Красная Поляна

Кавказ подо мною. Один в вышине
Стою над снегами у края стремнины;
Орёл, с отдалённой поднявшись вершины,
Парит неподвижно со мной наравне.
Отселе я вижу потоков рожденье
И первое грозных обвалов движенье.
                А.С.Пушкин

          В наши дни это название практически у всех на слуху, благодаря зимней Сочинской Олимпиаде, которая в 2014-ом году в тех краях происходила. Автор сих строк олимпийских высот, увы, не штурмовал, а о Красной Поляне не слышал до 1957-го года, пока не попал туда на так называемую “преддипломную практику”.
          Однако, прежде чем начну повествование, позвольте мне немного позанудствовать в плане географии. Прекрасный и гостеприимный город-курорт Сочи, что на берегу Чёрного моря, известен практически всем. Несколько севернее расположен порт Туапсе, а чуть южнее — граница с Абхазией, которая раньше была частью Грузии, а теперь является самостоятельной республикой. Если Вы от Сочи, двигаясь на Юг, достигнете города Адлер (кстати, название это в переводе с немецкого означает “Орёл”, именно там расположены в горах знаменитые “Орлиные скалы”), и сразу повернёте на северо-восток — дорога, после (примерно) одного часа пути вдоль реки под названием Мзымта, приведёт Вас прямо в ту самую Красную Поляну.
          После вышеупомянутой практики я там не бывал ни разу, но знаю, что в процессе подготовки к Олимпиаде 2014-го года транспортные магистрали в тех местах кардинально обновлены, как и вся инфраструктура, и облик того района. Тем не менее общегеографические ориентиры сохранились. Если Вы ещё молоды и здоровы, можете посетить те места, чтобы насладиться прекрасными природными ландшафтами предгорного Кавказа. Уверен — не пожалеете!
          Не миновало то местечко и внимания сильных мира сего. В 30-ых годах покинувшего нас века знаменитый политический деятель кавказского происхождения, Иосиф Виссарионович Джугашвили, облюбовал его, часто посещал, имея постоянное пристанище. А когда там, не без его инициативы, началось строительство гидроэлектростанции, уделял стройке весьма пристальное внимание. Я полагаю, Вы понимаете, что это означало.
          В те времена, когда я проходил практику, посёлочек этот был малюсенький и проживало там всего человек от силы тысячи три. Да и станция отнюдь не велика. В ней всего четыре штатных гидроагрегата по семь мегаватт. Сообщаю Вам для сравнения, что каждый из агрегатов Жигулёвской (бывшей Куйбышевской) ГЭС, а для пущей наглядности, что каждая турбина не самого большого в мире Боинга, — они почти в шесть раз мощнее суммарной мощности ГЭС Красной Поляны. Ну, да ладно, в конце концов, станция создавалась не для того, чтобы бить рекорды мощности, а для воплощения в жизнь Ленинского плана ГОЭЛРО, которому в этом году исполняется ровно век. Сейчас, как я понял, станция “живёт” и работает только тремя машинами, покрывая при необходимости пиковую нагрузку Сочинского энергорайона, входящего в состав большой энергосистемы Северного Кавказа.
          Устройство станции помню теперь весьма приблизительно, хотя в давние студенческие времена изучал его весьма тщательно. На шестисотметровой высоте в горах расположено небольшое водохранилище, а от него отходит так называемый деривационный канал длиной несколько менее километра. Небольшой открытый безнапорный акведук, вода по которому течёт самотёком под небольшим уклоном до так называемого “напорного бассейна”. Будучи студентами, мы с удовольствием бродили вдоль всех тех сооружений, совмещая полезное с приятным. Местная природа великолепна. Насыщенный озоном горный воздух вдохновляет на романтический лермонтовский поэтизм. Если бы не диплом, написал бы, наверное, парочку поэм.
          К турбинам гидроагрегатов вода поступает уже под напором по так называемой напорной трубе. Желающих ознакомиться с техническими деталями отсылаю к Википедии, там всё это подробно изложено.
          Признаюсь откровенно: к моему будущему дипломному проекту Краснополянская ГЭС не имела никакого отношения. Однако преподаватели нашего факультета давно облюбовали то место, благодаря его удачному расположению и привлекательной экологии, да и домишко, где обычно располагались приезжающие на станцию специалисты и под студенческое общежитие вполне подходило. Мы обосновались легко и быстро, местный климат и обстановка вполне нашей адаптации способствовала. Условия были однако спартанские. Горячее водоснабжение, например, в доме напрочь отсутствовало, посуду мы мыли на берегу нижнего бьефа, недалеко от водосброса, оттирая утварь береговым песочком.
          Зато группа образовалась сплочённая и дружная. Нас “дипломников” было всего трое: Тамара Трунина (уже замужняя молодая женщина), мой дружок Юрий Васильевич Танаков (его я уже упоминал в “Снегопаде”), и ваш покорный слуга. С нами “дембелями” разделяла “казарму” группка более молодых студентов нашего же факультета — порядка десяти человек девчат и парней. Среди того “молодняка” сложились однако уже несколько устойчивых парочек. Несмотря на некую отдалённость и девственную диковатость окружающей местности, с подобной компанией скучать не приходилось. Кстати будет, наверное, сказать, что с некоторыми из тех тогдашних студентов я впоследствии жил и работал бок о бок в течение многих лет.
          Особое внимание автора сих строк привлекала одна из девушек. Небольшого роста, сложенная довольно-таки крепко, но ладно; скромной и немногословной была та студентка, имени которой “трухлявая” моя память не удержала. В каре-волооких задумчивых её очах, казалось, скрывалась некая тайна. Мне безумно хотелось приступить к разгадке, однако, увы, за целый месяц той практики, кроме общих разговоров и прочего невзрачного “хлама” так ничего и не произошло.
          Кроме всего прочего, нужно было изучить и отразить в отчёте что-то по теме диплома. Нашей специализацией была так называемая релейная защита и автоматика. Обычно подобная техника и устройства изображается в виде принципиальных, а также, монтажных схем. Как нас учили в институте, мы бросились на поиски этих важных документов, но так ничего и не нашли.
          На станции всем этим хозяйством заведовал старший инженер по фамилии Катаков. Инженер Катаков, несмотря на то, что был аборигеном и носил русскую фамилию, по происхождению являлся чистопородным греком. Представители этого народа широко распространены в причерноморье — они ещё в античные времена населили эти регионы.
          Катаков типом был весьма приятным, к нам хорошо расположенным. Однако когда мы, занимаясь рабочими вопросами, спросили про схемы — развёл руками: “Не-ету!”. “А как же Вы работаете?” — спросили мы, не скрывая изумления. “А я всё наизусть помню, — ответил он уверенно, — ну, ещё заводская маркировка на проводах иногда помогает...”. Это было феноменально! Он действительно знал наизусть всю вторичную коммутацию станции! “Всевышней волею Зевеса” и с помощью уникального представителя Архимедова народа “начертали” мы в отчётах то, что нам было нужно. Тем более, что наши отчёты впослелствии никто не проверял...
          Нет, вру! В самом конце месяца практики нагрянула, неожиданно, словно весенняя гроза, проверяющая из родной Альма-Матер (МЭИ). Дама бальзаковского возраста, имевшая звание доцента одной из кафедр нашего факультета, слыла рьяной “общественницей”, весьма успешно совмещая свою активность с имиджем неутомимой “спортсменки-комсомолки”.
          Несмотря на присущую ей доминантность, мадам однако была вовсе собой не дурна, моложава, коротко стрижена, в меру атлетична, вполне контактна и дружелюбна. С нами она мгновенно нашла общий язык и, кратко ознакомившись с обстановкой, оценив её вполне положительно, сообщила основную цель своего приезда: подъём на близлежащую гору северных отрогов Кавказского Хребта на высоту порядка двух с половиной тысяч метров (название, увы, вылетело из головы).
          Мы все тогда были молоды и здоровы, поэтому вызов тот приняли всеобщим одобрением и приливом энтузиазма. Никакого альпинистского снаряжения, никаких верёвок и ледорубов, ничего кроме легкомысленной молодости да той бедовой “доцентщины” с сильными как у лошади ногами в авангарде. Слава Богу, никаих неприятностей не произошло: к полудню мы сравнительно легко поднялись на высоту более двух тысяч метров и неожиданно обнаружили, что под нашими ногами лежит самый настоящий, натуральный снег (на дворе стоял Июнь). Радость наша была неописуема. “Безумству храбрых поём мы песню...” так, кажется, писал Великий Пролетарский Писатель с не очень сладким псевдонимом.
          Потолкавшись немного по снегу, нарезвившись в нём подобно детям, приступили мы к обратному спуску. Здесь и поджидала нас коварная ошибка. Увлёкшись лёгкостью “десанта”, мы стали невольно увеличивать скорость и, в конце концов, побежали бегом, ускоряясь и подпрыгивая. Результат проявился ночью, и весь следующий день мы все, исключая проверяющую, лежали на койках в лёжку, не в силах пошевелиться. Отсутствие опыта и соответствующей подготовки наглядно проявилось. С горами шутки плохи!
          Следующая, хотя и заочная, встреча с Красной Поляной произошла в моей судьбе порядка двух лет спустя. В рассказе “Жигулёвское” поведал автор сих строк о своём знакомстве с девушкой по имени Алёна. Они с сестрой приехали на строительство Куйбышевской ГЭС по оргнабору именно из той самой пресловутой Красной Поляны. Как только мы выяснили факт замечательного совпадения — тут же нахлынули воспоминания, стали возникать образы общих знакомых, вспомнили, безусловно, и Катакова.
          Во время прохождения практики на Краснополянской ГЭС впервые соприкоснулся ваш покорный слуга с аббревиатурой УКАМ. В ту эпоху в среде московских энергетиков обладал определённой степенью известности некто по имени Давид Залманович Альтерман. О принадлежности к библейскому народу ярко свидетельствовала не только его антропонимика. Небольшого роста, кучерявый, горбоносый, коротконогий мужичонка, неброской наружностью своей не привлекал пикантного внимания множества представительниц противоположного пола. Однако Давид Залманович принадлежал к той немногочисленной породе людей, которые обладают неистовой и непоколебимой одержимостью одной единственной идеей. Возможно и Вам, Читатель, встречались подобные личности на крутых поворотах жизненного пути.
          В один из прекраснейших дней жизни в голову “гениальному” Альтерману пришла идея изобретения так называемого Устройства Коррекции Активной Мощности, сокращённо — УКАМ. Всю свою дальнейшую судьбу, абсолютно уверенный в величии собственного открытия, Давид Залманович посвятил совершенствованию его уникального детища. Подобных устройств однако существовало немало, они между собой весьма активно конкурировали. Начиная с определённых времён, их стали изготавливать на базе современной “малогабаритной” электроники. Девайс же Альтермана, изготовленный из многочисленных стальных пластинок, зиждился на базе допотопной механики. С точки зрения активно развивающейся техники, это был даже не прошлый, а позапрошлый век.
          В определённое время “неутомимому творцу” давали возможность экспериментировать с его “точной механикой” на гидроагрегатах Краснополянской ГЭС. Станция работала в “пиковом режиме”, то есть была мало загружена и ему представлялась возможность “разгуляться”. Учёный муж пытался внедрить порождённое его гением устройство везде, где имелась хотя бы минимальная возможность. В результате местные острословы стали расшифровывать аббривеатуру УКАМ по-своему: “Устройство, Которым Альтерман Мучает”.
          В проектном институте, где он тогда работал, Давид Залманович всем уже давно надоел и, в конце концов, его под каким-то благовидным предлогом оттуда “выперли”. Однако в СССР кадровая политика являлась таковой, что на улицу человека выбросить было принципиально невозможно. Альтерман устроился в нашу фирму — его взяли в гидроцех. Таким образом он ещё долго продолжал “мучить” краснополянцев. Тем не менее постепенно годы брали своё, и его прыть блекла и охлаждалась. Гидроцехом у нас в то время руководил Анатолий Дмитрухин. Руководителем он был деловым и прагматичным; полный решимости расстаться с гениальным Альтерманом, он многократно уговаривал меня взять “недопонятого гения” к себе на службу. Я увиливал как мог, но упорный Дмитрухин настойчиво обратился к высшему начальству и своего-таки добился.
          Нашему Генеральному Директору, кажется, доставляло особое удовольствие переводить всяческих сомнительных персонажей под моё чуткое руководство. Доверял! Постигла подобная судьба и Давида Залмановича. Однако “укрыться” под “орлиным крылом” вашего покорного слуги удалось лишь формально. На самом деле он фактически у меня не проработал ни дня.
          В то время уже сильно пожилой и совсем не здоровый Альтерман практически безвылазно “сидел на бюллетенях” и, в конце концов, покинул этот бренный и противоречивый мир. Ваш покорный слуга присутствовал на очень скромной похоронной процессии, состоявшей из небольшой группки родственников, а коллектив коллег представляла исключительно моя собственная персона.
          Вдова Давида Залмановича, маленькая седовласая старушонка, рыдала над могилой супруга слезами искренней безутешности. Спустя некоторое время, она явилась в мой рабочий кабинет с просьбой помочь с оформлением необходимых документов. Тронутый её горем, я умудрился даже выхлопотать для несчастной вдовы скромную денежную компенсацию.
          Мы уже успели проститься, но на пороге она, обернувшись, меня вдруг спросила: “Борис Львович, у Давида остались некоторые детали разработанного им устройства. Они Вам, наверное, пригодятся?”. В тот момент ответить ей истиной правдой было бы больше чем жестоко, и я, в порядке исключения, позволил себе солгать: “Конечно нужны!”.
          Она тут же взяла такси и привезла мне всё, что осталось дома у покойного — все останки плодов его упорного многолетнего творчества. Я дождался, когда она уйдёт, и подверг их молчаливому, печальному и бесславному погребению в самый дальний угол одного из самых дальних шкафов, бесконечные ряды которых стояли в полутёмном пыльном подвале. Вернувшись в свой кабинет, отряхнув пыль с одежды и рук, автор сих строк с глубоким вздохом произнёс, многократно слышимую от отца, знаменитую латинскую максиму: “Sic transit gloria mundi”.