Мы - чайки

«Да обычная командировка, - небрежно бросил Алёша. – Вернусь к твоему дню рождения, может, даже раньше». Но Аня уже знала, что необычная: накануне покопалась в его специальной папочке и по служебной визе и перевозочным документам поняла, что это то, чего она так боялась и ждала - Хмеймим. Заведённая рутина сборов и проводов отвлекала от ненужных мыслей, не давала воли эмоциям и слишком сильным, лишним сейчас словам. Жена военного – это тоже армия, со своей дисциплиной и кодексом.

Обнимаясь на прощанье, они крепко прижались головами к друг другу и замерли, прислушиваясь к телу любимого человека, как к часовому механизму с глубоким глухим биением: тик-так, тик-так, тик-так…

Сначала Алёша звонил два раза в неделю в определённый промежуток времени, потом сказал, что будет перерыв на три-четыре недели. И пусть телефон у Ани разрывался от звонков по работе и от родни, для неё он как будто онемел и окаменел.

Работа и повседневные дела спасали, конечно, но она уже чувствовала, что переходит на «автопилот». Даже молилась теперь так, будто на току зерно переворачивала: тупо, механически, не ощущая ни сил, ни времени, не проникая в слова и смысл молитв – только зная каким-то внутренним чутьём, что стоит ей остановиться, и всё рухнет в одночасье. Поэтому молилась она неустанно, упорно, глухо и слепо. Иногда, во время молитвы, ей вдруг казалось, что она понимает, с каким чувством идут на «таран» или взрываются с гранатой в руке...

Прошло четыре недели, но Алёша так и не позвонил. В штабе ничего не знали или не хотели говорить: ждите. Другой телефон, который он оставил для связи, упорно не отвечал. Аня не паниковала, но у неё… полились слёзы. Это был какой-то непроизвольный и совершенно неконтролируемый плач: они просто лились и лились сутки напролёт. Она просыпалась в слезах, умывалась в слезах, ехала на работу в тёмных очках, но из-под них всё равно текли тонкими струйками слёзы – беззвучные, безо всякого напряжения и её воли – просто текли, и всё тут. На работе она делала неимоверные усилия над собой, чтобы их сдержать, но они всё равно время от времени проливались безудержно, как скопившаяся на крыше вода – в водосток. Хорошо ещё, что большую часть времени на неё смотрел только монитор компьютера, и её воспалённые, покрасневшие глаза не донимали и не смущали окружающих постоянно. Но стоило ей выйти с работы – и слезные железы начинали работать с прежней силой, как какой-то перпетуум-мобиле. Она так привыкла к этому круглосуточному омовению, что уже почти перестала замечать его. Аня и не помнила теперь, как долго это длилось... Может, всего неделю? А может, два месяца.

Вечером она читала в смартфоне их старую переписку, смотрела фотографии, слушала музон, который он ей время от времени слал. Когда Аня уезжала к матери в деревню на целую неделю, Алёша прислал ей на дежурный вопрос «Что ты вчера ел?» вот такое дивное сообщение:

«Дело шло к полуночи, я достал приготовленный заранее пакет с чудным напитком «Столовое вино «Золотой лотос»», проткнул прилагаемой к нему соломинкой фолгированное отверстие и… погрузился в блаженное состояние легкого алкогольного опьянения. Спустя час-полтора, испытав непреодолимое чувство голода, и не желая бороться с этим сильным, не по возрасту ярким переживанием, ваш покорный слуга проследовал на кухню и употребил в пищу сваренную до этого курицу, а именно ея грудную часть. Оная курица послужила темой для приготовления из полученного бульона борща (по отзывам сослуживца – великолепного). Употребив, весь в предвкушении будующего завтрака, сей пострел отбыл спать в состоянии полного умиротворения. Чего и вам от всея своея души желает вечно ваш Леха».

Она читала это десятки раз, но снова, как в первый, тихонько и счастливо засмеялась, и её грудь и живот потопила такая теплая волна, что она на какое-то время про всё на свете позабыла… Будто ей было сейчас года четыре, и она, сидя в горячей ванне с хвойным экстрактом, плескалась и заливалась светом и блаженством.

Алёша иногда присылал ей короткие стихи – часто тёмные и не очень понятные, она не была уверена: это романтично или нет? про любовь?

«Как отражается в водах застывших ламп уличных холодный свет.
Многоэтажные дома и домофоны, и лампочка у входа есть,
Есть все, пожалуй, и даже больше есть».

«Смеркалось. Небо догорало.
Весна зашла за полпути.
Прости за все, за что прощала,
И за грядущее прости».

«Я улыбаюсь,
Вокзал в ночной прохладе исчезает,
Проводники разносят чай,
Мелькают фонари,
В билете я читаю: 001 М.Каз. – Рай.»

Они вызывали у неё тревогу и восхищение одновременно: пусть она не всё понимала в его стихах, но в нём-то, в нём-то она всё сразу поняла! Особенный… не такой, как все… странный... мой.

Аня отложила телефон и вдруг вспомнила, как они страшно поссорились однажды ночью. Он ушёл на работу, не попрощавшись, а когда она ему позвонила, грозным голосом, с нажимом ответил: «Я НЕ МОГУ сейчас разговаривать» и бросил трубку. Аня, услышав гудки, рефлекторно швырнула телефон прямо перед собой, чего за ней вообще-то в жизни не водилось. Да так сильно и метко, что он, миновав открытую балконную дверь, насквозь пробил стекло на балконе, которое тут же треснуло и почти всё осыпалось. Вылетев с седьмого этажа, телефон разлетелся на части, и Ане пришлось потратить полтора часа в уже сгустившихся сумерках, чтобы отыскать осколок с симкой. Когда вернулся Алёша, она нечленораздельно наплела что-то про бельё, лампочку на балконе и стремянку… Тот присвистнул, поднял левую бровь и сурово, внушительно произнёс: «Ты осознаешь, что это последствия твоего деструктивного поведения? Ты только посмотри, как твоя идиотская ревность разнесла к херам наше семейное гнездо!». Аня растерянно и трогательно заморгала, как только она умела, но не из чувства вины, конечно. А чтобы он побыстрее простил, и пожалел, и согрел, как только он умел. С телефоном врать, к счастью, не пришлось: на следующий день она просто купила точно такую же модель и переставила симку.

Однажды Аня вышла во двор и долго сидела на качелях, куря сигареты и всматриваясь в розовеющее небо. Слёзы по-прежнему мерно катились по её щекам неиссякающими ручейками. Вдали показались три чайки, летящие в одну линию. За лесопарком был запруженный карьер, их там много водилось. Они постоянно летали над соседними многоэтажками то по одиночке, то целым гуртом. Пролетая над качелями, одна чайка вдруг отделилась от остальных и, немного покружив над Аней, вернулась в свой маленький отряд.

В памяти всплыли воспоминания о море, где они провели крайний отпуск. Алёша как-то ушёл купаться один в пять утра и оттуда прислал такое стихотворение:

«Все птицы к морю стремятся –
Где дети и волны играют,
Где брызги на солнце искрятся.
Мы – чайки, моя дорогая».

Аня задумчиво следила за удаляющейся в закат стайкой, выпуская едкий дым. Потом встала и как деревянная пошла домой.

В квартире она только и смогла, что сесть на краешек их кровати, обхватив руками голову, в которой не было ни единой мысли, ни единого чувства, только какое-то страшное давление и нарастающий гул – ей казалось, что она сейчас взорвётся и разнесёт в щепки весь дом, а может, и весь городок… Когда душевная её боль стала невыносимой, она страшно - горестно и отчаянно - воскликнула про себя: «Мой бедный!... Мой прекрасный!..». И хотя прокричала она это совершенно беззвучно, но крик её в ту секунду мог заглушить рёв любого, самого мощного мотора, взрыва, набата… Аню тут же отпустило, как будто ей удалось сдвинуть часть земной коры, слёзы вмиг прекратили своё течение, она обессиленно откинулась на кровати и через какое-то время уснула.

О том, что Алёша вернётся, как обещал, в августе, Аня узнала из заметки в новостях под заголовком «Судьба боевого экипажа»: «Командира экипажа дальнего бомбардировщика, сбитого турецким истребителем в Сирии, Игоря Лозового и летчика-инструктора Станислава Тарасова после катапультирования расстреляли с земли боевики, а штурмана Алексея Наумова, тяжело раненого, но приземлившегося с парашютом, сирийскому спецназу чудом удалось сначала вывести с места приземления, а затем эвакуировать в безопасный район».

При встрече в госпитале Аня несколько раз как-то нервно хныкнула, глаза выдавили две издевательски крохотные слёзки и тут же обсохли. Алёша разочарованно, с недоумением спросил: «Это что, всё?..». Аня виновато и довольно глупо улыбнулась.

*(здесь использованы стихи моего друга С.Д., но он был бы не против)