de omnibus dubitandum 101. 213

ЧАСТЬ СТО ПЕРВАЯ (1872-1874)

Глава 101.213. ЗДЕСЬ НЕТ НАД НАМИ ПАТРИАРХАЛЬНОГО НАДЗОРА…

    Очень рано Сонечка Бардина была отдана в институт — кажется, Тамбовский — и кончила курс с «шифром», — высшей наградой за успехи. В 1871 году она приезжает в Москву с целью продолжать свое образование.

    Здесь она сталкивается со студентами и знакомится впервые с революционными и социалистическими идеями, которые уже начинают сильно распространяться среди молодежи. То были времена всеобщего хаотического брожения, предшествовавшего массовому социалистическому движению 73-74 годов, когда назревшие силы только еще искали бессознательно выхода. Каракозовские погромы, снесшие все, что было живого и смелого в молодежи, успели забыться; раны, ими нанесенные, успели зажить. Подросло новое поколение, которое хотя совершенно утратило революционную традицию и связь с деятелями 63-х и 66-х годов, однако, под влиянием естественного недовольства окружающим, настраивалось резко оппозиционно, жадно прислушивалось ко всяким новшествам и готово было броситься к первой бреши и даже щели, откуда блеснет луч света.

    Революционные стремления, возникавшие при таком настроении путем самопроизвольного зарождения; общий глухой протест подавленной мысли; последние отголоски писаревского «нигилизма» с его культом естественных наук и «женского вопроса» — все это сливалось в одно беспорядочное, но живое и бурливое течение, которое каждого куда-то влекло, куда-то толкало, суля впереди, что-то хорошее, разумное.

    Повальное стремление русской молодежи обоего пола в Швейцарию, за границу, где представлялась полная возможность удовлетворить и правдоискательству и жажде профессионального образования, было одним из проявлений этого настроения.
Им увлекалась и Бардина и сестры Любатович, ее будущие подруги по кружку и процессу, с которыми она познакомилась в Москве. Все трое решились ехать в Цюрих, начинавший уже входить в славу, и в конце года они уже были в этом городе, которого не покидали до июля 1873 года.

    То была эпоха наиболее кипучей политической жизни среди русской колонии, сделавшей этот мирный швейцарский городок ареной буйных политических турниров. Однако рядом с комическими бурями в стакане воды и распрями, порождаемыми запальчивостью кружков, искренне веривших, что в их руках судьба России, — здесь шла серьезная работа умственного и нравственного воспитания значительной массы русской молодежи, которая привезла с собою из России и чуткость к общественным вопросам и оппозиционную закваску русского студенчества.

    Кружки самообразования, никогда не переводившиеся в русских высших учебных заведениях и особенно распространенные в 70—71 годах, когда социализм и революция находились в своем теоретическом, можно сказать инкубационном периоде, разумеется, стали заводиться и здесь. Но только в Швейцарии влияние их было без всякого сравнения интенсивнее и глубже, так как они имели возможность не только черпать полными горстями сокровища европейской мысли, которые в России приходилось собирать по крохам, но и видели непосредственно то живое общественное движение, о котором в Россию доходили только отголоски.

    Один из таких самообразовательных кружков, состоявший исключительно из женщин, появившихся впоследствии почти поголовно на скамье подсудимых в «процессе 50-ти», собрался около С.И. Бардиной. Большинству этих девушек едва минуло тогда 17—18 лет, и двадцатилетняя Бардина, будучи несколькими годами старше своих подруг и соответственно образованнее, естественно заняла в кружке место руководительницы, коновода. Впрочем, не одним знаниям и возрасту обязана она была своей роле: кто видел Софью Илларионовну лишь в последние месяцы ее жизни, убитую, подавленную, тот не имеет понятия об этой бойкой, энергичной, остроумной девушке, от которой так и брызгало жизнью и весельем. Скучать в ее присутствии было невозможно. В ее речи было столько ума, тонкой насмешки и наблюдательности, что она очаровывала невольно слушателей и становилась душою общества, куда только ни попадала.

    Люди очень дорого платят за даримое им веселье, и потому Бардина была всеобщей любимицей: ее любили люди самые противуположные, без различия пола и возраста, начиная от деда Любатовичей, старого серба, потерявшего счет своим годам, и кончая ее товарищами по университету — французскими и немецкими студентами, которые до сих пор так пугливо сторонятся от русских «нигилисток». Мы не говорим уже о ее подругах по кружку, знавших ее близко и имевших, разумеется, еще много других причин любить ее, кроме ее приятного характера.

    Здесь, впрочем, нужно указать на одну характерную особенность их взаимных отношений: в среде будущих «московок» (как зовут между собою социалисты женщин московского процесса), преобладал особый вид дружбы, который можно назвать пансионской, потому что она отличалась такой исключительностью и экзальтированностью, какие обыкновенно встречаются только между юными пансионерками.

    Не то чтобы эти девушки были уж до такой степени юны: некоторым было уже лет по двадцати. Но масса новых, неизведанных и глубоких ощущений, нахлынувших на эти молодые впечатлительные души, была слишком велика, чтобы таиться в собственной груди. Отсюда потребность в интимной дружбе, которая при общей экзальтации, вызванной таким глубоким нравственным переломом, естественно принимала тот оттенок восторженности и исключительности, который заставил бы улыбнуться более спокойного наблюдателя.

    Такой именно и была Бардина. Ее трезвый, насмешливый ум не выносил никакой сентиментальности, а строгое критическое отношение к себе и к другим не допускало той безмерной идеализации, которая служит основою всякой чересчур экзальтированной дружбе. Бардина казалась гораздо старше, серьезнее своих лет среди этой зеленой молодежи, относившейся к ней поэтому с оттенком почтительности.

    В кружке у нее не было специального друга, потому что она распределяла свою привязанность справедливее и потому равномернее, что, конечно, должно было только способствовать ее общему влиянию на кружок. Однако с двумя из своих подруг она сошлась ближе, теснее, чем с прочими, — это были Лидия Фигнер и в особенности Бетя Каминская, ее «любимицы», как их называли в кружке.

    Характерен этот выбор. Как Бетя, страстная порывистая южанка, напоминавшая своей экзальтацией средневековых пророчиц, так и Лидия, натура тихая, ровная, терпимая — обе они были самым чистым воплощением того типа идеальных, безгранично любящих и самоотверженных женщин, который так часто вдохновлял собою поэтов и романистов.

    Казалось, трудно было подыскать контрасты более полные, чем между Бардиной и ее приятельницами. А между тем, как это всегда бывает между близкими друзьями, при всем их внешнем различии они, в сущности имели между собою много общего. Одна из них — Каминская — ведь и кончила подобно Бардиной самоубийством и притом под влиянием весьма сходных, чисто идейных мотивов; у обеих служение известным идеалам было насущною потребностью, помимо которой жизнь теряла всякий смысл; у обеих основою характера была строгая правда и прямота по отношению к себе и своим обязанностям, с тою только разницею, что у одной это вытекало непосредственно из нежной любвеобильной натуры, тогда как у другой это вылилось в более суровую форму сознательных нравственных обязательств пред собственной совестью.

    Однажды она сказала, что в молодости любимой ее книгой были известные «Исторические письма» П. Миртова, основой которых служит теория классового долга интеллигенции пред народом. Учение это глубоко запало ей в душу потому именно, что как нельзя более соответствовало всему складу ее натуры. Она была всегда человеком мысли и долга, а не аффекта, как большинство ее подруг.

    В жизни Веры произошло за это время много перемен. Как только муж и она пришли в соприкосновение с массой разнообразных лиц и они наткнулись на новые вопросы, между ними явилось разногласие: он примкнул к лицам, старшим по возрасту, к консерваторам, а я, пишет Вера, - присоединилась к крайним. На всех собраниях, при всяком вопросе мы резко расходились. В кружок «Фричей» при его возникновении я не попала; на его чтениях я начала присутствовать гораздо позднее; меня не приглашали, потому что не любили мужа, который относился свысока к его занятиям; предполагали, что я смотрю таким же образом. Гордость не позволяла мне высказаться, пока наконец как-то случайно я не осталась вечером у Бардиной, у которой в этот день должно было происходить чтение. Когда начали собираться, я вскочила, чтобы убежать, но Бардина ласково остановила меня; мы объяснились, и с тех пор я не пропускала ни одного собрания.

    Соня и Вера еще не стали подругами. Они познакомились на лекциях в институте, но в последнее время редко встречались.

    Ступая по садовой дорожке, Вера прошла вслед за Соней на веранду домика где та снимала комнату. На Соне было бледно-зеленое кашемировое платье, четко обрисовывавшее ее тонкую талию и высокую грудь. Голые руки и шея выступали из пены белых кружев, которыми были отделаны корсаж и короткие рукава. Волосы, собранные в высокую прическу, чуть вились на затылке, образуя легкое, светлое, пушистое облачко.

    У нее были серые глаза, серые с голубоватым оттенком, который придавал им особенное выражение, тонкий нос, полные губы и несколько пухлый подбородок, – неправильное и вместе с тем очаровательное лицо, лукавое и прелестное. Это было одно из тех женских лиц, каждая черта которого полна своеобразного обаяния и представляется значительной, малейшее изменение которого словно и говорит и скрывает что-то.

    Они сидели на веранде домика Сони.

    Выдержав короткую паузу, Соня спросила:

    — Хочешь шампанского?

    — Только не на пустой желудок!

    — Мясо по-бургундски тебя устроит? Оно почти готово. И салат тоже.

    — Великолепно!

    Пока ужин подогревался, пансионерки беспечно болтали о том, о сем на прохладной веранде с видом на реку.

    Веранда была достаточно просторной, чтобы на ней поместились два плетеных кресла и круглый обеденный столик, накрытый полотняной скатертью. Соня не была красавицей: рослая девица с озорными глазами и ярким румянцем на пухлых щеках, она обладала колоссальной энергией и смекалкой, чем и привлекала окружающих.

    Выдержав короткую паузу, Вера спросила:

    — Так что ты мне хотела сообщить, дорогая? — Должна отметить, что вид у тебя цветущий, я давно не видела тебя в такой прекрасной форме. Ну, выкладывай! Завела кавалера?

    — Сразу нескольких! — призналась Соня, зная, что Веру не обманешь. Соня была уверена, что здоровье женщины зависит исключительно от того, ведет ли она полноценную сексуальную жизнь или нет.

    — Неужели? На тебя это не похоже!

    — Я пришла к выводу, что учеба — это еще не все в жизни.

    — Значит, решила заняться адюльтером?

    — Именно так, дорогая!

    — Вот уж не думала услышать такое от тебя, Соня! Мне казалось, что ты сторонница серьезных, значительных отношений.

    — Так оно раньше и было, к моему великому сожалению.

    — А теперь?

    — Теперь я поняла, что отношения обладают своими особыми прелестями, которые ничем не заменишь.

    — Поясни, пожалуйста! С чего у тебя все началось?

    — С одного знакомого студента, мы с ним сблизились пару недель назад.

    — Как? Значит, вы с ним были едва знакомы? Давай подробности!

    Соня положила на тарелку Веры мясо, тушенное со специями в фольге. Блюдо пахло очень аппетитно.

    — События развивались стремительно. Сразу же оговорюсь, что он оказался лживым кобелем. Так вот, он пригласил меня на ужин в один гаштет поблизости от своей квартирки, заморочил мне голову, и не успела я опомниться, как очутилась без панталон в его постели.

    — Только не ты! Соня на такое не способна!

    — Положа руку на сердце должна признать, что он оказался замечательным любовником, лучшим из всех с кем у меня были отношения. Остальные по сравнению с ним — жалкие любители.

    — Так что же тебе в нем не понравилось?

    — Как выяснилось позже, он женат, а кувыркались мы с ним в супружеской кровати.

    — Вот гад! — выдохнула Вера.

    — А ты ханжа, подруга – заметила Соня. - Не строй из себя оскорбленную невинность, смотри на жизнь проще, здесь нет над нами патриархального надзора!

    — Дело вовсе не в этом! — вспыхнула Вера. — Я ненавижу лгунов.

    - Я тоже, но следует отдать ему должное: он «распечатал» меня и выпустил джина из бутылки.

    — Теперь у твоих ног лежит новый заманчивый мир, настоящий рай для эмансипированных женщин. И ты ищешь своего единственного отважного рыцаря. Я угадала?

    — Я ищу удовлетворения, а проще говоря — женского счастья.

    — Соня, я не верю своим ушам! И ты нашла то, что искала?

    — Да! — с вызовом ответила Соня, прожевывая мясо.

    — Очень вкусно!

    — И кто же этот счастливчик, сумевший оправдать твои сокровенные мечты?

    — Честно говоря, фамилии его я не знаю.

    Вера улыбнулась: Соня совершенно не изменилась, она относилась к жизни с прежней подкупающей легкостью. Ей всегда была свойственна бесшабашность, она брала от жизни все, не заботясь о последствиях.

    — Ну не молчи же! Мне интересно знать все, в деталях! — настаивала Вера.
Осушив бокал, Соня облизнулась и, прищурившись, взглянула подружке в глаза. Закатное солнце раскрасило ее круглое лицо нежными отблесками, на упругих щечках от улыбки образовались ямочки.

    — Отвечать не обязательно, Соня, но мне хотелось бы знать, был ли у тебя адюльтер с женщиной? — спросила Вера. — Я понимаю, что это очень личное…

    Соня расхохоталась:

    — Так вот оно что! Тебя это интересует? Я думала, что ты все обо мне знаешь. Помнишь рыженькую девчонку, которая крутилась возле меня в лаборатории института? Разве ты не знала, что она лесбиянка? Ей до смерти хотелось залезть ко мне в панталоны.

    — И ты ей это позволила?

    — Да, она меня достала. Но мне это понравилось, она мастер своего дела.

    — А позже с тобой такое случалось?

    — Ты же меня знаешь, я не упущу случай развлечься. Специально я за лесбиянками не гоняюсь, но если они сами напрашиваются, то я не возражаю. Она стала соблазнять меня прямо на какой-то вечеринке. Затолкала меня в кладовую и начала там меня лапать.

    — В самом деле?

    — Незадолго до этого у меня разыгралась мигрень, и мне хотелось развлечься. Вот мы с ней и провели вместе целый вечер.

    — Ты никому не рассказывала об этом.

    — Вы с ней… то есть я хочу сказать…

    — Не нужно все усложнять, я тебе отвечу прямо: да, мы делали все, что в таких случаях позволяют себе женщины. Это было чудесно! Жизнь слишком коротка, чтобы быть чересчур разборчивой в удовольствиях. Тот эпизод ничего не изменил в моих привычках. Я не стала иначе относиться к мужчинам, зато расширила свой сексуальный кругозор. Должна тебе сказать, что это очень удобно. Если я не нахожу себе симпатичного молодого человека, когда мне приспичит, то вполне удовлетворяюсь и женщиной. С ней, кстати, легче договориться.

    — Ты все еще видишься иногда с ней?

    — Время от времени, когда у меня возникает такое желание. Знаешь, у нее кровать застелена шелковыми простынями.

    Вера доела мясо и, собрав кусочком хлеба соус, съела и его, запивая вином.

    — Теперь признавайся, почему тебя заинтересовали подробности моей интимной жизни?

    Вера пристально взглянула на подругу и честно призналась:

    — Я пребываю в некоторой растерянности.

    — Какая-то лесбиянка пытается стянуть с тебя панталоны?

    — Нет, ты неправильно меня поняла. Произошло вот что…

    Вера выложила всю историю, и поделилась ощущениями и мыслями, возникшими у нее после того приключения.

    Соня слушала свою разумную и педантичную подругу с открытым ртом, а когда Вера закончила свой сбивчивый рассказ, упомянув и о письме от брюнетки с загадочным взглядом, спросила:

    — Но ведь ты получила удовольствие, верно? Угощайся сыром и салатом! Это вкусно!

    — Верно. Но я в смятении, не знаю, что мне дальше делать.

    Соня усмехнулась, встала и зажгла две свечи, стоявшие на столе. Пламя слегка покачивалось от ветерка с реки. Откуда-то издалека донесся тревожный гудок баржи. Сумерки сгущались.

    — Кто тебе внушил, что следует советоваться обо всем со своими знакомыми, Вера? — спросила Соня. — Вот что я тебе скажу, дорогая: если тебе что-то по душе, отбрось сомнения и действуй. Наслаждайся жизнью, пока есть шанс! А уж если тебе что-то противно, тогда выкинь это из головы. Признайся, ты ведь не стала бы мне рассказывать об этом, если бы думала, что я назову тебя грешницей и распутницей.

    — Но я же не знала, что у тебя есть опыт сексуального общения с женщинами!

    — Это не играет роли! Ты знаешь, что мой главный принцип — наслаждайся жизнью, пока не поздно, срывай цветки удовольствия, пока они не увяли. Так зачем же колебаться?

    Вере нечего было ей возразить. Расскажи она эту историю своей сестре — та наверняка заявила бы ей, что все это тягчайший грех и заблуждение. К Соне Вера пришла, потому что знала, что она не осудит ее и даже ободрит. Так оно, в общем-то, и случилось.

    Вера отрезала по кусочку сыра разных сортов и произнесла:

    — Хорошо, раз уж мы раскрыли друг другу свои сокровенные тайны, расскажи мне поподробнее о твоей пассии.

    Соня откинулась на спинку стула и спросила:

    — И что именно тебе хотелось бы услышать?..