Марк Лоуренс - Панегирик перевод

Перевод: Гимазов Руслан
Редактура: Хайкин Евгений

Благочестивые люди называют его Колодцем Сатаны. В старых сказках его называют Ухо. Моя бабушка рассказывала, что Земля слышит любой шёпот, который ты произносишь там, на высоком болоте. Некоторые старушки из деревни до сих пор приходят, чтобы рассказать Уху о своих бедах. Они делятся своими болями с духом мира. Самые маленькие проблемы и самые большие, сказанные воздуху и затерянные в глубинах.
Сюда приходят герои и старухи. Нана рассказывала нам, что Артур, король Авалона, пришёл к Уху, когда он утратил надежду, а его поиски стали слишком тяжелы для него. Он говорил, и Земля слушала. Может быть, Земля слушает и вдову Гвент, когда она рассказывает о своей подагре. Я не знаю.
Единственное, в чем все согласны — и последователи Белого Христа, и адепты Зелёного человека, — это то, что у Колодца Сатаны нет дна. Тысячи рек никогда не смогут наполнить его. Яма тянется до самой бездны. В противном случае океаны пересохли бы.
Я пришёл не для того, чтобы рассказать о своих бедах Земле. Я пришёл в погоне за старыми воспоминаниями. Я следовал за призраками до высокого болота. Призраки счастливых дней, призраки шансов, призраки потерянной любви. Я шёл через пурпурный вереск, мой путь был усыпан пыльцой, как пыль, что тянется за телегой. Солнце падало на меня, обещая тепло, но его уносил северный ветер.
Я пришел к Уху в полдень. Сначала я увидел обод. Казалось, что скалы вырвались из безлюдных болот, словно кости земли, застывшие на месте. Подъём сбил дыхание, и я остановился на гребне, глядя вниз, в зияющую черноту Уха. Оно больше походило на рот. Я сидел и смотрел на темноту. Я смотрел, как солнце пытается её охватить. И, потерпев неудачу, упало на западный склон небосвода.
Я пришёл не для того, чтобы что-то рассказать Уху, но, когда тени удлинились, я начал говорить об Элли.
— Я знал девушку по имени Элли. — Сначала я чувствовал себя глупо, разговаривая с вечерними тенями, но с каждым словом, покидающим мои уста, мне становилось легче. — Теперь её нет. Как будто её жизнь была камнем, брошенным в пруд, и рябь от него исчезает. Это неправильно, она была чем-то большим... — Я обнаружил, что повысил голос и замолчал.
Это неправильно. На мгновение я усмехнулся про себя, а потом подумал об Артуре. Король стоял здесь и говорил о Граале. Я стоял и смотрел на Ухо, обретя уверенность.
— Я пришел рассказать об Элли Винтер, чтобы она не ушла незамеченной.
Долгое время я не разговаривал с Элли. Она была толстой, невзрачной, застенчивой. Мы росли в соседних деревнях, в тени высоких вересковых пустошей. Достаточно близко, чтобы дети из Лонгтона знали о детях из Шерна. Достаточно далеко, чтобы наши впечатления были мимолётными, чтобы наши встречи были лишь пунктами на пути, что проходит человек от ребёнка к взрослому. Я знал Элли как дочь старого кузнеца. Её отец потерял кузницу из-за Микер Чейза, он постарел, а серая пустошь забрала силу из его рук. Он потерял жену, мать Элли, из-за лудильщика из Нортона, когда Элли было семь лет. Элли всегда надеялась, что её мать вернётся. Она цеплялась за это. Скромные надежды направляли Элли. Робкие надежды, которые, несмотря ни на что, никогда не сбудутся.
То, что её мать вернётся, было её единственным сильным желанием. Настолько дерзким, что она призналась в этом только своей самой близкой подруге, своей единственной подруге, и то таким тихим шёпотом, что я едва расслышал. Как будто она боялась, что слова, произнесённые вслух, лишит её последних шансов.
— Она скучала по своей матери, — сказала я "Уху", и мои слова были восприняты без осуждения. — Ни одна мать не должна бросать своего ребёнка.
Между равниной и болотом чуть повыше неё есть Ступени из сланца, чередующиеся с меловыми залежами. Слои укладываются друг на друга, как торт для какого-нибудь лорда, и в них присутствуют все цвета. Железо окрашивает мел в красный цвет, медь — в зелёный, олово — в синий, какой бывает в зимнем небе. Если долго всматриваться, можно найти любой цвет. Сланец представляет собой холст шириной в несколько акров. Тысячу лет здесь рисовали дети. Может быть, десять тысяч лет. Мы отрывались от работы или бегали туда на седьмой день и рисовали. Я рисовал там дворцы, рыцарей, битвы. Когда я подрос, я набросал фантастических женщин для Питера и Джема.
— Сделай их побольше! — кричал Питер, а Джем хихикал, зажав рот руками, лицо его озарялось восторгом.
Другие дети просили меня рисовать для них. У меня был талант к этому. Я мог запечатлеть лицо в одной линии. Бесполезный навык, и дождь смывал все рисунки за несколько дней.
Питер и Джем были со мной, когда я нашёл дракона. Он был окрашен в самый яркий из красных цветов. Просто малиновый и белый, на тридцати футах серого сланца. Эта штука жила! Вы могли видеть энергию в каждой линии. Я даже дышать перестал.
— Господи боже! Ты только посмотри на это! — Даже у Джема хватило благодати удивиться.
Разумеется, ничто не вечно.
Питер поднял камень.
— Спорим, отсюда я смогу попасть в глаз!
— Бросишь его, и я сломаю тебе нос, Питер Джинт. — Я не сводил глаз с дракона.
Мы бы сцепились, если бы не дождь.
— Оставь себе своего глупого дракона, Джул, — крикнул Питер, и они побежали по тропе на Лонгтон. Раздался гром в ответ на мои резкие слова в адрес Питера. Я стоял там, когда падали небеса, и смотрел, как дракон уносится в красных волнах.
Потребовалась неделя пряток и наблюдений, я тратил каждый свободный час, прежде чем застал Элли.
Она вернулась на то же место через семь дней, сжимая в руке кусок алого мела размером с кулак.
Я скажу так: это был шок. Шок и разочарование. Я просидел с первыми лучами солнца за валуном ради этой толстой девчонки? Я внезапно встал, застыв на месте и безотчётно злясь на неё. Она вскрикнула и уронила мел, и я почувствовал себя ещё хуже. Её лицо сморщилось, и она повернулась, готовая убежать.
— Не надо! — крикнул я. — Подожди!
Она остановилась. Не потому, что хотела, а потому, что я ей сказал.
— Мне понравился твой дракон, — признался я. — Я не смог бы нарисовать такого и за миллион лет.
Она была похожа на кролика перед лисой, бросающего взгляд то в одну, то в другую сторону в поисках спасения. Я попытался вспомнить её имя. Не смог. Но я знал её. Годом раньше я был с моим братом Даином, доставляя груз в Шерн. Я видел её тогда. Близняшки Дарем мучили её. Высокие девушки с волосами, как лён, и упругими телами. Я жадно наблюдал за охотниками, а не за добычей.
— Научи меня, — попросил я.
Её глаза расширились. Она не помнила меня.
— Ладно, — согласилась она. — Научу.
Так я познакомился с Элли.

***
Элли научила меня рисовать. И хотя она делала это так, словно просто напоминала мне о том, что я уже знал, и хотя она всегда считала свои методы неправильными или тривиальными, я с самого начала понял, что у неё есть талант, вершин которого мне никогда не достигнуть, и, возможно, где-то глубоко внутри я ненавидел её за это.
Мы проводили часы на сланцевых залежах, неделя за неделей, каждое воскресенье, а иногда и в будние, когда дни удавалось. Сначала она молчала, говорила только об оттенках, цветах, линиях на складках холста. Она слушала мои мысли, моё мнение, мои планы стать солдатом, плавать по морям, искать драконов в неизведанных уголках мира.
Джем и Питер нашли нас однажды в воскресенье на высоком карнизе, где мел был только белым и бледным, а сланцы — самыми широкими и ровными из всех Ступеней. Я нарисовал розу. Элли показала мне, как её запечатлеть.
— Джул! Ты пропустил Игру с Тенью, — крикнул Питер.
Я бросил пальто на розу, смазав некоторые линии. Элли посмотрела на меня так, словно я дал ей пощёчину.
Они побежали вверх по тропинке к обрыву, разбрасывая камни при падении.
— Где ты был? У нас был отличный кукловод из Высокограда. — Джем произносил слова порциями и набирал полные лёгкие воздуха между каждым предложением.
— Король Артур сражался с таким демоном! — Питер скорчил гримасу и протянул когтистые руки, чтобы продемонстрировать свирепость.
— Пойдём, — сказал Джем. — Мы идём на вершину. — Он потянул меня за руку.
Элли могла бы быть сойти за камень, если бы её заметили.
Я бросил на неё виноватый взгляд и позволил им взять меня, как будто у меня не было выбора.
Но выбор есть всегда.
Я проводил всё меньше времени с Элли, пока лето шло на убыль. И ещё меньше в последующий год. Я думал, что она будет цепляться за меня. Я думал, что она будет зависеть от моего общества с той леденящей душу благодарностью, которую часто испытывают одинокие. Элли удивила меня. У неё была внутренняя сила.
Иногда мы с Элли забирались за сланец и садились в вереск на высоком болоте, чтобы посмотреть на мир.
— Мы могли бы нарисовать друг друга в следующее воскресенье, — предложила Элли
Я отвернулся.
— Мой папа хочет, чтобы я учился в Н-тауне.
— Когда ты отправишься? — В её голосе звучала тихая покорность, без упрёка.
— Через шесть недель. Но он хочет, чтобы я постоянно находился в мастерской. Говорит, что не может отправить меня к мастерам в Н-таун на полставки. Хочет, чтобы я отличал пилу от шлифовальной машинки. — Тут я слабо рассмеялся.
— Ты будешь лучшим плотником в королевстве, Джул.
Она позволила мне уйти без чувства вины. Так я и сделал. Я взял у неё всё, что мне было нужно, и оставил её такой, какой она была до того, как я её нашел, — без друзей, одинокой.
Я не проводил свои последние недели в мастерской. Да. Я использовал своё время и свой талант по-другому. До сбора урожая я планировал поразвлечься с одной из ближняшек из Лонгтона. С Шеллой или Шаррой, обе были в пределах досягаемости. Они обе любили, когда их рисовали, углём на доске, тушью на бересте, любым средством, лишь бы они были объектом.
За день до Танца Урожая я в последний раз видел Элли, прежде чем отправился с повозкой угля в Н-таун. Я встретил её на дороге в Стортон, она согнулась вдвое под тюком шерсти. Элли ткала по ночам после работы и продавала ткань, чтобы заработать немного денег. Все эти деньги она тратила на мясо для своего отца, хотя серая пустошь съедала и его, и мясо. Все знали, что он умрет той зимой. Все, кроме Элли.
Я взял у неё тюк.
— Эй, давай-ка я понесу это за тебя.
Она улыбнулась и вытерла лицо, выпрямившись. Улыбка озарила лицо Элли.
— Ты же отправишься учиться? — спросила она.
— Ох, ага.
Мы шли некоторое время. Тишина была комфортной, но я всё равно её нарушил.
— Я думал о тебе, — сказал я. Я не думал, я думал о том, как уговорить одну из близняшек пойти на сенокос после Танца Урожая, но мне показалось, что это следует сказать ей.
— Я тоже думала о тебе, — призналась она. — Я хотела...
Я перебил её:
— Ты должна убрать этот рисунок и сделать что-нибудь другое. То, чего хотят люди.
— Например, Джул? — Элли всегда воспринимала меня серьёзно, как будто я вкладывал в каждое слово особый смысл.
— О, я даже не знаю. Что-нибудь хорошее.
Шелла избавила меня от необходимости уточнять. Она шла по дороге позади нас.
— Джул! Что ты здесь делаешь один? Мне нужно... Мне нужно, чтобы ты починил ворота. Тогда ты сможешь отвести меня на танцы.
На ней было белое платье из простого льна с пояском талии. Её волосы были заплетены в длинную белую косу, а за одним ухом красовалась роза из живой изгороди.
— Я...
— Если ты слишком занят, я могла бы спросить Джема. — Она так мило улыбнулась, её зубы были очень белыми.
Я положил шерстяной тюк. И посмотрел на Элли. Я рассердился на неё, не знаю почему. Это не моя вина, — ныл голос внутри меня, — не то чтобы у меня был выбор.
Я выбрал Шеллу. Ибо чертовски ревновал её к Джему и Питеру. И я уговорил её поваляться на сеновале.
Моё ученичество длилось два года. Шелла присоединилась ко мне через шесть месяцев, когда её живот стал слишком большим, чтобы его можно было спрятать. Я ушёл из мастерской, когда получил документы, и занялся плотницким делом в западной части Н-тауна, у перевала Грин-ридж. Время от времени я рисовал. Теперь пером и чернилами, на пергаменте. Шелла ничего не говорила по поводу стоимости материалов. Ей по-прежнему нравилось видеть себя нарисованной. Время шло, и, хотя годы почти не отразились на ней, я не мог изобразить её так, как она была того достойна. Её пронзительность заражала каждую строчку, мелкие стоны заставляли её губы искажаться, когда я их рисовал, а её ограниченность делала мои картины плоскими, когда я пытался запечатлеть её на бумаге.
Джем мне рассказал про Элли. Правда, лишь когда я сам спросил.
— Пряха из Лонгтона? — Он вытер рот и отставил свой эль. — Она неплохо себя чувствует. Хотя я не уверен. Она делает вещи из железа. Устроила себе небольшую кузницу в лесу. Глинобитный кирпич и уголь. Знаешь, такие штуки использовали в старые времена. Она делает дурацкие штуки. Никто с головой на плечах не купит их, но она получает пару монет от торговца, который увозит их вверх по реке. В столице есть люди, у которых денег больше, чем ума, и они покупают всё, что угодно.
Через два месяца к нам домой зашел человек, занимающийся шерстью.
— Это ты Джул Вудман? У меня для тебя посылка. Аж с самого Лонгтона, а это целая миля.
Я налил ему эля на кухне, и он положил свёрток на стол. Достаточно маленький, завёрнутый в ткань и бечёвку. Шелла спустилась с кровати, когда прядильщик уходил. Бечёвка оказалась наполовину развязана. Я оттянул ткань. Внутри была ваза, сделанная из скрученных полосок железа, обмотанных тончайшей серебряной проволокой. Каждый виток переходил в следующий, не совсем повторяясь, но отчасти похожий. Вес вазы был невелик, она была скорее воздушной, чем железной. Если бы даже прядильщик не сказал мне, кто её прислал, мне не пришлось бы спрашивать.
— Что это такое? — Шелла спустилась с лестницы, ещё не до конца проснувшись.
— Элли прислала. Ты же помнишь Элли, — сказал я.
— Толстая девочка с больным отцом? — Шелла фыркнула. — На что годится эта ваза? В ней полно дыр. Что толку от сосуда, который ничего не держит? — Она рассмеялась над собственной шуткой.
Я не сводил глаз с вазы.
— Она может хранить магию.
Когда я снова увидел Элли, моей дочери было девять лет, и она была похожа на свою мать. У меня были дела в Лонгмере. Лорд хотел новый пиршественный стол, и он слышал о моей работе. Я взял рыжую кобылу для прогулки и плащ из овчины, потому что зима была лютой, а холод не хотел отпускать.
Я проехал около трёх миль, до брода в Оксстриме. Лёд покрыл оба берега. Для лошади тут было опасно, поэтому я сошёл с неё, чтобы вести её в поводу. Я услышал отрывистый кашель. То, что я принял за камень, сдвинулось и оказалось человеком, закутанным в рваный плащ цвета земли.
— Привет. — Я подошёл к ней. — Слишком холодно, чтобы сидеть здесь.
Элли повернулась, и я встретился с ней глазами. Внезапно я перестал видеть что-либо из-за нахлынувших слёз. Серая пустошь разъела её плоть. Я узнал только её глаза.
— Ох, Джул. Есть ли у тебя...немного еды?
Я построил ей дом в конце нашего длинного поля, где оно тянется к Зеленому Хребту.
У Элли ничего не было в Лонгтоне. Когда серая пустошь забирала её, никто не пришёл посмотреть на её товары, и вскоре у неё не осталось сил ни на какую другую работу. Они закрывали глаза на её голод. Ей позволили выйти на дорогу, чтобы умереть по пути куда-то ещё. С глаз долой.
Шелла молча бушевала. Я рассказал ей, как всё будет, и дал понять, что есть только два варианта. У неё хватило ума поверить мне.
Полгода Элли жила в доме, который я ей построил, из кедра и сосны, с завитками вокруг окон, с добротной черепицей на крыше. Я приносил ей всякие мелочи, чтобы занять её руки, золотую проволоку и тому подобное, чему можно придавать форму и без кузницы. У меня были деньги. В одном она была права: я был лучшим плотником в стране, и богатые люди хорошо мне платили.
Жаркой летней ночью я поехал в Высокоград за доктором. Я ехал быстро сверх благоразумия, как будто скорость спасет Элли. Я загнал рыжую кобылу, и с тех пор она никуда не годится. Доктор Рин не обрадовался, увидев меня у своей двери в столь ранний час. Когда я настоял на том, чтобы он поехал со мной, он послал своего слугу за констеблем.
— Лучше идите с ним, доктор Рин, сэр. — Констебль смотрел на меня понимающим взглядом. Он провёл рукой по своей белой бороде. Невозможно стать старым констеблем, не развив инстинкт. Он знал, насколько близко к краю я стою, и знал, что если я упаду, то заберу с собой не одного человека.
Воспоминания. Я рассказывал историю Элли и терялся в ней. Теперь я стряхнул её с себя и оказался на самом краю Уха, где через один шаг земля обрывалась. Я не мог вспомнить, какие шаги привели меня туда.
— Он знал, как близко к краю я был, Элли. — Я говорил с темнотой. — Но доктор не смог тебя спасти. — Я почувствовал, как слезы скатились по моему лицу. — Надеюсь, он облегчил твою боль. Ты сказала, что ему это удалось. — Поток слёз усилился. — Я похоронил тебя у дуба. У дуба, который ты нарисовала для меня той весной. Это было хорошее место, но мне было не по себе, когда я засыпал тебя холодной землей.
— Я часто рисую тебя. Я рисую твоё лицо чёрным цветом на белом листе. Ты всегда так прекрасна. Мое перо всегда выводит тебя улыбающейся. Я могу видеть тебя, но не могу говорить с тобой.
Я посмотрел на провал под собой, над головой мерцали звёзды.
Выбор есть всегда.
— В прошлом месяце к нам прибыл гонец, от самого короля! Твои вазы пришлись ко двору. Его величество хотел заказать какую-то особую работу.
— У Шеллы и маленькой Сиры всё хорошо. Я не часто вижу их теперь в Лонгтоне, но они никогда не знают нужды, я посылаю им всё, что зарабатываю.
— Но я просто веду светскую беседу.
Поднялся ветер, закручивая вокруг меня песок, и я встал у края пустоты.
Я пришёл к Уху не просто так. Я подошёл к бесконечной бездне. Туда, где каждое сказанное слово достигает самых больших глубин и самых высоких небесных сводов.
Единственное подходящее место.
— Спасибо, что дала мне шанс сделать правильный выбор после стольких неправильных.
Долгое молчание, подхваченное ветром.
— Я люблю тебя, Элли.
Я закончил панегрик. Выбор сделан. Я повернулся и выбрал обратный путь, отправившись в ночь.