Гитлер биография Глава 3 Сцена Мюхен и на фронте

-1-
Чтобы понять луче Гитлера, когда он, впервые приехав в Мюнхене, надо посмот-реть в какую среду и какая атмосфера была в Германии. А Мюнхен тогда была часть Германии, то есть не сам Мюнхен, потому что город была столица Баварии, а Бавария в тот период была в составе Германии и сохраняла как бы автономию, имела во главе автономии своего короля Отто I, из дома Виттельсбахов, но его объявили сумасшедшим. Но настоящим хо-зяином Баварии был регент Луитпольд.
Германия тогда правил Кайзер Виль-гельм II, и современники отмечали, что Вильгельм II любил громкие фразы и кра-сивые позы, стремился находиться в цен-тре внимания и поучать всех окружающих. В придворных кругах о нём говорили, что он «готов быть императором на троне, женихом свадьбе и покойником похоро-нах». Вильгельм II сам себя назначил фельдмаршалом, называл Генеральный штаб "дураками", членов военного кабинета — "старыми ослами", грозил разогнать рейхстаг, "если депутаты не перестанут играть в оппозицию", и даже свою зубную боль называл "великой". Обладая уверен-ностью в несокрушимой военной мощи Гер-мании, Вильгельм II любил по всякому поводу и без повода побряцать оружием, Опасен был и его девиз: "Как хочу, так и приказываю!". Такие черты характера не очень соотносились с положением гос-ударя в конституционном государстве, но кто мог сказать об этом императору? По-данные с опаской поглядывали на своего императора. "Человек больших неожидан-ностей", говорили о нём современники. Вильгельм II о себе говорил:
— Хочу быть королём бедных.
Германия в ту пору жила мирно и счастливо, но Кайзер начел вести агрес-сивную внешнею политику. Германия стала на пути империализма и колониализма.
Внутри Германской империи возникли и укрепились другие империи — финансово-промышленные. Крупнейшей и наиболее из-вестной, ставшей символом германского милитаризма, была империя Круппа.
Время Второй империи было временем расцвета германской науки. Империя обо-гатила мир многими техническими дости-жениями. Не случайно из первых 25 лау-реатов Нобелевской премии по физике в 1901-1921 годах 8 были выходцами из Германии, в том числе творец теории от-носительности Эйнштейн. За тот же пери-од из 19 нобелевских лауреатов по химии немцев оказались 9, а по физиологии и медицине — 4 из 17.
Также и система управления в Герма-нии считалась едва ли не образцовой для Европы. Германия к 1913 году имела сильный и внушительный флот и сильную армию.
А что же Мюнхен? Где перебрался Гит-лер. А Мюнхен перед Первой Мировой вой-ной имел славу город муз, приветливого, чувственно-гуманного центра искусства и науки, и не зря Гитлер обосновался в этом городе, а не столице империи — Берлине. Здесь для свободного художника есть работа. И сыграл еще один факт по-чему именно Мюнхен? Да просто, город был ближе к Вене откуда прибыл Гитлер.   
 24 мая 1913 года Гитлер покинул Ве-ну и перебрался Мюнхене. Вот первые впечатление молодого Гитлера: «Сам го-род был мне так хорошо знаком, как буд-то я прожил в его стенах уже много лет».
В Мюнхене попадалась самые разнооб-разные радикальные учения левого толка — правда, всё это смягчалось климатом города и получало компанейские, ритори-ческий и домашний вид. В мюнхенском пригороде Швабинг собирались анархисты, дети богемы, утописты, стремящиеся улучшить мир, художники и витийствующие апостолы новых ценностей. Полунищие юные гении мечтали об элитарном обнов-лении мира, об избавлениях, кровавых зарницах, очистительных катастрофах и варварских процедур по омоложению деге-нерировавшего человечества.
Один из них молодой поэт Стефан Ге-орге который устраивал кружки в кафе. Где обсуждали о морали, восхвалении мо-лодости, инстинктам, о сверхчеловека по Ницше, и о других псевдоидеалы того времени. Один из адептов, некий Альфред Шулер, открыл заново для немцев позабы-тую свастику. Примерно в то же время Освальд Шпенглер занялся выявлением скрытых от глаз настроений распада и апелляцией к образам цезарей, которые призывались, дабы в очередной раз отве-сти неизбежную гибель западной цивили-зации. В Швабинге, на Зигфридштрассе, жил Ленин, и всего в паре кварталов — в доме № 34 по Шлейсхемерштрассе — снял комнату у портного Поппа Адольф Гитлер. Здесь Адольф узнал и открыл для себя новые измерения в живописи.
На протяжении всего времени пребыва-ния в Мюнхене он остается скромным ко-пировальщиком почтовых открыток, со своими видениями, кошмарами и страхами, неспособным, однако, перевести их на язык искусства.
В это время из Австрии приходит по-вестка от военкомата. И тут начали ро-зыск уклониста от службы, ну и вскоре нашли беглеца Адольфа. Ему выдвинули обвинение которой была реальная угроза для молодого Гитлера, которое в будущем могло бы кардинально изменить его судь-бу. Он написал объяснение почему он от-клонятся от службы и верности родине. Но ему повезло. И он всё тки смог ула-дить свою проблему непонятным путём для историков.
Он по-прежнему живет одиноко и за-мкнуто на своей Шлейсхеймерштрассе, но, кажется, дефицит человеческого общения ощущается им в Мюнхене не столь сильно, как раньше. У него устанавливаются до-вольно приличные отношения с портным Поппом, а также с его соседями и друзь-ями, что объяснялось обоюдной тягой к политическим беседам. А уж в пивных Швабинга, где стирается положения и происхождение, Гитлер находит ту форму контакта, которому ему нравилось и находил друзей, которые были лояльными или были с кем почесать язык.
А что обсуждали на вот этих пивных кружках? А про внешнею политику Герма-нии и Австрии и конечно о общую будущие всех немцев. Об Австрии рассуждали что она является лоскутное одеяло, которое покрыла восточные европейские народы, что Австрии следовало отказаться от этих народов паразитов, которые входило в её состав. Что только общие объедение с Германии даст новый толчок к могуще-ство всех немцев. Обсуждали об внешней и внедрённой политике Германии, о Трой-ственном Союзе между Германии, Австрии и Италии. Что в этом союзе слабым зве-ном является Италия, и сама Италия как союзник не годится по тому, что вер-ность Италии союзу была сомнительная. Обсуждали бурный рост населения Герма-нии что не хватает новые земли и пищи, что надо Германии новые земли для того, чтобы подержать рост населения и кор-мить это, и для этого они видели только четыре пути. Во-первых, ограничить рож-даемости и положить конец перенаселе-нию. Во-вторых, колонизировать новые земли в Африке. Во третьих натиск на восточной Европе, а для этого требуется мощный флот, и сильная армия чтобы ог-нём и мечом завоевать пространство для немцев. Вот что думал Гитлер по этому поводу: «Чем больше та территория, ко-торый владеет данный народ, тем сильнее его естественная защита». И последние, к усилению интронизации и торговли, чтобы покрывать потребность собственно-го народа. Рассуждали и о Англии, что только в союзе и согласия с ней Герма-ния может доминировать в Европе и под-чинить варварскую Россию.
В этот период Адольф начинает систе-матично изучать вопрос марксизма и ев-рейства. Стал изучать усердно эпоху бисмарской Германии в плане социальных проблем. Он как сам говорил бунтовал против той внешней политике, которая вела Германия в этот период. В этих пивных кружках Гитлер убеждал своих слушателей что надо бороться с марк-систками течение в Германии и поставить конец их распространение.
Он начал задуматься что в его веке уже нечем заниматься и жалел, и горевал что поздно родился. Он часто думал по-чему он не родился на сто лет раньше, как он писал «Ах! Ведь мог же я родить-ся, ну скажем, по крайней мере в эпоху освободительных войн, когда и человек, и не «занимавшийся делом», чего-нибудь да стоил и сам по себе». Он мечтал о том, когда наконец будет то время как он скажет «я смогу доказать делами, что преданность моя национальным идеалом не есть пустая фразы».
—2—
В это время что что-то поменялся во внутренний мир юного Адольфа, он уже охолодел быть художником, из-за чего десять лет назад отказался учиться в реальном училище за этой призрачную мечту стать великих художником, и начел жалеть, что так поступил. Он видел в своём умения рисовать только как сред-ство к существованию, а не радости. Си-дя у окна своей комнаты, он продолжал рисовать маленькие акварели-пейзажи. Иногда он часами просиживал в городских кафе, молча поглощая целые горы пирож-ных и предаваясь чтению газет. Он преж-де, тщательно заботился о своей одежде, любил свой фрак. Йозеф Грейнер расска-зывает, что он в то время как-то встре-тил Адольфа в Мюнхене и спросил:
— Адольф, как вы думайте жить дальше.
На что Грейнер получил такой ответ:
— Скоро война! Так что будет абсолют-но все равно, что в армии профессия ге-нерального директора или цирюльника стригущий пуделей, — все едино.
Предчувствие не обмануло его. Вскоре Гитлеру пришлось снова появится в воен-комате в Линце 5 февраля 1914 года, его осмотрели и сделали общую заключение: «Негоден к несению строевой и вспомога-тельной службы, слишком ослаблен. Осво-божден от воинской службы».
Сохранилась одна случайная фотогра-фия, на которой запечатлен Гитлер, сто-ящий 1 августа 1914 года на мюнхенской площади Одеон-плац посреди толпы, лику-ющей по случаю объявления войны. Для него объявления войны был освобождение его от всех трудностей, от бессилия и одиночества. Как он сам пишет: «Мне са-мому, те часы показались избавлением от досадных юношеских чувства. Я и сегодня не стыжусь сказать, что, захваченный порывом восторга, я опустился на колени и от всего переполненного сердца воз-благодарил небо».
В этих общих для всех настроение и патриотическую эйфорию, и радость ожи-дания, с которыми народы континента шли на встречу своей гибели, — люди шли на призывные пункты с цветами и криками «ура!», а с балконов их приветствовали дамы в пестрых летних нарядах. Настрое-ние всенародного праздника и радостные возгласы «Виват!». Нации Европы уже праздновали победу, которых им так и не доведется одержать. Это было дни пре-красных иллюзий.
А иллюзия была такова что что люди шли на эту бойню с восторгом убивая друг друга, утюжили танками, травили газами, швыряли сверху бомбы с появив-шийся недавно самолётах. А главное было какой-то опять непонятный восторг нена-висти во всех странах, как бут-то не было этой надёжности, не этих открытые границ, ничего не было в Германии попу-лярен уже не Гёте, зачем Гёте, его не цитировали, а цитировали бесконечна гимн ненависти к Англии, который напи-сал третий разрядный поэт, на марках писали «господи покарай Англию», женщи-ны щеголяли отказывались говорить на французский, во Франции что бы играть Бетховена объявили его бельгийцем, а Моцарта уже не играют, то же самое тво-рилось в Англии, а в России переимено-вали столицу, отказывались от немецких фамилии, а кони с немецкого посольства в реке очутились, такой был взрыв нена-висти и в этой ненависти Гитлер был уже свой. 
Гитлер потом об этом времени будет писать: «У меня, как и у миллионов дру-гих, сердце переполнялось гордым сча-стьем». И уже он 3 августа подает про-шение на имя короля Баварии с просьбой разрешить ему, австрийскому подданному. Поступить добровольцем в один из бавар-ских полков.
Уже на следующий день после отправки прошения он получил ответ. Дрожащим ру-ками он открывает конверт и ему предпи-сывалось явиться в казармы 16-го бавар-ского резервного пехотного полка, име-новавшегося по имени своего командира еще и полком «Лист». Так началась для Гитлера самая незабываемая и самая ве-ликая пора его земной жизни.
А потом он пишет: «Наконец пришел же-ланный день, когда мы покидали Мюнхен, чтобы отправиться туда, куда звал долг» — то есть на Западном фронте. В нетер-пении, беспокоясь, как бы война не за-кончилась еще до того, как ему доведет-ся вступить в первый бой, Гитлер жил ожиданием отправки. Но уже в день так называемого боевого крещения, вот как он описывает эту сцену: «Влажная холод-ная ночь во Фландрии. Мы идем молча. Как только начинает рассветать, мы слы-шим первое железное "приветствие", над нашими головами с треском разрывается снаряд; осколки падают совсем близко и взрывают мокрую. Не успело еще рассеет-ся облако от снаряда как из двухсот глоток раздается первое громкое «Ура!», служащее ответом первому вестнику смер-ти». В первом бою на Ипре 29 октября, он оказался участником одного из самых кровавых сражений начавшейся войны. Че-тыре дня шли неутихающие бои, и сам Гитлер в письме портному Поппу писал, что в их полку из 3500 человек осталось только 600.
На протяжении всей войны Гитлер был связным, доставляя приказы из штаба полка на передовые позиции. Эта служба, во время которой ему приходилось пола-гаться только на самого себя, как нель-зя лучше отвечала его характеру одиноч-ки. В окопах он считался чудаком, «чок-нутом» — так единодушно говорили о нем другие солдаты. Сидел часто в углу, с каской на голове, и погруженный в свои мысли. О чем он думал в это время он, никто не знал. Что его так мучало? Он как потом признавался его мысли в это время были только об одном о тягости войны. Так тянулись месяц за месяцами и год за годами, и как он пишет: «Ужасы повседневных битв вытеснили романтику первый дней».
Он постоянно находился в состояние апатии, и думал о смерти, что такое смерть? Как говорили поэты «memento mo-ri» то есть «помни о смерти». Вот что думал он: «всегда, когда смерть бродила очень близко, во мне начало что-то про-тестовать». Уже в декабре 1914 года его наградили Железным крестом 2-го класса. В мае 1918 года его награждают дипломом за храбрость перед лицом врага, а 4 ав-густа того же года — редким для рядово-го Железным крестом 1-го класса. За взял в плен английский патруль. Он, как и раньше, держался от всех на расстоя-нии, благодаря чему и ощущал, что он не такой, как его товарищей по фронту. Он постоянно что-то размышлял, но не о по-литике. Вот что он пишет: «Я был в ту пору солдатом и политикой заниматься не хотел. Да, это время было не для поли-тики. Еще и сейчас я убежден, что по-следний чернорабочий приносил в те вре-мена гораздо большую пользу государству и отечеству, нежели любой, скажем "де-путат"». Но он много размышлял и читал Гомера, Евангелие и Шопенгауэра и война заменила ему тридцать лет учебы в уни-верситете. Упрям, он полагал, что толь-ко он один знает истинную суть жизни. Он своей одиночества находился как бы богом избранном для чего-то что еще ему придётся узнать. В полку, где находился Гитлер была как бы домом и родиной.
Надо здесь сказать то же время война усугубила и склонность Гитлера к крити-ческим размышлениям. Он, как многие другие, приобрел на фронте уверенность в том, что правящая элита империи пора-жена бессилием, а тот строй, в защиту которого он выступил с оружием в руках, разлагается изнутри. И хотя в начале, он не хотел касаться проблем и вопроса-ми, связанными с политикой, но непре-одолимая тяга к размышлениям переверну-ла все его прежние взгляды. Вскоре он стал обращать на себя внимание тем, что «философствовал о политических и миро-воззренческих вопросах на примитивный манер маленьких людей». Гитлер понял одну вещь в свою жизнь, что Германия должна была сперва стать немецкой, а лишь затем — Великой.
В начале октября 1916 года после лег-кого ранения в левое бедро под Ле-Барке Гитлер был доставлен в лазарет в Беели-це под Берлином. Почти целых пять меся-цев, до начала марта 1917 года, он про-вел в Германии и, судя по всему, именно в это время началось его приобщение к политике.
Августовские дни 1914 года и участие в боевых действиях врезались в его па-мять прежде всего как факт внутреннего единства нации. И после долгих и труд-ных двух лет, сидя на койке, он жил в своем выдуманном мире о героев войны. А потом этот шок, когда в Беелице он вновь столкнулся с теми же, что раньше, политическими, социальными и даже зем-ляческими антагонизмами. Его охватило отчаяние, когда обнаружил, что времена всеобщего единства и энтузиазма начала войны уже прошли. Он увидел в госпитале партийные свары среди солдат, разногла-сия, и противодействие властям. С воз-мущением смотрел он на тыловых крыс, ханжество, эгоизм, жажду наживы на войне. За всеми этими явлениями Гитлер усматривал прежде всего происки евреев. Он не мог больше выдержит всё это сидя в тылу, когда его товарищей по фронту сражались на поля сражения. Весной 1917 года, он вернулся на фронт и уже чув-ствовался как дома, ибо он в тылу не было ни семьи ни дома, где мог вернутся и жить в мирное время, фронт это его второй дом а война его мать. А в ноября 1917 года, он попадает под Ипром, где в бою, англичане и французы примели в первой раз в истории войны газовую ата-ку, его в этом сражения получает ожоги на глазах от отравляющего ипритного га-за, и он временно ослеп. Его отправляет снова в госпитале, в тылу, где связан-ный на глазах повязке, сидя в койке размышляет и обнаружил что его огорчает две вещи. Во-первых, о лживее прессе как она сначала войне хвалила политику кайзера об объявление войны, а потом уже его чернит что вверг Германию в эту бессмысленную бойню людей. И во-вторых, о влияние в тылу пропаганде марксист-ского толка среди простых немцев разла-гая единства нации. Он, сидя на койке беседовал с друзьями сослуживцами и где им говорил: «по окончании войны я по-стараюсь стать оратором, сохранив свою старую профессию. Об этом я думал все время и, как оказалось, не зря».
К нему пришло озарения в госпитале и это была влияния военной пропаганды на массах, как во время войны и как во время мира. И начались эти размышление которые он как фронтовик видел на фрон-те. Кан он потом воспоминал и даже написал в своей «Борьбе»: «Военная про-паганда противников началось в нашем лагере уже с 1915 года. А с 1916 года она становится все более интенсивной, а к началу 1918 года уже прямо затопляет нас». Он сам признавался, что: «наши меры против этой пропаганды оказались никуда негодные». А потом к концу лета 1918 года он опять направили на фронт, он так возмущался о германской прессе что задал себе вопрос: «да неужели же у нас никого не осталось в Берлине, чтобы положить конец этому позорному расточе-нию героических настроений армии?». Его постоянно мучила мысли о пропаганде и ставил себя как он сам говорил: «что место этих преступных невежд и безволь-ных манекенов руководили германской пропаганды оказался я, то исход войны был для нас совершенно иным». Он как уверял что, если он бы сумел поставить пропаганду как следует. Ему как он вспоминает и пишет: «с 1915 года попала такая листовка, где написано было, что нужда в Германии растет с каждым дням, война длится бесконечно и нет никаких видов на то, что Германия может выиг-рать эту войну, что народ хочет мира, но мира не хотят проклятые милитаристы, и прежде всего сам кайзер». Он всю ненависти и виновников разложений той героической армии видел в лице писарей, которые засидевшиеся в канцелярии как он пишет: «каждый военный писарь был еврей, а почти каждый еврей — писарем». По его мнения пропаганда противника к тому же еврейская, как без главных ви-новников внушала в разлад между различ-ными этносами в германии, «что крах Пруссии далеко еще не означает подъема Баварии, а наоборот, что падение Прус-сии неизбежно повлечет за собой и ги-бель Баварии!». Как он писал потом: «Враги родины организовали забастовку на предприятиях, работающих на войну». Имя это врага он видел в еврея-марксиста. Он еще пишет свое мнение о них что: «В моих глазах они заслуживали только веревку на шею». Вот таким он выводам пришел от увиденного за время его на фронте.
Но тут всё рухнуло, дело в том после заключения сепаратного Брестского мира с Советской России, а потом и Румыний, генштаб германии начал планировать мас-штабное наступления на Западном фронте, после закрытия восточного. Но, к сожа-лению, атака в Бельгии захлебнулась, и у Германии уже не было больше сил. Не-удачи в наступлении вызвало бурную ре-акцию в массах что привело к забастов-кам и внутренней революции к чему Гер-мания не было готова. Взбунтовались матросы что привело к массовым беспо-рядкам по всей Германии. Кайзер вынуж-ден отречься от престола и убежал в Голландию. Правительства кайзера быстро сформовала новое правительство и под давлением Американцев в лице президента Вильсона, который тоже участвовал уже конце войны в качестве союзника Англии и Франции, был подписан ноябрьский мир с Германии. Германия была унижена до предела.
И вот как сообщает это факт сам Гит-лер: «10 ноября нас посетил пастор ла-зарета и устроил маленькую беседу с нами. Теперь мы знали всё». Этой но-вость для Гитлера было потрясения, ибо в миг разрушалась то, во что он так надеялся стать кем-то веди все годы войны, фронт для него был вторым домом. «Тут я не выдержал. Я не мог оставаться в зале собрания ни одной минуты больше. В глазах опять потемнело, и я только ощупью смог пробраться в спальную и бросился на постель. Голова горела в огне. Я зарылся с головой в подушки и одеяла. Со дня смерти своей матери я не плакал до сих пор ни разу» — так воспо-минал Гитлер этот момент. Но после не-которое время пришел к разуму, уже че-рез несколько дней он уже не горевал как в начале. Его как-бы подменили про-изошло переоценка ценности у него, и он решился все такие на этот шаг которое долго его мучило последние несколько дней: «Мое решение созрело. Я пришел к окончательному выводу что должен за-няться политикой»