Маркос

Лефортово. Когда то, пожалуй, самая  спокойная окрестность средневековой Москвы, состоящая из  нескольких деревень, скученных  вдоль Владимирской дороги.  Где-то уже в середине XVII века  на правом берегу Яузы, недалеко от её впадения  в Москву реку,  образовывается Немецкая слобода, куда стали селиться  иностранцы, приезжающие  служить   русскому царю. Позднее, стал осваиваться и левый берег речки – именно здесь был расквартирован Первый  московский  выборный  полк  под командованием  знаменитого  сподвижника  Петра I Франца Лефорта, по фамилии которого  и  стала называться застраиваемая со временем местность левобережья Яузы. Район богат своей историей и тем, что по праву можно назвать первым в своём отечестве. И  первый в России регулярный  парк – Лефортовский.  Построенный в 1703 году и получивший впоследствии название «Версаль на Яузе»,  он по праву считается прообразом и Петергофа, и других великолепных парковых ансамблей Санкт–Петербурга. И  основанный еще в 1706 году военный  госпиталь имени Бурденко (первоначально названный как «Военная Гошпиталь»), ставший первым  государственным лечебным учреждением России.  Рядом с Лефортовским парком одно из самых значительных сооружений русского классицизма - Екатерининский дворец.  Наследник Екатерины - Павел I , не любил  дворец и сразу после кончины  матери отдал  его  здание военным. Великолепие тронного зала, других парадных помещений была упразднена в угоду разместившимся здесь  казармам  Московского гарнизонного полка. Размещение в Лефортово служивых  людей и учреждений, связанных с армией,  – давняя традиция, запечатлённая и в литературе и в названиях улиц.   О годах, проведённых за учёбой в кадетском корпусе,  известный  русский  писатель  Александр  Куприн  написал  повесть «Кадеты». Сам  корпус находился   в Первом проезде Кадетского плаца, ныне это Первый Краснокурсантский проезд. На этом же проезде в Екатерининском дворце располагается в наше время Общевойсковая академия Вооружённых Сил России.  Если пройти от дворца по проезду несколько сот метров, то уткнёшься в Красноказарменную улицу, центральную магистраль Лефортово. Примечательно, своё название улица обрела не в период революционных преобразований, когда «красными» названиями буквально запестрели  улицы и города, а ещё в 19-м веке из-за наличия здесь казарм из красного кирпича. Уже за этой улицей    расквартирован  комендантский Преображенский полк, куда входит. в том числе,  и рота почётного караула, обязательный участник парадов,  празднований памятных дат и встреч лидеров иностранных государств.  Чуть дальше располагается Военный университет Министерства обороны, где познают тонкости  своей непростой профессии   будущие военные юристы, переводчики, дирижёры, специалисты  в области экономической  и национальной безопасности. 
             Конечно же, кроме военных в Лефортово живут и обычные  люди, работают научные и исследовательские институты, ходят трамваи и автобусы, открыты для посещения кафе и рестораны. Но вернёмся к истории – ещё где-то в 1730- е годы восточнее   нынешнего Екатерининского  дворца появился парк, под названием  Анненгофская роща. По легенде, роща эта была насажена за одну ночь фаворитом императрицы Анны Иоанновны  Бироном.  В  XIX веке  роща  стала местом возникновения  стихийных  поселений  «лихих людей», промышляющих обыкновенными разбоями. Тогда же на севере  рощи появилась военная тюрьма, известная сегодня под названием  Лефортовская.  Возможно, так бы и существовала роща дальше, но в июне 1904 года она была практически сбрита невиданным для этих мест смерчем , уничтожившим в Москве    еще и близлежащие  Карачарово, Андроново, лефортовские казармы и часть Сокольников. Со слов очевидцев  ужасный по своей силе смерч, ставший смертельным для многих  людей, сумел добраться  даже    до  Ярославля.  После стихии поваленные деревья были разобраны на дрова, а сама эта территория на несколько лет стала заброшенной.
                И  здесь, на заброшенной территории некогда благоухающей рощи, стали возводиться с  1934 году корпуса   Московского энергетического института (МЭИ), образованного с целью  подготовки инженерных кадров для бурно развивающейся новой отрасли  народного хозяйства – энергетики. Особенно масштабно  осваивалась территория института после войны, когда ректором института стала Валерия Голубцова, супруга видного  деятеля компартии СССР Георгия Маленкова. Институт обзавёлся собственными общежитиями. Для досуга студентов и преподавателей был возведён Дом культуры,  построен один из первых в Москве крытых бассейнов, стала работать  собственная  экспериментальная ТЭЦ. А почти рядом с Лефортовской тюрьмой разместился институтский  стадион с футбольным полем, спортивными залами, и появившейся впоследствии хоккейной коробкой.
                Именно  сюда забросила меня судьба в качестве студента  в 80-е годы  двадцатого века.  И оказался  я здесь, можно сказать,  случайно.  Детские   мечты   стать кадровым военным не осуществились  - подвело зрение, пришлось,  как многие  поступать в институт.  Выбор учебного заведения предопределили  друзья родителей, а саму специальность – «электрические машины»  выбрал курьезно. Посчитал, что иду осваивать производство электромобилей, а оказалось всё иначе – электрические машины  это, как потом оказалось,   вырабатывающие электроэнергию генераторы, преобразующие её трансформаторы  и работающие за счёт электричества двигатели.  Моё   дилетантство   в этом вопросе обнаружилось  на третий день учёбы во время прохождения предмета введение в специальность.  Сначала слегка разочаровался, а потом уже втянулся  и в учёбу и насыщенную всевозможными приключениями студенческую жизнь.
                Жить пришлось в общежитии на Энергетической улице, проходящей параллельно Красноказарменной в нескольких стах метрах от неё на северо-восток. Шестиэтажное здание с коридорной системой – места общего пользования (санузлы и кухни)  отдельно на каждом этаже: на чётных для парней, на нечётных  для девушек. В комнатах или  три или четыре студента.  Почти рядом стадион,   где в свободное время можно было поиграть в футбол, сходить на какую либо секцию, попробовать себя  в большом  теннисе.  Правда первые три года учебная нагрузка редко позволяла выбраться из общаги, где словно в муравейнике  кипела уже своя особая жизнь с непрерывным весёлым общением и   подготовкой к очередным занятиям, зачётам или экзаменам.     Непременным  атрибутом  такой жизни  было  хождение по гостям, благо лестницы с двух сторон позволяли легко это делать и между этажами.  Если хозяева комнаты приготовили себе еду и собирались сесть за стол, то по негласному закону любого гостя в этот момент приглашали к своей трапезе. Почему то мне больше всего запомнилось гостеприимство  ребят с Украины – поджаренная на сальце картошечка, с золотистой корочкой, да с таким ароматом, и вкус просто изумительный, даже нашим общежитейским девушкам не суждено было приготовить подобную вкуснятину.  Такая весёлая, компанейская жизнь бурлила  далеко за полночь,  а утром, как всегда,  не выспавшись,  приходилось уже бежать на занятия. 
               Безшабашная студенческая жизнь не обходилось и без просто прогулок по столице, всегда бурлящей, полной соблазнов, наводнённой многочисленными гостями и жителями.   Не знаю почему, но Лефортово, с его прямолинейной сталинской застройкой стало одним из самых моих любимых московских районов наряду с центральными улочками Герцена,  Пушкинской, 25 Октября, Бульварным кольцо. Да, сейчас уже многое поменялось, улочки эти стали ещё краше, сменили название Герцена это  сейчас Большая Никитская, 25 октября стала Никольской, Пушкинская переименовалась в  Большую Дмитровку,  Горького в Тверскую.  Но  остались в Москве и таблички с сохранившими свои прежние  названия   бульварами и переулками. 
              К институту и его общежитиям студенты добирались по разному – кто-то до станции на метро «Авиамоторная», кто-то по железке до платформы «Новой» (сейчас – «Авиамоторная»),  кто-то на трамваях. Я же, когда ехал из дома или центра столицы,  предпочитал  троллейбусный маршрут от метро «Лермонтовская» (сейчас это станция переименована в  «Красные ворота»).  Выход  из подземки был обустроен в сталинской высотке, где размещался тогда Всесоюзный центральный совет профсоюзов.  А ведь когда-то в девятнадцатом веке именно на месте этой грандиозной высотки стоял домик, где в ночь со 2 на 3 октября 1814 года появился на  свет один из величайших русских поэтов Михаил Лермонтов.  Рядом с метро сквер, названый его именем.  А в центре сквера, пожалуй,  один из самых романтичных  монументов столицы – бронзовый памятник стоящему в задумчивости на ветру Михаилу Юрьевичу  на гранитном постаменте.  От сквера и отправлялся  в Лефортово троллейбус под номером 24. Маршрут очень занимательный. В самом начале по левую сторону Петропавловская  церковь, эскиз которой приписывают самому Петру I.   Первая  остановка – Сад имени Баумана - уголок старой Москвы, где снимали любимый многими фильм «Покровские ворота». При этом движение происходит по Новой Басманной улице, насыщенной памятниками архитектуры конца 19 начала 20 веков. Заканчивается улица на площади Разгуляй, а это уже места, связанный с рождением  другого гения русской словесности Александра Сергеевича Пушкина: на самой площади дом-музей дяди поэта Василия Пушкина, первого его литературного наставника.  В нескольких ста     метрах на север –  Богоявленский собор в Елохове. В  советское время именно в этом  храме происходили все интронизация вновь избранных Патриархов. Современно здание собора возведено в 1845 году, но оно было построено на месте прежнего  храма, не удовлетворявшего со временем своими размерами всё увеличивающееся количество  прихожан.  И именно в прежнем здании храма была сделана    в 1799 году в метрической книге  запись, что 27 мая  (по старому стилю) в семье майора Сергея Львовича Пушкина родился мальчик по имени Саша. Где-то недалеко от площади, на территории Немецкой слободы   был и тот самый дом коллежского регистратора  Скварцова, в котором появился на свет будущая наша всемирная  знаменитость.  Получается,  всего три троллейбусных остановки отделяют места рождения двух самых изучаемых в школе поэтов Пушкина и Лермонтова.  Далее троллейбус  ещё немного петлял   по Басманному району и выезжал затем  по мосту через «одетую»  в гранит Яузу на Красноказарменную улицу. Три остановки  по этой городской магистрали и вот уже «сачок» - небольшая площадка  перед главным учебным здание МЭИ, где любили болтаться студенты между лекциями и семинарами.
              Учились с нами и жили в общежитии не только наши соотечественник, но и иностранцы – на нашем потоке, к примеру, грызли гранит науки  студенты из  Болгарии, Кипра, Марокко, но самыми старательными, прилежными были,  конечно же,   кубинцы. Чувствуется, отбор для учёбы в Советском Союзе  на Кубе был тщательный – практически все наши однокурсники оттуда относились к учёбе очень серьёзно,  заучивали всё, что задавали, корпя над учебниками практически целыми сутками.  На Кубе  умели считать деньги, ведь  только одна дорога с острова свободы до СССР  морским лайнером обходилась нашим друзьям по социалистическому лагерю в копеечку, поэтому и направляли на учёбу самых способных. Помимо учёбы в памяти остались  участие  кубинцев на занятиях по физической подготовке.  Зимой  приходилось нам бегать на лыжах в Лефортовском  парке.   Знакомая всем со школьной скамьи дисциплина не доставляла особых хлопот.  Но кубинцы!  Смотреть как они бедные, дети жарких тропиков, никогда не видящие снег  даже в глаза, пытались с нескрываемым трудом и терпением сделать хотя бы пару шагов на неизвестном  им доселе  инвентаре – зрелище и забавное, и в тоже время,  рождающее к нашим  теплолюбивым друзьям  снисходительную  жалость.
            Тогда я ещё не знал, что судьба сведёт меня с одним из кубинцев довольно близко. Заканчивался третий курс, пожалуй самый  напряжённый, с обилием курсовых и лабораторных работ. Перед летними  каникулами пересилили меня  в угловую комнату на пятом этаже. Так получилось, соседей, которые тоже въезжали в эту комнату,  я перед каникулами не увидел, лишь только знал, что это ребята с параллельной группы – Лёша Быков, тоже как и я с Подмосковья, только из  Шатуры, и кубинец Маркос.  Получил, как сейчас помню,  ключ от комнаты, да и умотал к себе домой до осени, беззаботно думая лишь о предстоящем отдыхе.  В сентябре все мы дружно, за исключением  иностранцев, укатили на обязательную уборку картофеля в Ступинский район на юг Московской области. Работа на свежем воздухе, вечером походы в баню, всегда обязательно с исполнением дворовых песен, которые особенно много знал наш главный пловец Серёга Горбатов,  – время летело быстро и весело.  По окончании картошки перед учёбой осталось  немного время на отдых.  Как раз совпало, женился один из моих друзей. Праздновали свадьбу  на Щелчке (район станции метро «Щёлковская»).  После гулянки, изрядно отпраздновав торжество, отправился я спать в родную общагу. И хоть был не совсем трезв, при входе в комнату сразу почувствовал, что что-то здесь не так. Правда, сил разбираться, в чём дело , особо не осталось, находившейся в комнате Маркос уже спал, и я решил , что утром на свежую голову всё проясниться само собой.  Утро следующего дня оказалось  пасмурным. Просыпаться особо не хотелось, и, открыв глаза, я ещё понежился немного в постели.  Маркоса в комнате уже не было. Взгляд невольно блуждал по стенам и окружающим предметам,  и тут до меня дошло – вместо привычного  белого цвета окно и подоконник  были выкрашены совсем уж непривычно  коричневой краской.  Собравшись, я уже намеревался ехать домой, как дверь в комнату открылась и в неё, чуть ли не влетел,  Маркос.  Худощавый, смуглый, среднего роста, с густыми чёрными волосами, полными упрямыми губами, и с целенаправленным, уверенным взглядом   больших тёмных, как у всех кубинцев, глаз.  Поздоровавшись с ним, я поинтересовался: «Маркос, странно, ты случайно не в курсе, кто это умудрился выкрасить  окна и подоконник у нас  в такой цвет?».  Вероятно,  мой сосед посчитал такой вопрос упрёком и  в  ответе почувствовалось небольшое   раздражение: «Почему то  у вас, у русских  всегда принято , что окна должны быть обязательно только белого цвета».  Я не стал дальше развивать  эту тему и покинул комнату.
            Учёба на четвёртом курсе давалась легко.  Теперь    больше занятий приходилось на непосредственное изучение будущей специальности. Много времени мы проводили на своей родной кафедре  «Электрические машины» в знаменитой «Бастилии» - построенном   ещё в конце двадцатых  годов  20-го века  в стиле конструктивизма  уникальном здании на Красноказарменной улице.  Само это  восьмиэтажное здание состоит из двух прямоугольных  частей,  расположенных перпендикулярно друг к другу.  В  месте  стыка этих двух крыльев возведена  круглая башня с круглыми же  окнами, наподобие  иллюминаторов.  Внутри башни, из-за которой и получил данный учебный корпус  своё  негласное название,   подковообразный  пандус, напоминающий спиралевидную  лестницу, по которому  легко с первого этажа на восьмой можно не только дойти  пешком, но и довезти что-либо на обыкновенной тележки.  Тут же, своего рода  московская достопримечательность - непрерывный лифт, состоящий  из двух шахт.  Дверей у лифта нет. По одной из шахт кабина лифта движется постоянно вверх, по другой также без остановок   работает на спуск.  Вход в кабину и выход на нужном этаже всегда происходил на ходу, но благодаря небольшой скорости движения лифта и конструктивным особенностям  самих кабинок  и предкабинных проёмов,  – сделать это было довольно легко, и мы всегда с удовольствие  пользовались уникальным  подъемником времён индустриализации 30-х годов.  С соседями по комнате у меня сложились   вполне нормальные отношения, но досуг   особо не делили, тем более, что Маркос, своей прилежностью выделявшийся даже среди кубинцев,  целиком был погружен в учебный процесс.  А  Лёша Быков, прочувствовав, что дружба с таким  способным студентом может сулить определённую выгоду, неустанно  следовал всегда за Маркосом словно хвостик, «отрываясь» на различные развлечения, судя по его словам, лишь на выходные  в родной  Шатуре. Нельзя сказать, что Маркос был к отдыху равнодушен – он очень полюбил ходить  в кинотеатры и смотреть наши советские фильмы, но ограниченность денежных средств  (а жил он практически только на стипендию) позволяла это делать ему довольно редко. 
             Между тем в моей студенческой жизни произошли некоторые перемены  – я стал    спортивном организатором  факультета.  Стоит заметить,  факультет – это более тысячи  студентов с шести курсов, среди которых встречались и кандидаты в мастера и мастера спорта  в различных дисциплинах. Тогда каждое учебное заведение стремилось  и к высоким спортивным достижениям,  оттого способные  помочь в этом вузу молодые  люди имели существенное преимущество перед остальными как при поступлении, так  и при дальнейшей учёбе.  Особую институтскую гордость составляла секция самбо, где с 1953 обучал студентов всем тонкостям данной  борьбы  ставший доцентом кафедры по физподготовке легендарный основатель этого  национального вида единоборств Анатолий Харлампиев. Неоднократно ученики Анатолия  Аркадьевича становились призёрами и победителями всесоюзных чемпионатов.  Моя же задача как спорторга сводилась к поиску и заявке студентов для участия в межинститутских  соревнованиях по плаванию, стрельбе, лёгкой атлетике, боксу,  борьбе, игровым  видам.  В чём-то это было  просто, где-то  затруднительно. Например,  необходимо собрать десять человек для  участия в беговых дисциплинах. Кандидатов и перворазрядников несколько человек есть, ещё пару хороших бегунков тоже находилось,  но в сумме всё равно одного-двух не хватало. Приходилось  бежать самому. Дистанция 1500 метров, наши «профи» выходят на старт  все в лёгких трусах, майке, на ногах специальные шиповки, я же становлюсь рядом с ними  в обычных трениках и кроссовках.  С тактикой забега не знаком, оттого и бежишь сначала чуть ли не впереди всей группы на внешних дорожках, а потом сдыхаешь, и заканчиваешь соревнования уже среди отстающих. Зато получаешь лишние баллы за участие.  А где-то хорошая организация вообще позволяла занимать чуть ли не призовые места даже,  если  особых  спортсменов в этом виде почти не было. Запомнилась наша женская команда по баскетболу.  Одна классная баскетболистка у нас была, и занималась она при этом не где-нибудь, а в самом столичном «Динамо».  Имя её уже не помню, называть лишь одну фамилию не очень удобно.  Больше умельцев кидать мяч в кольцо среди девушек на факультете  не было, но команду я всё же  собрал. Подтянул общежитейских Аллочку Швец и Риту Хван, пару тройку ещё девчонок, и  у нашей сборной получился полный комплект боевого коллектива. Бывало, намечается игра с институтским лидером – с женской сборной электротехнического факультета. Самоуверенно, не видя в нас достойного противника,   соперницы   игру игнорируют, а мы являемся в полном составе. В результате у нас два очка только за явку, а у лидеров  всего лишь баранка. Но когда соперничество проходило непосредственно на площадке, наши девчонки  азартом и жаждой победы не уступали  никому, даже проигрывая в классе. И забавно было наблюдать,  как сходились вместе на площадке чуть ли двухметровая наша центровая из «Динамо»  и Рита Хван, рост которой  был где-то метр и сорок сантиметров.  А сколько студентов  даже не предполагали, что обладают редкими для себя способностями. Помню,  срочно надо было собрать девушек для стрельбы из винтовки и пистолета. Уговорил я на  это с младшего курса нашу красотку Маринку Овчинникову – она первый раз взяла в руки пистолет и чуть ли не все выстрелы в десяточку.  Моим восхищениям новоявленной чемпионки не было предела, на что Маринка лишь скромно заметила, что стоило бы обратить внимание и на другие её способности.
                Неудивительно, что много времени я проводил тогда на нашем стадионе.  Интересно, что практически рядом с ним, через небольшую дорожку , находилась,  да и сейчас  знаменитая Лефортовская тюрьма.  С ней у меня тоже связаны два забавных случая.  В те годы, непосредственно у стены тюрьмы располагалась  небольшая площадка. Частенько я любил на этой площадке  оттачивать технику удара ракеткой по теннисному  мячику именно по гладкому  и очень высокому каменному забору  тюрьмы.  Иногда вместо большого тенниса  тренировал удары уже по мячу футбольному. И как-то раз этот мяч  довольно неожиданно перелетел через забор на территорию тюрьмы.  В расстройстве не совсем надеялся на возврат мячика, но к счастью,  в тюрьме его не стали задерживать и с "чистой совестью" отпустили на волю, перебросив обратно через забор. Второй случай был связан с Матиасом  Рустом, немецким лётчиком любителем, ставшим известным благодаря перелёту на легкомоторном самолёте через всю северо-западную часть СССР с  последующей посадкой  на Красной площади.  Впоследствии оказалось, что безобидный на первый взгляд полёт (а сбить Руста не могли по вполне гуманным  соображениям) имел вполне конкретную цель  - в результате были отправлены в отставку многие высшие руководители нашего оборонного ведомства, что существенно снизило его надёжность.  Перелётчика  определили   тогда как раз в Лефортово.  Принудительный приезд  немца в тюрьму приехали освещать многочисленные журналисты из разных стран.  Непривычное скопление камер и людей с микрофонами привлекло и зевак с близлежащих домов.  Я как раз в это время шёл мимо на стадион.  И врезались в память наставления  милицейского начальника   подчинённым, сказанные им с целью  удаления непрошенных «гостей»: «Подходите к людям и просите их разойтись. Делайте это вежливо , но настойчиво. Повторяю: вежливо, но настойчиво».
                Но в двух видах спорта я чувствовал себя как рыба в воде. Юношеские занятия футболом и хоккеем позволяли выступать за сборную факультета по этим дисциплинам уже не  дежурным запасным, а  полновесным игроком основного состава. Только вот если собрать 11-15 сильных футболистов вообще проблем не было, то в хоккее сначала я не набирал даже пятёрку. По сути, на всём  факультете более менее серьезно занимались хоккеем до института я, да ещё один парнишка из Ступино. Для меня, выросшего в климате с полновесной, богатой на снега и морозы зимой это было немного непонятно. Хотя, если посмотреть на географию Советского Союза – большинство людей жило как раз в более тёплых местах.
                И вот, представьте, какого же было моё удивление, когда я вдруг увидел как-то на катке Маркоса. Я не поверил своим глазам – Маркос в тёмном, слегка облегающем худоватую фигуру пальто, в чёрной шапке ушанке с завязанными сзади шнурочками, и на коньках -  упорно пытался делать ногами  движения, едва пока схожие с  катанием.  Вероятно,  это было уже не первое его появление на льду, и ожидаемую неуклюжесть  он компенсировал невероятным  желанием прокатиться как можно дальше.   Полной неожиданностью было и то, что я как его сосед, не заметил, как Маркос вообще приобрёл  коньки, и то, как он вообще решился на такие траты.  Вскоре он уже  приобрёл и клюшку, и шайбу, и уже каждую свободную от учёбы минутку старался  бежать на каток. Теперь, если я сталкивался с Маркосом на институтской коробочке, то обязательно старался вместе проделывать определённые упражнения, играл с ним в пас, подсказывал  ему известные мне навыки игры в хоккей и катания на коньках. В этом мне вскоре стал помогать мой земляк и партнёр по юношеской команде Валерка Фёдоров, поступивший в наш же институт после армии только на соседний электроэнергетический факультет. Не скрою, нам с Валеркой доставляло определённое удовольствие обучать азам хоккейного мастерства парня с экзотического острова, где всегда лишь лето и манящее  тёплое море. При этом настырность нашего кубинского  друга  давала свои плоды , и с каждым разом Маркос всё увереннее и увереннее чувствовал себя на неведомом ему ранее льду в компании с парнями, выросшими в нашем более холодном климате.  Не мудрено, что  выходные вообще были для него праздником хоккея.  В общежитии все студенты обязаны были поочередно дежурить на вахте,  проверять  пропуска у  жильцов и записывать в журнал всех посетителей. Как-то   довелось сидеть там нашему комсоргу группы Васе Кузнецову.  Это дежурство как раз выпало на воскресенье. После него Вася долго не мог успокоиться и всем подряд, подёргивая залихватскими кавалеристскими усами,  рассказывал одну и ту же историю: «Утром сел на вахту, вскоре мимо меня на улицу прошёл Маркос с коньками и клюшкой . А на улице мороз, да немаленький. Думаю, скоро вернётся обратно.  Но прошёл час, его нет, два часа – его нет, три часа – его нет, четыре часа а его всё нет. Честно, я стал безпокоиться,  может что случилось, уже порывался организовать поиски нашего кубинского хоккеиста.  Тем более время шло, на улице давно стемнело, а Маркоса всё нет и нет. И наконец то,  он появляется в дверях  – весь чуть ли в сосульках, на плече клюшка с коньками, смуглые щёки от мороза уже вроде как и красные,  глаза уставшие, но счастливые, счастливые.  Да, давно я не видел таких энтузиастов».
          Каюсь, не смотря на  восхищение   неуёмным желанием моего  кубинского  друга  научиться играть в нашу поистине национальную игру, необычность такого желания подстёгивала меня и на шутки по этому поводу. И  как–то,  пришла мне в голову одна  идея. Решил написать небольшую  заметку  под названием  «Куба – родина хоккея». На вполне серьёзном языке изложил в заметке информацию, что много много веков назад климат на планете был совершенным иным, более холодным чем сейчас, к тому же в районе  острова Свободы было достаточно холодное течение, и из-за этого  обтекающий остров  Мексиканский залив  был покрыт толстым слоем льда, на котором местные жители придумали для  себя одну, очень  интересную игру. Расчерчивали  на замёрзшей  поверхности залива  большой прямоугольник порядка 150 метров в длину и 50 в ширину, на двух противоположных сторонах которого  делали небольшую круглую выемку диаметром где-то  метр.  Из ветвей  растущих тогда на острове деревьев выделывали цельные клюшки, а из коры тех же деревьев сплетали небольшой мячик. Затем  одевали на свою национальную обувь «карибки»  полозья, изготовленные из костей живущих тогда на Кубе мамонтов и  напоминающие по форме  современные коньки. Делились  на две команды по 20 человек в каждой и  скользили по этому прямоугольнику с клюшками,  старясь закатить  в изготовленные  выемки  мячик. Постепенно данная игра распространилась и за пределы острова.. Со временем климат на  Кубе потеплел, но свидетельства о необычном увлечении местных жителей   сохранились в легендах  американских индейцев, откуда данную информацию и выудил по крупицам   один мексиканский учёный, предав данный факт огласке  через один популярный  журнал.  Написал  данную заметку аккуратным почерком на листе бумаги и поместил на общежитейском стенде для объявлений, практически рядом с  нашей комнатой. Наивно предполагал, что Маркосу заметка придётся по душе, но потерпел фиаско – когда Маркос узнал о заметке, он с хмурым видом  подошёл к стенду и безжалостно сорвал так тщательно подготовленный мной «исторический материал».
            Между тем  навыки игры в хоккей  нашего кубинского друга с каждым днём становились всё лучше и лучше.  Маркос достиг того уровня мастерства, что вполне мог играть в хоккей и за нашу факультетскую команду.  Настал час, когда наш кубинский друг принял участие в первом для себя настоящем матче.  И вот уже   на позиции нападающего он рвётся к воротам, лихо расчёрчивая лёд коньками, ему подставляет плечо защитник соперника, Маркос падаёт, но сразу же вскакивает и ожесточённо пытается отобрать шайбу для своей команды. Делает он это энергично, напористо, компенсируя свои сравнительно небольшие для хоккея габариты неуёмной жаждой быть сильнее соперника, опередить его и одержать  нашу общую  победу. И вот первый его гол – бросок несильный, клюшка Маркоса придаёт шайбе лишь небольшое ускорение вблизи ворот и она  не спеша катиться по льду, но вратарь не в состоянии быстро переместиться в атакуемый угол, и шайба в сетке,  гол! Мы все  радостно подъезжаем к Маркосу, хлопаем его  по плечу, а он всё такой же эмоционально сдержанный, вроде и смущённый, но в южных, сильно карих глазах радость, радость  и жажда, жажда играть дальше, дальше до победного конца.
           Всё хорошее в нашей жизни рано или поздно кончается. Радость от первых лучиков солнечной весны, наполняющих наше сердце в преддверии майского цветения, сменяется порой и невольной грустью, что зима проходит и уносит с собой возможность бегать в лесу на лыжах, лепить снеговиков, бросаться снежками, безудержно кататься на гладкой поверхности залитого льда. Но для Маркоса приход весны стал чуть ли не трагедией. Закончилась очередная зимняя сессия, которую как всегда он сдал на одни пятёрки.   Перед отъездом домой на небольшие каникулы, я забежал  в комнату кое-что забрать в дорогу.  Маркос лежал на своей кровати в спортивном костюме и задумчиво смотрел в потолок. Вскольз поинтересовавшись у него, как дела, в ответ услышал уж слишком, слишком  грустное: «Плёхо, мне, Щуля, плёхо». Невольно, обезпокоенный таким ответом, настороженно уточнил: «Маркос, что случилось, заболел?». «Нет, просто сессия  кончилась, лёд растаял, делать  больше нечего, плёхо мне, Щуля, плёхо», - совсем без настроения монотонно пробормотал  мой кубинский товарищ.
         На дипломе  пришлось мне  сменить комнату ещё раз  – от Маркоса и Лёши Быкова я переехал этажом выше к аспиранту Саше с Краснодарского края.  Обязанности спорторга передал другому парню.   А сам, почувствовав  относительную свободу, старался как можно больше уделять  времени уже своим культурным пристрастиям.  Перестроечное время вносило в нашу жизнь много интересного.  Новым и довольно необычным для того времени стали   проводившиеся в нашем институтском Дворце культуры ночные карнавалы.  Немало  ставших популярными в 90-е годы артистов эстрады отметились в то время на сцене нашего ДК. Изюминкой ночных представлений было появление уже где-то в три часа после полуночи профессионального гипнотизёра. Он приглашал на сцену всех желающих, умело вводил их в состояние внушаемого транса, заставляя при этом испытуемых ощущать себя или терпящими крушения на авиалайнере, или выступающим на международных симпозиумах, или оказавшимися в роли горе любовником при  внезапном появлении супруга своей зазнобы. Эмоции, которые безсознательно, отчуждаясь от реальности,  выражали  загипнотизированные,  вызывали в зале гомерический хохот и аплодисменты.  Особенно запомнилось мне  первое такое мероприятие. Оно было  намечено на 24 декабря 1988 года,  и билет на него стоил, как сейчас помню десять рублей  в твёрдой и обеспеченной золотым запасом государства  советской валюте. При этом приобрести билет именно на это  представление простым студентам было практически невозможно – всё распределялось среди общественного актива - комсоргов, парторгов, профоргов. А попасть туда хотелось многим.  Не обошла тогда жажда зрелищ и меня. Пробраться  в зал я попробовал вместе с одним знакомым  первокурсником  грузином из города Поти. Парень он был лихой, захватил с собой что-то вроде фомки, и по пожарной лестнице сзади здания, заблаговременно оставив верхнюю одежду в общежитии,  мы полезли на крышу. Там вскрыли чердачное окно, пробрались ещё к одной двери, лёгким движением подручного инструмента сбили замок и с неё, и вот, казалось бы, успешно попали во дворец  – перед нами уже была верхняя площадка внутренней лестницы, на которой мирно распивали шампанское перед выступлением солистки начинающей ещё только покорение союзной эстрады  группы «Женсовет» в компании с одним молодым нашим преподавателем. Но к нашему огорчению между этой лестницей и нами оказалась решётка из металлических прутьев, через которую можно было пройти только через такую же решётчатую дверь, замок  которой никак не хотел сдаваться. Девушки изумлённо  наблюдали за нашим усердием по вскрытию последнего препятствия, но помочь  ничем не могли и лишь  в утешение угостили моего приятеля своим игристым напитком.  Потерпев неудачи, нам  оставалось лишь в расстройстве вернуться на улицу, где предпринять уже иные попытки пробраться в зал на представление. Как всегда выход из сложившейся ситуации нашёлся более простым чем вероломное  вскрытие чердачных дверей. Прикинувшись  имевшим уже билет зрителем, вышедшим лишь покурить на улицу, я с важным видом прошёл мимо дежуривших на входе милиционеров в фойе дворца. 
              Маркос от всего этого был далёк. Он усердно корпел над дипломной работой: рассчитывал параметры конструируемого электрического двигателя, чертил  все детали своего детища на больших листах ватмана. Как результат – твёрдое «отлично»  на защите.  Не знаю почему, но его, к сожалению,  не оказалось  на нашем банкете по случаю окончания ставшего уже родным  учебного заведения. Гуляли мы двумя группами в ресторане гостиницы «Интурист», которую в дальнейшем снесли и построили уже не такое высокое, но более комфортабельное  для состоятельных туристов здание. Это было наше последнее совместное мероприятие, после которого,  уже не студентами,  а дипломированными  инженерами  разлетелись мы, словно птицы , не только по разным городам  нашей родины, но и в далёкие уголки земного шара.
             Прошло много, много лет.  И вот я снова в Лефортово.  Тёплый июльский вечер, очень спокойный, располагающий к раздумьям и воспоминаниям.  Сижу на  скамейке в Лефортовском парке среди каскада живописных прудов, обрамлённых пышными шапками раскидистых ив, так и стремящихся закрыть водную гладь от солнечного света.  Верхние и нижние пруды разделены главной аллей, вдоль которой растут большие, познавшие  уже глубокую старость   липы, видавшие  на своём веку немало исторических  личностей.  Сама аллея  проходит по великолепной плотине Венеры, возведённой ещё в 1724 году к торжествам по случаю коронации Екатерины I. Изначально композицию и самого парка и эту плотину проектировал первый руководитель  госпиталя, носящего сейчас имя Бурденко, лейб-медик  Николас Бидлоо, голландец по происхождению .  В 1730-х годах плотину, как и составляющий с ней одно целое грот,   уже перестроили по проекту знаменитого архитектора Бартоломео Растрелли.  С тех пор  данное сооружение  носит и имя всемирно известного итальянца.   Когда то плотину украшала  статуя Венеры с Купидонами. К сожалению время не сохранила  римскую  богиню, оставив  её лишь в названии грота.  Неподалеку  от липовой аллеи  возведена ротонда с бюстом первого российского императора. Возведена не случайно - частенько Пётр уединялся в этом месте, чтобы  поразмыслить над будущими преобразованиями  родной страны.  Тут же и стадион ЦСКА с футбольным  полем,  единственная трибуна  которого расположена  на крутом склоне,  обращённом  к протекающей по краю парка  Яузе. Когда-то над этими трибуной  возвышалась знаменитая колоннада с портретами вождей советского государства. Стадион был культовым местом тридцатых, сороковых годов прошлого столетия, даже в  Великую Отечественную войну  на нём  проводились  матчи чемпионата Москвы по футболу.
           Поразительно, как скоротечно время. Казалось бы,  ещё недавно в  этом  парке  неуклюже делали свои первые шаги  на лыжах  наши друзья кубинцы.  Был среди них и Маркос, который, не смотря на своё рождение в тёплых, уютных тропиках,  влюбился в нашу зиму, в наши ледовые площадки, в нашу такую азартную, насыщенную единоборствами и мгновенными изменениями ситуациями игру под незатейливым заморским названием хоккей.  Сейчас в парке лето, пусть и не такое жаркое как на Кубе, но  лето. Но всё же, Россия – это север, это морозы, это снег. В своё время в наших  широтах оказался уроженец   далёкой Африки Абрам  Ганнибал. Спустя время уже обрусевший его потомок  Александр Сергеевич Пушкин заложил основы  всей нашей литературы. Шотландских предков имел другой гений русской литературы – Михаил Юрьевич Лермонтов.  Не исключено, что где-то на просторах нашей родины живут и здравствуют потомки   Лефорта  и  Растрелли,  Бидлоо и других иностранцев, приехавших в своё время в Россию, чтобы наравне со многими  умножать её богатства и ставшими по сути такими же русскими, как и мы.   Маркос    не остался  в России, он верный своей родине вернулся на далёкую, богатую своими шикарными  пальмами  и песчаными  пляжами Кубу, чтобы быть полезным своему гордому и свободному народу.  Интересно, а ведь он наверняка скучал  там по  так полюбившейся северной игре, по  фантастическому   для каждого   жителя тропического юга льду,  по  крепким, но в чём-то душевным русским  морозам. Слегка обрусев, он сумел всё-таки увёзти  на лучезарный, братский нам остров   частичку и русской  культуры и  русского характера.  Представляю, как было ему тяжело там,  среди пальм  без ставшего таким близким  лефортовского льда    и безумно зажигательной, дарящей   незабываемые эмоции зимней игры.  Память стирает многое в нашей жизни, оставляя лишь самые яркие, самые значительные события.  Я немного  прикрываю веки, и спустя годы отчётливо вижу, как мчится в азарте к воротам соперника Маркос, как горят его карие, полные жажды борьбы глаза, как яростно взмахивает его  клюшка  и шайба,  шайба  в воротах, гол. Да, славное было время, жаль, что оно осталось в прошлом.  Я открываю глаза. Мимо катит коляску молодая мама. Малыш,  приподняв упрямую головку, с любопытством  разглядывает незнакомый ему большой, сказочный мир, в котором ему ещё предстоит сделать первые шаги. Всё продолжается.