него никак повлиять с высоты своего полёта.
  Руководство оделось почти в парадное, средние звенья и рядовой состав тоже были отглажены и без недельной щетины, как это обычно бывало, все вкусно пахли. Проверка всегда грозила затянуть отдел в петлю рекурсии исправления ошибок, что существенно снижало темпы решения задач каждодневных. Пьяницам, наркоманам, бандитам было совершенно неважно, нужно ли подбить формуляр номер семнадцать тридцать восемь, они просто совершали преступления. Позиция же высших была, что система должна стремиться к идеалу во всём и всегда, никаких погрешностей, и Визитеры реализовывали это указание с точностью страдающих обсессивно-компульсивным синдромом.
  Ровно к назначенному времени ревизор появился, сгущая среду, она вдруг уплотнилась, шутки резко закончились, стало душно и тесно. В этом измерении ему одному удавалось легко передвигаться, не прикладывая к этому усилий, остальным было тяжко. Ещё на входе он достал планшет со стилосом и принялся делать заметки. Сухое короткое приветствие в сторону командира участка и взгляд сквозь него – ни намёка на человеческое. Сделав первые записи и даже не оторвав внимания от экрана, он изрёк:
  - Не отвлекайтесь, продолжайте работать, я постараюсь не мешать, - и снова опустил глаза в экран.
  Но работать, естественно, никто нормально не мог. Сквозь проблески очков эта обезличенная, машинная фиксация, не взгляд живого существа, так сканируют территорию боевые разведывательные дроны , запущенные на локацию конфликта. Он же, не замечая ничего вокруг, делал пометки, параллельно отвечая на приветствия встречающих. Метр за метром осваивал площадь, вглядываясь в детали, что-то проходил почти не замечая, что-то подолгу изучал, застывая на неопределенное время, никто не мог сейчас обозначить на какой именно отрезок – внутри здания оно теперь текло по совершенно иным законам. Объемы данных, что вскапывались за день-два проверки, выходили за пределы границ разумного, обычный смертный уместить в себе столько был не в состоянии. Поэтому то, наверное, и ходили о Визитерах все эти слухи и легенды, в головах у людей не укладывалось, как можно быть такими.
  Переживал за проверку и следователь. Дело, что пришлось отложить в долгий ящик, не хотелось выносить на общее обозрение, вопрос: «Почему не продолжили?» - должен сегодня прозвучать неминуемо, и ему следует придумать весомые причины. Аудит распределялся на отделы хаотично, графика не было, некоторые десятками лет спокойно существовали, не попав ни под один, когда в других участках из раза в раз, из весны в осень слетали погоны. Система была формализована донельзя, как и подобает быть отточенной системе, скрипты ставили жесткие рамки для каждого действия, технике, записи, размеру шрифта, отступу, архитекторы этой конструкции на перманентной основе собирали метаданные, анализируя и внося правки в режиме нон-стоп – не было ни единого шанса проскочить сквозь эту сетку, регистрация каждого лога. Но, как часто бывает, внизу пирамиды нужно заниматься именно реализацией идей, а воплощение их в мир материи - штука сложная и рутинная. Конечно, проводились планерки, конечно, уведомляли о новых правках, а также дублировали в чаты, почту и прочее, но когда у тебя перед глазами изнасилованный подросток, как-то некогда отвлекаться на уведомления, что ежесекундно вибрируют гаджетом в кармане. На многое закрывали глаза – нет времени. Он должен был доложиться по форме и запросить группу для этих психопатов – он этого не сделал. Почему? – Да потому что никто бы группу не выделил, штат перегружен, он молод и не имеет авторитета, чтобы стягивать на себя столько внимания и человеческого ресурса, причин множество, официальных и не совсем, истинная одна – Икс в своём заявлении в кафе был убедителен. Кофе не лез, казался сегодня совсем к употреблению непригодным. Подставлять начальство тоже не хотелось, ведь сказать, что не известил, заранее зная, что будет отказ, значит создать неудобства, а это в перспективе дальнейшей работы, может вылиться в отношения натянутые, если им «прилетит». Отдуваться самому – других вариантов нет. Зелен? – Да, зелен. Вот и не углядел. Строгий выговор, может без премии останется, страшного ничего нет. Жена поругает, что сверхурочно пахал, да ещё и в минус сработал, но картины целой тоже не видит, так нужно. Зато и волки сыты, и овцы целы. А там уже, как проверка пройдет, можно будет прозрачно с руководством проговорить, что на самом деле произошло, должны понять.
  Ближе к обеду проверка добралась до второго этажа. Штат спрятался по кабинетам в надежде укрыться от надвигающегося. И каждый ощущал, как ежесекундно растет давление, а доносящиеся из-за закрытых дверей шорохи и неспешные шаги приближали какую-то унылую неизбежность, так чувствует себя человек за пару минут до суда перед оглашением приговора.
  Он вертел маленький канцелярский нож в руке, откинувшись в кресло, и ожидал участи. Насколько было допустимо, история этой парочки была завернута в оболочку формальностей, что-то удалось протянуть задними числами, что-то пришлось зарегистрировать буквально вчера. Личное наблюдение, визит в жилище, неудавшуюся провокацию в парке, милую «беседу» с Иксом провести по базам было невозможно. Чтобы дело не смотрелось в единственном экземпляре отстоящим от его манеры работы, чтобы оно не выглядело совсем гадким утенком, пришлось искусственно совершить ещё с десяток ошибок в остальных. Смотря на цикломеновый пластик ножа, он молчаливо прощался с положенными надбавками за показатели. Прошлым вечером он методично подобрал объяснения своим действиям, проговорил диалоги, стараясь вывести нужные фразы. На душе было неспокойно, неизвестность всегда пугает, неизвестность не имеет форм, границ, оттенка, и наша фантазия нарисует огромного зверя, но как только встречаешься с ним наяву, напуск слетает с образа, оставляя реальность, она может быть тоже страшна, но не настолько, всегда проще. А потому он все более мучился в ожидании, чтобы всё уже произошло, пусть ревизор, наконец, дойдет и до него.
  К моменту, когда пришла его очередь, он порядком себя накрутил и был крайне недоволен, от утреннего мандража не осталось и следа, и чтобы хоть как-то скоротать тянущиеся минуты, он принялся за текучку.
  Ревизор почти вплыл в кабинет, следователь заметил его боковым зрением, когда тот пересек пару метров пространства.
  - Здравствуйте, - привстал он, отдав честь, и начал представляться по форме.
  - Садитесь, - тихо ему ответили, - не займу много Вашего времени, - тот подошел к столу и точным движением отправил во флеш-разъем накопитель-сканер. Устройство замигало, и на мониторе начали в беспорядке мелькать окна.
  - Как Вам служится? – задали ему слишком общий вопрос, что на несколько секунд вогнало его в ступор.
  - Что Вы имеете в виду? Все хорошо, мне нравится, - ответил он такой же формальной бессмыслицей.
  - Вы же М, - Визитер назвал его фамилию, - пару десятков лет назад мне попадался уже человек с такой фамилией, в этом же участке, не родственники? – с него собирали данные также, как с его рабочего компьютера сейчас.
  - Да, это мой отец, я четвертое поколение ищеек, - спокойно, но не скрывая самодовольной ухмылки, подтвердил он догадку.
  - Серьезно, - заключил ревизор, но ни один мускул, ни что не указало на уважение к подобной самоотдаче, ему все равно, даже если бы поколение было сороковым по счету. Это и есть их сила – отсутствие любых авторитетов, только Закон. Семья, традиции, религия – не имеют значения, важно только, что девяностую форму нужно прилагать к протоколу дознания не позже чем через двое суток, а девятнадцатую, если она понадобится, не позднее трех дней. Лейтенанта подобное уже разозлило.
  - Вы считаете, что это ничего не значит, верно? – холодно-резко спросил сыщик. На него посмотрело стекло линз.
  - Я считаю, - с небольшой паузой, - что совершенно неважно, кто что думает, - к нему подошли ближе, - А теперь позвольте, цифровой слепок отчётов составлен, - на мониторе, действительно, виднелось что-то схожее с деревом – 3D-карта его недоработок.
  Он уступил место Визитеру и тот, нацепив на руку пару сенсоров управления и выкинув из кармана брюк на стол голографический куб, стал водить ими в воздухе будто бы дирижируя, в то время как прибор послушно проецировал в пространство аквамариновыми лучами сетку сделанного.
  Сначала вопросы были простыми и бросались налегке, тут забыл скрепить пару документов в связку, здесь не вовремя сдал вещественные доказательства на ответственное хранение. А после, когда начали проваливаться глубже, уже требовались пояснения. Сидевшее на его стуле нечто не повышало голос, не грубило, лишь скрупулезно проговаривало с ним его ошибки, выставляя сроки на их решение, извещая о коррекции рейтинга доверия, который напрямую влиял на служебный рост, озвучивая очередное снижение премии.
  Наконец, они дошли до Икса с Найф.
  - Хм, - остановился проверяющий, - интересно, - ещё несколько взмахов и застыл статуей, поза была узнаваема - взял след, и вот теперь в нём можно было угадать пусть не эмоции, но подобие. Около минут пяти оглушающей тишины. Аудитор развернулся к нему полностью, всё также не произнося ни слова, буравил его тяжелым взглядом, голова чуть подана вперед, а на лбу проступила складка между нахмуренными бровями – решал уравнение, известное только ему одному, - Сейчас я задам Вам всего лишь один вопрос, - сказал он, - Как было озвучено ранее, многие вещи несущественны и заострять на них внимание глупо, но во всей этой громаде есть такие, чья польза или вред значительны, а потому мне нужен короткий, ёмкий ответ, - Почему Вы остановили работу по ним? И не вздумайте мне врать, - этот аккуратный мужчина выглядел достаточно молодо. Подтянутый, чуть худощавый, нельзя было навскидку угадать его возраст, но он проверял ещё прошлое поколение сыщиков этого участка, и взгляд выдавал этот путь, строгий, тяжелый.
  - Я не был уверен, решил отложить в долгий ящик, - скороговоркой сказал следователь на выдохе.
  - Не были уверены в чём? Кто они такие? Что Вас послушают? Говорите прямо, - в голосе присутствовало что-то стальное.
  - Кто они, нужны были ещё данные, но была куча других дел, в режиме такой многозадачности, когда штат так перегружен, расследование подобного забирает на себя слишком много времени, - сделал вид он, как будто оправдывается. Враньё, с первой до последней буквы, но только на враньё и оставалось надеяться.
  Его снова изучили с головы до ног.
  - Вы понимаете, какой опасности подвергли людей, никому не сообщив о результатах, не говоря уже о том, что Вы нарушили с десяток инструкций? Мной будет поставлен вопрос о Вашей профессиональной пригодности, - снова точное движение, накопитель перестал мигать и вместе с кубом оказался в пиджаке, стукнув друг об друга как игральные кости. М уже не существовал для Ревизора – отработанный материал с категорией списания, вот кто он, вердикт вынесен. Застегивается молния портфеля, прорезиненная с внешней стороны, стул чуть скрипнул, когда его отодвинули ногой, закрывающаяся дверь снова привела на несколько секунд в движение бумаги.
  Кончено. Будет ли его отставить начальство? – Он не был уверен. Да, он М, и все М последнюю сотню лет с честью исполняли свой долг, но даёт ли это ему защиту от чего-то, послабления, смотрят ли на его работу в силу репутации сквозь пальцы? – Нет, конечно, нет, он не был бы М, если бы считал иначе и хотел подобного для себя. Немного оглушенный сказанным, он медленно поднялся с места, рефлекторно сверился с часами – восемнадцать двадцать, так рано он, точно, никогда домой не возвращался, хоть и рабочий день всегда заканчивался в восемнадцать ноль ноль.
  Несколько дней спустя он получил строгий выговор, был понижен в должности, лишен всех возможных премий, но оставлен в рядах полиции. Указание по Иксу с Найф спустили на весь отдел: разработать в кратчайшие сроки и нейтрализовать, срок исполнения три месяца.
  Не смотря на перевод в другой отдел на рядовую должность, утром он присутствовал на планерке, посвященной «разбору полётов» по факту ревизии. Старые сыщики в первых рядах негромко переговаривались, через слово заходясь едкими смешками, чуть поодаль сидел состав среднего звена, на лицах читалось озабоченность, обременённые ответственностью они не могли позволить вести себя столь же фривольно, на «камчатке» один сброд: младшие, новоиспеченные, разжалованные, тут все крутили головами, половина вообще не знала, в связи с чем собрание проводится, от кого-то жутко пахло перегаром, некоторые пытались покемарить после ночной.
  В центре зала за вытянутым столом сидел командир отделения, его крутые надбровные дуги и густые седые брови почти скрыли глаза, со стороны могло показаться, что он задремал, весь погруженный в аналитику, густо рассыпанную сводками на столе, скрестил руки, крепко зажав в них ручку, что на фоне их размера, казалась игрушечной. Над ним формировалось небольшое грозовое облако, нет-нет трещали всполохи молний. Крайним забежал заместитель, поджарый мужчина сорока лет, он и в обычные дни был натянут как струна, сейчас же каждое его движение выдавало некое остервенение к поводу собрания. Будут распекать, поняли все и разом притихли.
  - Итак, начнём, - дал баса начальник, ударил обеими ладонями по столу и откинулся назад. Все резко стали изучать пол, ботинки, обстановку за окнами, потолок, - Мы за месяц знали, что к нам должны прийти. Все же были в курсе?! – после реплики полная тишина, - Может быть, кто-то всё-таки не знал?! – держит паузу, - И всё равно мне на стол приносят это! – Он поднимает охапку смятой бумаги, - Позорище! А, Л, Щ, убийц допрашивать без адвоката коридорного и потом задними числами проводить?! Вы молокососы что ли, в чем дело?! – скидывает пару листов на стол, - Н, В, Р, позволить адвокату насильника прорваться в камеру предварительного заключения и зарегистрировать побои?! Я даже не спрашиваю, как эти ссадины у него возникли, заметьте! – стопка становится тоньше, снова часть отлетает на стол к остальному. Шеф чуть спускает первый пар, - Я не буду вам все перечислять, пары дней не хватит. Сейчас точечно проговорим, что кому нужно исправить, и не дай Бож’е вы не уложитесь в сроки, всем ясно?! Ф, начинай, - отмашка для зама.
  Состав немного расслабляется, гром грянул, теперь уже не пистон, а конструктив.
  - А, Л, Щ минус премия за месяц, выговор, далее повторные допросы в течение недели, старые показания мимо, - начинает строчить, как из автомата Ф, - Н, В, Р, минус премия за месяц, выговор, ждём неделю ещё, времени нам дали две, пускай чуть заживёт побитый, после повторная независимая экспертиза. Следующий …
  До него очередь на планерке так и не доходит, так зачем же его тогда пригласили? Дождавшись окончания собрания, он подходит к Ф.
  - Здравья желаю, - начинает он обыденно представляться, его обрывают.
  - Да, М, я помню. С тобой у нас будет отдельный разговор, - пойдём. Этот энергичный человек стучит стопкой два раза о поверхность стола, выравнивая её, моментально убирает к себе и встает.
  Его кабинет располагается на последнем, седьмом этаже, жалюзи тихо раскачиваются в такт вместе с веревкой потолочного вентилятора. Эргономичное и явно недешёвое кресло единственный предмет интерьера, который находится в контрасте с остальным затертым и помятым, его стоимость говорит о том, что владелец проводит за ним большую часть рабочего дня.
  - Садись. Итак, размусоливать нет ни времени, ни желания, - с порога тараторит Ф, - ты обнаружил что-то, что лежит далеко за пределами случая обыденного, это хорошо, плохо, что к нам не подошёл. Мне уже не важно, почему так вышло, теперь нужен результат. Нам Визитер показал, что ты накопал, да, это они, без сомнений. Нужно собрать группу, ты в ней тоже будешь, и в качестве консультанта, и в качестве наблюдателя. Выделим человек шесть-семь, не больше. Пока занимаешься только этим, кто-то будет дергать по другим делам, отправляешь ко мне. Сегодня готовишь весь материал, и официальный, и неофициальный, завтра в восемь как штык в конференц-зале, допуски к метабазе оставили тебе лейтенантские. Всё понял? Вопросы, пожелания, предложения?
  - Да, есть, то, что не мог озвучить, - решился, наконец, М, ситуация приобретала нешуточный оборот, - Икс установил, что за ним была слежка, он приходил прям сюда, в кафе.
  - Ух ты, - хищно ухмыльнулся и стрельнул глазами майор, - а он парень то горячий, как я погляжу. Будет интересно.
  - Более чем горячий, если «послужной» список, что за ним числится, в общей массе правда – подготовлен к любому развитию событий. Мне нужна защита семьи.
  - Поговорю с командиром. Не волнуйся, иди.
  И они снова в том же баре с товарищем. Каждый сантиметр пространства забит людьми, не смотря на все привилегии, сегодня персонал не смог выделить даже столика - сидят за стойкой. Бармен привычно мельтешит, наливает алкоголь, трещит льдом, моет бокалы, звенит стеклом. За ним классическое зеркало с ячейками, в которых расположились большие и маленькие бутыли. Шумно, это немного сбивает фокус внимания, и даже самые серьезные вопросы здесь обсудить легче, может быть не так полно, как возможно сделать в месте спокойном, но в этом и суть. Ставки и риски, и есть ли вообще выигрыш? - Тяжелые, неподъемные вопросы сегодняшнего вечера. Они так часто в шутку перекидывались неблагоприятными исходами, что уже привыкли их не замечать.
  - Так и что думаешь? Выделят семье охрану? – водит по деревянному покрытию пустым, ожидающим, что на него поставят пиво, бердекелем, коллега.
  - Не знаю, и за, и против множество. Какую выборку из них сделают наши шерифы, одному лишь Богу известно. В любом случае, в первые же дни перевожу родных подальше на время операции.
  - Это правильно. Я свою тоже отправляю, как минимум, в отпуск, потом к маме. Спасибо – наконец на подставке оказывается запотевший бокал.
  - Она вообще в курсе, что у нас происходит? Или так и не рассказал ничего?
- Да нет, конечно, о чём ты вообще? Ты своей много рассказываешь?! Если четверть узнает, уже поседеет. Ни к чему ей вся эта информация, у нас идиллия, рядовая жизнь, телевизоры, машины в кредит, дети, в этом мире нет войны, злых дяденек и прочего, это только на экране в новостях максимум проскакивает.
  - Некоторую часть мисс М знает. Не как ловили Найф на живца, конечно, но, что нашёл предполагаемого маньяка и следил, да. Не особо этому радовалась, но понимает, что кто-то должен разгребать всё это дерьмо.
  - Угу, и это обязательно должен быть ты. Не уверен, что им, - друг отрывается от напитка и обводит головой сидящих, – что им это нужно, а ей тем более.
  - Опять ты начинаешь. Да никто не хочет, ни ты, ни я, ни наши на свои хрупкие плечи брать это всё и нести, как осёл, сквозь годы, а деваться то куда? Кто-то ведь должен или бардак начнётся. И так бардак, если честно, потому что мало нас, - вздыхает теперь уже сержант.
  - Да и хрен с ним. Зато пока я на работе, кто-то жизнь живёт.
  - Только представь этот мрак, что наступит. И живые позавидуют мертвым, так нельзя, противовес необходим, никак без него.
  - Другие найдутся, кроме нас, всегда находятся. Знаешь, о чем думаю, понятно, что уже всё, закрутилось-завертелось, но эти двое, они как раз этой системы натуральные регуляторы.
  - Много ты им симпатизируешь, снова жалеть будешь и толкать речи, что пока на людей зверь не нападает, с ним и дружить можно?
  - Около того, ну, что тебе Икс - санитар леса, нет разве? Да и, главное, он житель этого леса, а мы в этот лес зашедшие, у него в геноме прописано, а нас учили годами такими быть. Нам бы таких Иксов парочку в отдел, да спускать с цепи по выходным, а самим к родным отдыхать.
  - Вроде первая кружка, а у тебя уже высокие материи, - смеется М, - Они неуправляемы, нам ведь преподавали все эти эксперименты, и что выходило всегда одно, в определенный момент ученик превосходил учителя и набрасывался на него. Они нечисть. Наши правила для них лишь клетка, связанная внутри клетки, связанная внутри клетки.
  - Тогда всё идет своим чередом, как и должно.
  - Сделаем чисто. Они - псевдо-санитары этого леса, мы – егери.
  Но тревожные мысли не покинули и дома, и после того, как они разъехались. Следователь до глубокой ночи мусолил крайний вопрос, который требовал решения: «Даже люди, оказавшись в углу, становятся монстрами, так во что превращаются тогда монстры, загнанные в тупик?»

  Глава 9.
  Ярость.

  Они убили её, убили! Вся квартира заляпана пятнами спекшейся крови, нагибаюсь, проходя под желто-чёрной лентой. Я успел её предупредить, что пора ждать гостей, просил уехать, спрятаться, бежать, она не послушала. В новостях тишина, в инфополе подобное не пустили, они показывают по ТВ только свою реальность, искаженную, лживую, где они победители, где они поступают как будто бы справедливо, где они - люди, а мы - чудовища. Коридор залит весь, вероятно забрала с собой двоих, троих может быть, угол на повороте в кухню разнесли крупным калибром, что-то штурмовое, полуавтоматическое, брызги, рассыпанные вместе с дробью кляксой под потолок – плечо или грудь и пятна внизу, почти у пола – добивали, боялись и добивали! Вырежу, я вырежу их, вырежу их всех!
  Он спрятал родственников, боясь, что начну с них. Каким же ублюдком меня считает! Но нет, они не нужны, его приятель.
  Время семь, я в парадной его друга. Через пару часов должны закончить ждать меня в моём жилище. Основная часть наружки снималась около девяти, оставались дежурные, через неделю знал их в лицо, неосторожные, маленькие дети. Их спектакль в «поймай преступника» – жалкая пародия на контроль сил, что им неподвластны. Их везение, что мы спим и не просыпаемся разом, иначе разобрали бы их жалкий мирок на мюоны. Они пачкают всё к чему прикасаются, они уничтожают всё, что им непонятно и вызывает опасение.
  Дверь открывается, что-то ища в кармане, заходит его товарищ, с силой всаживаю по рукоять нож ему в грудь, второй рукой крепко закрываю рот и прижимаю к стенке, только через пару секунд его зрачки расширяются от адреналина. Наблюдаю. Медленно вытаскиваю лезвие и ещё раз в печеночную артерию, а потом ещё, и ещё, и ещё... Он обмяк, даже не пытался сопротивляться, ужас так и застыл на лице. Один-один. И обидевшему вернётся в семь раз всемеро.
  Пара дней, а у моего дома уже не трое-четверо, а целый отряд Дельта, гребаные ковбои выставили даже пару кордонов по границам района, но я здесь, в семистах метрах от них, теперь не смеются, как несколько дней до этого, теперь не до смеха.
  Наступила глубокая ночь, фонари потухли, стало чуть прохладно. Наблюдатели, оставшиеся на посту, нарушают тишину, изредка заводя прогреться автомобили. Далеко друг от друга не отходят – верное решение. Я у одной из машин, в ней молодой парень, ярко светит телефоном и уже давно не обращает внимания на окружающую обстановку, что-то набирает на экране. Через час выходит справиться, залезаю на заднее сиденье, я слишком громоздкий, чтобы такая туша была незаметна, но он так занят перепиской, надеюсь, что успеем отъехать, а не придётся делать всё здесь. Ожидаемо, не отрываясь от экрана, садится обратно. Около получаса проходит в неудобной позе под звук набора текста сообщений, на сайте знакомств что ли сидит, начинаю затекать. Время около трёх, пора снимать слежку и ехать уже по домам, левую ногу почти не чувствую. Рация оживает:
  - Всем постам, закончили на сегодня, парни, - рапортует шипящий голос.
  - Неужели, - бросает в пустоту мой попутчик, ручка передачи тут же щелкает на нужной, трогаемся с места. Он включает радио, спасибо, можно размяться под незатейливый мотив очередного хита, нога вся идёт иголками. Ещё через сорок минут, сбавляем скорость, видимо,
заехав во дворы. Останавливаемся, глушится. Поднимаюсь и накидываю шнур на горло, возня, машина немного раскачивается из стороны в сторону, но через секунд тридцать на улице так же тихо, как и было до нашего появления.
  Ещё несколько дней, стал чуть популярен, в сводках городских каналов с утра промелькнула моя черно-белая рожа десятилетней давности, доедаю пышку в захудалом кафе на границе периметра города. Комната снята тут же у какого-то алкоголика, он увидел предоплату за два месяца вперед за жильё и чуть не упал в обморок от переполняющего счастья. Старенький, затёртый по углам смартфон мягко вибрирует, принимая смс и звонки о промо-акциях, реклама приходит в разнобой. Таргет не может определить владельца, нет запросов в поисковых системах, нет входящих и исходящих, а сам микрофон и камеры в телефоне вырваны с корнем, чтобы было невозможно сличить голос или вид владельца, гео-локация отключена тоже. Отсутствие данных, как признак того, что человеку есть, что скрывать. Когда-то Чехов говорил: «Если человек не курит и не пьет, поневоле задумаешься, уж не сволочь ли он?» Сегодня эта фраза начиналась бы так: «Если человек ничего не покупает в сети, не ищет и ни с кем не общается,,,» Но фильтровать данные по такому паттерну – отсутствия активности никто просто не додумается. Их уровень подготовки дотягивает лишь до примитивной поверхностной вовлеченности в процессы, переживать не о чем.
  Оплатив счёт, иду на прогулку. За отсутствием деятельности дни стали долгими, будто вобрав в себя дополнительно ещё с десяток часов, меня это не смущает, есть возможность вдумчиво укладывать в себя дальнейшую механику действий, пошагово ковырять каждый не наступивший ещё момент. Я спокоен, в парке смотрю, как люди играют в бадминтон, небольшой боковой ветер чуть сносит волан и потому они, сами того не замечая, постепенно вращаются вокруг центра. Если остановить их и спросить об этом, не найдутся с ответом, это лежит там, за пределами кликового внимания обывателя, как и многое. Тонкие детали, природа дала возможность мне их замечать, хорошо ли это, плохо ли. Вспомнилась она, к сожалению, видеться нет возможности, да и, уверен, что к ней, если не приходили сначала, то после потери пары человек, точно настойчиво расспросили и напугали жуткими фотографиями, так что вряд ли можно рассчитывать на прежнее отношение, без поправки на мою социопатию. Инородное тело. Чуть поодаль подвыпившая компания у водоёма; громко гогочут, смущая окружающих уровнем радости. Они пока ещё не начали переходить границы дозволенного, но близки. С интересом изучаю; эмоций, переполняющих их, лишен – плата за сноровку и сообразительность. Красный блин на треть закатился за горизонт, брызнув алым в разные стороны. Большая часть посетителей, как только подуло вечерней прохладой, стали неспешно собираться, подутихла музыка, что играла из колонок на причале станции по аренде лодок. Кто-то энергично трясет плед, стряхивая крошки и живность, что прибежала ими полакомиться. И вот, только я и та компания. Отсутствие наблюдателей раскрепостило окончательно, и вот уже кто-то упал в воду, кто-то бросил банкой, которую вряд ли уберёт за собой, а, сидящая по краю толпы парочка застенчиво друг другу улыбаются, воркуя.
  Как и подобает самому крупному, один из них ведёт себя чрезвычайно вызывающе, и в какой-то момент замечает моё внимание. Шаткой походкой он вразвалочку направляется в мою сторону.
  - Что? Отдыхаем? – интересуется он, вероятно, у меня.
  - Угу, - угрюмо соглашаюсь, стараясь не провоцировать лишний раз животное.
  - Домой пора, не думаешь? – не сбавляя оборотов, продолжает.
  - Да, думаю, и в правду, пора, - утвердительно качаю головой ему в ответ.
  - Так чего сидишь?! Иди! – сокращает дистанцию между нами до опасной, что мне становится некомфортно.
  - Стой, - пытаюсь я как можно мягче указать на эту ошибку, - я, правда, сейчас соберусь и ухожу. Побудь лучше со своими ребятами пока, хорошо?
  - Давай я без тебя разберусь, дядя, окей? – останавливается он, на опасно-близком расстоянии.
  - Без проблем, - начинаю подниматься, только не сделай резких движений, молю тебя, мои скромные пенаты в нескольких сотнях метров, не могу позволить себе даже небольшой инцидент, но его уже не остановить, парень явно решил, как минимум, подраться.
  Ещё полметра ко мне, не выдерживаю и коротко-точно бью в шею лезвием, в сумерках незаметно, как быстро жизнь начинает покидать это тело из пробитой аорты. У меня примерно секунд семь-десять, прежде чем громила упадёт, и в их дружном коллективе начнутся паника и крики.
  Превышение необходимых границ самообороны это так называется. Но представьте на секунду, насколько вежливы люди были друг к другу, если бы знали, что ограничений нет. Ты не будешь лезть на рожон, тебе не захочется проверять. Эта классическая история про одно отравленное драже среди горсти нормальных, и когда тебя угощают, желания испытать удачу не присутствует, само наличие угрозы является сдерживающим фактором. Можно проследить подобное в штатах, где в свободной продаже оружие, низкий уровень преступности, как следствие страха людей за свою шкуру. Апотропия*.
  Ночь, наконец, наполняют визги, излишне надрывные. Во многих ситуациях люди не знают как себя вести по-настоящему, а потому берут модель поведения из своего глупого набора стереотипов, что почерпнули по пути во взрослую жизнь, видя что-то мельком мимо, в фильмах, сериалах, книгах. Но через минут десять-двадцать к ним подъедет карета скорой с работниками, что из раза в раз имеют дело с подобным, и всё вернется на круги своя, в привычное русло, в Мир, где вещи имеют определенное место, в Мир, от которого знаешь, что ожидать.
  Закрылся на все замки на неделю. Скудные блюда, разобранный до аккумулятора телефон, инфо-вакуум в отсутствие интернета и искаженная картина реальности сквозь призму бесплатных каналов по телевизору – дефицит действительности. Через день по подоконнику стучал голубь в утренние часы, заметив это, начал оставлять ему корки недоеденного хлеба. Воспитанный городской средой каждый раз он был осторожен как в первый, активно следя за моими движениями, быстро трапезничал и отправлялся восвояси. За окном суматоха рабочих дней чередовались с выходной пустотой улиц.
  Безделье обострило бессонницу, энергии некуда было расходоваться, и оттого беспокойный ум метался по лабиринтам разума шариком от пинг-понга. Ночь. Небо продырявило проливным дождём, падая, пытается зацепиться за выступы, а потом громко разбивается каплями, ударившись об асфальт, жестяные крыши машин. Хороший день, чтобы укрепиться в решении окончательно. Пора, наверное, завершить начатое.
  Прибрав к пяти утра в квартире, оглядываюсь охватить наведенный порядок – так чисто тут, вероятно, не было пару десятков лет. Беру мусор, а ключи кидаю в плашку на коридорной тумбе. Что ж.
  Ещё через сорок минут у своего дома. Вымокший до нитки напротив своей хижины, косые струи размывают её очертания, окнами-глазницами, думаю, она наблюдает ту же картину со мной сейчас. При входе дверь привычно скрипит, воздух за время отсутствия сперся, прохожу на кухню и ставлю чайник, он светом лампы ломает часть пространства у плиты. Пока вода закипает, достаю кухонный нож. Заварив сублимированный, мерзкий напиток, отдаленно напоминающий подобие кофе, перещёлкиваю тумблер радио и прибавляю звук – джаз мягко разливается по безжизненным помещениям теплом классики корнета.
  Шесть часов утра. Улица дышит предрассветными часами, дождь прекратился также резко, как и начался, оставив лужи и запах побитой травы. Погода налаживается. Переполох в курятнике должен начаться через час-два. Гашу все электроприборы и, притаившись, сажусь у двери на пол, закуриваю. Никто столь остро не чувствует жизнь, как самоубийца пролетающий последние этажи. Напротив комод, древний, переезжавший со мной из раза в раз, по углам отлетевшее декоративное покрытие оголило ДСП, и можно было бы давно взять новый, но в нём, словно в flash-накопителе, были саккумулированы мои воспоминания об этом Мире, какая-то их малая часть во всяком случае. Наверное, так и становятся Плюшкиными в преклонном возрасте, вещи уже перестают быть просто вещами, они часть тебя. Возможно ли было представить, там, далеко, когда этот предмет мебели только брался, что он станет тем, чем стал для меня сейчас? Подсознание чувствует на своём, интуитивном уровне, что скоро погаснет, а потому производит в больших количествах эти ностальгические мысли – хочет удержать себя в этом теле, разубедить в задуманном.
  Луч выглянувшего солнца просочился сквозь мозаику двери, слышу шорохи на крыльце.

* Апотропия - наиболее точное толкование: сдерживание путём разубеждения и (или) устрашения, причем угроза зачастую симулятивна.

Вероятно, сотрудники силовых структур методично берут меня в кольцо, а какой-нибудь главный рассказывает им в наушник план штурма. Это так несуразно смотрится на фоне такого прекрасного утра, большая часть человеческой жизни выглядит так нелепо, неорганично, суетно. Аккуратно поднимаюсь вверх по стенке, после Найф они вряд ли будут рисковать, а, значит, огонь на поражение при малейшем подозрении на движение. Ручка медленно проворачивается, и в проёме появляются руки, крепко сжимающие пистолет, хватаю их и разворачиваю счастливчика спиной к себе, крепко прижимая нож к горлу.
  - Брось нож, брось нож! - многоголосым эхом раздаётся со всех сторон.
  Молчу, что я могу им сказать? – Разве они поймут?
  На миг всё замерло, решительность наведенного оружия, блики от забрал, бордово-жёлтые краски осени на деревьях. Сочно загоняю сталь в живое, пытаюсь захлопнуть дверь, а свинец уже решетит дерево, чувствую тепло в боку…

  Глава X.
  Внутри.
  На одном из перекрестков центра города, в непрекращающейся толкотне я потерял мысль куда направлялся. У меня сегодня выходной, мне не так много лет, но, как и прежде, и, как будет впредь, присутствует непонятная недосказанность, будто не хватает части пазла, который упорно складываю всю свою дорогу. Найду ли? – Пока, надеюсь, что да, это чувство с годами будет меняться, иногда будет казаться, что эта часть где-то рядом, иногда буду считать, что нашёл, и она спит подле в моей постели, укрытая тонкой простыней, или что часть эта неживое вовсе, а место, событие. Так куда же? – Напрягаю извилины, музей, точно, шёл в музей современного искусства. У меня там абонемент, турникет подаёт сигнал, что можно пройти, как только камеры сличают по цифровому отпечатку моё лицо. Люди перешептываются, неспешно курсируя между картинами, изредка всё-таки до меня долетают осколки фраз, и они ужасны, донельзя поверхностны, глупы, как и те, кто произнёс их. Подолгу всматриваюсь в каждое произведение: «…Искусство, которое запечатлело нашу неземную тоску по идеалу, наше бесконечное отчаяние и наш вселенский крик ужаса. Вопль одиноких, мыслящих существ в холодной, безразличной к нам пустыне космоса…»*. Наука и искусство те две нити, что все века тянут нас из бездны отчаяния и мрака к чему-то большему. Изменения происходят нескоро, людей отучали плевать в церквях, когда те были ещё у них в авторитете, около сотни лет, и даже в наш век остались считающие, что вакцины зло, не смотря на побежденные болезни. Любое новшество встречает сильное отторжение со стороны толпы. Уже не удивляюсь и не злюсь на эту толпу, людей нужно принимать такими, какие они есть, и каждый, кто хочет изменить хотя бы пару человек, должен сначала попробовать проделать это с собой, чтобы убедиться, как сложно даётся подобное. Терпеливо натягивать шапку на плачущего ребенка – задача любого взрослого, ведь мы знаем, что он может застудить голову. Искусство в отличие от науки не диктатура, оно более пластично, лишь задаёт вектор, не ставит перед неопровержимым фактом, который бывает принять некоторым просто невозможно, незаметно инкомпилирует в подсознание образы. Искусством можно воспитывать и губить целые народы, и потому я так критично отношусь к современному, неограниченно пропитанному грёзами об абсолютной свободе. И мне не страшны непонятно примитивные произведения, смысловая нагрузка в которых отсутствует, боюсь трансляции лишнего, к чему человечество ещё просто не готово. Пока ограничения нам нужны, мы ещё не справляемся с тем, чтобы быть Людьми, и эту золотую середину между допусками и запретами найти бывает трудно, а порой её нет вовсе. И столько изменений уже было и впереди их будет точно не меньше, мы пытаемся научиться, стать мудрее, каждый раз коллективно вбирая в себя этот опыт, где-то у нас это

* Фраза из фильма «Письма мёртвого человека».

получается, где-то не очень, а какая-то наша часть отторгает новое. С такими мыслями брожу по выставке, всматриваясь в ретро-футуристичные картины в одном из залов, мечты о будущем, что так и не наступило. Спереди пожилой мужчина остановился возле одного из произведений, тонкий, пиджак висит на скелете, будто на вешалке, острый нос говорит о приближении окончательного увядания, на мутных глазах с неровной границей хрусталика очки с толстыми линзами.
  - Как думаете, многие поймут? – рассуждает.
  - Не уверен, что понимаю сам до конца. Так что вряд ли, - отвечаю ему, - А понимание обязательно?
  - В какой-то мере, да, необходимо. Были на четвёртом? Провёл там несколько часов, я пытался, заставлял себя, но так и не оценил.
  - Да, был. Может быть, некоторые вещи должны проходить сквозь? Возможно, они трогают струны, о которых мы и сами не подозреваем.
  - А как же осознанность?
  - В её наличии тоже не уверен, мы обозвали вещи словами, которые гораздо больше этих вещей.
  - Считаете, что до сути вещей нам далеко? Кофе может быть?
  - Некоторое лежит по другую сторону, куда мы не в силах заглянуть… Во всяком случае пока. На втором был кафетерий.
  И мы неспешно идём по коридору, с рассыпанными на стенах красками, и подобно им на холстах, сыпем в полотно жизни зарисовками смыслов, абстрактными кривыми, остающимися висеть в воздухе, где-то там, в прошлом, застывшем моменте.
  Зайдя в заведение, обнаруживаем, что здесь народу гораздо больше, чем ходит по самой выставке, они едят, громко смеются, не стесняясь уже, и делают фото, чтобы выложить с гео-тэгом в социальные сети вот истинный мотив, что заставил их быть тут.
  - Стоит взять с собой, - холодно высказывается один из нас. И мы, еле дождавшись, пока бариста всё приготовит, чуть ли не сбегаем. Если по ту сторону всё-таки есть ад, для меня он будет именно таким, набитым пустыми людьми королевством кривых образов, с цирками и несмешными клоунами, и там обязательно должна играть музыка, которую каждодневно крутят в торгово-развлекательных центрах.
  Сев на скамью возле входа, не сговариваясь, почти синхронно закуриваем.
  - О чём здесь можно говорить? – срывающимся голосом, с обидой произносит старик.
  - Это отвратительно, но нужно помнить, пытаться держать в голове, что так было всегда, но не смотря ни на что, мы растём.
  - Но разве это успокаивает?! Разве Вас устраивает, что той, новой эры, о наступлении которой мечтает каждый художник, так и не увидите?
  - Как может подобное устраивать кого-то? Селяви – такова жизнь. Тешу себя надеждой, что прогресс необратим. И его можно лишь поставить на стоп, да даже если откатить вновь Мир на позиции средних веков, природа так всё устроила, что механизм самовзведётся по-новой, считаю, это единственный путь, а, значит, мы обречены на развитие, другие варианты откровенно отсутствуют.
  - Когда был подростком, фантасты грезили в своих произведениях эрой покорения космоса и высоких правил морали, это так захватывало, был в ожидании прихода того времени, помню это чувство внутри. Но прошли годы, а Мир, кажущийся со стороны таким отличным от того, где родился я, на самом деле тем же и остался.
  - Люди меняются незаметно, если на них смотреть постоянно. Вы правы, мы, безусловно, ушли недалеко, но несколько десятков шагов проделано, и если в прошлый век шли пешком, в этом побежали трусцой.
  - Вы тоже мечтатель, - смеётся он, - я бы сказал, что сейчас вперёд ушли технологии не люди, мы отстаём, не успеваем к ним привыкнуть, освоить, а порой выпускаем, как из шкатулки Пандоры, из-за своего неуёмного желания исследования опасное.
  - А Вам не кажется, что всё идёт своим чередом? Каждому событию – свой час. И если свершилось, так следовало тому и быть.
  - Я, к сожалению, перестал верить фаталу. Может быть, конечно, это возраст берёт своё, и признавать для меня судьбу, значит, принять, что не в силах ничего изменить.
  - Вам страшно?
  - За себя? Да, страшно, в конце всегда задаешься типичными вопросами, начинаешь подводить итоги, невозможно убежать от этой сверки, а она всегда не в твою пользу. Я не глупый человек, пытаюсь смириться, но даётся это, естественно, нелегко. А Вам? Как считаете, Вам будет страшно?
  - В какой-то степени. Тоже буду стараться принять, но как будет, сами понимаете, узнаю лишь в том моменте.
  Он встаёт, протягивает мне руку, крепко жму. Два призрака прошлого застывают в сознании размытыми серыми пятнами.
  Коридорный проём ожил, аморфная, липкая масса других измерений цепляется в темноте за стенку и потолки, пытаясь прорваться в наш мир. Не отрываю взгляда, ночь, темень, очки на прикроватном столике, раньше убеждал себя, что это не взаправду, теперь просто созерцаю - мои демоны, которых меня обязали кормить. В водосточной трубе глухо проваливается вода с крыши, пара цикад изредка стрекочет в паре сотен метров от дома. Штора мягко поднимается на слабом ветре. Давай же, соберись в чёткий образ и выйди из бездны, чтобы сошёл с ума окончательно, я готов. Но субстанция облаком всё так и перемежается в проёме. Лето, душно, щелкаю переключателем вентилятора, и он послушно начинает разгонять горячий воздух, кивая вправо-влево. Наваждение отступает вглубь квартиры, где не так шумно – прячется.
  Плетусь на кухню – голод. Апельсиновый сок помогает остывшим котлетам провалиться внутрь. Три часа, должен охотиться в это время, но вынужден пропускать самое интересное и сразу переходить к трапезе.
  Очередное утро, еле заставил себя заснуть, помятый стою напротив зеркала, изучаю того, что по ту сторону, так долго, что в какой-то момент становится непонятно, кто на кого смотрит.
  - Да уж, чёрный человек, ты прескверный гость, - бубню Есенина под нос, запихивая в рот щётку с зубной пастой.
  Цикл всё короче, а зуд нестерпим. Как же завидую людям, что в определенный момент решили, что путь найден, тем, кто нашёл себя как семьянина, мастера своей профессии, бизнесмена, художника, спортсмена или даже решившим утопить себя в море алкоголя или отравить себя чем похуже. Я не стал прятаться от вопросов и тишины, не искал никаких заменителей – плохое решение, твой путь должен делать тебя счастливым, в противном случае ты лишь свидетель своей жизни, но не участник. В определённый момент и самому показалось, что, наконец, обрёл некий смысл, это произошло на двенадцатом. До этого не потрошил их, ещё не «переболел» гуманностью, хоть и после второго все они были тотально ублюдками наподобие меня самого. Тогда мои глаза загорелись, загорелись, когда глаза другого потухли. Не виню себя ни за одного из них, даже за первых, это было время открытий, кто-то увлекается травкой и экспериментами в постели, кто-то убивает, на вкус и цвет, как говорится. И по сей день они числятся пропавшими без вести, думаю, их престарелые родители, если они живы, до сих пор развешивают объявления по столбам, но мне плевать. Дерьмо случается. Это могло бы произойти со мной, и ничего бы не изменилось.
  На дороге пусто, лишь таксисты и курьеры спешат по крайним левым и правым в попытке обогнать тайминги, остальные едут неспешно, никто никому не сигналит. Медленно продвигаюсь через районы в центр. Однотипная периферия человейников сменяется разноцветными постройками новых районов, начинаются исторические постройки, останавливаюсь уже среди жилых комплексов элитарного типа, тройные уровни охраны, камеры, сенсоры, искусственный микроклимат и клубные правила приобретения недвижимости, пока Вас не одобрят соседи, сколько бы денег у Вас не было, взять жильё здесь Вы не сможете. Когда прорвался на уровень достатка, что позволял уже взять недвижимость бизнес-класса, не здесь, гораздо дальше, всё же позволил себе помечтать, и, помнится, нашёл жилой комплекс на острове прямо в самом сердце города. Лишь одно трёхэтажное здание и клиника по генетике и репродукции, собственность для небожителей и возможность продолжить свою жизнь, а также обеспечить жизнь своему роду, для тех, кто думает вперёд на столетия. Мои дела более чем скромные, среди мастерских по починке часов премиум-сегмента, сервисов для спорткаров, школ гимнастики, в закутке одного из переулков притаился мой информационный центр – лавка по продаже чая. В ней работает старый знакомый, он бывший продажный служивый, не так, чтобы ему приходилось идти на сделки с совестью, но тем, что он считал несущественным, он торгует на постоянной основе. Его тысячу раз пытались снести вместе с обветшалым домом, но имея в запасе столько хороших друзей, он вгрызся в эту землю и не хотел уступать ни пяди. В жизни он любил две вещи, покой и чай, никто и никогда не видел его без дымящей кружки. Уходя с должности, он прихватил с собой много секретов, в том числе базу неопознанных серий. Силовые структуры не любили рассказывать, что кого-то им поймать не удалось, это било по их репутации, подобные «глухари» уходили в долгий ящик, где варились годами в метаданных и аналитических скриптах, но результата, как правило, не было. Лишь когда очередной из нас слетал с катушек и оставлял след, удавалось сличить потожировые следы, органику, прикус. И первый, кто подбежал к компьютеру, что пищал в этот момент, сигнализируя о совпадении, получал шанс повыситься в звании.
  - О, какие люди, что на этот раз покрепче, полегче? – хитро прищурив глаз, радушно улыбаются мне. Кто я, он знал, но его это нисколько не смущало.
  - День добрый, - скалюсь в ответ, - нужно что-то лёгкое, - Цены с прошлого раза сильно поменялись? – Всё было завязано на курсе, а он последнее время скакал.
  - В полтора раза, друг мой, в полтора раза, - сделав вид, что сочувствует, всё также щерясь, сообщил он мне.
  - Но цена – вещь вторичная для хорошего, верно? – подмигиваю.
  - Ты совершенно прав, чайку? Позавчера приехало немного из Дарджилинга, просто потрясающий вкус, - и я вижу, как же ему нравится то, чем занимается.
  - С удовольствием.
  Вечер, будний день, почти пустая парковка у торгового центра освещена фиолетовым, что светит с крыши здания. Накупив впрок продуктов и кофе, стою, прогреваясь, предвкушая самое занимательное – охоту. Мне проще понимать свою породу, никакие алгоритмы это не заменят, пока мы не хотим быть пойманными, нас могут найти только такие же. Жаль, наверное, что люди так и не смогли приручить некоторых из маньяков, к определенной работе мы, определенно, были способны. Но каждый опыт, каждая попытка поладить с нами были разговором не равных, не сделкой, не компромиссом, а именно ультиматумом. Не обижайся, что зверь наброситься на тебя, когда ты его дрессируешь плёткой это закон. Даже та слониха прошлого века, травоядная, которая не смогла больше терпеть, восемьдесят шесть пуль, и эти глаза. Мне всегда было интересно, смогли бы мы возвести Мир, что построили люди? Был бы он менее технократичный

*Слониха Тайк – не выдержав 20-них истязаний в цирке, взбесилась. Полицейские выпустили в неё 86 пуль.
или более? Мы эмоциональные калеки, не вся палитра эмоций нам дана – плата за развитые инстинкты, что глубоко спят в большинстве, мы ближе к машинам, и пока жажда не затмевает окончательно наш разум, более чем рассудительны.
  Девушка, чья машина стояла недалеко, пытается запихнуть в багажник неподъёмные пакеты. Заметив это, подхожу:
  - Помощь? – нацепив скромную улыбку, интересуюсь.
  - А, что? – Оборачивается, немного вздрогнув, но мой вид располагает, - Да, спасибо, если возможно, будьте любезны.
  Перекладываю всё из тележки. Кольцо на пальце, около тридцати, судя по содержимому покупок, пара детей.
  Закончив, прощаюсь:
  - Доброго вечера.
  - Спасибо большое, - она довольная прыгает на водительское.
  Подойдя к своему авто, облокачиваюсь на мокрую крышу, щелчок зажигалки. Тучи медленно ползут по небу, мерцает пара звёзд. Меня кутает в свои объятия жажда.
  - Соберись, - говорю себе, - поехали уже, - хлопок двери.
  Отпечаток болезненной решительности между бровями, поспал пару часов, очки для чтения с крошечными линзами болтаются на шнурке, стою у закипающего чайника и тру переносицу.
  - Хлебные крошки, хлебные крошки, - семь жертв, шестеро найдено в септике на заброшенных фермах, один в поле, и только его смогли опознать, - Геодезист? Фермер? Строитель? – Все тела найдены по прошествии полугода-года от момента убийства в разных областях, ни следов протектора, ни биологических следов, все люди различны по полу, возрасту, профессии, криминалисты сделали множество фото мест казни, но ничего из ряд вон выходящего. Гостиная похожа на типичную обитель шизофреника, которого посетило весеннее обострение, и благодаря этому он разгадал масонский заговор, на стене висит множество распечаток, связанных паутиной красных и жёлтых нитей. Смотрю на это полотно, поджав губы. Идентифицированная личность одинокий стоматолог.
  - Он хорошо прячется, - люди ищут человека, когда работают над подобным, они пытаются прогнать действия этого «нечто» через логику людей, это неправильно, - Где ты искал? – говорю я ему, - Где ты искал? – Было очевидно, что «ритуал» он совершал уже на месте, а с одним просто вышла накладка.
  Нужно проветриться, нацепив халат, выхожу на задний двор. Мимо проходит довольный трёхцветный соседский кот:
  - Мряу, - здоровается он. У него явно проблемы с весом, раньше я подкармливал его, пока он не начал напоминать Царь-бомбу.
  Мои соседи добрые люди, он худой невротик в очках, налоговик, или что-то вроде того, она директриса гипер-магазина, крупная, статная женщина. Я бы её с удовольствием трахнул, но по ним видно, что, не смотря на долгие годы в браке, они до сих пор друг друга любят, действительно любят, такое я уважаю. Они считают, что мы дружим, когда купили дом, угостили меня вкуснейшим пирогом, а после мы раз в полгода-год собираемся либо у меня, либо у них и мило беседуем о казусах и перипетиях жизни. Если бы ещё замечали, что происходит с животным.
  - И тебе не хворать, - закинув ногу на ногу, отвечаю пушистому, - Спугнули или сбежал? – всё думаю о найденном в поле.
  У многих проблемы с признанием, это касается почти всех, в том числе и нас, мы хотим, чтобы нас поняли, мы хотим сделать свои заявления, мы хотим быть услышанными, всем нужны свидетели наших дел, наших жизней. И начинаем мы говорить там, где чувствуем себя спокойно, что имело отношение к той нашей части существования, где мы формировались. Мои родители часто переезжали, они были подвижные люди, во всех смыслах. Был период, когда они решили открыть придорожное кафе, мама была за повара, кассира и официанта, а папа выступал в роли кризис-менеджера, электрика и грузчика по совмещению. Это было на границе с другим государством, основной контингент посетителей составляли дальнобойщики. И если Вам покажется, что дальнобойщик это какой-то собирательный образ мужчины средних лет, с бородой и обязательно в клетчатой рубашке, кепке и в джинсовом комбинезоне, то нет, старые, молодые, влюбленные в дорогу и оказавшиеся в этой профессии случайно. Раз в пару месяцев к нам заезжала женщина лет тридцати пяти на огромном стокубовом траке, я часто помогал родителям, а потому находился в зале, а она вечно со мной заигрывала, что меня дико смущало. Потом, смотря назад, часто задавался вопросом, когда произошёл тот поворотный момент, что из юнца с детским пушком под носом, с раскрасневшимися щёчками сделал то, чем стал. У меня была хорошая семья, я не подвергался насилию и издевательствам ни дома, ни в каком-либо ином месте, я люблю домашних животных и не заводил себе привычку в качестве хобби распинать где-нибудь котов или собак по окрестностям. Помню первого, этот испуганный детский взгляд, мне стало интересно, как реагирует человек, когда встречается с силой в сотни раз больше него. Когда ты пытаешься себя изучить всё ещё не так плохо, ведь если вопросы ещё задаются, значит, ты что-то ищешь, ты ещё не сдался, пытаешься измениться. Я точно помню, когда принял себя, когда увидел то, что я есть – в гаснущем взгляде двенадцатого, когда разделывал его, словно свинью на скотобойне. Он не был человеком, это было что-то поломанное, инородное – старый педофил, его счёт шёл за третий десяток жертв. И сначала, пока я осваивался, самой комфортной локацией для себя считал как раз трассы. Останавливал их под предлогом проверки, переодевшись в форму копов; ставил мини-механизмы, чтобы управляемо заглушить машину на проезжей части; одного даже сбросил в кювет. Уже позже, много позже понял, что убийства не должны носить никаких паттернов.
  - Ты бывалый или только осваивался? – снова задаю я вопрос в пустоту, - Где ты их искал? Где ты их искал?
  Захожу обратно. Долго ехать с трупом в машине ты бы не стал, мы не суеверные, некоторые из нас с трупами даже спят, некоторые спят с трупами месяцами, а кто-то делает из них кукол, но те, кто не хочет, чтобы их поймали, перевозят трупы на небольшие расстояния. Начинаю обводить циркулем расстояния от ферм, что посчитал критичными…
  Ещё пара дней, кафе, девочка с мамой надела очки для бассейна, видимо, только что ей купленные, и делает вид, что ныряет между столами. Вот она детская непосредственность, мы, называющие себя взрослыми, куда менее свободны, можем ли мы вот так начать фантазировать в общественном месте? Журчу остатками колы в стакане, не отводя взгляда. Я понял кто он. Недосып сделал своё дело, и настроение от тоскливого и серьезного сменилось на приподнятое, местами даже озорное. Улыбаюсь реальности, она отражается в лужах и стеклянных поверхностях перевёрнутыми изображениями фудбоксов и декоративных деревьев, ярко бликует и плавится на фракталы.
  Пора. Раз-два-три-четыре-пять, я иду искать. Я оборудовал комнату для «веселья»
у себя в гараже под номером четыре тысячи девятьсот семьдесят два. Представьте это место. Здесь никому нет дела ни до чего, лишь стоящие в бесконечное количество рядов однотипные двери. Если зайти сюда без телефона, то можно потеряться и сотнями лет бродить здесь, как по гипер-кубу, в поисках выхода. Каждый раз, перед тем как кого-то привести в «гости», я провожу ревизию и тщательно убираюсь, после делаю тоже самое. Порядок - основа выживания для таких как я. Пока ты можешь быть дисциплинирован, пока ты можешь существовать системно, пока ты контролируешь свой голод – ты жив и не заперт в клетке.
  Он находил свою добычу через закрытые сайты знакомств, поэтому следов не осталось. Чаты с оконечным шифрованием, которые моментально стираются, как только один из Вас покинул беседу. Удобно, анонимно. Здесь можно открыться своему собеседнику и рассказать, что действительно хочешь, даже, если это выходит далеко за рамки этики. Мы все привыкли прятать скелеты в шкафу, обычно мы выливаем это нашим психологам или когда исповедуемся, что-то можем рассказать друзьям и подругам, но в гораздо меньшем объёме, но некоторые вещи настолько интимны, что возможности поделиться с кем-либо не обезличенным просто не остаётся. Противоречия должны быть решены, они требуют выхода, они отравляют внутренность, и на помощь приходят редрумы. Стоматолог почуял неладное, он спрятал скриншоты переписки.
  Везти его предстояло из соседней области, несколько часов, не так много, чтобы он не сошёл за напившегося вусмерть товарища, которого я по старой дружбе доставляю, чтобы передать из рук в руки к благоверной. Чем более возрастала цифра на моём счётчике, тем острее становилось желание встретить свою копию, охотящееся на подобных нам. Дети, проститутки, извращенцы и прочие это, конечно, безусловно, весело, но неужели им этого хватало? С таким же успехом можно взять себе фастфуда в забегаловке за углом рядом с домом. Но я их не осуждаю, каждый делает в меру своих возможностей, не всегда есть время осмыслить свои действия, бывает, что жизнь проходит так, что ты очень быстро и окончательно костенеешь в своих взглядах и не успеваешь окончательно разобраться, чего же тебе хочется. В данном случае мне попался очередной «проповедник», считал своих жертв падшими, развращенными – тоска. В социуме он существовал как работник сферы надзора за строительством муниципальных объектов – такая же тоска. Но перекусить необходимо. Я пропущу часть наших с ним «брачных игр» в переписке, да и встречи с обязательной кульминацией, скажу лишь, что это больше напоминало завтрак, чем плотный ужин.
  Мне приснилась Она. Она бежала довольная на самолёт, была в белых кедах, высоких гольфах, юбке, пиджаке и очках. Боже, как же она улыбалась, как же она была красива, Боже!
  - Проснись! – резко говорю себе, чтобы стряхнуть остатки неги.
  Давнее прошлое колет извилины иголками как затёкшую ногу. И сейчас, когда вокруг мрак, выбеленные воспоминания кажутся ещё ярче – фантомные боли жизни, которой не могло быть. Окна зашторены, на полу разбросанная одежда и немытые чашки с недельным кофейным налётом. Мне становится хуже, я куда-то проваливаюсь в своих размышлениях, сижу часами перед выключенным телевизором в каком-то непонятном оцепенении. Алкоголь и транквилизаторы не помогают, на такой крайний случай всегда был их запас, чтобы удержаться на определенной границе и не сорваться в пропасть окончательно.
  - Вот, видимо, и цунами, - говорю пустоте, улыбаясь, она жадно облизывается.
  Страшно ли мне? – Нет, это чувство тоже у меня атрофировано. Думаю, что ещё день-два и начну галлюцинировать, мне удаётся сомкнуть глаза лишь на пару часов в сутки, остальное время меня бесконечно выворачивает наизнанку, силы уходят, словно в воронку. Говорят, что судьбы не существует, что её придумали слабые, дабы оправдать свою немощь, переложить ответственность и не чувствовать себя ничтожествами. Я не знаю, как есть на самом деле, но то, что должно произойти, обязательно произойдёт, и помешать этому ты не сможешь, эта простая истина мне известна. И те, кто может разобраться, где неминуемое, а где временное, обретают покой, это правда. Моя дисциплина – временное, моё падение – неминуемое, я спокоен, пустота медленно жуёт остатки моего сознания.
  Солнце мигает сквозь деревья и дома в окно автобуса – в таком состоянии на автомобиле ехать опасно. Обострение длится уже около недели, видимо, в этот раз обратного отката не будет, я не вернусь в прежнюю, более стабильную форму. Внимание уже даже не пытается на чём-то сфокусироваться, хаотично скачет по всему, что попадает в сенсорику.
  - На следующей, - еле выдавливаю из себя, не уверен, что водитель услышал.
  Мне нужны седативные, необходимо поспать, ближайшая от меня аптека в нескольких километрах, так что приходится плестись за ними. Кажущийся огромным Мир нависает надо мной, смотрит угольными глазами каркающих на деревьях ворон. Сердце бешено колотится, паническая атака во всей красе. Зайдя в первую попавшуюся открытую парадную, пытаюсь отдышаться. Винтовые лестницы вокруг шахты лифта, что со щелчками и скрипом только что уехал наверх. В воздухе висит сырость.
  - Приди в себя, - говорю себе, - приди уже, наконец, в себя, ****ь! – стучу с силой по своей деревянной башке рукой. Боль чуть возвращает к реальности.
  Меня будит кондуктор:
  - Конечная! – уже довольно грубо трясут меня за плечо, видимо он уже битых пару минут, пытается докричаться. Почувствовав прикосновение и не успев осознать, что же вокруг происходит, резко и с силой перехватываю его руку, он пугается и пытается вырваться, - Конечная! - теперь трусливо визжит он в качестве оправдания. Останавливаюсь.
  - Да, - роняю коротко, - понятно, - хватаюсь за поручни кресел, чтобы подняться и встаю, кровь отливает от головы, шатаясь, стиснув зубы, пытаюсь попасть в дверной проём.
  Теперь дом перестал быть моей крепостью, скорее наоборот, можно спрятаться где-нибудь в людном месте, а здесь шорохи, скрежет когтей, воет сквозняк. Неаккуратно разорвав бумажную упаковку, что пара таблеток запрыгало по полу, достаю губами седативные и начинаю грызть.
  - Дерьмо, - я всё там же, на кресле напротив незажженного камина, смотрю глаза в глаза Тьме. И все эти психо-эмоциональные качели начинают меня только злить, чувствую, как железом наполняются кулаки, - Ну, давай уже, давай! – ору в никуда.
  Когда у меня долго что-то не получается, я прихожу в неистовство, Вам знакомо это состояние? Вы испытывали когда-нибудь эмоции крайней ярости? Когда начинаешь крушить всё вокруг, когда ты не ищешь выход из лабиринта, а начинаешь проламывать стены. Я всё там же, сижу на кресле, готовый наброситься на своих демонов, кирпичная кладка горнила печи трещит по швам, их слишком много, может быть среди них и остатки тех ублюдков, чьи души забрал.
  - Давай уже! – чёрным фонтаном что-то бьёт по телу.
  Утро. Скрюченный кусок мяса на полу.
  - Боже, - кряхчу я в потолок. Больно облокачиваясь на руку, сажусь. Прохладно, форточку приоткрыло ветром, она гуляет туда-сюда от порывов, - как только соберусь с силами, ты поплатишься, - строго грожу пальцем ей. Она, не обращая внимания, продолжает нахально раскачиваться. Рядом стакан с чем-то вчерашним или позавчерашним, не знаю, счёт времени перестаёт быть линейным, выпиваю. Осталось немного, чтобы дезориентированное сознание вспышками начало перемещаться по воспоминаниям, прошлым и настоящим, а может быть это уже прошлое, и я лишь брежу случившимся.
  - Хех, - ухмыляюсь я, - может, успею ещё раз увидеть родителей, - там, в том придорожном кафе.
  Я так долго и упорно противился своей природе, пока этот внутренний таймер тикал, отсчитывая, приближая момент окончательного краха, мне и сейчас не верится, что на финише. Но краски стали такими яркими, детали такие чёткие. Скоро можно будет не прятаться, можно будет снять эту маску, что носил всю свою гребаную жизнь, можно будет никуда не бежать, я иду домой. Это чувство, окончания столь долгой дороги, пьянит. И пока ещё где-то по закоулкам подкорки пробегают мысли, что происходящее со мной химия, что все эти переживания, не более чем фантом, смоделированный сломанным мозгом, но скоро они затихнут, скоро эта вечная борьба прекратится – зверь, сорвавшийся с цепи, вот он я, наконец, встречайте меня! И пусть кто-то скажет мне, что сопротивления не было, что сразу капитулировал и сдал позиции, что не пытался адаптироваться на сколько мог. Я любил эту жизнь, я хотел жить, я старался не мешать жизни других.
  - Пора вставать, - кряхчу, медленно приподнимаясь с пола.
  Пока заваривалась очередная кружка кофе, чтобы хоть как-то расшевелить эту уставшую, неподъемную тушу, крепко держался за столешницу, силы вытекали наружу ручьем, предполагаю, что делали они это, как говорят, из моей пробитой фляги, которая прохудилась окончательно. То там, то тут зрение сбоило, и картинка шла волокнами, как на полотнах Ван Гога, обои пытались ожить и расставить рисунок в ином порядке, чем он был на них нанесён. Гул. Меня вкидывало словно психонавта куда-то в пограничную зону между мирами, где ломается геометрия пространства и причинно-следственный ход. Свет начинал раздражать, от него слезились глаза, хотелось зашторить всё напрочь, чтобы всё это растворилось в дневной полутьме.
  Глубокий вдох, выдох, закрыть глаза, дышать. Сейчас я успокоюсь. Несколько десятков секунд, поднимаю веки, чуть пришёл в себя.
  - Ну и вляпался же ты, дружок, - усмехаясь, говорю себе.
  Успокаивает тот факт, что агония обычно длится не долго. Во всяком случае, очень на это надеюсь, что мне не подкинут очередную свинью, и время не размажет меня в рекурсивном цикле на неопределенный срок, запертым в последних переживаниях. Мне необходимо принять ситуацию, может быть тогда, перестану коротить как новогодняя гирлянда, погрызанная домашним питомцем. Сказать себе твёрдое: «Пора». Но тело так отчаянно хочет жить, ведь я так люблю сон и мороженое, и перспектива, что этого буду лишён, меня абсолютно не вдохновляет, как же я, хотя бы без стаканчика крем-брюле? Через дом, сквозь переборки комнат и предметы быта, волнами проходят вибрации моего безумия, мои маленькие обереги – книги, что были в определенные моменты разбросаны, в попытке создать некий защитный круг, теперь тоже не спасают, их заворачивает в эту воронку Мебиуса вместе с остальным. Я бы помолился Богам, но вряд ли Боги помогают одержимым, а мой Хозяин, уверен, придёт ко мне и без моих назойливых напоминаний о себе. Я хотя бы не с пустыми руками к Нему, я возвращал ему каждый раз отборнейших упырей, интересно, Он меня за это похвалит или поругает?
  Выглянув в окно, замечаю молодого человека в кепке, что нервно крутит головой рядом с моим забором. Лица не различить, но зато узнаваем взгляд, взгляд служивого – коп. Всё-таки решили поймать меня, и в правду пора, вы как раз вовремя, ребят. Плохая идея ставить наружку из стажеров или рядового состава, вечно они портят затею своей неопытностью, пренебрегают правилами, проявляют ненужную инициативу. Хотя, наверное, это свойственно всем, ведь мы думаем, что наши мысли такие новые, что они только наши и предыдущие поколения подобного не наблюдали, и возможности достойного анализа у них не было, что всё было иначе, а потому мы то сейчас точно во всём разберемся и как всех удивим. Как правило, выходит так себе, мы пробуем ещё раз, а под конец, набив с десяток тумаков, наконец, осознаём, что всё очень даже логично, в этот момент сами становясь предыдущим поколением. А краски всё так и лезут в зрачок, полуденное солнце яркими всполохами отражается на глянце вишнёвого авто, неспешно курсирующего по пустой улице. Иду одеваться, нельзя пропустить такой день, нельзя пропустить ни один день, но мы узнаём об этом ближе к этих дней завершению. Нужно обязательно добраться до залива и взять эскимо или пломбира, пока не решил, что конкретно. Открываю погоду, посмотреть ветер, вы знали, что море начинает шуметь после порывов в десять метров в секунду? Если Вы застанете его в штиль, это не принесёт того эстетического удовольствия, что при небольшом волнении, когда оно мягко скатывается по побережью и рябит нечастыми барашками. В противном случае Вам будут докучать лишь крики чаек. Кому-то, может быть, они и нравятся, но мне нужен шелест волн, а не надрывное гиканье этих назойливых птиц.
  Провода покрыли паутиной бетонные серые многоэтажки окраины. Над старыми, заваленными хламом, незастеклёнными балконами вкраплениями рассыпаны пожелтевшие антенны спутникового ТВ. Некоторые окна светят фиолетовым и зелёным. Улица заполнена людьми, знаки светофора пытаются протолкнуть эту массу через перекрестки, им мешают машины, что встали прямо на зебре – послерабочий коллапс. Места нет совсем, даже чтобы попасть в захудалый магазин с пожженной солнцем вывеской, нужно протискиваться, словно в двигающемся лабиринте с препятствиями. Первые и вторые этажи сплошь испещрены решётками, жужжат дроны наблюдения, стайкой курсируя на бреющем полёте над толпой. Рядом с сенсорами домофонов огромные, ударопрочные кнопки вызова полиции.
  Я не знаю, как здесь очутился, это было похоже на эффект последней рюмки, когда ты выпиваешь с друзьям, а потом просыпаешься в чьей-то чужой постели. Говорят, что подобная агрессивная среда должна уйти в прошлое, многие призывают работать над гетто. Обычно все их инициативы разбиваются о стену непонимания, умирают в зародыше, даже не успев начаться. Странно если было бы по-другому. Все эти проповедники выходов из зон комфорта, позитивных вибраций и прочего дерьма. Как можно замерзающему на улице бездомному объяснить, что окружающий его Мир прекрасен? Он нормально не ел несколько дней, пахнет и дрожит, а ему говорят восторженно: «Оглянись, посмотри как красиво! Тебе просто нужно изменить взгляд на вещи!» Да, Господи, поправьте для начала дела бедолаги, вымойте и накормите, дайте ему работу и жильё, вылечите его душу. Или вот это: «Тебе нужно преодолеть себя уже, наконец, и найти свои точки роста», - говорят они тому, чья жизнь непрекращающаяся война с действительностью. Эти одухотворённые люди, у которых всё хорошо. Эти менеджеры высших звеньев, что находят в своём «плотном» графике время для спорта, правильного питания, семьи, занятий йогой и курсам бачаты, дают советы  еле волочащим ноги работягам, что в режиме нон-стопа разлетаются на осколки на двух работах без отпусков. Хотят ли они помочь? На мой взгляд это лишь форма самолюбования. «Я добр, сочиню ка что-нибудь для этих доходяг. Не так, чтобы у меня на них было много времени, что-то лёгкое, обойдёмся советом, знание – самое важное, а дальше побегу, нужно успеть на танцы», - думают они. Я, конечно, не лучше, вряд ли могу поправить жизнь этих людей… только оборвать.
  Архитекторы не трогают эти районы, лишь контролируют, чтобы уровень криминогенной обстановки не переваливал выше определенных границ. И они явно не высокомотивированные топы и прочие благодетели, вероятно, мы с ними частично похожи – прагматичные мясники. Вряд ли они проворачивают шестерни механизма с удовольствием, зная, что он с чавкающими звуками прожует сотню, две, тысячу душ, но, уверен, что если есть необходимость, обязательно это делают, не задаваясь лишними вопросами ни во время действа, ни после. А иногда нужен другой подход, щепотка доступа к технологиям, щепотка к благам медицины. Популяция и контроль её значений, уход за ареалом обитания, а также обеспечение показателей кормовой базы, когда мы слышим подобные термины в формате просмотра документального фильма про очередной заповедник, это не вызывает в нас протеста или отторжения, всё рационально, как и должно быть, но к себе почему-то, мы требуем особого отношения.
  Взяв колы, устраиваюсь на скамейке. Характерный жестяной звук, когда её открываешь, пробегает по двору, заваленному мусором. С первого этажа через окно на меня подозрительно и недружелюбно смотрит пожилая женщина. На тех, кто оставил после себя этот пивной беспорядок в виде пластиковых бутылок, оберток из под чипсов и бычков, она бы лишь незаметно косилась – чужак. Добродушно поднимаю газировку, кивая ей в ответ, бормочет что-то себе под нос, злобно закрывая штору. Человеку нужно место в этой структуре, мне не нашлось, моя функция оказалась к ней неприменима. В конце и в правду подводишь итоги, пытаешься свести свою жизнь в некий подсчёт, вспоминаю сделанное. Я не только убийства, какую-то часть отдал службе обществу, где-то помогал бизнесу, иногда не проходил мимо, даже отстоял честь одной девушки перед озабоченным начальником. Не пытаюсь выменять своё существование в плюс, это скорее очередная попытка осознания себя, пока ещё на это способен. Тому человеку в музее ответил, что не знаю, буду ли бояться или нет – нет, страха нет. По мере какого-то внутреннего принятия приходит покой, допиваю, сминая банку в руке. Сквозь тонкий просвет бабушка зорко следит за мной. Подмигиваю.
  Неспешно дойдя до автобусной остановки с еле светящим фонарём, сажусь в ожидании своего маршрута. Мимо мелькает транспорт и люди, проходят подростки, примеряющие на себе роли взрослых, их движения ещё смазаны, не подкреплены опытом. Но может быть так и лучше, что это всего лишь игра? В некоторых местах стоит, чтобы игрой она и оставалась. Стирильно-стильные образы против пожёванных событиями настоящими живых людей, во взрослых забавах ставки, как правило, начинаются от нескольких лет. Большинство владеют таким крохотным количеством опыта, так боятся рисковать, что так и остаются на всю жизнь детьми, как бы не притворялись. Всегда было неудобно, когда ненамеренно сдирал с людей их форму, которая, как они считали, давно стала ими. Я не осуждаю ни в коем случае никого, да и как могу, жизнь скоротечна. Вот вы с девчонкой улыбаетесь друг другу где-то у её парадной после чудесной прогулки, вспышка, пара лет, и вы уже типичные родители , потолстевшие и немного забросившие себя в заботах с сумочкой для бутылей и прочим, что может понадобиться для ребёнка, когда вы в выходной выбираетесь за покупками в торгово-развлекательный комплекс. Во всём этом нет ничего предосудительного, просто мы торопимся жить и иногда забываем на бегу зачем. А времени остановиться, передохнуть и осмыслить происходящее уже нет. Да и начинать жизнь по новой можно раз, два, но отказаться, к примеру, в сорок или пятьдесят от своих убеждений уже невозможно, это значило бы, что всё сделанное, не более чем мираж, сон, что нам наяву снился. Интересно, таких тоже застаёт эта сверка в конце пути? Если да, Боже, как же им страшно и горько, надеюсь, что всё-таки они уходят в неведении, даже не пытаясь ни в чём разобраться, с твёрдой уверенностью, что жили и поступали правильно. Нет ничего хуже, если в крайний момент, когда наши воспоминания ложатся проекцией на космос, вдруг осознать, что ты прожил не свою жизнь, что хотел послушать пение тропических птиц, увидеть северное сияние и закат у океана или дать в морду тому коллеге на работе, что вечно подначивает. Но хочу заверить, что и остальные, прежде чем успевают воскликнуть: «Вот тот момент был счастливый, а тот нет», уходят туда же. Ленивой железной змеёй автобус курсирует между бетонных коробок полных людей.
  У дома пара незнакомых машин, стёкла тонированы, не видно, есть ли кто-то внутри, но чувствую нутром, как за мной наблюдают. Этим подмигивать не буду – нужно подготовиться.
Скорее всего, мою подопечную социопатку они тоже уже прорабатывают или планируют, или придут к этому в ближайшие дни. Необходимо предупредить её, а то с той вольной, что получила от меня, может начать весело собирать жизни и не заметить посторонних глаз. Катаю остатки чая по крашенному им же дну кружки. Верхний свет приглушен, торшеры мягко разливают по дому уют последних дней, неспешный госпел приятно дополняет атмосферу. День подбирается к концу. Как только основная группа покинет свои посты, нужно незаметно выбраться с заднего двора и покрыть приличное расстояние, чтобы разбудить её полуночным звонком и «обрадовать». В идеале обойтись без звонков и прямо до неё добраться, но, как говорится, слишком уж много чести, хоть я её люблю и уважаю.
  Три часа. Для чего муниципальные службы до сих пор держат в рабочем состоянии телефонные будки, для меня так и останется нераскрытой загадкой. Монета проваливается в приёмник. Пара минут ожидания и длинных гудков:
  - Да, - слышится с той стороны раздражённый, заспанный голос.
  - Я с плохими новостями, - сухо говорю в трубку.
  - Что? Ты? Какими именно? Что Санта-Клауса не существует? – приходит она в чувства.
  - С ним всё в порядке, спрашивал, почему ты каждый год пишешь одно и тоже. Меня вычислили, ниточка ведёт к тебе. Не знаю, что у них есть, но лучше бы тебе уехать куда-нибудь на месяцок-другой.
  - Угу, - безэмоционально, - Я как раз собирала чемоданы, у меня завтра пенсия, Карибы или Доминикана, что посоветуешь?
  - Отправлю деньги с курьером с утра. Хватит валять дурака. Ты для них ценный экземпляр, даже суда не будет, только опыты и остальное веселье, что из них вытекает.
  - Я тебя поняла. Спасибо за заботу, - вешает.
  По телевизору часто показывают целые серии фильмов про нашу породу, про нас снимают, пишут книги. Мы кровожадны и бесконтрольны, бегаем и крошим всё на свете. Но Вы не увидите отчётов внутренних, где нас отлучают от близких при малейшем подозрении, что в нас течёт «дурная» кровь, где на нас ставят эксперименты, дрессируют и изучают реакции, побивая током. «Хм, излечит ли лоботомия маньяка? Давайте проверим, он всё равно зверь, так что с ним не нужно обращаться по-человечески». Нас препарируют как лягушек и охотятся, ведь мы интересный материал, именно в такой формулировке «интересный материал».
  Пять. Последний час как пришёл, тщётно маялся, свежий ли воздух, лишняя ли чашка кофе в течение дня, но сна нет. Хотя, кого я обманываю, прекрасно понимаю в чём дело. Крепкая доза алкоголя не помогла тоже. Сижу на кухне, сгорбившись, вслушиваясь в редкие звуки предрассветных часов через форточку.
  Шея сильно затекла, приоткрываю с трудом тяжеленные веки, так и закемарил на стуле. Свет больно бьёт в зрачок, и организм заводится с пол-оборота, будто два часа ему было достаточно, чтобы восстановиться.
  - Да, - протягиваю я, - что же за кисель из гормонов гуляет по тебе, друг?
  Отправить курьера. Единственное, что знаю, что нужно отправить курьера. Цепляясь за попадающиеся под руки углы, карабкаюсь по кривому пространству до компьютера. Как только манипуляции совершены пустота с новой силой искривляет мою хижину. Здесь уже нет чёткой формы у предметов, здесь фантомы прошлого и фантазмы будущего, здесь всё смешалось.
  Десять. Я сильно ворча и предпринимая недюжии усилия воли, пытаюсь заварить себе кофе, оно убегает снова и снова. Дымит пена, выгорая на плите, ещё немного и сработает противопожарная сигнализация. Пробую сделать это третий раз, но куда-то проваливаюсь, когда требуется активное участие. Прихожу в себя, когда снова ничего не вышло:
  - Блять! Блять! Блять! – ору я, турка летит куда-то в сторону, начинаю крушить всё вокруг. Я просто хочу выпить кофе! Этот прикус, Вам знаком этот прикус? Когда Вы уперлись на месте и стискиваете зубы до боли. «Я это сделаю и никак иначе» - вот что это значит. Ставлю электрический чайник посреди разнесённых вещей. Через тапочек в ногу впивается осколок чего-то, но меня сейчас мало это волнует. Наконец делаю глоток жижи из разведенного порошкового, теперь можно посмотреть, что там со ступней.
  Тумблер радио, закиданный мукой, проворачивается, чтобы очередной жизнерадостный диктор мне сообщил последние новости. Их, как и всегда, очень много, и, как и всегда, они важны, актуальны и вряд ли я справлюсь с наступающим днём, не владея этой информацией. Повторив движение той старухи за занавеской с окраины, смотрю на вновь прибывших. Три точки наблюдения, спереди хорошая машина – опытные следователи, а по левому боку, чуть поодаль от всех остальных явный стажер на двадцатилетней колымаге. Ухмыляюсь, они имеют понятие кого они ловят? Или их начальство спустило им только задачу без каких-либо вводных, в целях безопасности, конечно же. «Действительный образ врага мог деморализовать личный состав, а потому было принято решение с целью продуктивного исполнения должностных обязанностей ограничить входные данные» - формулировка, которая будет стоить кому-то жизни, когда всё случится. Для меня всё уже произошло, я как будто смотрю отмотанную плёнку, уже не участник, события вызывают у меня эмоции, но в убеждении, что не в силах ничего изменить, лишь подмечаю детали. Энергиям, что проходят сквозь меня уже не сопротивляюсь, да и не за чем. Всё так, как и должно быть, плохие парни творят зло, их ловят хорошие.
  Неожиданный звонок. Она. Собрав остатки в целое, пытаюсь ответить, дышать ровно, не выдавать ситуации:
  - Здравствуй, - предельно открыто, отвечаю.
  - Это правда?! – её голос дрожит, - Это правда, что они говорят про тебя?!
  - Да. Вряд ли смогу объясниться. Зачем ты звонишь?
  - Когда ты узнал, что он приставал ко мне, ты убил его?! – спрашивает она.
  - Перестань, тебе не в чем себя винить.
  - Да убил его? Скажи мне?!
  - Да, - коротко, - Извини.
  Резко кладёт трубку.
  Вздыхаю, оставляю гудки у лба.
  Сколько можно?! Я не выбирал такую жизнь!  Не мечтал в детстве: «Вот вырасту и стану маньяком». Почему я должен оправдываться за то, что природа сделала это?! Может быть я не принимал правил игры?! Может мои жертвы были случайны?! Может я не боролся с собой все эти годы?! Так за что, за что мне просить прощение?! Что уничтожал погань, а после уйду сам?! Телефон летит вслед за туркой. Гнев, боль.
  Многие думают, что психопаты ничего не чувствуют, что мы бездушные машины, для которых есть лишь цели и средства их достижения, это не так. Мы способны на эмоции, иногда в нас они бывают гораздо сложней чем у обычных людей. Я говорю о высокофункциональных сейчас, только о нас. Представьте, что стоите на похоронах своих родителей, вы знаете, что должны испытывать утрату, гигантскую, невосполнимую. А теперь вообразите тот градус ненависти к себе в момент, когда Вы осознали, что по поводу смерти родных Вы не испытываете ничего. Мыслящее, осознающее себя существо, которое понимает, что у него нет сердца, что оно тварь! Тот ад, что в нас бурлит, когда доходим до того, что не сможем иметь полноценную семью, потому что не способны на эмпатию! И этот день сурка, что повторяется из раза в раз, чёрно-белый, где выхода нет. Ваши сменяют друг друга, каждый отличен и нов, в каждом есть своё переживание. Завидуем ли мы Вам? – Да! Завидуем! Вы, глупцы, непонимающие того скоровища, что Вам досталось! Вечно-ворчащие о мелочах, не ценящие своих родственников и друзей, разбрасывающие своё время направо и налево! Я, наконец, иду домой, в пустоту, что меня и породила, я счастлив, мне больше не придётся притворяться, делать вид, как же погано делать этот вид! Краски стали ещё ярче, думал, что дальше некуда, ламинат рябит текстурой как на ненастроенном канале. Время собрать последние камни.
  Не без труда приведя себя в благостный вид, выхожу в банк. Нужно снять наличку. Мой персональный менеджер сильно удивлён такому моему решению. Суммы в филиале не имеется, мне предлагают подождать, либо, в качестве исключения, перенаправят в офис, который деньгами располагает.
  Обед. Заказал себе три огромных шарика мороженого: фисташковое, карамельное и шоколадное. Рядом на стуле спортивная сумка с кэшем. «Какая банальность», - думая я, смотря на неё, и закидываю в себя большой ложкой кусок зелёного чуда, что начинает сводить нёбо и лоб. В жизни тяжело поставить точку, она так устроена, что всегда будет хотеться, как минимум, клубничного с декоративной кондитерской присыпкой, но это последнее, я знаю. Немного прикрыв глаза, перебираю в памяти воспоминания, в попытке понять осталось ли какое яркое желание, что в жизнь мне претворить так и не удалось. Прыгал с парашютом, дрался с незнакомцами, смотрел в мудрые глаза старых индусов, взбирался на горы, имел байк, перепробовал кучу всего, но сейчас, под конец, хочется так мало и одновременно много, хочется того, что, к сожалению, постичь не в силах – любить. Смотрю на соседний столик, где куча весёлых деток отмечает день рождения под присмотром пары взрослых – праздник жизни, на который таких как я не позвали. Они светятся, переживают и чувствуют это «сейчас», что буквально идёт через них, нам дана лишь умственная жвачка в виде прошлого и будущего, в моменте мы находиться не можем, потому что просто его не ощущаем – живые мертвецы. И отсюда вся эта погоня, что-то экстремальное ради «дешёвого» адреналина, зависимости ради «копеешного» дофамина, хоть что-то, хотя бы что-то… Один из тех, что оказался у меня в гараже, когда я спросил его, зачем он убил такое количество, ответил, что пытался разгадать некий секрет, он думал, что найдёт его там, где жизнь покидает тело. Я предоставил ему возможность попытаться найти ответ самому воочую, умертвив. Надеюсь, что он нашёл, что искал, хотя бы на секунду, в крайней точке. Я бы хотел напоследок ещё чуточку понимания, не принятия, признаю, что монстр, всем ужасам, что творил вот этими вот руками, нет оправданий, но понимания моих действий. Ведь Вы не вините хищников в дикой природе, хоть и сопереживаете косуле, что не смогла избежать своей участи и стала чьим-то обедом.
  Я часто пытался осмыслить, для чего мы нужны. Человечество считает нас патологией, но мы идём с ним все века, появляясь снова и снова. Может быть мы для чего-то можем быть полезны? Не верю, что мы всего лишь ошибки. Я нашёл своё предназначение в помощи людям, в поимке вышедших из под контроля своих же братьев и сестёр, считаю, что до определённого времени неплохо справлялся и могу с гордостью сказать: «Я делал этот Мир лучше!» Как умел, как мог.
  Моих сил уже не осталось, да и не имеет смысла уже что-то менять, ещё одна клетка, в которую меня хотят посадить, вряд ли хуже той, в какую посадил себя сам, намеренно, но мне уже так хочется свободы! Хотя бы разок вздохнуть полной грудью! И я отпираю все двери моим демонам. Повесив сумку на плечо, решаю напоследок всё же посетить свою старушку. Это не сентиментальность и вряд ли забота, но где-то она мне не безразлична, единственная, что справилась с жаждой, уважение, нужно отдать ей должное, она крепкий орешек. Помощь ей – человеческий поступок, а я так хотел им быть.