Путешествие тридцать четвёртое

Ещё весною, когда Утроя, в очередной раз освободившись от ледяного плена, по Дубову ручью поднялась и обошла деревню пусть мелким, но сплошным разливом, так что ферма, стоящая на взгорке, оказалась в буквальном смысле отрезанной от деревни, и туда на работу шли в резиновых сапогах по щиколотку в воде, Алёша со своим одноклассником катался по этому водному раздолью в старой стальной ванне. За все предыдущие десять лет он не помнил ни одной бесснежной и даже малоснежной зимы. И каждую весну повторялась одна и та же история. Проснувшись утром и привычно глянув в окно, смотрящее в сторону реки, так неожиданно было увидеть всё поле залитое  водой с плавающими по нему тут и там небольшими льдинами. Весь день вода всё прибывала и прибывала, а если так продолжалось и на другой день и на третий, то родители начинали с беспокойством заглядывать в подвал, хотя дом и стоял на взгорке, но эта тревога была не беспочвенной.  Пусть редко, но в самое обильное половодье вода подтапливала подвал, где хранились заготовленные с осени овощи, и тогда отец лопатой рыл ближе к выходу из подвала ямку и оттуда, зачерпывая ковшиком, воду набирали в вёдра и выносили на улицу, а река снова поджимала подземные воды, и этот круговорот воды в подвале продолжался до тех пор, пока, взглянув в очередной раз в окошко, не убеждались, что разлив стал уходить.
Минувшая зима запомнилась им с матерью особенно ещё и потому, что Господь снова и ещё раз пожалел их. Всё началось с обычного дела, когда одиннадцатилетнему мальчугана, почти взрослому в этом случае, доверили на дровнях съездить от фермы до школы отвезти молоко и вернуться обратно. Неизвестно, что пришло в голову коню, возможно, он, будучи с характером, и, поняв, что правит им не мужик, решил покуражиться и проявить себя. Как бы то ни было, но отъехав метров сто от фермы, конь, ни с того, ни с сего, вдруг понесся галопом на глазах у доярок, уже закончивших дойку и собиравшихся расходиться по домам. В этот раз у Любы не только похолодело в груди, но, кажется, и вся она стала леденеть от ужаса, и неизвестно, сколько бы это продолжалось и чем закончилось, но, по Божьей милости, на раскате в Дубовом ручье дровни ударились в снежную бровку с такой силой, что Алёша вылетел из саней в снег, а конь тут же остановился, как вкопанный, и уже совершенно спокойно вернулся назад. На ферме молоко в бидончик налили снова, но в школу уже отправили скотника.
 А осенью Алёше предстояло начинать, по сути, новую жизнь: самая ближняя восьмилетняя школа располагалась за десять километров при очень нерегулярном автобусном сообщении, которое осуществлял видавший виды, дребезжащий, холодный, часто портящийся даже по дороге, в жару пропитанный насквозь пылью агрегат, именовавшийся в народе «свиным рылом» за своё внешнее сходство.
Сентябрь и тёплую часть октября новые пятиклассники спасались тем, что ездили на уроки на разношерстных велосипедах: кто-то на дамских с низкой рамой, кто-то на мужских, где приходилось изогнуться и крутить педали под рамой, редко у кого, да и то постарше, были «Орлёнки». Спасало то, что машины встречались крайне редко, а мотоциклы ещё реже, если не считать участкового на его «Урале», а ещё это была та золотая пора, когда составленные как попало у школы велосипеды никто не воровал.
Но и эта, очень быстро накатанная и изученная дорога сулила иногда сюрпризы, в том числе и невероятные. Дождь и гроза застигли Алёшу, когда до дома оставалось уже меньше половины пути. Промокший до нитки, миновав переезд, откуда уже был виден дом, он шустрее закрутил педали и тут увидел впереди над дорогой на высоте человеческого роста светящийся шар, который двигался ему навстречу. Он машинально переехал на другую сторону большака, шаровая молния сделала то же самое. Он вернулся на правую сторону, шар тоже. Алёша в испуге остановился, шар остановился тоже и начал висеть на одном месте, то чуть поднимаясь, то чуть опускаясь. Выбора не оставалось, и он потихонечку поехал вперед, хотя сердце замирало от страха, абсолютно не представляя, что сулит эта встреча вблизи, шар какое-то время также медленно двигался, а потом резко ушел в сторону. Так быстро, как оставшийся до дома километр, Алёша не ездил ещё никогда. Да и по-настоящему он пришёл в себя после столь благополучно завершившейся встречи с шаровой молнией только дома и то не сразу.
С наступлением холодов и слякоти многие ребята перебирались на житье в интернат, хотя были отчаянные головы, ходившие в школу и возвращавшиеся домой ежедневно. Алёшу родители сочли к интернату не готовым, а в этом местечке нашлась дальняя родственница первой свекрови Любы, согласившаяся приютить школьника, благо в её маленьком домишке, прижавшемся на задворках складов сельпо, была свободная комнатка.
По утрам в понедельник на остановках, а где-то и вне их наступало томительное время ожидания автобуса, скорее похожее на гадание: придёт – не придёт. И как-то он не пришёл. Соседские мальчишки разбежались по домам, вернулся с перекрестка и Алёша, но дома оказался отец, который, выяснив, в чём дело, быстро расставил по местам приоритеты: собирайся и иди пешком, если не ловить ворон, опоздаешь максимум на два урока, учителю объяснишь причину, но на остальных побудешь и завтра точно будешь в школе. Отношение родителей к его учебе, хотя и основанное на доверии, было строгим, и к третьему уроку он точно поспел.
Совсем уж по бездорожью, а особенно зимою, когда на автобус надежда становилась ещё слабее, отец  обычно будил его рано, они завтракали, запрягали коня и в полной темноте, по заметенной за ночь дороге, освещаемой только месяцем, а когда и без него, подгоняемые завыванием волков, отправлялись в путь. В сильные морозы Алёшу дополнительно заворачивали в дорожный кафтан, оставляя наружу только нос. Во время таких поездок родители отправляли его квартирной хозяйке и что-то из продуктов, что шло в зачёт платы за жильё.
Чем дальше, тем отчётливее Алёша понимал, что его родители, люди, в общем-то, практичные и основательные, что-то сильно перемудрили, отказавшись по не понятной причине от интерната. Мальчишка в пятом классе, начавший учиться в новой школе, оказался в ситуации, когда он стал сам себе всё внеурочное время единственным другом, собеседником и даже старшим товарищем. Он приходил из школы, обедал, уходил в свою комнату, садился и делал уроки. Справившись с ними, если была хорошая погода, просто выходил пройтись по соседним улицам, возвращался, в силу какой-то необходимости отсутствующего домашнего общения, хотя бы мысленно разговаривая сам с собою. До ужина и после него бросился запоем читать книги, благо под руками была школьная библиотека. И, наверное, совсем не случайно одна из первых книг, которую он взял, была романом Жюля Верна. Мир придуманный, но с виду вполне реальный, никак не выглядевший сказкой, увлёк Алёшу, да и, похоже, больше всего соответствовал его внутреннему состоянию в ту зиму. Библиотекарь потом уже и не удивлялась и даже не спрашивала, за какой книгой он пришёл снова. Алёша прочёл всего Жюля Верна, что был в школьной библиотеке, потом записался в поселковую, а там наткнулся на «Жизнь на Миссисипи» Марка Твена, и эта увлекательная история, чем-то напоминавшая о детстве и о деревне, тоже сильно легла на душу, а заодно он прочёл всё, что было в библиотеке и этого писателя. А когда уставал читать, просто сидел и просеивал в голове мысли, наверное, чуть до времени приходившие в голову пятикласснику, чтобы потом, свернувшись калачиком, и иногда потихоньку всплакнув, засыпать в надежде увидеть что-то хорошее, доброе, домашнее.
Конечно, на первом месте были мысли о матери и отце, но третьим после них всегда шёл Рыжик. Так звали их собаку, обычную ничем не примечательную до этого дворняжку, названную так за окраску и впрямь очень сильно напоминавшую гриб рыжик на срезе. Это был второй пёс на памяти Алёши. С предыдущим, которого звали Каштаном опять же за прямое сходство с цветом этих плодов, пришлось расстаться, когда в нём проявилась очень не хорошая черта. Собака, как и кот, была у них всегда на положении члена семьи и их не держали на цепи. И вот Каштан был замечен за воровством яиц из гнезда у кур, а потом пойман с поличным, когда загрыз цыплёнка. Будучи наказан, попробовал промышлять у соседей. С Рыжиком вышла совсем другая история. Он действительно жил с домашними животными и птицей, как ровня, что называется, и ел и спал с ними, а в дни, когда выпадала очередь пасти скот, даже помогал окучивать овец.   Характер же пса и особая связь между ним и Алёшей, которая была даже больше, чем дружбой, и удивляла не только домашних, но и соседей, проявлялась в том, что в понедельник утром Рыжик шёл до автобуса и провожал своего хозяина в школу, а после этого пять дней жил, как ни в чём не бывало. Зато в субботу, когда заканчивались уроки в школе и на воскресенье ребята приезжали домой, к половине шестого, когда по расписанию должен прийти автобус, он шёл на автобусную остановку в любую погоду, ложился там и ждал, пока из автобуса выйдет хозяин. Самыми тяжёлыми для Рыжика субботами были те, по счастью, редкие, когда Алёша не приезжал. Надо было видеть пса, как он брёл от автобусной остановки до дома, понурив голову и опустив хвост.
Эта зима стала бы ещё более безрадостной для Алёши, если бы он узнал сразу, а не потом, спустя годы, о том, что те монеты по десять, пятнадцать копеек, которые в первые недели он находил у себя в комнате и которые неизменно тут же отдавал бабушке, полагая, что она нечаянно уронила их, подкладывались хозяйкой специально, чтобы проверить его честность. Эта зима не оказалась ещё более  безрадостной по счастливой случайности, которую подарила ему судьба в лице учительницы немецкого языка. Антонина Григорьевна с первых уроков профессиональным чутьём угадала в нём способности к изучению иностранного языка, а потом, как-то стороною узнала и где он живёт, и тут уже добавились чисто женские, материнские черты её характера. Она жила с сыном старшеклассником, занимая половину дома рядом со школой, и как-то под предлогом дополнительных занятий пригласила к ним Алёшу. Они занимались немецким, но скорее для того, чтобы он воспринял эти приглашения, как нужно, потом пили чай с печеньем и вареньем, а уходил он обычно уже с вполне себе педагогическим заданием. Антонина Григорьевна выписывала многие годы немецкий журнал для детей, который стал основой дополнительного чтения для Алёши, а главное в нём в каждом номере были вкладки, которые, если их аккуратно вырезать и склеить, превращались в наглядные пособия. Ножницы, клей и та самая усидчивость, которая практиковалась им ещё на мелкой варёной картошке – и вечера стали сразу и короче, и веселее. А в гостеприимном доме Антонины Григорьевны он стал теперь на неделе частым гостем.
Опыт самостоятельной жизни накапливался постепенно. Ощущая разрыв с домом, Алёша пытался по-своему укрепить эту связь. Ему давали на неделю какие-то небольшие карманные деньги, чтобы купить, если понадобится тетрадь или карандаш. Конечно, при разумной экономии, на эти деньги покупался и гематоген в аптеке, и кубики кофе или какао с сахаром в магазине, которые просто разгрызались, как конфета, но главной целью экономии были, то игрушка на ёлку к Новому году, то чайная пара на восьмое марта маме.
Поэтому, когда весною Алёша, успешно закончивший пятый класс и к тому же бойко говоривший несложные предложения на немецком, что давало возможность перекинуться парой фраз с отцом, освоившим простейший набор немецких фраз за время нахождения на работах в Германии, сам поставил вопрос ребром: осенью только в интернат. Это видимо расстроило его квартирную хозяйку, лишившуюся пусть небольшого, но совершенно бесхлопотного дохода. По счастью, родители сразу и без разговоров приняли его сторону.