День на двоих

  (Памяти ушедшего друга)
 
  Этот звонок Сергея был таким же неожиданным и непредсказуемым, как и тот, двенадцать лет назад, когда он известил меня о смерти Джонсона, нашего общего друга - Певцова Женьки, чуть не убив меня тем известием.
   Нудное пиликание телефонного звонка раздалось в такой густой тишине, что казалось частью этой тишины и вряд ли могло повлечь за собой что-то существенное и достойное внимания. Я неохотно поднял трубку и, услышав голос Сереги, сначала оживился, предвкушая возможность поиздеваться над ним за долгое молчание, которое, в общем-то, мы оба устроили друг другу после одной размолвки. Но что-то тут же насторожило меня, как только я услышал его надломленное – «Привет», а это было на него ох, как не похоже, ведь все его приветствия и явления на арене жизни были не менее торжественны и значительны, чем, например, восход солнца или вылет пробки из-под шампанского. На меня сразу же потянуло холодом воспоминания того его звонка двенадцатилетней давности, когда он произнес точно такое же «Привет».      
   Я не ошибся: то, что он произнес далее, делало все наши размолвки и прочую ерунду настолько незначительными и пустыми, что мозг их уже не воспринимал и отсеивал, как мусор.
    – Олег умер… - голос Сергея неестественно прерывался, и я понял, что он с трудом сдерживает слезы.
    – Когда? – машинально спросил я, не только не уточняя, кого он имел в виду, это было и так ясно, но, даже не осмыслив услышанное.
    – Не знаю. Мне сказал это сегодня Гаврилов, его сосед, ты помнишь, но он сам не знает, когда, от чего, и вообще, больше ничего не сказал.
   Я все еще был в оцепенении и чего-то ждал: то ли того, что все это окажется просто идиотской сплетней, то ли того, что сейчас я проснусь, и это будет бредовым сном. Но Сергей молчал, и я чувствовал, что говорить он попросту не может.
   То, что Олег умер, не только не умещалось в голове, но вообще не могло быть чем-то правдоподобным и реальным. Я отказывался воспринимать это и уже с трудом сдерживал себя, чтобы не заорать на Сергея, обвинив его в распространении непроверенных сплетен. Но поймал себя на мысли, что и двенадцать лет назад у меня была точно такая же реакция и, как и тогда, я стремлюсь стать тем самым страусом, воткнувшим свою башку в песок. Я вдруг отчетливо понял это, и еще больше, чем на Серегу, разозлился на себя.
   – От кого же сам-то он это узнал? Олег был здоровее нас с тобой вместе взятых, а тут, вдруг взял и умер? Какого черта он разносит всякую чушь?! Этого не может быть!
   Сергей продолжал молчать, а я все больше и больше осознавал, что сам несу чушь и надо говорить что-то другое, такое, что могло дать хоть какую-то надежду на то, что все это неправда. Но только не мириться с этим, не соглашаться, не охать и не ахать, сопровождая это дежурными и банальными фразами, как это принято при смерти других, не очень близких или совсем не близких людей. Хватит с нас и Джонсона, чья смерть мне и сейчас кажется нелепой и абсурдной, но, как потом выяснилось, оказалась вполне закономерной – у него было слабое сердце, что он умело, скрывал от нас, и не только, до самого последнего дня.
   Мы продолжали оба подавленно молчать, и я уже начал ощущать гнетущую тяжесть этого молчания, как, наконец, Сергей выдавил:
   - Он узнал это от Ольги, его сестры, случайно, мимоходом, подробностей никаких сам не знает. Сань, я не могу сейчас ни о чем больше говорить, прости, давай созвонимся позже… – и положил трубку. 
   Я еще несколько минут стоял и смотрел в пустоту комнаты, пытаясь понять, что произошло. Потом начал что-то машинально делать, вероятно, то, что делал до Серёжиного звонка. Мозг был абсолютно отключен от реальности. Ясной и четкой в голове оставалась только одна мысль, – этого не может быть! Этого не должно быть! Черт возьми, почему это произошло именно с ним, с тем, с кем вместе было столько пройдено, пережито, понято. Я давно уже считал его частью себя. Во многом мы были похожи, во многом разные, но главным было то, что уход из этой жизни одного из нас уже не мог бесследно и безболезненно пройти для другого.
   Я ощутил холод и страх. Не стало еще одного близкого друга. Это все больше наталкивало на мысль, что постепенно остаешься один на один со злобностью и безразличием к тебе этого мира. Оказывается, это страшная вещь – терять друзей. Банально? Наверное. Не знал этого раньше? Конечно, знал! Вот только по-настоящему страшно стало только сейчас, потому что на склоне пятого десятка не можешь не понимать, что друзей много не бывает и при уходе хотя бы одного из них, его не заменит уже никто.
   Думая обо всем этом, я снова и снова возвращался к вопросу – что же теперь делать? Как и от кого узнать подробности его смерти, наконец, где похоронен, чтобы можно было прийти и положить цветы? Внезапно меня охватил опять приступ гнева от мысли, что ни одна сволочь не сообщила обо всем этом, ведь у нас немало общих друзей и знакомых. Олег и сам последние года два очень сильно устранился от всяких контактов и общения, особенно после смерти его отца и матери, которые умерли фактически один за другим, и если бы не его дочь, то он остался бы совсем один, не считая брата и сестру, живших отдельно и вдали от него. Жена его давно уже погибла под колесами сбившего ее автомобиля.
   При последнем нашем телефонном разговоре, месяца три назад, он даже не намекнул о каких-нибудь проблемах со здоровьем и т.д. И тут до меня дошло, – а ведь проблемы-то у него были. Ну конечно – в Афгане, где мы оба когда-то побывали, мимо него так и не проскочила желтуха. Она косила там многих, и он тоже болел тогда ею, а эта болезнь, как известно бесследно не исчезает. Для меня тоже Афган не прошел бесследно: я подцепил там малярию, о чем узнал значительно позже, уже в Союзе, после нескольких характерных приступов. Но на этом, к счастью, все и закончилось,  более серьезных последствий не было. А вот у Олега все получилось, как видно, хуже.
   И, наконец, это обследование на предмет цирроза печени, о котором он говорил когда-то, – вот она и причина смерти. Ах, Олег, Олег, ну почему же ты молчал, ничего не говорил об этом? 
   Впрочем, я тут же поймал себя на мысли, что и сам вряд ли поступил бы иначе. Мало удовольствия оповещать всех вокруг о своих болячках, особенно таких серьезных. Но ведь это же совсем другой случай.
   Я снова и снова злился на себя, понимая, что лишь пытаюсь оправдаться перед самим собой, за то, что как ни собирался в последние месяцы заехать к Олегу (кстати, вместе с Сергеем), но так и не сделал этого. За все это время мы лишь несколько раз говорили по телефону. Эта чертова привычка откладывать все на потом – потом поговорим, потом встретимся, потом решим! Лишь бы не сегодня, не сейчас – ведь так сильно занят! А потом, как выясняется, остается лишь смерть, только она приходит вовремя, в назначенный час, не откладывая ничего на потом.
   Следующие несколько дней прошли в объятиях тяжелых раздумий, попытках не верить в смерть Олега, в воспоминаниях обо всем том, что было прожито и пройдено вместе. Мысли о нем не покидают меня и сейчас, да и останутся до конца дней, но тогда, в первые дни, после известий о его смерти, они были особенно тяжелы, особенно неотступны; они следовали по пятам и были со мной везде, где был я. Они вытряхивали из моей души все, что было связано с Олегом, вынимали из глубины памяти все похождения и совместно пройденные дороги, заставляя заново их пережить и переосмыслить.
   Вспоминалось все – и то, как нагловатыми и не очень еще умными щенками лаяли на этот мир и снисходительно над ним посмеивались. Как балбесничали в школе, сбегая с уроков, покуривая за углом и играя в футбол на школьном стадионе. Как, найдя друг друга и усевшись класса с восьмого за одну парту, фактически остались вместе на всю жизнь. Как потом, в военном училище, впервые ощутили на себе и другие, не столь приятные стороны этой жизни, что помогло, наконец, начать ее ценить. Как вместе, но в разных местах прошли Афган, разминувшись на пересылке на одни сутки и не разу не встретившись, а лишь обмениваясь письмами. И многое, очень многое другое, из чего складывалась наша жизнь и о чем можно вспоминать бесконечно. Наверное, и жизнь прожита не зря, раз так много воспоминаний, будоражащих душу…
   И все же, в этом бурном потоке воспоминаний, как островок посреди огромной реки, в моей памяти всплыл и упрямо завис только один день, который вместе мы никогда не вспоминали, но который навсегда остался для нас вторым днем рождения. Одним на двоих. Днём, который мог оказаться для нас последним.   
   Этот день вряд ли отличался от других, сменявших друг друга, как часовые на посту. У нас шла производственная практика после девятого класса, мероприятие вполне обыденное и общепринятое для всех средних школ того времени.
   Ранним июньским утром я шел от своего дома к тому месту, где нас ждал автобус, доставлявший на одну из автобаз нашего города - объект, на котором мы проходили свою практику.
   Радостное солнце дружески сопровождало меня и, казалось, обещало помочь во всем сегодня, если понадобится. Воздух был прозрачен и чист: машин тогда было куда меньше, чем сейчас и пыли тоже. Лишь какие-то редкие белые пушинки да мотыльки проплывали мимо глаз, как планктон, в голубой толще коралловой отмели. Синее небо улыбалось и хитро подмигивало, обещая, что денек будет веселым. Я почувствовал это сразу, как начал приближаться к автобусу, на котором нас отвозили. Все наши уже столпились возле него и ждали, когда водитель откроет двери. Я издали махнул всем рукой и попытался глазами отыскать Олега.
    – А вот и Шура Алексеев, помахал нам рукой, совсем, как Леонид Ильич Брежнев! Здравствуйте Леонид Ильич! Мы, как и все трудящиеся, переполнены радостью от встречи с Вами! – пропел Серега Смирнов, будучи, как всегда королем положения, и обожая играючи, хоть немного возвышать других, зная, что выше его все равно никого нет. Его пышная шевелюра романтично развевалась на ветру, поблескивая на солнце.
   Тут же, в такт его словам, придурковато загоготали Береза с Соколом, ну и конечно, поддерживая их, ехидно захихикал Олег, будучи очень довольным, что опять опередил меня, придя раньше.
    – Да, ладно вам, остряки! - сказал я, хотя и самому стало смешно, - Ну махнул издали, что тут такого? – приблизившись, я начал, здороваясь, поочередно подавать всем руку. 
    – Ладно, Мустанг (эта кликуха, случайно брошенная когда-то нашей географичкой, надолго прилипла ко мне), хорош, оправдываться, иди сюда, я место забил! – крикнул из глубины автобуса Олег, махнув рукой.
     - Не пускать Коня кудрявого! Пусть место оплачивает за опоздание! – думая, что сморозил нечто умное, заорал Сокол, Андрюха Соколов, парень в доску свой, самый длинный (я любил называть его Сходней), хотя и не самый умный. Впрочем, на звание самого умного никто из нас особо не претендовал, да и в моде тогда были почему-то иные имиджи.
    – Слушай, Лошадь Пржевальского, кончай по ногам елозить, не пушинка, полегче нельзя? – не унимался Вовка Березин, навсегда прозванный Березой, нахмурив брови и став от этого еще смешнее.
    – На то он и Вошадь! – подначил Кирпич, Олег Камнев, туповато похлопывая глазами и не выговаривая букву «Л». Приварив ему щелбан и отбиваясь от его тычков, отпускаемых мне на сдачу, я с трудом пробирался в конец автобуса к Олегу, и наконец пробравшись, сел рядом с ним.
    – Какого хрена опаздываешь? – проворчал Олег, - автобус не ушел еще только случайно: водила отошел курева купить, щас бы потопал на базу своим ходом.
    – Часы забыл подвести. Ладно, хватит мозги компостировать, успел же! Лучше посмотри, какая погодка сегодня – класс! А? Денек будет еще лучше, чем вчера! Я думаю, после практики надо будет метнуться на Волгу, что скажешь?
     – Там посмотрим… - Олег редко сразу давал утвердительный ответ, но сейчас я почувствовал, что он согласен.
   Наконец, автобус тронулся и, трясясь на сиденьях и, развлекаясь болтовней и травлей анекдотов, мы не заметили, как оказались на территории базы. Наша, так называемая производственная практика была весьма монотонным и скучным мероприятием, но нас привлекали в ней необязательность результатов наших работ и возможность спустя некоторое время после их начала рассосаться в общем потоке дел и заниматься тем, чем заблагорассудится. Руководству автобазы было попросту не до нас, да и ничего серьезного нам все равно поручить было нельзя. Поэтому нас прикрепляли мелкими группами к опытным работникам базы, и мы были у них просто на побегушках. В прочем, время от времени нам все же доводилось выполнять более или менее конкретную работу, непосредственно связанную с той специальностью, к которой наряду со средним образованием, нас готовила школа – слесарь-авторемонтник, кажется второго разряда, почти самого низшего, но можно не сомневаться – реально мы и до этого не дотягивали. Это, в основном, была примитивная слесарная работа, связанная с обработкой ручным инструментом некоторых деталей и узлов. Ну, а, в общем, – просто использование нашей грубой физической силы в процессе помощи работникам базы.
   Но все это мало волновало нас. Как я уже заметил, мы находили развлечение и в этом, к тому же практике скоро был конец, и нас ждало лето, – сказочная пора свободы и счастья.
   Вот и этот очередной наш «рабочий день» начал подходить к концу. Я разыскал Олега, – сегодня мы попали с ним в разные группы, и увидел, что в отличие от меня, профилонившего все это время, ему пришлось поработать. Он был грязным, потным, усталым и я понял, что уж теперь-то он точно не откажется пойти купаться. Так и вышло – он не только уже не раздумывал, идти ли купаться, но и сам торопился поскорее это сделать.
    – Где ты шарахаешься? Я уже почти готов, сейчас, хоть немного умоюсь, и пойдем. - пробормотал Олег и начал торопливо мыть грязное лицо в душевой.
    – Ничего себе, шарахаюсь! Да я уже давно готов! Это тебя приходится тут битый час ждать да искать! – возмутился я, - давай быстрее, труженик, ударник производства!
    – Да уж не чета всяким тунеядцам! Небось, пробездельничал всю смену? – с издевкой проговорил Олег.
    – А тебе завидно! Припахали его! Работай негр, солнце еще высоко! – мы любили поддевать друг друга по любому поводу, и часто смеясь, делали это подолгу.
   Полностью принимать душ не было смысла: все равно ведь сейчас пойдем купаться и через пару минут мы уже вышли из раздевалки. Почти все наши стояли у выхода с базы, кто-то, просто покуривая за компанию, кто-то, обсуждая предстоящие планы на день – большая часть дня была еще впереди.
    – Ну, кто с нами купаться?! Погодка-то - ништяк! Или мамы не велят? – весело прокричал я, надеясь, что кто-нибудь еще нам с Олегом составит компанию.
    – Да ладно, умник! Просто мне некогда сейчас, дела, а то бы я показал, кому тут и что мама не велит! – попыхивая цигаркой, свысока сказал Сокол и, задев ею за ухо Березы, сломал ее. Береза в ответ толкнул и обругал Сокола, назвав его длинным олухом, у них завязалась потасовка, и они надолго отвлеклись от темы купания.    
   Постепенно все начали расходиться, толпа таяла на глазах, и мы с Олегом не заметили, как остались почти одни. С нами оставался еще только Витька Серов. Немного подумав, он сказал:
     - Я пойду с вами, что-то тоже окунуться захотелось.
   Мы двинулись на берег Волги втроем. До того места, куда мы направлялись, идти было недолго, минут пятнадцать. Это был хороший песчаный волжский бережок возле железнодорожного моста, недалеко от Байдарки – речушки, впадающей там в Волгу. Уже на подходе к воде мы почувствовали неповторимый волжский запах свежести, знакомый и обожаемый с раннего детства. Бегом в припрыжку мы выскочили на уединенный берег и торопливо начали раздеваться.
   Погода стояла прекрасная. Ветра почти не было. Маленькие волны тихо шуршали, разбиваясь о берег. Вода поблескивала солнечными лучами и звала к себе. Противоположный берег, окутанный легкой дымкой, казался бесконечно далеким и недосягаемым.
   Едва успев раздеться, мы дружно бросились в воду, которая сначала обожгла нас холодом, а потом потеплела, приняв в свои объятия, как родных. Витька как-то сразу остался позади нас с Олегом, мы даже не заметили, где он там затерялся, в прибрежной зоне. Мы просто забыли о нем. Да и как было не забыть? Ведь он не разделил с нами нашу прыть. Он не рванул вместе с нами на широкий простор водной глади, не устремился вдаль навстречу голубому горизонту!
   Мы оба исступленно гребли руками, не думая ни о чем, неслись как торпеды вперед и наслаждались собственной силой и мощью. А пловцами мы были не такими уж и плохими. Я и раньше часто, купаясь, развлекался тем, что заплывал, чуть ли не на середину Волги и возвращался обратно, гребя руками на саженках или кролем без остановок и отдыха. И давно бы уже, наверное, переплыл Волгу, да несколько раз был отловлен водной милицией и водворен на берег с угрозой оштрафовать родителей. А это была перспектива не из веселых. 
   Олег тоже не намерен был ни в чем уступать. Он греб руками с силой парового колесника и не отставал от меня ни на йоту. Мы сами не заметили, как увлекший нас заплыв превратился в настоящее состязание, - кто кого, притом, что финишной линии нам никто не назначил. Мы плыли и плыли, вкладывая в руки и тело всю силу и энергию, дарованную богом, и усталость даже не пыталась подкрасться к нам. Лишь сопели, выпуская из-под рук выдыхаемый воздух и даже, не пытались смотреть вперед, тем более что это было невозможно – встречный поток воды заливал лицо. Только боковым зрением мы видели и понимали, что двигаемся вперед и курс держим к середине реки.
   Никто из нас первый не желал остановиться, чтоб хотя бы осмотреться, ведь это могло быть расценено как усталость, а показать себя уставшим, тем самым, признав поражение, – это было уже недопустимым.
   Мы продолжали работать руками и ногами разгребая водную толщу, продвигаясь сквозь нее вперед, пока, наконец, не почувствовали, что появился ветер, волны стали значительно больше и плыть уже было намного тяжелее. Вода постоянно захлестывала лицо, заливала рот и глаза, затрудняла дыхание. Я несколько раз уже хлебнул воды и чуть не захлебнулся. Олег тоже, чувствовалось, плыл с большим напряжением, то, глотая воду, то, стряхивая ее с лица.
   Наконец мы оба, как по команде, замедлили темп и остановились, чтобы осмотреться. Не успев, как следует очухаться, мы были поражены тем, как все изменилось вокруг. Солнце уже затянулось набежавшими тучами, еще недавно игривые синие волны с золотыми проблесками солнечных лучей превратились в серых монстров с белыми бурунами на верхушках, пытающихся захлестнуть всего тебя и похоронить в темной глубине. Бороться с ними казалось безумным и бесполезным занятием. Но самое главное то, что берег, от которого мы плыли, был уже значительно дальше, чем противоположный, до которого тоже было еще порядочно, плыть да плыть. Нам стало совсем не так радостно, как в начале этого заплыва. 
    – Что будем делать? Куда поплывем, назад или уж теперь лучше вперед, к тому берегу, он вроде ближе, а? – качаясь на волнах, как поплавок и отплевываясь от воды, крикнул я Олегу.
    – А чёрт его знает! Наверное, лучше к тому, он хоть поближе! Отдохнем, погреемся, да поплывем обратно… - невесело ответил Олег, мотая головой и стряхивая набегающую на лицо воду. На том и порешили.
   Дальнейшее продвижение по бешеным волнам со свистящим ветром требовало намного больше сил, чем плавание по спокойной воде, и та самая усталость, которая поначалу боялась к нам подкрасться, теперь все больше и больше давала о себе знать. Мы плыли уже далеко не так резво, как в начале, стараясь экономить силы, которых становилось все меньше. Время от времени мы ложились на спину и отдыхали, хотя на такой большой волне это было не так уж просто – вода постоянно заливала лицо и мешала дышать. Но, все же, экономить силы это позволяло. Мы очередной раз лежали на спине, давая отдых рукам и ногам, как вдруг Олег закричал:
    - Саня! На нас танкер прет! Рвем ласты! – и он рванул вперед, насколько ему позволили весьма иссякшие силы.
   Я поднял голову и не поверил своим глазам, - прямо на нас бесшумно надвигалась черная громадина, распустив перед собой белые усики бурунов и, намереваясь заглотить нас, как сом двух головастиков, барахтающихся перед его носом.
   Но откуда же он взялся? Да, я заметил минут пять назад темную точку какого-то суденышка, двигающегося вдали в нашем направлении. Но я не придал этому значения, будучи уверенным, что к тому времени, как оно подойдет сюда, мы уже пересечем фарватер. Неужели этой точкой была эта бандура и она уже здесь?!
   Это был сухогруз «Волго-Балт» - весьма приличное по тем временам судно, часто встречающееся на Волге. Он приближался к нам с неумолимой неотвратимостью, и спасти нас могло только одно, –  мгновенный уход с его курса и вообще, с фарватера.
   Я бросился вслед за Олегом, понимая, что сейчас наступил тот самый момент в жизни, который может стать последним, и, вкладывая в руки и ноги всю силу, которая у меня еще оставалась. Я словно вгрызался в воду, заставляя ее расступаться передо мной. Я стремился уйти как можно быстрее от этого места, где через несколько минут все будет перемолото огромными винтами, и горе всему живому, которое в них попадется.
   Мыслей в голове уже не было никаких. Не было даже и страха. Было только одно – понимание того, что если хоть немного сбавишь темп, уступив смертельной усталости, то никогда уже не ступишь на тот далекий берег с манящей дымкой, зеленой травой и такой прекрасной жизнью. Очевидно, то же самое было и в голове у Олега, который в нескольких метрах впереди меня из последних сил греб руками, стремясь как можно быстрее покинуть смертельно опасную зону.
   Мы плыли и чувствовали, что не просто плывем, а боремся за жизнь, ту самую, которую еще полчаса назад считали своей неотъемлемой собственностью и настолько были уверены в ее безопасности, что понятия не имели о том, как нужно ее ценить.
    Напряжение последних сил достигло своего предела, когда я почувствовал, что огромное судно проплывает позади нас уже на достаточно безопасном расстоянии.
   «Поживем еще» - первое, что пришло в голову, как только я осознал, что опасность миновала. Сухогруз всей своей громадиной тихо прошелестел метрах в пятидесяти от нас. Никого из команды мы не заметили на палубе. Наверное, и мы остались незамеченными, раз никто не поднял шум и нас не начали спасать. Но мы были только рады этому: еще не хватало того, чтобы нас, как мокрых щенков вытащили бы на палубу и потом высадили неизвестно где, в одних трусах. Словом, тому, что сухогруз тихо удалился от нас, не подняв шума, мы были несказанно рады, хоть силенок на дальнейший путь, а до берега еще было метров триста – четыреста, оставалось совсем немного. Мы опять легли на спину, чтобы очередной раз отдохнуть, тем более что зона фарватера была уже пройдена. Но отдыхали недолго – ветер не стихал, волна по-прежнему была большой и не давала спокойно лежать на спине, постоянно заливая лицо и мешая дышать.   
   Перевернувшись на живот, мы поплыли дальше. Двигались медленно, каждый метр давался с большим трудом, начинало казаться, что берег по мере нашего продвижения к нему, с такой же скоростью удалялся от нас. Это и злило, и пугало, вновь появились мысли, что на этот чертов берег уже никогда не придется ступить. Снова ледяной страх начал подкрадываться к нам, делая окружающую нас стихию еще более зловещей. Но все же стресс, перенесенный нами из-за чуть не убившего нас сухогруза, немного утих и мы, более или менее, вновь войдя в ритм, медленно плыли вперед.
   Очередная волна захлестнула мое лицо, как вдруг я услышал надрывный кашель Олега, захлебнувшегося водой. Я повернулся к нему, он плыл справа, метрах в трех от меня и увидел его лицо, посеревшее и искаженное гримасой боли.
    – Ты чего, Олег?! Что с тобой? – с беспокойством крикнул я ему.
    - А черт его знает! Кажется, ногу свело! – с перекошенным от боли лицом ответил он.
   Я знал, что это такое. Однажды мне пришлось это испытать, но на небольшом расстоянии от берега, поэтому, несмотря на сильную боль, я быстро выплыл тогда на берег, и все закончилось для меня легким испугом. Теперь же ситуация была совсем другая. Я не знал, чем помочь Олегу! А между тем, дела у него становились все хуже. Он пытался хоть как-то совладать с болью, растереть сведенную судорогой ногу, разработать ее, но у него ничего не получалось. Боль все нарастала, и он начал конвульсивно дергаться и судорожно грести руками, чтобы хоть как-то удержаться на плову. Вдруг очередная метровая волна тихо подкатила к нему и скрыла в своих объятиях. Перекатившись через Олега, она ушла, оставив его на поверхности, но я понял, что держится на ней он из последних сил.
    – Саня, я не знаю, что делать! Боль адская! Я, кажется, тону! – прохрипел, захлебываясь он.
   Сначала я не принял его слова всерьез и попытался просто поддержать его словами. Но тут вдруг увидел, что он начал уходить под воду и вновь выныривать, судорожно глотая воздух и захлебываясь. Я понял, что это конец! Если ему не помочь, то он сейчас утонет! Но что я мог сделать? Я и сам уже из последних сил держался на воде, казалось, каждая волна, накрывая, могла утопить меня. Я понимал, что стоит мне подплыть к Олегу, как он мертвой хваткой вцепится в меня и тогда конец нам обоим!
   А Олег, между тем, даже не кричал, - он молча раздавал стихии свои последние силы, борясь с ней за свою жизнь. Вдруг он взвыл, вцепился руками в скованную судорогой ногу и ушел под воду.
   – Олег!!! – взревел я, - не поддавайся боли! Ляг на спину и вытяни руки и ноги в разные стороны! – я вспомнил, что когда-то то ли вычитал это где-то, то ли кто-то мне рассказал.
   Олег послушно лег на спину, вытянувшись, как струна и затих. Кажется, это подействовало - конвульсии оставили его, и он уже несколько минут спокойно лежал на воде.
   – Ну что, как дела? Лучше? – напряженно наблюдая за ним, спросил я.
   – Вроде лучше. Во всяком случае, боль ушла, мышцы расслабились, - хрипло проговорил он, и я заметил, что гримасу боли на его лице сменило спокойствие.
   – Полежи еще немного, и поплывем дальше, до берега уже всего ничего, доплывем… - стараясь казаться бодрым, сказал я. Но одно дело сказать, и совсем другое – соответствовать сказанному. Как только мы двинулись дальше, я почувствовал такую огромную тяжесть в руках, да и во всем теле, что, проплыв несколько метров, опять лег на спину, чтобы отдохнуть – плыть больше просто не мог. Олег тоже улегся на спину, не сказав ни слова, – понятно, ведь он устал не меньше. И только берег, тот самый берег, к которому теперь были устремлены все наши чаяния и надежды, жестоко усмехался над нами и презрительно наблюдал, как два жалких обессилевших существа, бросивших ему и реке вызов, теперь, растрачивая последние силы, просили о пощаде.
   А мы и действительно, лежа на спине и, смотря в затянутое тучами небо, словно просили прощения за свою глупую самонадеянность и легкомыслие, с которым относились к собственной жизни. И клялись, от всей души клялись, что если доведется выйти на вожделенный берег, то в последующем все будет по-другому!
   В очередной раз, отдохнув насколько это было возможно, мы поплыли дальше, к берегу, вступить на который – было теперь нашей заветной мечтой. Усталость была такой, что мы даже не понимали – двигаемся ли мы вперед или болтаемся на месте. Ветер был встречным, и бороться с ним и волнами сил уже давно не было. Я даже перестал переворачиваться на спину: ведь это тоже требовало дополнительных усилий, а оставшиеся силы я был согласен теперь тратить только на то, чтобы доплыть до берега.
   Нырнув под воду и проплыв там несколько метров, я неосознанно на мгновение открыл глаза и увидел зеленую темень воды, манящую, словно в преисподнюю. От этого стало так страшно, что страх, казалось, сам потрогал меня, как бы проверяя, готов ли я в нее отправиться. Я вынырнул из воды как пробка и осмотрелся.
   Олег, по-прежнему, медленно плыл, справа от меня в двух-трех метрах и, кажется, чувствовал себя нормально, хотя и был, конечно, как и я, смертельно уставшим.
   – Ну, как дела, Олег? Судорог больше нет? – хрипло спросил я.
   – Пока нет, стараюсь сильно не напрягаться, вроде отпустило. - устало ответил он. Олег плыл, как и я, совсем медленно и, как и я, проклинал этот спасительный берег, который все никак не хотел к нам приближаться, чтобы спасти и вернуть нас на такую теплую и желанную землю.
   Но что это? Вынырнув из-под очередной волны и вновь безнадежно посмотрев в сторону берега, я вдруг заметил, что он уже не такой и далекий! Он все же приближается к нам! Да, да! Несмотря на всю свою безжалостность и презрение к нам, дождавшись, пока у нас не осталось ни капли сил, он все же начал приближаться! Теперь это было хорошо заметно.
   – Олег! А берег-то уже совсем близко, еще сотня метров и мы на суше! Греби веселее! Сейчас отдохнем! – стараясь подбодрить Олега, весело прохрипел я. Но он не нуждался в поддержке. Он и сам уже заметил, что берег совсем близко и нужно, лишь чуток, еще напрячься, чтобы оказаться на нем.
   И мы плыли, плыли из последних сил, уже не боясь, что их не хватит до берега. С каждым движением он теперь становился все ближе и ближе, как будь то, уж не осталось у него к нам того презрения и жестокости, когда он так не хотел приближаться к двум обессилевшим посреди Волги горе-пловцам.
   Последние метры до берега мы проплыли машинально, даже не осознавая этого и не замечая усталости, которая давно уже стала для нас шестым неотъемлемым чувством. И только когда наши ноги коснулись вязкого дна и, пройдя по нему немного, мы почти вышли из воды, и я и Олег вдруг ощутили такую неимоверную тяжесть тела и бессилие ног, что почти одновременно рухнули снова в воду, не дойдя до берега буквально пары метров. И самое ужасное было то, что не было сил даже подняться, а, поднявшись, ноги у нас тут же подкашивались и мы снова падали, как подстреленные.
   Так на четвереньках, пытаясь встать и падая, мы, как два пьяных купальщика выползли, наконец, на берег и развалились на мягкой траве. У нас был довольно жалкий вид. Слипшиеся лохмы длинных волос спадали на глаза, заливая их капающей водой, мокрые трусы, даже отдаленно не напоминающие плавки, глупо болтались на ветру, облепив бедра. Сейчас очень трудно передать те мысли и чувства, которые бродили в тот момент в голове и душе, но одно можно сказать точно: мы словно слились с этой травой и землей, на которой лежали, и нам казалось, что никогда ее уже не покинем. Так и будем лежать вечно, наслаждаясь ее твердой надежностью и безопасностью.
   Вокруг нас было немного людей, человек пятнадцать-двадцать. Они нежились на солнце и изредка заходили в воду, барахтались в ней и лениво плавали недалеко от берега. Тучи уже почти ушли, освободив солнце, и оно вновь щедро поливало людей, берег и Волгу золотыми лучами. Радостно визжали дети, порхали бабочки с цветка на цветок, мимо носа, словно пули, проносились слепни. Легкий ветерок опять ласкал наши лица, обращенные в забытьи к небу. Мы тихо лежали, закрыв глаза и слушая собственное дыхание, а жизнь, казалось, вновь вошла в свое спокойное русло, избавив нас от страшных испытаний.
   Но это было не совсем так. Нам предстоял еще обратный путь – путь на тот берег, с которого мы явились сюда. И эта мысль тяжелым камнем давила на нас, не давая в полной мере насладиться этим сладким воздухом и теплой землей.
   Загорающая невдалеке от нас немолодая дама, вероятно, заметила, как мы приползли на этот берег и, кажется, приняла нас за пьяных юнцов: в ее взгляде я уловил нечто брезгливое. Но нам было глубоко наплевать и на нее, и на других – пусть думают, что хотят. Важным в тот момент для нас было только одно, - что делать дальше? Снова плыть на противоположный берег, вновь подвергнув себя смертельному риску или, как побитым щенкам в своих жалких «семейниках», пешком потрусить через мост к исходному пункту нашего «триумфа»? Последнее нам казалось таким позором, что стыдно об этом было даже заикаться. Но, тем не менее, пришлось.
   – Ну что делать-то будем? А? – убитым голосом спросил я Олега, который, как мне показалось, уже умиротворенно дремал, - Поплывем обратно или пойдем через мост? Можно в принципе закосить под спортсменов, побежим типа трусцой! - завершил я свою мысль, и мы оба рассмеялись, вспомнив всем известный фильм.
   – Не, не катит… -задумчиво возразил Олег, - Почти полгорода придется прошлепать в трусярах! Уж лучше, наверное, вплавь. -  сказал он, но уверенности в его голосе я не услышал. Мы вообще к этому моменту уже давно забыли, что такое уверенность и вели себя далеко не так, как те два наглых юнца, считающих себя хозяевами судьбы.
   – Думаешь, доплывем? А как твоя нога? Вдруг опять судорога прихватит? – спросил я Олега, с ужасом вспоминая то, что происходило еще совсем недавно посреди реки. Но Олег молчал.
   Я в душе понимал его и был с ним согласен – тащиться такую даль пешком в одних трусах сомнительной моды, чуть ли не через полгорода, - это было слишком! Но опять плыть через эту огромную реку, по этим захлестывающим тебя волнам, через этот проклятый фарватер, где к тебе постоянно подкрадываются теплоходы и прочие суда, чтобы разорвать винтами в клочья! Неужели это лучше?!
   Мы долго еще лежали на мягкой траве, наслаждаясь ее ароматом, гоня прочь мысли о висящей над нами проблеме и, чувствуя в глубине души, что решение уже приняли.
   – Ну что, Шура? Надо двигать! - стараясь казаться веселым, воскликнул Олег, когда я уже начал понемногу дремать. – Поплыли, а? Живы будем - не помрем!
   - Погребли… - невесело ответил я, медленно поднимаясь с видом обреченного.
   Нет, я не боялся, страха, как такового не было, хотя я и продолжал бояться за Олега, несмотря на его кажущуюся игривость. Но была некая неуверенность в том, что мы правильно поступаем и боязнь того, что вскоре сможем об этом пожалеть. 
   Несмотря на тяжелые мысли, мы достаточно бодро подошли к воде и остановились. Волга опять была относительно спокойна. Волны перестали быть свирепыми монстрами и вновь превратились в ласковых ягнят, весело теребящих наши ноги.
   Мы неплохо отдохнули и чувствовали себя довольно сносно. Наши ноги и руки уже не были теми бессильно болтающимися плетьми, как это было при нашем выходе на этот берег, и мы почувствовали некоторую уверенность в себе. Нет, это уже не была та глупая переоценка своих сил и возможностей, в плену которой мы находились, когда бросились в воду на том берегу. Но это была внутренняя готовность еще раз пройти то, что прошли с таким трудом и риском для жизни, только теперь уже соизмеряя каждое свое движение, экономя силы и, стремясь, во что бы то ни стало, выжить и доплыть.
   – Вперед, погнали! – гаркнул я и бултыхнулся в воду. Вслед за мной нырнул и Олег.
   Нет, теперь мы не загребали руками и ногами со всей дури, мы плыли медленно, экономя силы и стараясь сразу же выровнять темп.
   Первые метров сто мы проплыли, словно на одном дыхании, даже не заметив преодоленного расстояния. Нам начало уже казаться, что обратный путь пройдет без приключений, как вдруг мы услышали рокот приближающейся к нам моторки. Повернувшись в ее сторону, я с ужасом увидел, что это катер водной милиции! Чёрт, опять я попался им в лапы! Буквально неделю назад я был выловлен ими за пределами купальной зоны в водах городского пляжа, и вот опять! Тогда они просто отпустили меня, пообещав в следующий раз привлечь родителей, чем все кончится на этот раз, я боялся даже предположить. Ведь теперь мы с Олегом уплыли от берега слишком далеко, чтобы все обошлось просто так.
   С видом приговоренных, мы смотрели на приближающийся катер. Он подплыл к нам почти вплотную и один из милиционеров, кажется лейтенант, свесился с борта, уставившись на нас, как рыбак, собравшийся вытащить на борт хороший улов. И только его изящная белая фуражка подсказывала, что он даже не рыбак, а некто похуже.
   – Ну, что молодые люди! Далеко ли собрались? Что, пляжа уже мало? – с издевкой крикнул он, - Набухались, что ли?
   – Нет, мы просто увлеклись и не заметили, что далеко заплыли… - проблеял прерывающимся голосом я, понимая, что сейчас можем загреметь по полной программе. Ведь они еще не поняли, что мы не с этого, а с другого берега приплыли и если сейчас поймут, то нам конец – вытащат как лягушат из лужи и доставят куда следует.   
   Увидев наш испуг, лейтенант немного смягчился и с напускной строгостью произнес:
   - А ну быстро развернулись к берегу и, что б я вас через три минуты здесь уже не видел! А еще раз попадетесь – пеняйте на себя!
   Понятно, что он имел в виду берег, от которого мы только что уплыли и нам, естественно, пришлось развернуться и поплыть обратно. Прекрасно! Словно силы тратить уже было не на что! Но, что поделаешь, все лучше, чем загреметь в милицию.
   – Они сейчас уберутся отсюда, - подбадривая не только Олега, но и себя, проговорил я, смотря вслед удаляющемуся катеру, - и тогда снова рванем к своему берегу.
   – А вдруг вернутся, и не успеем проскочить? Тогда уж не отбрешемся. - скорбно заметил Олег.
   – А! Семь бед – один ответ. Кто не рискует, тот не пьет шампанского, - не очень браво пробормотал я, - все равно другого выхода у нас нет.
   – Да, ты прав. - согласился Олег, и мы, болтаясь на одном месте, стали напряженно наблюдать за исчезающим в дали катером.
   – Все, слиняли! Плывем вперед! – крикнул я Олегу, когда катер совсем исчез из виду. И мы вновь рванули к своему берегу с таким чувством, с каким, наверное, солдаты идут в атаку.
   Мы уже не просто плыли, - мы спасались. Спасались бегством от этой реки, от ее монстров – волн, заливающих лицо, от чудовищ – судов, появляющихся ниоткуда и стремящихся в считанные секунды уничтожить тебя, и, теперь еще от этих молодцов на катере, которые не будут больше церемониться с нами, если опять поймают, тем более уже в зоне фарватера. Но обо всем этом думать не хотелось, мы работали руками и ногами, зная только одно, - впереди берег, на который нам нужно вернуться. Там спасение.
   – Мы почти на фарватере, - посмотрев по сторонам, произнес я, -  надо быстрее проскочить его, не дай бог, еще менты вернутся! 
   Но тут же внимательно вглядевшись в даль, в верх по течению, я увидел, как из-за поворота реки медленно выплывает еще одна громадина – это был то же сухогруз, но на этот раз «Волго-Дон», что называется – хрен редьки не слаще! Этот черт был не меньше, а в длину даже больше. Да и со скоростью он шел, ничуть не меньшей.
   – Бляха-муха! Опять сухогруз прет! – заорал я, - Минут через десять он будет здесь! Куда поплывем, вперед или назад? Я не могу понять, где он пройдет – позади или впереди нас?
   Олег с тревогой вглядывался в даль и, как и я, не мог понять в какую сторону нам лучше плыть.
   – Шура! Там еще что-то показалось, белое, кажется катер… – упавшим голосом проговорил он.
   Вглядевшись, я понял, что это, и похолодел от страха – на нас с бешеной скоростью, обойдя сухогруз, несся король рек и озер, красавец «Метеор», высоко подняв над водой свое улыбчивое рыло, готовый разорвать и раскромсать нас на мелкие кусочки своими подводными крыльями уже через каких-нибудь несколько минут.
    – Будь, что будет! – уже не думая о сухогрузе, закричал я, - поплыли вперед! Пока будем думать, куда плыть, они тут нас раздавят! Рвем вперед, Олежа!
   С этими словами я, а вслед за мной и Олег, рванули вперед, что было сил. Другого выхода все равно не было, как не было и времени на раздумье.
   Мы вновь гребли руками и ногами, вкладывая в них все оставшиеся у нас силы. Теперь нам было уже не до их экономии. Если попадем под одно из этих суденышек – силы нам уже не понадобятся. Я даже не смотрел ни вперед, ни по сторонам – так было спокойнее, лучше ее не видеть, приближающуюся смерть – глядишь и проскочит. А только плыл, загребая воду руками и извиваясь всем телом – в этом был сейчас весь смысл бытия, цель существования. В спасении, которое ждало нас на том берегу, таком родном и забытом. Где-то там нас, быть может, еще ждал Витек, о котором мы давно забыли, одиноко лежала покинутая нами наша осиротевшая одежда, которую, неизвестно еще, придется ли вновь надеть. Эти мысли, словно ангелы, парили надо мной, когда я вдруг услышал позади себя душераздирающий гул и понял, что это пронесся «Метеор» и наши шансы вновь, кажется, повышаются.
   На борту метеора раздавалась музыка. Я посмотрел в его сторону и увидел за стеклами иллюминаторов пассажиров, беспечно глазевших на голубые дали Волги. Мне показалось, что кое-кто из них даже заметил нас, но шума, к счастью, никто не поднял.   
   «Метеор» уносился от нас также стремительно, как и примчался, и только белые облака водяной пыли по его округлым бокам, удаляясь вместе с ним, как бы посмеивались над нами, довольные тем страхом, который на нас нагнали. Сухогруз, кстати, тоже уже приблизился к нам, но теперь его курс проходил на достаточно безопасном расстоянии и мы, более или менее спокойно, поплыли к своему берегу.
   Этот рывок, который мы сделали, спасаясь от метеора, хоть и отнял много сил, зато значительно приблизил нас к берегу, - зона фарватера была позади. И теперь, с каждым нашим движением, мы отчетливо видели, как уже наш берег, вновь приближался к нам.
   До родного берега оставалось уже меньше сотни метров, как я заметил Виктора, стоящего в прибрежных волнах. Приставив пятерню к глазам, он внимательно вглядывался в нашу сторону, пытаясь рассмотреть, мы это или нет. Очевидно, поняв, что это мы, он начал нервно расхаживать вдоль берега взад-вперед, и, когда мы подплыли совсем близко, я заметил, что он крутит пальцем у виска, глядя на нас. Наверное, это было единственно правильное, с его стороны, приветствие в отношении нас, но только нам на это было сейчас тоже наплевать. Куда больше, нас с Олегом занимала проблема – как выползти на берег. Ноги опять так сильно ослабли, что совершенно отказывались нести нас, и мы вновь стали падать на каждом шагу, как только вылезли из воды.
     – Вы что, пьяные что ли? – не то с удивлением, не то с испугом глядя на нас, спросил Витек, - На том берегу наливают?
   Он старался казаться веселым, но это плохо у него получалось. Глядя на нас, он понимал, что видит уже не тех двух корешей, три часа назад бултыхнувшихся в воду, а совсем других, не похожих на них парней с угрюмыми лицами, даже не отвечающих на его подколки и ухмылки. А мы, тем временем, кое-как добрели до места, где лежала наша одежда, и молча рухнули на горячий песок.
   Мыслей опять не было никаких. Куда все подевалось? Где те мечты о том, как мы выйдем на такой желанный берег? Я думал, что буду прыгать и орать от счастья, когда почувствую под ногами его землю. Но нет, ничего этого не было. Мы оба, и Олег, и я молча валялись опустошенные, раздавленные и обессиленные. Даже говорить ни о чем не хотелось.
   – Я хотел уже бежать вызывать милицию, думал все, конец вам, столько времени вас не было. - взволнованно произнес Виктор. - На тот берег плавали?
   – Да, там пришлось передохнуть, - загробным тоном ответил я.
   – А я уж и выспаться успел, и, даже, сгореть. Смотри! - и он, приподняв край трусов, показал мне полосу загара, который успел получить, пока ждал нашего возвращения. Действительно, его загар был очень сильным и, в другое время я бы удивился этому, но только не сейчас, когда мне было все безразлично и могло удивить только то, что лежу на этом горячем песке, а не на илистом дне Волги. Кажется, Виктор понял это и тоже замолчал. Что касается Олега, то он лежал, не проронив все это время ни единого слова.
   Солнце, уже склоняющееся к западу, словно гладило лицо и тело, и я не заметил, как заснул. Проснулся оттого, что меня тормошил Олег.
    – Хорош дрыхнуть, как конь! Вставай, пора идти!  – я уловил в его тоне попытку сделать вид, что ничего с нами не произошло и надо вести себя, как раньше, также беспечно и сумасбродно. Но, по-моему, он и сам понимал, что теперь так уже не получится. Во всяком случае, голос его уже не звучал так весело и легко, как раньше, до сегодняшнего дня, который вне всяких сомнений теперь станет для нас нашим общим днем второго рождения, днем, когда у нас были все шансы погибнуть, но суждено, все же, было выжить.
   Уже тогда я понял, что этот день навсегда свяжет нас с Олегом невидимой и неосязаемой нитью, заставляя помнить и молчать о нем всю жизнь, повиснув в наших душах мрачным воспоминанием. Судьба еще не раз сводила и разводила нас, не раз мы встречались, и нам было много чего вспомнить, но никогда мы не говорили об этом дне, хотя и помнили его всегда. 
   – А куда ты так торопишься? От всего, чего могли, мы с тобой сегодня уже ушли. - ответил я Олегу, удивляясь, насколько это верно. Олег только ухмыльнулся в ответ, и я, поднявшись вслед за ним, начал одеваться. 
   Неторопливо одевшись, мы вяло побрели по крутому косогору в город. Тропинка была узкой, и мы шли друг за другом, затылок в затылок. Первым шел Виктор, за ним Олег, а я замыкал процессию.  В голове и душе было пусто, и только мысли о недавно завершенном заплыве пытались залезть в сознание и грызть его изнутри. Я, как мог, гнал их, но у меня мало, что получалось, от чего настроение становилось еще хуже. Но вот мы и вышли, наконец, к одной из городских улиц и направились к ближайшей троллейбусной остановке. Здесь, как раз, останавливалась семерка – то, что всем нам было нужно. И не успели мы подойти к остановке, как почти сразу подкатил наш седьмой троллейбус. Дружно забравшись в него, мы остались на задней площадке. Народу было немного, и стоять на ней было свободно.
   Время от времени мы говорили о чем-то, обменивались какими-то фразами, но все это не имело никакого отношения к тому, что нам пришлось пережить на реке. Все это было лишь для заполнения паузы. Так, разговор ни о чем.
   Я не заметил, как мы подъехали к остановке, на которой Олегу и Виктору надо было выходить. Они, пожав мне руку, начали готовиться к выходу, и когда дверь открылась, Олег подмигнул мне и, хлопнув по плечу, сказал:
   - Не горюй, Шурик! Все путем! – и я понял, что он имел в виду.
   Они вышли, а мне еще нужно было проехать несколько остановок. Смотря в заднее окно троллейбуса, я увидел, как Виктор с Олегом, попрощавшись, разошлись в разные стороны.   
   Троллейбус тронулся, и я продолжил путь в одиночестве. Стоя у заднего окна, я смотрел на суетливо снующих прохожих, на убегающую от меня улицу и начал понимать, что точно также от нас постепенно убегает жизнь. Наверное, это понял тогда и Олег. Но то понимание не стало для нас приговором. Ведь мы были так молоды, у нас было все впереди, и нам принадлежал мир.