Лев Троцкий Национализм и экономическая жизнь

Журнал Foreign Affairs еженедельно рассылает своим подписчикам выбранные редакцией статьи из своего необъятного архива (журнал издается с 1922 года).

К моему крайнему удивлению, на этой неделе журнал выбрал для ознакомления статью, написанную Львом Троцким в 1934 году. Я никогда не думал, что журнал с репутацией рупора американскиго истеблишмента позволит коммунисту Троцкому выступать на своих страницах. Тем не менее, статья была не толко опубликована тогда, но и перепечатана сегодня. Затрудняюсь сказать, что подвигло редакцию на этот шаг, не берусь спекулировать.

Полагаю, однако, что анализ Троцким взаимоотношений национализма и экономики вполне современен, учитывая стремление многих стран отгородиться тарифами, санкциями и упованиями на самодостаточность.

Ниже приводится упомянутая выше публикация в моем переводе.

___

Когда Лев Троцкий готовил свою статью для Foreign Affairs в 1934 году, он жил в изгнании, будучи высланным из Советского Союза после того, как Иосиф Сталин взял власть в свои руки. В Европе Муссолини находился у власти в Италии более десяти лет, Адольф Гитлер за год до этого стал канцлером Германии, и весь континент, а также Соединенные Штаты, страдали от последствий тяжелой экономической депрессии.
 

В своем эссе «Национализм и экономическая жизнь» Троцкий описал межвоенную Европу, зажатую в тисках обращенных внутрь себя капиталистических экономик, которые не успевали за требованиями глобальной экономики. Троцкий утверждал, что это короткий путь от экономического национализма к фашизму, а фашизм не приведет ни к чему, кроме разорения. Хотя Троцкий не проживет долго после начала Второй мировой войны — он был убит в Мексике в 1940 году, — предупреждение в его эссе предвещало грядущее опустошение: насилие начала двадцатого века «покажется лишь идиллической увертюрой по сравнению с музыкой грядущего ада».

Дэниел Курц-Фелан, редактор (Daniel Kurtz-Phelan, Editor)

;
---

Nationalism and Economic Life
By Leon Trotsky
April 1934

Национализм и экономическая жизнь
Лев Троцкий
Апрель 1934 г.

ИТАЛЬЯНСКИЙ фашизм провозгласил национальный «священный эгоизм» единственным творческим фактором. Сведя историю человечества к национальной истории, немецкий фашизм свел нацию к расе, а расу — к крови. Более того, в тех странах, которые политически не поднялись, вернее, опустились до фашизма, проблемы экономики все более и более втискиваются в национальные рамки. Не у всех хватает смелости открыто написать на своих знаменах «автаркия». Но повсюду политика направлена на как можно более герметичное отделение национальной жизни от мировой экономики. Всего двадцать лет тому назад все школьные учебники учили, что могущественным фактором производства богатства и культуры является всемирное разделение труда, заложенное в естественных и исторических условиях развития человечества. Теперь оказывается, что мировой обмен есть источник всех бед и всех опасностей. Домой! Вернемся к национальному очагу! Мы должны исправить не только ошибку адмирала Перри (Admiral Perry), взорвавшего брешь в японской «автаркии», но и гораздо большую ошибку Христофора Колумба, которая привела к столь неумеренному расширению арены человеческой культуры.

(Адмирал Перри (1794 — 1858) — коммодор Военно-морских сил США. Под угрозой военной силы вынудил Японию заключить торговые соглашения с США в 1854 году.)

Непреходящая ценность нации, открытая Муссолини и Гитлером, теперь противопоставляется ложным ценностям девятнадцатого века: демократии и социализму. И здесь мы вступаем в непримиримое противоречие со старыми букварями и, что еще хуже, с неопровержимыми фактами истории. Только порочное невежество может провести резкий контраст между нацией и либеральной демократией. На самом деле все освободительные движения в новейшей истории, начиная, скажем, с борьбы Голландии за независимость, носили как национальный, так и демократический характер. Пробуждение угнетенных и расчлененных наций, их борьба за соединение своих разъединенных частей и за освобождение от чужеземного ига были бы невозможны без борьбы за политическую свободу. Французская нация сплотилась в бурях и штормах демократической революции в конце восемнадцатого века. Итальянский и немецкий народы возникли в результате череды войн и революций девятнадцатого века. Мощное развитие американской нации, получившей крещение свободой в своем восстании в восемнадцатом веке, было окончательно обеспечено победой Севера над Югом в Гражданской войне. Ни Муссолини, ни Гитлер не являются первооткрывателями нации. Патриотизм в его современном смысле — или, точнее, в его буржуазном смысле — есть продукт девятнадцатого века. Национальное сознание французского народа, пожалуй, самое консервативное и самое стабильное из всех; и по сей день питается из источников демократических традиций.

Но экономическое развитие человечества, свергнувшее средневековый партикуляризм, не остановилось в национальных границах. Рост мирового обмена происходил параллельно с формированием национальных экономик. Тенденция этого развития — во всяком случае для передовых стран — нашла свое выражение в смещении центра тяжести с внутреннего рынка на внешний. Девятнадцатый век отмечен слиянием судьбы нации с судьбой ее экономической жизни; но основной тенденцией нашего века является растущее противоречие между нацией и экономической жизнью. В Европе это противоречие стало невыносимо острым.

Развитие германского капитализма носило наиболее динамичный характер. В середине девятнадцатого века немецкий народ чувствовал себя задавленным в клетках нескольких десятков феодальных отечеств. Менее чем через четыре десятилетия после создания Германской империи немецкая промышленность задыхалась в рамках национального государства. Одной из главных причин мировой войны было стремление германского капитала прорваться на более широкую арену. Гитлер воевал в звании капрала в 1914-1918 годах не за объединение немецкой нации, а во имя наднациональной империалистической программы, которая выражалась в знаменитой формуле «организовать Европу». Объединенная под господством германского милитаризма Европа должна была стать плацдармом для гораздо более крупной работы — организации всей планеты.

Но Германия не стала исключением. Она лишь выражала в более интенсивной и агрессивной форме тенденцию всякого другого национального капиталистического хозяйства. Столкновение этих тенденций привело к войне. Война, правда, как и все грандиозные потрясения истории, всколыхнула разные исторические вопросы и попутно дала толчок национальным революциям в наиболее отсталых частях Европы — царской России и Австро-Венгрии. Но это были лишь запоздалые отголоски уже ушедшей эпохи. По существу война носила империалистический характер. Смертельными и варварскими методами пытались решить проблему поступательного исторического развития — проблему организации хозяйственной жизни на всей арене, подготовленную мировым разделением труда.

Излишне говорить, что война не нашла решения этой проблемы. Наоборот, она еще больше атомизировала Европу.  Углубившаяся взаимозависимость Европы и Америки, в то же время углубила антагонизм между ними. Произошел толчок самостоятельному развитию колониальных стран и одновременно обострилась зависимость столичных центров от колониальных рынков. Вследствие войны обострились все противоречия прошлого. На это можно было полузакрывать глаза в первые послевоенные годы, когда Европа с помощью Америки занималась сверху донизу восстановлением своей разрушенной экономики. Но восстановление производительных сил неизбежно означало возрождение всех тех зол, которые привели к войне. Нынешний кризис, в котором синтезированы все капиталистические кризисы прошлого, означает прежде всего кризис народнохозяйственной жизни.

Лига Наций попыталась перевести с языка милитаризма на язык дипломатических пактов ту задачу, которую война оставила нерешенной. После того как Людендорфу (Ludendorff) не удалось «организовать Европу» с помощью меча, Бриан (Briand) попытался создать «Соединенные Штаты Европы» с помощью слащавого дипломатического красноречия. Но нескончаемый ряд политических, экономических, финансовых, тарифных и денежных совещаний лишь развернул панораму банкротства господствующих классов перед неотложной и жгучей задачей нашей эпохи.

(Эрих Людендорф (1865 — 1937) — немецкий генерал. С августа 1916 года фактически руководил всеми операциями германской армии во время Первой мировой войны)
(Аристид Бриан (1862 — 1932 ) — французский политический деятель. Лауреат Нобелевской премии мира 1926 года. «Бриан! - говорили они с жаром. - Вот это голова!», Золотой теленок).

Теоретически эту задачу можно сформулировать так: как обеспечить экономическое единство Европы при сохранении полной свободы культурного развития живущих там народов? Как объединенная Европа может быть включена в скоординированную мировую экономику? Решение этого вопроса может быть достигнуто не путем обожествления нации, а, наоборот, путем полного освобождения производительных сил от пут, наложенных на них национальным государством. Но господствующие классы Европы, деморализованные банкротством военных и дипломатических методов, подходят сегодня к задаче с противоположного конца, т. е. пытаются силой подчинить экономику отжившему национальному государству. Легенда о Прокрустовом ложе воспроизводится с размахом. Вместо того, чтобы расчистить достаточно большую арену для действий современной техники, правители рубят и режут на куски живой организм экономики.

В недавней программной речи Муссолини приветствовал смерть «экономического либерализма», то есть господства свободной конкуренции. Сама идея не нова. Эпоха трестов, синдикатов и картелей давно отодвинула свободную конкуренцию на задний двор. Но тресты еще менее приспособлены к ограниченным национальным рынкам, чем предприятия либерального капитализма. Монополия пожирала конкуренцию по мере того, как мировая экономика подчиняла национальный рынок. Экономический либерализм и экономический национализм устарели одновременно. Попытки спасти экономическую жизнь путем прививки вируса из трупа национализма приводят к заражению крови, которое носит имя - фашизм.

В своем историческом восхождении человечество движимо стремлением получить возможно большее количество благ с наименьшими затратами труда. Эта материальная основа культурного роста является также наиболее глубоким критерием, по которому мы можем оценивать социальные режимы и политические программы. Закон производительности труда имеет такое же значение в сфере человеческого общества, как закон тяготения в сфере механики. Исчезновение устаревших общественных формаций есть не что иное, как проявление этого жестокого закона, определившего победу рабства над людоедством, крепостничества над рабством, наемного труда над крепостничеством. Закон производительности труда прокладывает свой путь не прямолинейно, а противоречиво, рывками и бросками, скачками и зигзагами, преодолевая на своем пути географические, антропологические и социальные преграды. Отсюда в истории так много «исключений», которые на самом деле являются лишь частными преломлениями «правила».

В XIX веке борьба за наибольшую производительность труда принимала главным образом форму свободной конкуренции, поддерживавшей динамическое равновесие капиталистического хозяйства посредством циклических колебаний. Но именно в силу своей прогрессивной роли конкуренция привела к чудовищной концентрации трестов и синдикатов, а это, в свою очередь, означало концентрацию экономических и социальных противоречий. Свободная конкуренция подобна курице, из которой вылупился не цыпленок, а крокодил. Неудивительно, что она не может управлять своим потомством!

Экономический либерализм полностью отжил свой век. Все менее и менее убедительно его Мохеганы апеллируют к автоматическому взаимодействию сил. Нужны новые методы, чтобы небоскребы трестов соответствовали потребностям человека. Должны произойти радикальные изменения в структуре общества и экономики. Но новые методы приходят в столкновение со старыми привычками и, что неизмеримо важнее, со старыми интересами. Закон производительности труда судорожно бьется о преграды, которые сам же и ставит. Вот что лежит в основе грандиозного кризиса современной экономической системы.

Консервативные политики и теоретики, застигнутые врасплох деструктивными тенденциями национальной и международной экономики, склоняются к выводу, что чрезмерное развитие техники является главной причиной нынешних зол. Трудно представить себе более трагический парадокс! Французский политик и финансист Жозеф Кайо (Joseph Caillaux) спасение видит в искусственных ограничениях процесса механизации. Так наиболее просвещенные представители либерального учения вдруг черпают вдохновение из настроений тех невежественных рабочих более ста лет тому назад, которые ломали ткацкие станки. Передовая задача приспособления арены экономических и социальных отношений к новой технике переворачивается с ног на голову и представляется проблемой ограничения и сокращения производительных сил, чтобы приспособить их к старой национальной арене и к старым общественным отношениям. По обе стороны Атлантики не мало умственной энергии тратится на решение фантастической проблемы, как загнать крокодила обратно в куриное яйцо. Ультрасовременный экономический национализм безвозвратно обречен в силу своего реакционного характера; он задерживает и снижает производительные силы человека.

Политика закрытой экономики предполагает искусственное ограничение тех отраслей промышленности, которые способны успешно оплодотворять экономику и культуру других стран. Она предполагают также искусственное насаждение тех отраслей промышленности, для развития которых на национальной почве отсутствуют благоприятные условия. Таким образом, фикция экономической самодостаточности вызывает огромные накладные расходы в двух направлениях. К этому добавляется инфляция. В девятнадцатом веке золото как универсальная мера стоимости стало основой всех денежных систем, достойных этого названия. Отход от золотого стандарта разрывает мировую экономику на части даже более успешно, чем тарифные стены. Инфляция, сама по себе являющаяся выражением неупорядоченности внутренних отношений и неупорядоченности экономических связей между нациями, усиливает неупорядоченность и способствует превращению ее из функциональной в органическую. Таким образом, «национальная» денежная система венчает зловещую работу экономического национализма.

Самые бесстрашные представители этой школы утешают себя перспективой, что нация, становясь беднее в условиях закрытой экономики, станет более «объединенной» (Гитлер) и что с уменьшением значения мирового рынка исчезнут и причины внешних конфликтов. Подобные надежды лишь показывают, что учение об автаркии одновременно и реакционно, и в высшей степени утопично. Дело в том, что рассадники национализма также являются лабораториями страшных конфликтов в будущем; как голодный тигр, империализм удалился в свое национальное логово, чтобы собраться для нового прыжка.

На самом деле теории экономического национализма, которые, казалось бы, основываются на «вечных» законах расы, показывают лишь то, насколько ужасен на самом деле мировой кризис, — классический пример превращения горькой нужды в добродетель. ДРОЖА НА ГОЛЫХ СКАМЕЙКАХ КАКОЙ-НИБУДЬ БОГОМ ЗАБЫТОЙ СТАНЦИИ, ПАССАЖИРЫ РАЗБИВШЕГОСЯ ПОЕЗДА МОГУТ СТОИЧЕСКИ УВЕРЯТЬ ДРУГ ДРУГА, ЧТО ЗЕМНЫЕ БЛАГА РАЗВРАЩАЮТ ТЕЛО И ДУШУ. НО ВСЕ ОНИ МЕЧТАЮТ О ЛОКОМОТИВЕ, КОТОРЫЙ ДОСТАВИТ ИХ ТУДА, ГДЕ ОНИ СМОГУТ РАСТЯНУТЬ СВОИ УСТАВШИЕ ТЕЛА МЕЖДУ ДВУМЯ ЧИСТЫМИ ПРОСТЫНЯМИ. Ближайшая забота делового мира всех стран — удержаться, хоть как-то выжить, пусть и в коме, на жестком ложе национального рынка. Но все эти невольные стоики тоскуют по мощному двигателю новой мировой «конъюнктуры», новой экономической фазы.

Придет ли? Прогнозы становятся трудными, если не вообще невозможными, из-за нынешнего структурного нарушения всей экономической системы. Старые промышленные циклы, как сердцебиение здорового тела, имели устойчивый ритм. После войны мы больше не наблюдаем упорядоченной последовательности экономических фаз; старое сердце пропускает удары. Кроме того, существует политика так называемого «государственного капитализма». Движимые беспокойными интересами и общественными опасностями, правительства врываются в экономическую сферу с чрезвычайными мерами, последствий которых они в большинстве случаев сами не могут предвидеть. Но даже если оставить в стороне возможность новой войны, надолго расстроившей бы стихийную работу экономических сил, а также сознательные попытки планомерного управления, мы тем не менее можем с уверенностью предвидеть поворот от кризиса и депрессии к оживлению, будь то благоприятные симптомы имеющиеся в Англии и отчасти в Соединенных Штатах, кторые впоследствии покажут, что они были первыми ласточками не принесшими весны. Разрушительная работа кризиса должна дойти, если уже не дошла, до того момента, когда обедневшему человечеству понадобится новая масса товаров. Дымятся трубы, крутятся колеса. И когда возрождение достаточно продвинется, деловой мир стряхнет с себя оцепенение, тотчас же забудет вчерашние уроки и с презрением отбросит само-ограничительные теории вместе с их авторами.

Но было бы величайшим заблуждением надеяться, что размах грядущего возрождения будет соответствовать глубине нынешнего кризиса. В детстве, в зрелости и в старости сердце бьется в разном темпе. В период подъема капитализма сменявшие друг друга кризисы носили мимолетный характер, и временный спад производства с лихвой компенсировался на следующем этапе. Не так сейчас. Мы вступили в эпоху, когда периоды подъема экономики кратковременны, а периоды депрессии становятся все глубже и глубже. Тощие коровы без остатка пожирают жирных коров и продолжают мычать от голода.

Все капиталистические государства будут проявлять более агрессивное нетерпение, как только экономический барометр начнет расти. Борьба за внешние рынки станет беспрецедентно острой. Благочестивые представления о преимуществах автаркии будут немедленно отброшены, а мудрые планы национального согласия будут выброшены в корзину для бумаг. Это относится не только к немецкому капитализму с его взрывной динамикой или к запоздалому и алчному капитализму Японии, но и к капитализму Америки, который все еще силен, несмотря на свои новые противоречия.

Соединенные Штаты представляли наиболее совершенный тип капиталистического развития. Относительное равновесие их внутреннего, казалось бы, неисчерпаемого рынка обеспечило Соединенным Штатам решительное техническое и экономическое превосходство над Европой. Но вмешательство США в мировую войну было на самом деле выражением того факта, что внутреннее равновесие уже было нарушено. Изменения, внесенные войной в американскую структуру, в свою очередь сделали выход на мировую арену вопросом жизни и смерти для американского капитализма. Есть достаточно свидетельств того, что этот выход должен принимать чрезвычайно драматические формы.

Закон производительности труда имеет решающее значение во взаимоотношениях Америки и Европы и вообще в определении будущего места США в мире. Та высшая форма, которую янки придали закону производительности труда, называется конвейерным, стандартным или массовым производством. Казалось бы, место, из которого рычаг Архимеда должен был перевернуть мир, найдено. Но старая планета отказывается переворачиваться. Каждый защищается от всех, защищая себя таможенной стеной и изгородью из штыков. Европа не покупает товары, не платит долгов и, кроме того, вооружается. С пятью жалкими дивизиями голодная Япония захватывает целую страну. Самая передовая техника в мире внезапно кажется бессильной перед препятствиями, основанными на гораздо более низкой технике. Закон производительности труда как бы теряет свою силу.

Но это только кажется. Основной закон человеческой истории неизбежно должен мстить побочным и вторичным явлениям. Рано или поздно американский капитализм должен открыть себе пути вдоль и поперек всей нашей планеты. Какими методами? Всеми методами. Высокий коэффициент продуктивности означает и высокий коэффициент разрушительной силы. Я проповедую войну? Ни в коем случае. Я ничего не проповедую. Я лишь пытаюсь анализировать ситуацию в мире и делать выводы из законов экономической механики. Нет ничего хуже умственной трусости, которая отворачивается от фактов и тенденций, когда они противоречат идеалам или предрассудкам.

Только в исторических рамках мирового развития мы можем отвести фашизму подобающее ему место. В нем нет ничего творческого, ничего самостоятельного. Его историческая миссия состоит в том, чтобы довести до абсурда теорию и практику экономического тупика.

В свое время демократический национализм вел человечество вперед. Эта теденция и сейчас еще способна играть прогрессивную роль в колониальных странах Востока. Но загнивающий фашистский национализм, готовящий вулканические взрывы и грандиозные столкновения на мировой арене, ничего, кроме гибели, не несет. Все наши переживания на этот счет в течение последних двадцати пяти или тридцати лет покажутся лишь идиллической увертюрой по сравнению с грядущей музыкой ада. И на этот раз речь идет не о временном хозяйственном упадке, а о полном хозяйственном разорении и гибели всей нашей культуры, в том случае, если трудящееся и мыслящее человечество окажется неспособным вовремя схватить бразды правления своими производительными силами и организовать их правильно в европейском и мировом масштабе.