Крылья для Любы

Первый раз Иван сломал жене нос через три месяца после свадьбы. Уже давно срослась переносица, и прошли синяки под глазами. Но железный кулак мужа Люба ощущала на себе с незавидным постоянством. Только теперь это были удары не по носу, а по другим, более скрытым частям тела. Восемнадцать лет совместной жизни научили Ивана с умом подходить к «воспитательной работе». Люба шёпотом (чтобы не разбудить детей) умоляла мужа остановиться, а потом беззвучно рыдала на кухне, прикладывая к набирающим силу синякам мясо или полуфабрикаты из морозилки. На следующее утро скрывала следы вечерней «беседы» с помощью тонального крема. На работе все делали вид, будто ничего не заметили. А вечером Люба торопилась домой — к традиционному букету цветов и шоколадке. Это на самом деле превратилось в традицию. Вечером — кулаки, на следующий день — цветы. Иван оправдывался тем, что, будучи пьяным, ничего не помнит и, главное, не соображает. Глядя в глаза мужа, полные сожаления и раскаяния, Люба начинала разворачивать шоколадку. На шорох фольги тут же сбегались дети: 15-летняя Таня, 10-летний Ванечка и 7-летняя Оля. Люба делила шоколад на всех, и инцидент был исчерпан. Конечно, приторный вкус какао бобов не мог уничтожить горькие мысли. Но Люба считала себя умной женщиной. А на что может рассчитывать умная женщина в такой ситуации? Заставить мужа ползать на коленях? Гордо уйти, хлопнув дверью (не забыв прихватить с собой троих отпрысков)? Отвезти мужа в наркологический диспансер? И что она скажет в этом диспансере — мол, закладывает мужик пару раз в месяц — вылечите! Да там таких желающих, которые годами не просыхают…

Люба избавлялась от неприятного осадка одним проверенным способом — звонила подруге Ирине. Но Ирина в последнее время начиталась умных книг и вместо привычной жалости начала выдвигать немыслимые теории:
— Люб, ты уже сколько лет со своим Брюсом Уиллисом живёшь?
— Восемнадцать отметим в августе, — неуверенно отвечала Люба, не понимая, к чему клонит подруга, которой эта цифра и так была знакома.
— Так вот, восемнадцать лет — это тебе не два месяца! И никаких изменений. А знаешь ли ты, что человек получает такое отношение к нему других людей, которое он заслуживает?
— В смысле? — терялась Люба.
— В прямом! Если твой Иван так к тебе относится — значит, ты этого заслуживаешь! — делала заключение Ирина.
— Ир, ты что, с ума сошла? — Люба начинала задыхаться от негодования. — Ты хочешь сказать, что я заслужила все эти переломы и синяки?! Ты…
— Подожди, не злись. Ответь на один вопрос. Почему ты всё-таки живёшь со своим ненаглядным? Как ты говоришь: синяки, переломы, ушибы — это мы всё видим и знаем. Но ты продолжаешь проживать с ним под одной крышей и не забываешь отмечать очередную годовщину свадьбы. А?
— Да потому что — дети! — односложно выкрикивала Люба несообразительной подруге.
— Ага, дети, — соглашалась Ирина, и тут же начинала новую атаку:
— Когда тебя Ванька первый раз избил — дети тоже были? Или во второй раз, в третий?
— Я любила его! — сердито защищалась Люба.
— Что ж, принимается. Но, насколько я помню, твой Иван бушует как минимум раз в месяц. Ты никогда не пробовала подсчитать — сколько раз он тебя избил за восемнадцать лет «счастливой» супружеской жизни? Ты позволяешь ему делать это, не сопротивляясь и не предпринимая никаких шагов! Значит, устраивает?
— Ир, если тебе нравится надо мной издеваться…
Подруга перебивала:
— Это тебе нравится над собой издеваться! Давно бы уже собрала детей. Не перебивай! Сейчас начнётся — куда я пойду, на что мы будем жить?! А раньше ты не задумывалась об этом? Или шоколадки вносили в твою жизнь море любви? И ты бежала делать новых детей, чтобы сейчас простирать руки к небу: «за что?!» Если ты продолжала жить с этим человеком, который то нос тебе сломает, то ребро, видимо, подсознательно тебя это устраивало. Может, ты жертва по своей сущности?
— Ир, то, что ты сейчас говоришь, больше походит на бред, — устало отзывалась Люба.
— А я это не выдумала — так считают психологи. И если я живу в своё удовольствие и не трачу на себя кучу тонального крема — значит, я это заслужила. А ты…
— Тебе просто повезло. Вот и всё.
— Ну-ну, самая выгодная позиция. У кого всё хорошо — тому, значит, повезло. А у кого полная жопа — значит, судьба такая. Только вот, не думаешь ли ты о том, что, послав своего Ваню на фиг, жизнь твоя была бы совсем другой?

Кому помогут такие разговоры? Позади больше половины жизни, дети, сложившийся быт, условия, привычки. Любе хотелось простого человеческого сочувствия, а не разглагольствования о том, кто что заслужил. Она, Люба, никак не могла заслужить ТАКОЕ. Иван был её первым мужчиной. Первым и единственным. Не сразу в семье наладился быт, но Люба очень старалась. И муж, и дети всегда ухожены, завтраки-обеды-ужины готовятся без опозданий. Никто не сможет показать на неё пальцем и сказать: «Вон идёт плохая мать и отвратительная хозяйка!». Никто.

Люба промывала макароны, когда с работы вернулся Иван. По радостным крикам детей в прихожей сразу определила — трезвый.
— Мать, голодный, как чёрт. Накладывай — чё у тебя там есть! — здоровый 90-килограммовый мужик плюхнулся на табуретку, которая подозрительно крякнула.
Люба достала тарелки на всю ораву. Младшая, не отрываясь, висела на отце. Старшая Таня, в силу своего возраста вела себя более спокойно, а 10-летний Ванечка подсовывал отцу в лицо склеенный из бумаги кораблик.
— Ну что, Танька, двойки есть? — начал отец стандартный опрос в ожидании ужина.
— Не получаю, — гордо ответила Татьяна.
— Молодец, моя школа! А ты, шкет, успел чего-нибудь в школе разбить или сломать? — Иван обратил взор на сына.
— Не-е-а. Пап, смотри, какой я кораблик сделал!
— Молодец, моя школа! Олька, не надоело учиться?
— Младшая отрицательно закачала головой, отчего косички забавно разлетелись в стороны.
Люба называла это красивым словом — идиллия. На самом деле Иван был хорошим отцом. Детям ведь много не надо: там спросил, тут поинтересовался. Зато они все вместе — одна большая семья.
— Чего улыбаешься, мать? — Иван любил выглядеть строгим.
— Да так — на вас посмотрела. Тебе может супчика налить или сразу второе будешь?
— На фига мне ваш супчик — вода одна. Давай нормальную еду для нормальных мужиков. Верно, Вань?
Сын радостно кивнул.
После ужина кухня снова превратилась в девять квадратных метров одиночества. Люба мыла тарелки и размышляла о словах Ирины об отношении окружающих, которое мы заслуживаем. В голову лезли примеры соседей, знакомых, родственников. Люба с трудом домыла посуду и побежала звонить подруге.
— Ир, вот ты говорила об отношении. Вспомни Гальку — одноклассницу нашу. Зараза заразой, да? Но какого мужика отхватила, катается, как сыр в масле. И ты хочешь сказать, что она это заслужила?
— Конечно, — невозмутимо ответила Ирина. — Ты пойми, что не кто-то даёт людям право на хорошую жизнь или хорошее отношение, а мы сами добиваемся этого права.
— А теперь по-русски! — потребовала Люба.
— Например, та же самая Галя. Человек она не очень приятный, соглашусь. Но подаёт себя с определённой стороны — «хочу вот так и не иначе!». Твоё право послать её куда подальше, либо согласиться с её требованиями. Кому что. Наверное, Галькиному мужу нравится выполнять её прихоти. Может, он об этом всю жизнь мечтал?
— Ну, не знаю… Она и изменяет ему…
— А это его дело. Не нравится, как говорится, не кушайте.
Люба совсем растерялась:
— Но как измены могут нравиться?!
Ира усмехнулась:
— А тебя устраивают тумаки от собственного мужа?
— Ира, это совсем другое!
— Да нет, моя дорогая. Вывод один: не устраивает — меняй. А если ищешь тысячу причин, чтобы этого не делать — значит, не всё так плохо. Или тебя это устраивает.
Как всё запутанно. Как всё сложно… Люба отправилась укладывать детей спать.

Рабочий день начался обычно. За одним исключением — в курилке (Люба ходила за компанию с коллегой Анечкой) Анечка задала ей обескураживающий вопрос:
— Любовь Антоновна, а ты заметила, что Григорий Васильич к тебе неравнодушен?
Глаза у Любы превратились в два больших блюдца. От удивления она даже не сразу ответила.
— Ну, чего ты уставилась? Не маленькая же! — Аня задумчиво тушила сигарету в блюдце.
— Да что ты такое говоришь? — обрела дар речи Люба.
— Нет, ты меня удивляешь! Сколько тебе лет — 40, 45?
— Сорок два, — машинально ответила Люба.
— Сорок два года! А вид у тебя сейчас — будто все шестьдесят. Чего ты так испугалась? Влюбился мужик, так и на здоровье! Радоваться надо, а не стоять с видом человека, увидевшего призрак! — Аня, наконец, потушила сигарету и направилась в кабинет.
— Подожди, — взмолилась Люба. — Почему ты так решила? — странное чувство, очень похожее на радость, мелкими шажками завоевывало Любину душу.
— По-моему, об этом знают все — кроме тебя. Григорий Васильич глаз с тебя не сводит, — Аня решительно взялась за ручку двери.

Люба осталась в курилке. Почему-то хотелось отдышаться. Григорий Васильевич ей всегда нравился — как человек. Невысокий, с маленьким пузиком и добрыми-добрыми глазами. Ему было лет пятьдесят. Жил, насколько Люба знала, один. Детей нет. Как сотрудника Григория Васильевича уважали и ценили. Неужели он… Люба даже про себя стеснялась подумать о возможных чувствах коллеги. Неужели она, мать троих детей, может кому-то нравиться? Люба взглянуло в окно, которое немного отражало курилку. А почему бы и нет? Стройная 42-летняя женщина. Конечно, не 90/60/90, но всё же! Люба ещё немного покрутилась перед стеклом. Но из других кабинетов народ потянулся на перекур, и ей пришлось вернуться на рабочее место.
Во время обеда в буфете Григорий Васильевич подошёл к Любе с просьбой:
— Любовь Антоновна, можно я с Вами разделю трапезу?
Люба едва не уронила поднос на пол. Покраснела, отвернулась в сторону, едва слышно промямлила:
— Да, конечно.
Как разговаривает человек, а? Если бы она услышала от Ивана предложение «потрапезничать», сразу бы подумала о нездоровом состоянии мужа. А из уст Григория Васильевича такие вещи звучат настолько естественно… Люба начала стесняться коллегу, словно девочка. Только сейчас она иначе взглянула на поведение Григория Васильевича. Не первый раз он садится с ней обедать, задаёт вопросы, галантно придерживает дверь, когда она входит в кабинет.
— Любовь Антоновна, а Вы сдали отчёт? — поинтересовался Григорий Васильевич.
Люба с трудом проглотила кусочек хлеба, который до этого долго катала в пальцах.
— Н… нет. Но мне немножко осталось…
— Если хотите, я Вам помогу, — предложил коллега.
— Не надо — я сама! — поспешно ответила Люба и покраснела ещё больше.
Ну что ты будешь делать! Зачем отказалась?! Люба ругала себя последними словами. Первый раз в этой жизни за ней начинает ухаживать мужчина (Иван не считается — давно это было и… неправда). А она голову в песок!
Рабочий день на этом не закончился, но Любе больше не удалось пообщаться с Григорием Васильевичем. Однако это не помешало ей лететь домой на крыльях. Только что это были за крылья? При мысли о любви Люба себя строго одёрнула: «Перестань! Тебе 42 года и трое детей. Выдумала тоже!» Но почему-то хотелось петь, что Люба и делала целый вечер на девяти одиноких кухонных метрах.
— Люба, мать твою, что за бардак в прихожей?! Чуть шею себе не сломал!
Иван продолжал материться, а Люба уже двигала ящик для обуви на место.
— Да Ванька во что-то играл, а убрать за собой, как всегда, забыл, — спокойно ответила жена и вернулась на кухню.
Время бурных встреч давно прошло, а может, и не было никогда этого времени — приснилось Любе или показалось. Начиная жить, мы на многие вещи смотрим проще. Потом начинаем выделываться, качать права. И как-то само собой всё это сходит на «нет». Остаётся течение реки под названием Жизнь. Не всегда хочется повернуть русло в другую сторону, силы для этого требуются или желание. Всё одно — когда знаешь о поворотах, бурлящих потоках, мелководье или наоборот — привыкаешь. А это тоже, в некотором роде, спокойствие — когда всё знаешь наперёд.

Ужин, как всегда, прошёл в шумной обстановке. Один раз Иван отвесил подзатыльник сыну, который баловался с едой. Неуклюже, по-мужски погладил Олечку по голове за очередную «пятёрку». Любе достался нагоняй за невнимательность. А она, как ни странно, и правда, не могла сосредоточиться. Домашние что-то попросят — Люба не слышит. Рассказывают, а у неё взгляд затуманенный — как будто сквозь человека смотрит.
После ужина дети разбрелись по комнатам, Иван плюхнулся в кресло смотреть телевизор, а Люба осталась одна. Помыла посуду и за телефон. Дверь на кухню закрыла, говорила чуть ли не шёпотом, даже Ирина начала злиться: «Что за шпионские страсти?». Люба ввела подругу в курс дела. Иринино настроение изменилось, такого сюжета от Любы ожидать было практически невозможно.
— Господи, Люба, кто-то услышал мои молитвы! За тобой ухаживает приличный человек! Насколько серьёзны его намерения, мы не знаем. Но это уже лучше, чем вообще ничего! Любаша, не робей! Я тебя умоляю!
Люба почувствовала, что ей стало душно. Распахнула окно и жадно вдохнула осеннего холодного воздуха.
— Люба, почему ты молчишь?!
— Я не знаю, что тебе сказать. Всё это так неожиданно. А у меня дети…
— Да причём тут дети?! Тебя же не замуж зовут! Я тебя об одном прошу — не отталкивай, не отказывайся. Ну, хотя бы чуть-чуть узнай о существовании другой жизни. Хотя бы раз в жизни получи шоколадку не за разбитый нос, а просто так. Люба! — монолог Ирины превратился в страждущий призыв.
Холодный воздух не мог остудить эмоции, которые Люба прятала где-то глубоко в себе. Поблагодарила подругу за поддержку. Словно призрак появилась перед детьми, отстранённо попросила всех ложиться спать. Дети с недоумением посмотрели на мать, но в этот раз спорить и выпрашивать отсрочку не стали.

На следующий день с лёгким недоумением Любу провожали взглядами уже коллеги. Создалось впечатление, будто человек неуловимым образом преобразился. Изменилась осанка, походка — да и выражение глаз другое. Что случилось с человеком? Никто не знал. А Люба, тем временем, совсем не обращала внимания на окружающий мир и даже не пошла обедать. Только испуганно вздрогнула, когда перед её лицом появилась булочка с компотом.
— Больше на вынос не дают, — извинился Григорий Васильевич.
Не смогла сдержать Люба предательскую краску, бросившуюся к щекам. И коллегу поблагодарила слегка дрогнувшим голосом.
Булочка эта показалась Любе бесценным подарком. Просто так и ни за что. Совершенно чужой человек о ней побеспокоился. Как же это приятно! Люба не выдержала, повернулась к Григорию Васильевичу и ещё раз поблагодарила — даже нашла в себе силы посмотреть коллеге в глаза, не отворачиваясь и почти не смущаясь.
Мостик перекинут! Люба чувствовала себя героиней любовного романа, но мысли об Иване периодически омрачали нежданную радость. Неправильно это. Не по-людски. Тут же в голове проносились вчерашние слова Ирины: «Ну, хотя бы чуть-чуть узнай о существовании другой жизни. Хотя бы раз в жизни получи шоколадку не за разбитый нос, а просто так». И тогда Любе становилось легче. На некоторое время.

Сделанный вовремя отчёт! Возвращение домой! Люба догадывалась о том, что за спиной появилось нечто новое. Воздушное и сильное. Придающее уверенность в себе, желание пританцовывать и петь. Наверное, это крылья. А что же ещё может быть?
— Люба, блин, ты пробовала это мясо?! — Иван с грохотом отодвинул тарелку.
— Нет, а что с ним?
— Ты его пересолила! — ярость, с которой было брошено это обвинение, приравнивалась, скорее, к обвинению в серьёзном преступлении.
— Странно… — задумчиво отреагировала Люба.
— И это всё, что ты можешь сказать?! — Иван сжал кулаки.
— А что ещё? — словно не чувствуя грозы, ответила Люба.
Иван растерялся. Сжал кулаки — разжал. Покосился на жену. Люба снова была где-то далеко, как обычно в последние дни. Буркнул себе под нос нечленораздельное ругательство и придвинул тарелку обратно.

— Любовь Антоновна, можно я Вас провожу? — Григорий Васильевич неожиданно появился перед Любой, когда она выходила из стен родного комбината.
Люба тут же представила удивлённые взгляды знакомых, которых она может встретить по пути. Но желание пообщаться с Григорием Васильевичем пересилило страх.
Не спеша, парочка двинулась в сторону автобусной остановки. Григорий Васильевич расспрашивал Любу о том, чем она занимается в свободное время. Сам он оказался страстным поклонником театра.
Люба робела, отвечала односложно, но каждое слово Григория Васильевича ловила с жадностью и восторгом. Уже привычным сдало ощущение крыльев за спиной.
— Простите, а можно я Вас буду называть Любой? — спросил мужчина.
Люба кивнула и неожиданно рассмеялась.
— Что Вас рассмешило? — удивился Григорий Васильевич.
— Ну, я подумала, что могу обращаться к Вам Гриша. И настолько это непривычно — после десятка лет менять имя-отчество на такое… человеческое, что ли — Гриша.
— А Вы попробуйте, — предложил Григорий Васильевич.

Осень отчаянно прощалась с летом. То бросит под ноги ворох грязно-жёлтых листьев, то расстроит противной моросью. Ничего этого Люба не замечала да и Григорий Васильевич, похоже, тоже. Они стояли на автобусной остановке, и, пожалуй, в первый раз Люба не хотела увидеть знакомый до боли номер автобуса. Не нужен был ей этот автобус!
— Я помню, Вы как-то рассказывали про своих детей. У Вас очень хорошие дети.
Люба улыбнулась. Каждая мать видит в своём ребёнке то, что могут не заметить другие люди. Но как приятно, когда о твоём чаде или чадах по-доброму отзывается совершенно посторонний человек! Подъехал автобус. Люба попрощалась с Григорием Васильевичем. Единственное, чего ей хотелось в эту минуту, помимо общения с коллегой, это позвонить Иринке.
— Ты не представляешь, как я за тебя рада! — говорила Ирина часом позже. — Чувствую, что это серьёзный человек, хотя выводы, конечно, делать рано.
Люба придерживала трубку плечом и, разговаривая с подругой, рассеянно чистила картошку на ужин. Сладкой музыкой ложились Иринкины слова на Любино сознание. Одно обидно — почему рабочий день такой короткий? Что можно успеть за восемь часов? Несколько раз увидеть хорошего человека и перекинуться с ним парой фраз.
— Люба, смотри, что я принёс! — послышался из прихожей голос Ивана.
Люба подошла к мужу. Иван держал в руках облезлого котёнка. Всплеснула руками:
— Господи, это что такое?
— Пищал, наверное, голодный. А Олька давно просила. Вот, решил взять с собой.
Люба внимательно посмотрела на мужа. Трезвый и… добрый. Когда-то он всегда был таким. Или почти всегда.
Ужин был отложен в сторону — вся семья занялась котёнком, которого пришлось приводить в приличный вид.

— Люба, можно пригласить Вас в театр? — Григорий Васильевич не стал её смущать вопросом при всех, дождался, когда в кабинете никого не будет.
Люба начала лихорадочно размышлять. Театр — это здорово. Тысячу лет там не была! Но что сказать Ивану? Ответ пришёл тут же.
— Вань, я в среду иду в театр — меня Иринка пригласила.
— Делать вам не хрена — ни тебе, ни твоей Ире, — отозвался муж, на секунду оторвавшись от телевизора.
Но это было разрешение! Любе пришла в голову очередная идея — обезопасить свой поход в театр с помощью всё той же лучшей подруги. А почему бы им не отправиться втроём? Вряд ли Гриша будет возражать. Да и Иришка увидит Любиного поклонника.

Этот вечер запомнился Любе надолго. Их троицу окружали серьёзные красивые люди. Иринка много шутила, все смеялись. Особенно после нескольких глотков коньяка в буфете. Люба наслаждалась близостью человека, который с каждым днём нравился ей всё больше и больше. Каким галантным был Гриша, каким остроумным и внимательным! Любе с трудом верилось в то состояние, которое она испытывала, с трепетом заглядывая в завтрашний день.

— Люба, этот Гриша — просто сокровище! Я так за тебя рада! Теперь ты понимаешь, что заслуживаешь большего? — говорила Ирина подруге по телефону.
— Он тебе, правда, понравился? — Любино сердце замирало в предвкушении нового одобрения.
— Конечно, понравился! А как он на тебя смотрит — столько нежности в его глазах! Как он до тебя дотрагивается — одно удовольствие вами любоваться!
Люба зарделась.
— Люба, хватит трепаться по телефону! — послышался крик Ивана.
С телефонной трубкой Люба подошла к мужу.
— А что такое?
— Сделай мне лучше чаю, — хмуро ответил Иван. Потом добавил: «Пожалуйста».
Любе пришлось прервать разговор с подругой. Через пару минут закипел чайник. Женщина сделала все необходимые приготовления, даже положила несколько баранок на блюдце. Молча, отнесла мужу чай с баранками и так же, молча, ушла на кухню. Иван отправился вслед за Любой.
— Слышь, Люб, ты чего такая странная в последнее время?
— Не понимаю, о чём ты. По-моему, такая же, как и всегда, — ответила Люба и начала выкладывать продукты из холодильника — самое время для разморозки агрегата.
Иван ещё немного потоптался на кухне.
— Нет, ты странная…
Люба бросила короткий взгляд на мужа.
— В чём хоть это выражается?
— Не знаю… Ну, вроде ты здесь, а как будто тебя и нет.
Люба усмехнулась, затем взглянула на часы:
— Ах ты, детям-то спать пора! — и тут же полетела уговорами и шлепками настраивать отпрысков на сон грядущий.
Иван растерянно почесал голову.

— Люба, как насчёт ещё одного культурного мероприятия? Не хочу показаться однообразным, но это опять театр, правда, спектакль совсем другой.
Григорий Васильевич улыбнулся.
Люба немножко качнула крыльями, с которыми уже не расставалась.
— Что ж, театр — это хорошо. Давайте попробуем. Но только с Ириной.
— Возражений не имею! — Григорий Васильевич шутливо поднял руки вверх.
И снова рабочий день пролетел слишком быстро, не давая возможности насладиться каждой минуткой. Люба решила задержаться, отвлекаясь на разговоры с Григорием Васильевичем, не успевала выполнять все свои обязанности.
Через час, растирая затёкшие от писанины пальцы, вышла из дверей комбината. Григорий Васильевич ждал её возле выхода.
— Ой! — только и смогла сказать Люба.
— Видите ли, темнеет рано, а Вам ещё до остановки дойти надо — мало ли что. Вот, решил подстраховать, — оправдался Григорий Васильевич.
Неужели? Её, Любу, кто-то целый час ждал на холодном осеннем ветру — и только для того, чтобы проводить до остановки! Люба, не ожидая от себя такой смелости, взяла Григория Васильевича под руку.

Иван был пьян. Люба поняла это по особенной тишине, стоящей в квартире. Дети обычно сводили к минимуму звуковое сопровождение, стараясь лишний раз не напоминать о своём существовании. Пьяный папа, решивший проверить уроки, это особая история. Как только Люба зашла на кухню, Иван поднял хмельную голову:
— И где ты шлялась?!
— На работе задержалась, не успела разобраться с накладными, — как можно спокойнее ответила Люба, но сердце сжалось в ожидании нехорошего предчувствия.
— Знаем мы вашу работу! Все вы так говорите, пока по койкам шастаете. Так?!
Ивану нужен был скандал. И Люба это понимала — до дрожи известный сценарий.
— Я на самом деле разбиралась с докладными, можешь спросить у Николая Аркадьевича. Ты кушал что-нибудь?
— Нет, ты скажи — кто твой любовник?! Может, сам Николай Аркадьевич?!
Иван повышал голос, через каждое слово вставляя мат.
— Ваня, у меня нет любовников. Ты прекрасно это знаешь.
— Да ты сука! — взревел Иван. — Ты что делаешь в последнее время?! Мразь! Думаешь, я не знаю?! Я тебя убью, гадина!
Иван сорвался со стула и навис над женой. Но на Любу нашло поразительное спокойствие и усталость. Оправдываться не имело смысла, просить о чём-то тоже.
— Убивай… — покорно сказала Люба, даже не закрыв лицо руками.
Иван стоял в нескольких сантиметрах от жены, раскачиваясь и дыша в лицо перегаром.
— Сука! — прохрипел муж.
Люба подняла глаза и… не встретилась с кулаком.
— Ванька, а ну показывай уроки! — рявкнул Иван и пошёл в детскую, пнув по дороге пока ещё облезлого котёнка.
Опасность миновала? Нет времени на удивление — надо спасать сына.

На следующий день Иван вернулся с работы раньше обычного. Был непривычно молчалив. Когда дети разбрелись по своим комнатам, муж достал из кармана шоколадку. «Так не бил же!» — чуть было вслух не сказала Люба.
— Давай поговорим, — неожиданно предложил Иван.
Только от этого предложения уже необходимо было срочно сесть, что Люба и сделала.
Иван долго подбирал слова, не зная, как начать. Решился:
— Ты там это… Не подумай ничего. Я не знаю, что с тобой происходит. Но ты это, знай, что я тебя… люблю, — договорил и чуть было не покраснел.
Люба не верила своим ушам! Когда Иван признавался в любви последний раз? Похоже, перед свадьбой.
— Ты ведь знаешь — сколько у нас всего было. Ну, дети там… Хорошее и плохое. Я не мастер говорить. Вот. Но ты имей в виду.
— Что иметь в виду? — не поняла Люба.
Иван даже растерялся:
— Как «что»? Ну это, моё отношение к тебе… Ну, то, что люблю…
Любино сердце наполнилось непонятной жалостью к этому огромному мужику, похожему на медведя, с которым её связывало восемнадцать лет не только плохой жизни.
В дверях возникла фигурка младшей дочери:
— Пап, — прошептала Олечка. — Я тебе тут вышила… — девочка держала в руках новую отцовскую рубашку.
Иван, нахмурившись, забрал рубашку из рук дочери. На груди красовался кривой цветочек, вышитый крестиком. И даже если бы он был идеальным — в такой одежде отец уже не мог появиться на людях. Взрослый мужик и вышивка на груди.
— Какая ты умница! — похвалил Иван и обнял дочку, едва не раздавив в своих объятьях.
Любе захотелось плакать. И от умиления, и от жалости, и от обиды. Всё смешалось, не разберёшь — где что. Кто-то пришёл и все мысли разбросал в хаотичном порядке, придерживаясь какой-то своей цели.

Ирина позвонила на следующий день.
— Люба, я такое платье видела, ты в нём будешь, как конфетка!
— Ир, сходи с Григорием Васильевичем одна, — прервала подругу Люба.
— Как? Почему? Тебя Иван не отпускает?!
— Я сама не хочу…
— Люба, ты что говоришь? Что-то случилось, да? Кто тебя обидел?! — запереживала Ирина.
— Никто не обидел. Просто нет смысла в этих отношениях. Дал мне Бог Ивана — с ним я и должна быть до конца.
— Люба, очнись! Я не знаю, что там у вас с Иваном произошло, но пойми одно — это всё временно! Завтра он вернётся с работы и сломает тебе шею потому, что ему так хочется! Люба! — отчаянию подруги не было предела.
Но Люба оставалась спокойной и мёртво-невозмутимой:
— Я так решила.
— Господи, ну пойми же одно: вся твоя жизнь — это настроение известного тебе человека! Неужели ты недостойна лучшего? Цветов, отношения соответствующего, нормальной любви, в конце концов!!! Ира не заметила, как начала кричать.
— Значит, недостойна, — лаконично ответила Люба.
— Но ведь тебе даётся такой шанс! Люба, второго уже не будет! Очнись!
— Ира, ты никогда не была замужем — тебе не понять. А Иван не всегда такой плохой, как кажется.
— Дура! — не выдержала подруга и бросила трубку.
Люба пошла на кухню. Не было ни лёгкости, ни привычного «крылатого» ощущения. Только тяжесть в ногах и размышления в голове, что приготовить на ужин. Нормальное состояние, от которого Люба успела немножко отвыкнуть. Но только немножко…