Лёва

Я познакомилась с Лёвой года в четыре, когда ему было около двадцати. До этого мне о нём только кратко рассказывали, что у папы есть младший брат Лёва, но он заболел и живёт в специальном доме, где его лечат.

Я была чувствительным ребёнком и помню, что легко представила как ему плохо без родного дома, где-то там – в больнице…

Уже позднее я узнала, что Лёва, будучи подростком, в один самый обычный день, в какой-то сложной для него эмоциональной ситуации, сопровождавшейся скандалом, просто «сошёл с ума». Шизофрения. Очевидно, что расположенность была и ранее, но то ли никто не замечал, то ли замечать не хотели. В любом случае, после осмотров и исследований доктора заключили, что в своих импульсивных приступах, сопровождающихся проявлениями внезапной агрессии и неадекватности, Лёва опасен для окружающих и его нужно изолировать, поместив в психиатрическую лечебницу.

Это стало большим ударом для всей семьи. Лёва был младшим из трёх детей – стройным, высоким, голубоглазым парнем.
Я узнала о Лёве случайно, из разговоров взрослых, когда мы бывали в родительском доме отца. Это всегда были краткие вопросы с такими же краткими ответами. Но даже несмотря на детский возраст, я хорошо улавливала глубочайшую боль старших родителей, переживания отца и страхи моей матери. И всем было как бы стыдно вспоминать и говорить о Лёве.

В один из пятничных вечеров мы поехали навестить родителей отца. Телефонов тогда не было, да и зачем оповещать о приезде тех, кто и так всегда дома и всегда ждёт. Дом, в котором вырос отец, находился в соседней деревне, в двух часах езды на междугороднем автобусе. Было уже поздно, когда мы добрались, и очень удивились, подходя к дому, увидев свет в окнах. Оказалось, что дед с бабушкой ждали не нас, а Лёву, которого им разрешили забрать на выходные.

Помню какой страшной новостью это стало для моей матери. Она заволновалась, стала спрашивать насколько Лёва опасен и уговаривать отца вернуться в город прямо сейчас. Материнский инстинкт подсказывал ей уберечь двоих своих маленьких дочерей, одна из которых была ещё младенцем. Но была зима, поздний вечер, обратных рейсов до города уже не было, а Лёва для отца больше был младшим братом, чем опасным шизофреником, и он отказался уезжать.

Мама быстро покормила нас и увела укладывать спать. Уже сквозь сон я слышала, как со скрипом открывались тяжелые двери на крыльце дома, как встречали Лёву, повторяя много раз подряд его имя, чтоб обратить внимание. Представляю какой тяжелой была та ночь для моей мамы, она очень нервничала.

Когда я проснулась утром, в доме мы были втроём, с мамой и младшей сестрой. Лёву, видимо, к тому времени, увели гулять. Мы позавтракали, оделись и вышли на улицу. Мама нашла во дворе отца и снова стала уговаривать его поехать домой. Он успокоил её, сказав, что видел Лёву и разговаривал с ним. Отец уверял маму, что опасности нет, иначе бы его не отпустили из больницы, но мама не унималась и они договорились, что уедут после обеда, а пока мне разрешили погулять. Помню, как мне нравились глубокие снежные сугробы в огороде, выше моего роста, в них можно было копаться хоть весь день, строя проходы.

В какой-то момент мама ушла в баню, покормить и переодеть мою младшую сестру, оставив меня на отца, но, когда я вылезла из сугроба – его рядом не было и я пошла в дом погреться. Не знаю как так получилось, но Лёва оказался в доме один. Я увидела его ещё с порога, через дверной проём комнаты. Он стоял в дальнем углу, у массивного высокого комода, накрытого большой ажурной салфеткой, и смотрел на меня исподлобья, сдвинув брови и немного сгорбившись. Я видела, что он выглядит иначе, чем другие люди, но, при этом, он не пугал меня. Помня краткие пояснения матери о том, что с ним произошло, я просто испытывала к нему сочувствие и мне казалось, что все мы должны постараться успеть подарить ему хоть немного тепла и радости за те два дня, которые ему посчастливилось провести дома.

Я сняла шубку, шапку, валенки и подошла к нему. Он был очень высоким, выше отца, худым и жилистым. Лицо его было вытянутым и в глубоких морщинах, хоть и молодое. Из-под светлых редких усов вперёд выдавалась нижняя губа. Но я смотрела ему прямо в глаза и видела в них тепло. Я протянула ему свою детскую ручку и сказала: «Ксюша», он ответил мне сразу, но не очень чётко: «Лёва» и пожал руку. Мы смотрели друг на друга, изучая, потом он наклонился, аккуратно взял меня подмышки и медленно поднял выше своего лица, продолжая смотреть в глаза. Мне это очень понравилось, я была счастлива, что смогла дотянуться рукой до потолка и засмеялась. Его вытянутая вперед нижняя челюсть расслабилась и рот расплылся в улыбке. Он слегка подкинул меня, поймал и аккуратно положил на большую подушку, стоявшую «треугольничком» на кровати у комода. Я тут же вскочила на ноги и он снова аккуратно взял меня подмышки, подкинул (только уже смелее), снова поймал и опять положил на подушку – и так мы с ним стали играть. Без слов, но со смехом, нам обоим было весело, и я совсем не ощущала от него опасности.

Именно в этот момент, наполненный нашей с Лёвой общей радостью, в дом вбежала моя мать. Увидев меня в Лёвиных руках, она закричала, кинулась к нам и вырвала меня… Он отскочил в прежний угол у комода, виновато ссутулился, вжав голову в плечи, стал стучать пальцами по губам и переминаться на месте. Мать уносила меня, а я смотрела на Лёву… До сих пор помню его взгляд – напуганный, тоскливый и полный непонимания.

Всё моё общение с Лёвой ограничилось, наверное, пятью минутами и больше ни разу в своей жизни я его не видела - так и продолжилась его жизнь в интернате, но я уверена, что пока мы играли с ним – он хорошо понимал, что делает и был очень аккуратен. И я до сих пор не знаю был ли обоснован тот риск, которому, по мнению моей мамы, я «бездумно подвергла себя», но спустя лет пятнадцать, когда отец в очередной раз приехал к Лёве, чтоб привезти «гостинцы», он взял с собой мою младшую сестру, чего никогда не делал. Лёва, за неимением полноценного общения, к тому времени уже слабо реагировал на происходящее вокруг, но отец, из желания вызвать в нём хоть какие-то эмоции, спросил, показывая на Ольгу, понимает ли Лёва кто это?

Лёва медленно повернулся, посмотрел на мою сестру, глаза его наполнились теплом, а губы расплылись в улыбке, и он радостно сказал: «Да, Ксюша».