Корнетъ

Итак, был жёлтый, каникульный июнь. Время шло к полудню, и вороны в небе над станцией любовались чёрными блестящими, как и они сами, рельсами. У перрона на первом пути, под парами, стоял такой же как вороны, чёрный маслянистый паровоз, густо дымящий из зияющего раструба в яркое голубое, совсем не военное, небо.

 - По вагонам! По вагонам!
Паровоз сипло засвистел, задымил густо, и провернув колёсами песок на рельсах, лязгнув сцепками, медленно начал набирать ход. Вереница разномастных вагонов, а тут была и платформа с пушкой, и один мягкий немецкий “Люкс”, и почтово-багажный, и пара дощатых крытых, с площадками для дозорных, и даже, в хвосте, редкий китайский изотермический вагон, нехотя втянулась в общее движение. Основной состав состоял из старых плацкартов с намалёванными красными крестами на белых крышах - санитарный поезд.

В одном из таких вагонов, чьё бесконечно длинное пространство спёртого зловония пота, портянок, дешёвого табаку и йодоформа наполняли многочисленные, одетые в не первой свежести, превратившееся из когда-то белого теперь, после двухнедельной поездки в отсутствии бани, в серо-чёрное засаленное исподнее, тощие, измозждённые войной, ранениями и лечением люди, лежавшие на всех трёх ярусах, в крайнем плацкарте собралась шумная компания раненых-балагуров.

 - Вахмистръ! Отставить болтовню! Наливайте скорее!
 - Да, сейчас, обожди! Дай дорасскажу! Короче, слушай хлопцы: заходим мы в ихний штаб, а там офицер сидит, эдакий полковник, холёный, и нам что-то сказал по своему, и знаешь, так как-то гаденько засмеялся! Ну, думаю, Бога душу мать, Глупая дыня, Заморский чорт, и как треснул ему прикладом по башке, а он возьми, да и с копыт! Братцы пошли дальше ихний штаб осматривать, а я этого остался охранять - вдруг пригодится полковой разведке? Ну, и приснул - устал я после атаки. А проснулся от боли - этот падла развязался, и меня перочинным ножиком в грудь тычет. Я сознание стал терять, но его шмальнуть из винтовки успел. После, уже здесь, в санитарном поезде, очнулся с трубками в груди. Ну, ладно, думаю, легко отделался. Теперь в гошпитале отосплюсь, а то невмоготу уже эта война!

Усатый фельдфебель в грязном исподнем, коричневом больничном халате и в фуражке со сломанным козырьком напоминал бродягу, но что-то бешено-героическое и одновременно тоскливое в его глазах подсказывало, что бродягой ему никогда не стать, и что он скорее наложит руки на себя, или прибьёт какого-нибудь богатея, из тех редких оставшихся в незатронутых войной городах, и пойдёт на каторгу, чем будет побираться у церковной ограды, как делают многочисленные инвалиды, лишившиеся за годы войны рук и ног.

Он проворно нагнулся и достал откуда то из рундука пузатую фляжку, открутил жилистой рукой крышку, и плеснул в широкую, с мятым боком дюралевую кружку остро пахнущего спирта. “Лай! Гань Бэй!” Коротко и резко выдохнул, опрокинул содержимое кружки в глотку, поморщился, удивлённо открыл слезящийся глаза, медленно наклонился к сидящему рядом молодому одноногому подпоручику и жадно втянул носом запах его сальных волос. После, откинулся назад к вагонной перегородке, насупил длинные соломенные брови, как бы показывая всем чтобы ему не мешали прислушиваться к ощущениям организма, посидел так полминуты и, закурив вонючую потрескивающую самокрутку, уставился на сидевшего рядом подпоручика.

 - Я, вот, что думаю - задумчиво проговорил фельдфебель, выпустив из ноздрей две тугих сизых струи дыма, - ладно, я, старый уже, мне 35 лет, я своё пожил, да и дырка в груди, дай Бог, зарастёт, а вот ты, корнетъ? Как ты без ноги будешь жить дальше? Какая баба пойдёт с тобой, коли ты без ноги? А, это…, того…, причиндалы то тебе не задело? Причиндалы то тебе не оттяпали?

Плацкарт взорвался смехом, и от этого смеха стало всем легче. По вагону, пробираясь через боль, страх, досаду и злость, стало распространяться душевное тепло и ощущение единения - то сложно описуемое чувство, которое возникает спонтанно в однородных группах людей, по случаю объединённых обстановкой: в палатке детского лечебного попечительного лагеря перед отбоем, когда впервые приходится ночевать не в родительской усадьбе, или перед началом смотра полковых оркестров, когда на плацу, ещё не строем, кучкуются музыканты в ожидании первых “До-Фа-До-Фа-До-Ля”, или на берегу реки, когда лодки после многокилометрового похода лежат кверху брюхом, распухшие от вёсел руки приятно гудят, а в облизываемом языками пламени закопчёном чайнике на костре, закипает чай, чайник закипает…

Раненые смеялись громко и долго, так долго что забыли повод, и этим затянувшимся бессмысленным смехом привлеки внимание дежурного по поезду врача - тучного краснолицего офицера в зелёном френче с накинутым на плечи заляпанным йодоформом длинном белом халате. Запыхавшись и вращая влажными, навыкате, жёлтыми глазами, он пробирался по коридору вагона, делая замечания особо громкогласым зубоскалам: «А ну, цыц! Отставить глупый смех! Кто старший по вагону? Почему беспорядок?…».

Дойдя до купе с нашими героями врача позвал подпоручикъ:
 - Ваше благородие!
 - Что вам угодно, корнетъ?
 - Мне на перевязку надобно! Сегодня доктор сам придет, или мне в операционный вагон скакать?
 - Что с вами?
 - Ногу оттяпали.
 - Показывай, я - хирург.

Подпоручикъ, откинув полу халата, стал аккуратно но быстро сматывать грязную повязку с бедра. Слетели последние туры засаленного бинта и показались вонючие серо-жёлто-бурые влажные тряпки. Доктор уверенным быстрым движением оторвал их от культи, корнетъ вскрикнул, но быстро взял себя в руки, и насупившись, уставился в мутное оконное стекло.

Открылась неутешительная картина: культя представляла собой набухшую мокнущую фиолетовую поверхность, рана частично разошлась, удерживаемая лишь несколькими швами, белые грубые нитки которых делали её ещё более похожей на щербатый улыбающийся рот.

 - Ты до войны то что делал?
 - Кодил.
 - Куда ходил?
 - Кодил, говорю, Ваше благородие, на Python, JavaScript, С#, ну там… веб-фреймворк Angular/React, фулстек.
 - А-а-а… Понятно… Ну потерпи, сынок, может и покодишь ещё. Aide - toi, le ciel t‘aidera!

Доктор обхватил бедро ладонями через полу халата, сдавил культю, торец которой набух, потемнел - почти почернел, и… лопнул, высвобождая на деревянный настил вагона густую текучую кремовую с голубым отливающую перламутром в лучах полуденного солнца пахнущую гниющей подвальной картошкой фиалками и цветущей липой тяжёлую порцию гноя.

 - Ух, ты!
 - Где гной, там и разрез
 - Хороший гной не достанешь рукой
 - Плохой гной размножается весной
 - Аэробный гной самый злой
 - Стрептококковый гной покажется мечтой
 - Гною без протеазы, как химусу без липазы
 - Куда ветер, туда и тучи, да гноя в ногу до кучи
 - В гное мыла, да жиры, да и то до поры
 - Раб госпоже, что гной на ноже
 - На каталке не храбрись, а с другом гноем поделись
 - Летом ногу резать, а осенью гной гонять
 - Нашли гной, поехали домой
 - У солдата в ноге гной, а у матери в сердце боль
 - Артель воюет, а один через гной горюет
 - Любишь воевать, люби и гной доставать
 - …