Наполеон биография Глава 3 Генерал

—1—
Наступил 1796 год — звездный год Бонапарта! Продолжалась война Франции с первой коалицией европейских государств. Директория планировала наступательную кампанию против австрийцев, главным местом предстоящих сражений считалась Западная и Юго-Западная Германия, через которую французы в дальнейшем будут пытаться вторгнуться в исконно австрийские владения. В этом походе Директория предполагала использовать лучшие войска и самых выдающихся стратегов. На берегах Рейна к решающему удару готовились две армии под командованием генералов Жана Журдана и Жана Моро общей численностью около 155 000 человек. Их задача состояла в том, чтобы нанести поражение австрийцам в Южной Германии и продолжить дорогу на Вену. Для этих армий не жалели средств, снаряжения; их обоз был прекрасно организован, на их действия французское правительство возлагало большие надежды.
Бонапарт приехал в Ниццу и сразу сделал осмотр своей оборванной, распущенной армии, в которой не хватило сапог, где одна лошадь приходилась на два или три французских солдата. Итальянская армия была похожа на скопище оборванцев. Эту голодную армию сопровождала вереница распутных девиц, которые награждали солдат венерическими орденами. Ему предстояло труднейшее дело: не только одеть, обуть, дисциплинировать свое войско, но и сделать это на ходу. Первом делом Наполеон приказал вымазать этих девиц дёгтем. Пресек спекулятивные махинации на продовольственных поставках и обмундировании для солдат. Он знал, сколько стоит пара сапог, мундир, подковы для лошадей и т. д. С дисциплиной было хуже. Особенно много трений с подчиненными ему начальниками отдельных частей вроде Ожеро, Массена или Серрюрье. Еще до прибытия командующего в армию, ему были даны обидные прозвища. Кто называл его «корсиканским интриганом», кто «генералом алькова», кто «военным из прихожей». Когда увидели невысокого, худого, бледного, небрежно одетого генерала, насмешливые пересуды усилились. Кто-то пустил, словцо «замухрышка» и оно прижилось. Они фрондировали с Бонапартом, они охотно подчинились бы старшему или более заслуженному главнокомандующему, но признать своим начальником 27-летнего Бонапарта им казалось оскорбительным. Известен рассказ о том, как произошло первая встреча нового командующего с командирами дивизий. Бонапарт вызвал Массена, Ожеро, Серюрье и Лагарпа к себе в ставку. Они явились одновременно — огромные, широкоплечие, один другого больше, сразу заполнив собой небольшой кабинет командующего. Они вошли, не снимая шляп, украшенных трехцветными перьями. Бонапарт был тоже в шляпе. Он встретил генералов вежливо, но сухо, официально, предложил им сесть. Когда сели и началась беседа, Бонапарт снял свою шляпу,  генералы последовали его примеру. Немного погодя Бонапарт надел шляпу. Но так глянул при этом на собеседников, что ни один из них не посмел протянуть руку к своей шляпе. Генералы продолжали сидеть перед командующим с непокрытыми головами. Когда командиры расходились, Массена пробормотал: «Нагнал же на меня страху этот малый». Но Бонапарт знал, как подчинить недовольных. Он сказал, глядя снизу вверх на гиганта Ожеро: «Генерал, вы ростом выше меня на одну голову, но, если вы будете грубить мне, я немедленно устраню это различие».
Бонапарт был поставлен в трудное положение. Откладывать военные действия до того, когда будет закончена экипировка армии, значило фактически пропустить кампанию 1796 года. Он принял решение, которое прекрасно сформулировано в его первом воззвание к войскам. «Солдаты! Вы голодны и раздеты: правительство должно вам много, но не может дать ничего. Терпение и храбрость, показаные вами среди этих скал, восхищают. Но они не приносят вам славы — даже отблеск ее не падает на вас. Я поведу вас в самые плодородные равнины на земле. Богатые провинции, роскошные города — все будет в ваших руках. Там вы найдете честь, славу и богатство. Солдаты Италии! Вам ли занимать смелости или выносливости?».
Как любая армия, она имела небольшой штаб. В этом штабе находился сорокадвухлетний офицер инженерных войск с исключительными способностями к штабной работе, который к тому же был хорошо знаком с проблемами в горах. Он был грубоват, имел нерасполагающую наружность — крупную голову при небольшом росте, постоянно грыз ногти, неуклюжий, но способный запоминать тысячи деталей и работать по двадцать часов в сутки, и  Бонапарт поставил его на должность начальника штаба итальянской армии. Звали его Александр Бертье. У Бонапарта был редкий дар находить нужных ему людей на должности, которые им более всего подходили. Кроме начальника штаба в окружение Наполеона входил ряд блестящих молодых офицеров, которым была суждена громкая слава и высокое положение. Гасконец кавалерист полковник Иоахим Мюрат, с невероятным хладнокровием сам напросившийся на место адъютантом Бонапарта. Из близких Бонапарту офицеров выделялись двадцатичетырехлетний майор Жюно, и молодой Мармон, которому едва минуло двадцать два, уже несколько лет друг Наполеона. Этим офицерам была суждена блестящая карьера, из полубригад итальянской армии вышло много знаменитых военачальников.
Генеральный план Директории по операции в 1796 году был во многих отношениях схож с планом предыдущего года, и в нем ясно ощущался почерк Карно. Главный удар предполагалось нанести на германском фронте, а вспомогательный — в Северной Италии. Генералу Бонапарту предстояло проверить на деле свои реальные знания, сформированные им во время службы в топографическом бюро в Париже. Директория надеялась, что внимание Австрии будет отвлечено от решающего северного театра войны действиями итальянской армии против Пьемонта и Ломбардии и что после успешного «усмирения» Северной Италии генерал Бонапарт сможет перейти через Альпы и соединиться с Моро в Тироле для завершающего удара по Вене — конечной цели операции.
Этот план кампании прекрасно выглядел на бумаге, но при критическом взгляде сразу обнаруживалось несколько огрехов. Во-первых, оба наступления французской армии отнюдь не находились друг от друга на реально поддерживающей дистанции, так как были разделены громадным барьером Альп, где главные перевалы находились в руках австрийцев. Во-вторых, если какое-нибудь наступление захлебнется, вся сила вражеских войск переноситься с этого направления через эти же перевалы на помощь своим еще более сильно теснимым товарищам на соседнем фронте. Наконец, этот план исходил из предпосылки, что все французские генералы будут действовать согласованно, но в реальности оба командующих на германском фронте подозрительно относились к своему коллеге в Италии и не оказывали ему надлежащего содействия; Бонапарт же рассматривал свой театр войны как единственно значимый.
План Бонапарта в главном был прост. Французам противостояли в Италии две основные силы: австрийская армия и армия пьемонтского короля — «привратника Альп», как называл его Бонапарт. Задача заключалась в том, чтобы разъединить эти силы, нанести решающие удары, прежде всего, по пьемонтской армии, принудить Пьемонт к миру, затем обрушиться всей мощью на австрийцев.
План был прост, и в том была его неотразимая сила. Главная трудность заключалась в том, как претворить этот замысел в практику. Противник значительно превосходил силами. Устранить такое преимущество можно было, лишь добившись превосходства в быстроте и маневренности.
Это тактическое решение не было открытием Бонапарта. Оно было искусным применением опыта, накопленного армиями республиканской Франции за три с половиной года против коалиции европейских монархий. То были новые, созданные революцией, принципы ведения войны, новая стратегия и тактика, и Бонапарт, как сын своего времени, их превосходно усвоил.
Начались  великие победы, сводившие с ума всех офицеров Европы. Битва при Лоди, причем, Наполеон в гуще наступавших, битва при Арколе, Бонапарт задумал безумно смелый маневр: зайти в тыл австрийцам со стороны почти не-проходимых Адиджских болот и, застигнув неприятеля врас-плох, вынудить его к бою на трех узких плотинах, где числен-ный перевес не имел значения и всё решалось личною храбро-стью солдата. Чтобы исполнить маневр, надо было захватить одним внезапным ударом одной из плотин, над болотной речкой Альпоне, у селения Арколя — единственное сообщение ав-стрийского тыла с болотами, там мост покрыт трупами,  в него стреляли в упор, и его адъютант Мюрон, закрыл его грудью и упал мертвый, а он остался невредим. Его изобразят впоследствии на знаменитой картине «Бонапарт на Аркольском мосту», он будет там со знаменем, но он был со шпагой, потому что во всех битвах будет со своими солдатами, он потом скажет:
— На бивуаках я разговаривал и шутил с простыми солда-тами. Я всегда гордился тем, что я человек из простого наро-да.
Монтенотте — 12 апреля, Миллезимо — 14-го, Дего — 15-го, Мондови — 22-го, Кераско — 25-го, Лоди — 10 мая. Побе-ды за победы — молния за молнией. В две неделе взят Пьемонт, взломаны врата Италии. Вот чудо Бонапарта. В две недели «ни-щая рвань» «разбойничьи шайки» санкюлотов преображаются в македонские фаланги Александра. В римские легионы Цезаря — войска небывалые за две тысячи лет. И дальше почти с той же быстротой молний: Лоди, Лоната, Кастильоне, Ровередо, Басано, Арколь, Риволи, и т.д. В девятнадцать месяцев завоевал Ита-лию с Тиролем, и Бонапарт у ворот Вены. В этом венце побед — три алмаза — Лоди, Арколь, Риволи.
 Были шесть великих побед, и он опубликовал такой бюллетень: «Солдаты революции, вы форсировали реки без понтонов, вы выигрывали сражения без пушек, вы стояли на бивуаках без корки хлеба и водки, и покрывали сотни километров без башмаков, потому что вы солдаты армии свободы. Теперь у вас есть все, и благородное отечества славит вас, но знайте всё, что мы с вами сделали, это ничто по сравнению с тем, что нас с вами ждет».
Потом он вспомнит уже на острове Св. Елене:
— Как я был счастлив тогда! Какой восторг! Какие клики! — «Виват освободитель Италии!» — И это в двадцать пять лет! Я уже предчувствовал, чем могу сделаться. Мир подом-ной убегал, как будто я летел по воздуху.
Он засыпал в это время Жозефину письмами. Удивительно, что вещи переживают людей: остался и ящик для писем, в которых она хранила его послания и до нас дошли эти любовные, страстные письма. Не горят не только великие рукописи, но не горят и любовные письма. А вот мы сейчас уде-ляем вынимание этим письмам, он писал ей: «Я не выпил не одной чашки чая, чтобы не думать о тебе, я сжимаю тебя в объятьях, когда засыпаю и просыпаюсь с мыслью о тебе. Люби меня, как свои глаза, нет больше, люби меня, как свою жизнь, нет больше, люби меня как свою судьбу, нет больше – люби меня, как всё, и тогда ты поймешь, как я люблю тебя». Этого было мало, и вот он уже пишет: «Мадам, что удерживает вас от того, чтобы написать своему мужу? Берегитесь, однажды ваша дверь будет взломана, и я грозой явлюсь пред тобой!»
Ее любовники, которых достаточно было в то время, боялись попасться ему на глаза, но достаточно уже было ей написать ему письмо о том, что она нездорова, или намекнуть, что ждет ребенка, как начался поток писем: «Ах! Я негодяй! Как я мог сидеть, сложа руки! Ты ведь нездорова, но напиши мне хотя бы десять страниц, только не меньше, это может меня успокоить, ты распоряжайся моею судьбой, я вынимаю письмо, чтобы поцеловать его и положить обратно. Ах! Жозефина, Жозефина! Какой же властью над мной ты обладаешь».
В начале апреля 1797 года генерал Бонапарт получил послание из Вены – его уведомляли, что австрийский император Франц хотел бы начать переговоры о мире. Дело было в том, что собранная с бору по сосенке новая австрийская армия, на этот раз под командованием эрцгерцога Карла, после нескольких неудач отступала, а в Вене уже шептались, что в Шенбрунне пакуют коронные драгоценности и куда-то увозят. Переговоры начались в Леобене, небольшом городке, и окончились до того, как правительство Франции успело сказать хоть слово. Генерал Бонапарт сам переговоры провел, сам их окончил, сам подписал все необходимые документы и мнением Директории при этом ничуть не озаботился. Вообще весной 1797 года он занимался главным образом проблемами политическими и дипломатическими, а не военными.
Даже его февральская военная экспедиция против Папской области – и то носила политический характер. Папские войска потерпели поражение, и с побежденных была взыскана огромная контрибуция в 30 миллионов франков золотом, не считая того, что армия награбила на месте, по ходу дела. В Париж отправлялись картины, скульптуры и, самое главное, звонкая монета, которая помогала держаться шаткой системе французских государственных ассигнаций.
Это последнее обстоятельство, как и то, что немалая часть денег прилипала к рукам высоких персон в правительстве Республики, – и давало генералу Бонапарту нужный ему политический эффект. Он становился лицом несменяемым, и его даже не пожурили за самостоятельное заключение перемирия с австрийцами, хотя это выходило за пределы его полномочий. Он не постеснялся и окончательный мир с Австрией заключить сам: в мае 1797 года его войско заняло владения Светлейшей Республики. Теперь в Кампо-Формио он предложил австрийцам компенсацию за их потери. Владения Венеции в Италии переходили к созданной им Цизальпинской Республике, а сам город на лагунах он отдал Австрии. В бумагах, найденных у него, обнаружились неопровержимые доказательства заговора, в котором участвовал генерал Пишегрю завоеватель Голландии, а ныне – президент Совета Пятисот, главного органа законодательной власти Республики.
Документы были отправлены Баррасу. Тот не стал торопить-ся. Подтянул к столице верные части, дождался из Италии генерала Ожеро, получил срочно отправленные Бонапартом в Париж 3 миллиона франков – естественно, в золоте – и только тогда начал действовать. 4 сентября 1797 года в Париже прошли массовые аресты, в число подозреваемых включили и двух членов Директории, чьи имена оказались упомянуты в захваченных в Триесте бумагах, – Бартелеми и Карно, и дело было сделано.
Баррас в сентябре полностью победил своих соперников в Париже, а в октябре Наполеон Бонапарт заставил австрийцев подписать в Кампо-Формио тяжелый для Австрии мир, больше походивший на капитуляцию. В ноябре он получил извещение из Парижа: «…его присутствие в столице совершенно необходимо…» Его ждала там триумфальная встреча,  даже день для нее был назначен – 10 декабря 1797 года.
«Вы — герой всей Франции» — ему отвечали. А его жена Жозефину Париж окрестил «Мадонной побед».
—2—
Он возвращается в Париж. Директория ждала его с недовери-ем. Дело в том, что в Италии он вел себя не как генерал, одерживавший победы, а как государь, который заключает договоры с покорёнными странами. И какое же было облегчение, когда Наполеон сообщил, что отправляется в Египет. Его не очень понимали, когда, воруя, соревновались друг с другом, он же соревновался с Александром Македонским на пути его завоевания Египта.
С лета 1797 года Бонапарт обдумывал идею удара по Англии, но планировал его в другом направлении ¬ в зоне Средиземноморья и Египта. Летом в Пассариано в беседах с Дезе он развивал мысль о вторжении в Еги¬пет. В письме Директории от 16 августа 1797 года он уже официально ставил вопрос о завоевании Египта.
«Недалеко время, когда мы пои;мем,- писал он,- что для деи;ствительного сокрушения Англии нам надо овладеть Египтом». Таким образом, понимая первостепенное значение решающего удара по Англии, Бо¬напарт еще до назначения его командующим армиеи; вторжения на Британские острова размышлял о том, как лучше поразить самого могущественного из врагов Республики, и склонялся в пользу удара по Египту.
Он скажет:
— Нора для кротов ваша Европа! Великие империи основы-ваются и великие революции совершаются на Востоке, где живут шестьсот миллионов людей.
Ещё скажет:
—Через Египет на Индию, чтобы там нанести смертель-ный удар мировому владычеству Англии, —таков исполинский план Бонапарта «безумные химера, вышедшая из больного моз-га» Но чем безумнее, тем лучше для Директории:
— Пусть едет, на Восток, там он себе шею сломит!
В исторической карьере Наполеона египетский поход - вторая большая война, которую он вел, играет особую роль, и в истории французских колониальных завоеваний эта попытка занимает исключительное место.
Буржуазия Марселя и юга Франции с давних пор вела обширнейшие и крайне выгодные для французской торговли и промышленности сношения со странами Леванта, с Сирией, Египтом, с островами восточной части Средиземного моря, с Архипелагом. С давних пор постоянным стремлением французской буржуазии было упрочение политического положения Франции в этих прибыльных, но беспорядочно управляемых местах, где торговля постоянно нуждалась в охране и престиже силы, которую купец может в случае нужды призвать на помощь. К концу XVIII в. умножились соблазнительные описания природных богатств Сирии и Египта, где хорошо было завести колонии и фактории. Французская дипломатия с давних пор приглядывалась к этим, слабо оберегаемым Турцией левантийским странам, которые числились владениями константинопольского султана, землями Оттоманской Порты, как называлось тогда турецкое правительство. С давних пор французские правящие сферы смотрели на Египет, омываемый Средиземным и Красным морями, как на пункт, откуда можно угрожать торговым и политическим конкурентам в Индии и Индонезии. Еще знаменитый философ Лейбниц подал в свое время Людовику XIV доклад, в котором советовал французскому королю завоевать Египет, чтобы подорвать положение голландцев на Востоке. В конце XVIII в. не голландцы, а англичане были главным врагом, и было ясно, что руководители французской политики не смотрели на Бонапарта, как на сумасшедшего, когда он предложил нападение на Египет, и не удивились, когда осторожный и скептический министр иностранных дел Талейран стал этот план поддерживать.
Сама идея завоевания Египта Франциеи; не была новои;. Ее нельзя считать изоб¬ретением Бонапарта она не может быть от-несена к достижениям его гения. С того времени, как Леи;бниц подал Людовику XIV совет овладеть Египтом, идея эта на протяжении всего восемнадцатого столетия не переставала занимать¬ государственных деятелеи; и некоторых мыслителеи; Франции. Шуазель пытался превратить несколько от¬влеченные искания в практические деи;ствия французскои; дипломатии. Сначала нашумевшее сочинение Реи;наля о европеи;цах в двух Индиях, вышедшее ано¬нимно в 1770 году, затем «Путешествие в Египет и Си¬рию», «Письма о Египте» Савари и множество других произведении;, литера¬турных трактатов и политических меморандумов - приковывали внимание к проблеме Египта. При всем различии мнении; в главном они совпада¬ли: Египет надо прибрать к рукам.
Более полувека назад Франсуа Шарль-Ру в обстоятельном исследовании подробно осветил историю этих многочисленных проектов и планов. В политическои; и историческои; литературе справедливо указывалось также на то, что сама мысль об овладении Египтом имела под собои; прочную экономическую основу. Влиятельные круги французскои; буржуазии, в особенности крупные негоцианты Марселя и других портов французского Средиземноморья, имели давние, весьма широкие связи с Египтом и другими странами Леванта. Шарль-Ру считал, что в среднем в XVIII веке объем ежегоднои; торговли между Франциеи; и Египтом приближался к пяти с половинои; миллионам пиастров. Усиление в тои; или инои; форме позиции; Франции в Египте полностью отвечало задачам французскои; колониальнои; цолитики тех лет.
Захват Англиеи; ряда французских колонии; (Мартиники, Тобаго и других), а также голландских и ис¬панских колониальных владении; фактически привел к полному прекращению колониальнои; торговли. Талеи;ран  3 июля 1797 года в докладе «Ме¬муар о преимуществах новых колонии; в современных условиях» прямо указывал на Египет, как на возможное возмещение понесенных Франциеи; потерь. Неоспоримо было также и военно-стратегическое значение Егип-та в конкурентнои; борьбе великих европеи;ских держав, стремившихся к расширению колониальных владении;. Упадок Турции, все явственнее обнаруживавшии;ся на протяжении восемнадцатого столетия, придавал вопросу особую остроту. Египет был лакомым куском, и давнее соперничество Англии и Франции пополнилось еще одним важным предметом спора - грызнеи; за овладение египетскои; костью. Все эти причины и мотивы были достаточно весомы, чтобы поставить в порядок дня внешнеполитических проблем Директории вопрос о Египте. Не было, конечно, случаи;ностью, что почти одновременно два крупных политических деятеля - Бонапарт и Талеи;ран - пришли к мысли о необходимости овладе¬ния Египтом. Таким образом, в самои; идее египетскои; экспедиции не было ничего ни загадочного, ни необычаи;ного. Она объяснялась вполне прозаическими расчетами, связанными с определенными экономическими и политическими интересами.
Труднообъяснимо другое: как мог Бонапарт, отка¬завшии;ся от вторжения на Британские острова ввиду неоспоримого превосходства Англии на море, пренеб-¬ речь этим же превосходством противника при решении вопроса о десанте на юге Средиземноморского побережья? Ведь если успех вторжения в Ирландию или в инои; раи;он Великобритании зависел всецело от «уда¬чи», от «случая», так как французскии; флот был много слабее англии;ского, то при экспедиции в Египет, ког¬да тихоходным французским кораблям пришлось бы преодолевать большее водное пространство, роль «случая» для успеха предприятия возрастала. Но в первом варианте Бонапарт считал, что при столь малых шансах он не вправе «рисковать судьбои; Франции», во втором, хотя шансы оставались столь же ничтожны, если не меньше, он решился на деи;ствия. Как это объяснить?
Современники хорошо понимали риско¬ванность задуманного предприятия. Мармон, прини мавшии; деятельное участие в подготовке экспедиции, писал: «Все вероятности были против нас; в нашу пользу не было ни одного шанса из ста... Надо признаться, это значило вести сумасбродную игру, и даже успех не мог ее оправдать».
Но Бонапарту и Талейрану не пришлось трудиться, чтобы убедить Директорию дать деньги, солдат и флот для далекого и опасного предприятия. Во-первых (это самое важное), Директория по указанным уже общим экономическим и особенно военно-политическим причинам видела пользу в этом завоевании, во-вторых (это было менее существенно), кое-кто из директоров (например, Баррас) мог усмотреть в затеваемой экспедиции некоторую пользу от того, что она такая далекая и опасная... Внезапная колоссальная и шумная популярность Бонапарта уже давно  тревожила;  он "разучился повиноваться", это Директория знала лучше, чем кто-либо другой: ведь Бонапарт заключил Кампо-Формийский мир в том виде, как захотел, вопреки некоторым прямым желаниям Директории. На чествовании его 10 декабря 1797 г. он вел себя не как молодой воин, с волнением благодарности принимающий похвалу отечества, а как древнеримский император, которому подобострастный сенат устраивает триумф после удачной войны: он был холоден, неразговорчив, принимал все происходившее как нечто должное. Словом, все его ухватки наталкивали на беспокойные размышления. Пусть едет в Египет: вернется - хорошо, не вернется - что ж, Баррас и его товарищи были готовы безропотно перенести эту утрату. Экспедиция была решена. Главнокомандующим был назначен генерал Бонапарт. Это случилось 5 марта 1798 г.
Немедленно началась кипучая деятельность главнокомандующего по подготовке экспедиции, по осмотру кораблей, по отбору солдат для экспедиционного корпуса. Тут даже больше, чем в итальянской кампании, обнаружилась способность Наполеона, затевая самые грандиозные и труднейшие предприятия, зорко следить за всеми мелочами и при этом нисколько в них не путаться и не теряться - одновременно видеть и деревья, и лес, и чуть ли не каждый сук на дереве. Инспектируя берега и флот, формируя свой экспедиционный корпус, внимательно следя за всеми колебаниями мировой политики и за слухами о передвижении эскадры Нельсона, которая могла потопить его во время переезда, но пока крейсировала у французских берегов,  Бонапарт в то же время чуть не поодиночке отбирал для Египта солдат, с которыми воевал в Италии. Он знал громадное количество солдат индивидуально; его исключительная память всегда поражала окружающих. Он знал, что этот солдат храбр и стоек, но пьяница, а этот умен и сообразителен, но быстро утомляется, потому что болен грыжей. Он не только впоследствии хорошо выбирал маршалов, но хорошо выбирал и капралов. А для египетского похода, для войны под палящим солнцем, для перехода по раскаленным песчаным пустыням без воды нужны были именно отборные по выносливости люди. 19 мая 1798 г. все было готово: флот Бонапарта отплыл из Тулона. Около 350 больших и малых судов и барок, на которых разместилась армия в 30 тысяч человек с артиллерией, должны были пройти вдоль почти все Средиземное море и избежать встречи с эскадрой Нельсона, которая могла потопить их.
Англия прекрасно знала, что во всех южнофранцузских портах идет кипучая работа, что туда непрерывно прибывают войска, что во главе экспедиции будет генерал Бонапарт и что это назначение показывает всю важность дела. Но куда отправится экспедиция. Дело в том, что на морях хозяином был адмирал Нельсон и английский флот, поэтому доплыть до Егип-та было совершено невозможно, нужно было, как минимум 200-300 судов, но они не будут невидимкой в море и, естественно, будут моментально потоплены. Но Наполеон знал, что судьба ему поможет. Он сделал, как бы сейчас сказали, меленькую дез-информацию, якобы собирается через Гибралтар подойти к бе-регам Британии и напасть.
Нельсон поверил и помчался к Гибралтару и только там понял, что его провели: Бонапарт в это время подплывал к Мальте. Нельсон бросился к Мальте, и вполне мог догнать, так как его суда были быстроходнее, но вмешалась буря, которая разнесла корабли Нельсона, когда он причалил к Мальте. Так Наполеон высадился в Египте. И были великие победы: он взял Александрию, Каир, но во время битвы при Абукире Нельсон разгромил его флот.  Бонапарт остался без кораблей, а берег был завален телами французских моряков. Когда генералы собрались в его палатке, он сказал им: «Когда римляне высаживались вдалеке от родины, они всегда сжигали свои корабли, чтобы не бояться смерти. Противник сжег наши кораб-ли за нас, так поблагодарим же его».
В Египте стояла невероятная жара, за его армией по пятам шла чума и враг, но он шел по пустыне впереди своих солдат и, когда его адъютант подвел ему лошадь он, сказал: — Зачем, вы оскорбляйте меня! Ему пришлось умертвить пленниками: у него не было кораблей, чтобы отправить их во Францию, у него не было еды, чтобы кормить их.
Наполеон напишет после безуспешных попыток взять Акру: «Я понимал, что не нужно моё присутствие на востоке в то время, как оно требуется в Париже». Из сведений с английских судов он узнал, что все его завоевания в Италии от-нял русский полководец Суворов, что на Францию надвигается хаос – всевластие толпы. Главы департаментов писали отчаянные письма в Директорию: «Мы живём в краю, кишащем разбойниками, по нашим дорогам нельзя проехать, не заплатив выкуп этим проходимцам, они лезут во власть, мы превратились в нацию глухую ко всему, кроме удовольствий столичной жизни». Наполеон понял, что пора, и сказал своим офицерам:
— Я решил вернуться во Францию!
Это было невероятно, потому что у него не было судов, оста-лось лишь два фрегата, один из которых назывался «Мюрон», по имени адъютанта, который прикрыл его своей грудью.  Вначале не было попутного ветра, но вдруг резко подуло,  и мо-ре укутало густым туманом. Оба фрегата двинулись вдоль африканского берега, командор корабля все время измерял дно, боясь налететь на риф, а Наполеон лишь покачивал головой: он знал, что доплывёт. Со временем они благополучно высадились на родной земле…